«Лимонов очень быстро нашёл свой голос, сочетавший маскарадную костюмность (к которой буквально толкало юного уроженца Салтовки его парикмахерское имя) с по-толстовски жестокой деконструкцией условностей, с восхищённой учебой у великого манипулятора лирическими и языковыми точками зрения Хлебникова и с естественным у принимающего себя всерьёз поэта нарциссизмом (демонстративным у Бальмонта, Северянина и ран него Маяковского, праведным у Цветаевой, спрятанным в пейзаж у Пастернака).
<…>
Поэзии Лимонова знатоки отдают должное охотнее, чем прозе; возможно, потому, что стихи дальше от шокирующей “жизни”, по классу же не уступают его лучшим прозаическим страницам.
<…>
Скоро их начнут со страшной силой изучать, комментировать, диссертировать, учить к уроку и сдавать на экзаменах, и для них наступит последнее испытание – проверка на хрестоматийность.
Александр Жолковский,российский и американский лингвист,литературовед, писатель
От составителей
Данный четырёхтомник является единственным и наиболее полным на сегодняшний момент собранием поэтического творчества Эдуарда Лимонова.
Здесь объединены все его одиннадцать опубликованных поэтических книг:
• «Русское» (1979);
• «Мой отрицательный герой» (1995);
• «Ноль часов» (2006);
• «Мальчик, беги!» (2008);
• «А старый пират…» (2010);
• «К Фифи» (2011);
• «Атилло длиннозубое» (2012);
• «СССР – наш древний Рим» (2014);
• «Золушка беременная» (2015);
• «Девочка с жёлтой мухой» (2016);
• «Поваренная книга насекомых» (2019).
(Мы не упоминаем книгу «Стихотворения», изданную в 2003 году в издательстве «Ультра. Культура», так как она является компиляцией сборников «Русское», «Мой отрицательный герой», «Ноль часов» и нескольких стихотворных текстов, входивших в мемуарно-публицистическую книгу «Анатомия героя».)
Кроме того, в данном собрании опубликовано пять поэм («Максимов», «Птицы Ловы», «Любовь и смерть Семандритика», «Три длинные песни», «Авто портрет с Еленой») и около семисот ранее не издававшихся в России стихотворений Лимонова, в основном написанных им в доэмигрантский период.
Важно отметить, что в наименование данного собрания составители вынесли классическое для русской традиции жанровое определение «стихотворения и поэмы», хотя с начала 1970-х годов Эдуард Лимонов начинает давать жанровое определение «тексты» отдельным своим сочинениям, находящимся на грани поэзии и ритмической прозы. Например, подзаголовок «Текст» имеет одно из его центральных сочинений доэмигрантского периода, именуемое «Русское» (1971 год; не путать с одноимённым сборником стихов, вышедшим спустя восемь лет).
«Мы – национальный герой» (1974) носит авторский подзаголовок «Текст с комментариями» (в одной из своих статей Лимонов называл его «поэма-текст»). По внешним признакам «Мы – национальный герой» не является поэтическим сочинением – но в строгом смысле и к художественной прозе его тоже не отнесёшь. Можно определить эту вещь как авторский манифест, также балансирующий на грани ритмической прозы и белого стиха.
Стилистически родственно ему и другое, ранее не входившее в книги Лимонова, оригинальное сочинение – «К положению в Нью-Йорке» (1976), также опубликованное в этом издании.
Отдельно стоит сказать о своде стихотворений и текстов 1968–1969 годов, опубликованных в этом четырёхтомнике под названием «Девять тетрадей». Девять тетрадей лимоновских черновиков, о существовании которых он давно не помнил и сам, были обнаружены в 2011 году в архиве Вагрича Бахчаняна и любезно переданы нам вдовой художника. Тетради включают в себя не только стихотворения Лимонова (большинство из которых никогда не публиковалось), но и дневниковые записи, размышления о поэзии, короткие эссе, прозаические тексты. При подготовке этого издания было решено публиковать «Девять тетрадей» в том виде, в котором они и были написаны. Мы посчитали неразумным извлечь оттуда стихи и оставить малую прозу «на потом». В первую очередь по той причине, что и стихотворные, и прозаические произведения, собранные в «Девяти тетрадях», имеют, что называется, общую органику и зачастую перекликаются даже на сюжетном уровне.
Кроме того, мы собрали разрозненные тексты, стихотворения, опубликованные в периодике и мелькавшие в прозе, а также последний сборник стихотворений, публикующийся после смерти поэта.
Все тексты публикуются с сохранением авторской орфографии и пунктуации, грамматического и речевого строя стихотворений.
Общий свод собранных здесь произведений позволит наконец осознать, что в случае Лимонова мы имеем дело не только с большим русским писателем, оригинальным мыслителем и непримиримым оппозиционером – но и с поэтом.
Если угодно, так: великим русским поэтом.
Захар Прилепин,Алексей Колобродов,Олег Демидов
«Русское»: из сборника «Кропоткин и другие стихотворения»
(1967–1968)
«В совершенно пустом саду…»
В совершенно пустом саду
собирается кто-то есть
собирается кушать старик
из бумажки какое-то кушанье
Половина его жива
(старика половина жива)
а другая совсем мертва
и старик приступает есть
Он засовывает в полость рта
перемалывает десной
что-то вроде бы творога
нечто будто бы творожок
«Жара и лето… едут в гости…»
Жара и лето… едут в гости
Антон и дядя мой Иван
А с ними еду я
В сплошь разлинованном халате
Жара и лето… едут в гости
Антон и дядя мой Иван
А с ними направляюсь я
Заснув почти что от жары
И снится мне что едут в гости
Какой-то Павел и какое-то Ребро
А с ними их племянник Краска
Да ещё жёлтая собака
Встречают в поле три могилы
Подходят близко и читают:
«Антон здесь похоронен – рядом
Иван с племянником лежат»
Они читают и уходят
И всю дорогу говорят…
Но дальше дальше снится мне
Что едут в гости снова трое
Один названьем Епифан
Другой же называется Егором
Захвачен и племянник Барбарис
От скуки едя местность изучают
И видят шесть могил шесть небольших
Подходят и читают осторожно:
«Антон лежит. Иван лежит
Ивановый племянник
Какой-то Павел и какое-то Ребро
А рядом их племянник Краска…»
И едут дальше дальше дальше…
Магазин
– Мне три метра лент отмерьте
По три метра рыжей красной
– Этой?
Этой
– Вж-жик. Три метра…
– Получите… получите…
– Мне пожалуйста игрушку
– Вон – павлин с хвостом широким
Самый самый разноцветный
– Этот?
– Нет другой – левее…
– Вот… Как раз мне подойдёт…
– Мне три литра керосина
В бак который вам протягиваю
– Нету керосина?! Как так?!
Ну давайте мне бензин
– Нет бензина?! Вы измучились?!
Шёпот: – Да она измучилась
посмотри какая ху́дая
руки тонкие и жёлтые
– Но лицо её красивое
– Да красивое но тощее
– Но глаза её прекрасны просто!
– Да глаза её действительно!..
Портрет
На врага голубого в лисьей шапке
В огромных глазах и плечах
Ходит каждый день старушка
Подходя к портрету внука
«Внук мой – ты изображенье
Я люблю тебя как старость
Как не любят помиравших
Я люблю тебя как жалость
Внук в тебя плюю всегда я
О мертвец – мой внук свирепый
Ты лежащий меня тянешь
По́глядом своих очей…»
Так старушка рассуждает
И всегда она воюет
Бьёт портрет руками в щёки
Или палкой бьёт по лбу
Только как-то утомилась
И упала под портретом
И как сердце в ней остановилось
Внук смеясь глядел с портрета
Он сказал «Ну вот и ваша милость!»
«Криком рот растворен старый…»
– Криком рот растворен старый
Что – чиновник – умираешь?
Умираю умираю
Служащий спокойный
И бумаги призываю
До себя поближе
– Что чиновник вспоминаешь
Кверху носом острым лёжа?
(Смерть точила нос напильником
Ей такой нос очень нравится)
Вспоминаю я безбрежные
Девятнадцатого августа
Все поля с травой пахучею
С травой слишком разнообразною
Так же этого же августа
Девятнадцатого но к концу
Вспоминаю как ходила
Нахмурённая река
И погибельно бурлила
Отрешённая вода
Я сидел тогда с какой-то
Неизвестной мне душою
Ели мы колбасы с хлебом
Помидоры. Молоко
Ой как это дорого!
– Умираешь умираешь
Драгоценный в важном чине
Вспоминаешь вспоминаешь
О реке и о речной морщине
«Память – безрукая статуя конная…»
Память – безрукая статуя конная
Резво ты скачешь но не обладатель ты рук
Громко кричишь в пустой коридор сегодня
Такая прекрасная мелькаешь в конце коридора
Вечер был и чаи ароматно клубились
Деревья пара старинные вырастали из чашек
Каждый молча любовался своей жизнью
И девушка в жёлтом любовалась сильнее всех
Но затем… умирает отец усатый
Заключается в рамку чёрная его голова
Появляется гроб… появляются слуги у смерти
Обмывают отца… одевают отца в сапоги
Чёрный мелкий звонок… это память в конце коридора
Милый милый конный безрукий скач
Едет с ложкой малышка к столовой
Кушать варенье варенье варенье
Элегия № 69
Я обедал супом… солнце колыхалось
Я обедал летом… летом потогонным
Кончил я обедать… кончил я обедать
Осень сразу стала… сразу же началась
До́жди засвистели… Темень загустела
Птицы стали улетать…
Звери стали засыпать…
Ноги подмерзать…
Сидя в трёх рубашках и одном пальто
Пусто вспоминаю как я пообедал
Как я суп покушал ещё в жарком лете
Огнемилом лете… цветолицем лете…
Кухарка
Кухарка любит развлеченья
Так например под воскресенья
Она на кухне наведёт порядок
И в комнату свою уйдёт на свой порядок
Она в обрезок зеркала заколет
Свою очень предлинную косу
Тремя её железками заколет
Потом ещё пятью
А прыщик на губе она замажет
И пудрою растительной затрёт
В глаза немного вазелину пустит
Наденет длинно платье и уйдёт
Но с лестницы вернётся платье снимет
Наденет длинно платье поновей
И тюпая своими башмаками
Пойдёт с собою в качестве гостей
Она с собой придёт к другой кухарке
Где дворник и садовник за столом
Где несколько количеств светлой водки
И старый царскосельский граммофон
«А-ха-ха-ха» она смеётся холкой
«У-хи-хи-хи» другая ей в ответ
А дворник и садовник улыбнутся
И хлопают руками по ногам
Сидящие все встанут закрутятся
И юбки будут биться о штаны
О праздник у садовника в меху
И праздник у дворника в руках!
«От меня на вольный ветер…»
От меня на вольный ветер
Отлетают письмена
Письмена мои – подолгу
Заживёте или нет?
Кто вас скажет кто промолвит
Вместо собственных письмен
Или слабая старуха
Гражданин ли тощий эН
Кропоткин
По улице идёт Кропоткин
Кропоткин шагом дробным
Кропоткин в облака стреляет
Из чёрно-дымного писто́ля
Кропоткина же любит дама
Так километров за пятнадцать
Она живёт в стенах суровых
С ней муж дитя и попугай
Дитя любимое смешное
И попугай её противник
И муж рассеянный мужчина
В самом себе не до себя
По улице ещё идёт Кропоткин
Но прекратил стрелять в обла́ки
Он пистолет свой продувает
Из рта горячим направленьем
Кропоткина же любит дама
И попугай её противник
Он целый день кричит из клетки
Кропоткин – пиф! Кропоткин – паф!
«В губернии номер пятнадцать…»
В губернии номер пятнадцать
Большое созданье жило
Жило оно значит в аптеке
Аптекарь его поливал
И не было в общем растеньем
Имело и рот и три пальца
Жило оно в светлой банке
Лежало оно на полу
В губернии номер пятнадцать
Как утро так выли заводы
Как осень так дождь кислил
Аптекарь вставал зевая
Вливал созданию воду до края
И в банке кусая губы
Создание это шлёпало
Так тянется год… и проходит
Ещё один год… и проходит
Создание с бантиком красным
Аптекаря ждёт неустанно
Каждое зябкое утро
Втягиваясь в халат
Аптекарь ему прислужит
Потом идёт досыпать
«Этот день невероятный…»
Этот день невероятный
Был дождём покрыт
Кирпичи в садах размокли
Красностенных до́мов
В окружении деревьев жили в до́мах
Люди молодые старые и дети:
В угол целый день глядела Катя
Бегать бегала кричала
Волосы все растрепала – Оля
Книгу тайную читал
С чердака глядя украдкой мрачной – Фёдор
Восхитительно любила
Что-то новое в природе – Анна
(Что-то новое в природе
То ли луч пустого солнца
То ли глубь пустого леса
Или новый вид цветка)
Дождь стучал одноритмичный
В зеркало теперь глядела – Оля
Кушал чай с китайской булкой – Федор
Засыпая улетала – Катя
В дождь печально выходила – Анна
Каждому своё
В месте Дэ на острове Зэт
Растёт купоросовая пальма
В месте Цэ на перешейке Ка
Произрастает хининное растение
В парикмахерской города эН
Стрижен гражданин Перукаров
И гражданке Перманентовой
Делают хитрые волосы
Брадобрей Милоглазов
Глядит в окно недоверчиво
Примус греет бритву
И воспевает печаль
Холодная щека плачет в мыле
Милоглазов делает оскорблённые глаза
Военный часовой убивает командира
Командир падает
Недобрым сердцем вспоминая мать
«Здоров ли ты мой друг…»
– Здоров ли ты мой друг?
Да ты здоров ли друг мой?
Случайно я тебя встречаю
Здоров ли друг мой. Что ты бледен?
– А я здоров и ты напрасно
Меня в болезни обвиняешь
Здоров ли ты в своей компанье
Тужурки табака и волоса?
Здоров ли в компании многих лет твоих
Не смущают ли твои воспоминания
Вишня на которой ты признайся
Хотел висеть
Да не смог сметь
Не смущает ли
Висел почти ведь?
– Я здоров мой друг
Я здоров
Что мне вишня
Ничто мне эта вишня…
Пётр I
Брёвна
Светлый день
Сидит Пётр Первый
Узкие его усы
Ругает ртом моряка
Поднимается – бьёт моряка в лицо
Важный моряк падает
Подходит конь
Пётр сел на коня
Пётр поехал
Пыль
Пётр едет по траве
Вдоль дороги поле
На поле девушка
Пётр сходит с коня
Идёт Пётр к девушке
Хватает Пётр девушку
Девушка плачет но уступает Петру
Они лежат на соломе
Пётр встает и уходит
Девушка плачет. Она некрасива
У неё нарост на щеке мясной
Пётр на коне скрылся из её вида
Клочья моря бьют о берег
Тьма всё сильнее
Тьма совсем. Тёмно-синяя тьма
Ярко выражен тёмно-синий цвет
Свидание
Вера приходит с жалким лицом с жалким лицом
Приходит в помещение из внешнего мира внешнего мира
В помещении сидит голый человек голый человек
Мужчина мужчина мужчина
Он на диване сидит выпуска старого где зеркало
Зеркало узкое впаяно в заднюю спинку серую
Вера пришла с холода с холода с холода
А он сидит жёлтый и издаёт запахи тела в одежде бывшего ранее
Долго и долго и долго запахом не насытишься
Тело подёрнуто подёрнуто салом лёгким жиром тельным
– Садись Вера – он говорит – садись ты холодная
А он с редким волосом на голове цвета бурого
А Вера такая красивая такая красивая
Она села села согнула колени на краешек
А он потянулся обнять её спереди спереди
Неудачно нога его тонкой кожей сморщилась
Неудачно его половой орган двинулся
А Вера такая красивая такая морозная
– Ух как холодом от тебя также молодостью
Раздевайся скорей – ты такая красивая
На тебе верно много надето сегодня и он улыбается
Зеркало зеркало их отражает сзади овальное
Только затылки затылки затылки
Книжищи
Такой мальчик красивый беленький
Прямо пончик из кожи ровненький
Как столбик умненький головка просвечивает
Такой мальчик погибнул а?
Как девочка и наряжали раньше в девочку
Только потом не стали. сказал:
«что я – девочка!»
Такой мальчишечка
не усмотрели сдобного
не углядели милого хорошего
что глазки читают что за книжищи
У-у книжищи! у старые! у сволочи!
загубили мальчика недотронутого
с белым чубчиком
Чтоб вам книжищи всем пропасть
толстые крокодиловы!
Мальчичек ягодка крупичичка
стал вечерами посиживать
всё листать эти книги могучие
всё от них чего-то выпытывать
Убийцы проклятые книжищи
давали яду с листочками
с буковками со строчками
сгорел чтобы он бледненький
Когда ж он последнюю книжищу
одолел видно старательно
заметно он стал погорбленный
похмурый и запечалённый
Однажды пришли мы утречком
Чего-то он есть нейдёт
Глядим а окно раскрытое
В нём надутое стадо шариков
И он до них верёвочкой прищепленный
«Шарики шарики – говорит
Несите меня»
И ножкою оттолкнувшися
А сам на нас строго поглядел
И в небо серое вылетел…
И видела Марья Павловна
Как понесло его к моречку
А днями пришло сообщение
Что видели с лодки случайные
Как в море упали шарики
На них же мальчонка беленький
Но в море чего отыщешь ты
Горите проклятые книжищи!
Сирены
Вдохновляюсь птицею сиреною в день торжественных матросов
Плетни волн не сильно говорливые. видят вид мой чистый
Вымылся и палубу помыл. скоро остров с красными цветами
И об том дают мне знать. птицы бледными крылами
Полон чьих-то дочек он – сирен. с бледными прозрачными крылами
Полон я каких-то чувств летающих с бледными и тонкими крылами
Падают насколько мне известно на самые красивые корабли
Насколько мне известно падают на чистые где и матросы чисты
Падают эти сирены с грудями со многими грудями
В коротких падают рубашках с кружевами с кружевами
Насколько мне говорили с кружевами и грудями
Ленточкой у горла перевязаны они. ленточкою чёрной
Сами белокуры и волосы они также веют ленточкою чёрной
Кожа их бумажная сонная неживая
Основное их занятие – летать и петь целой стаей
Вот они. летят они. помогают ногами крылам слабым
Вот они. и сели они. и до чего ж красивы эти бабы
Вот они. и плачут они. и отирают они слёзы и песни запели
Каждая песня о неизвестном растении о неизвестном животном
В заключение песню запели они об острове своём волосатом
И улетать они собрались. улетают а меня не берут. не берут
Сколько к ним не бросаюсь!
«Баба старая кожа дряхла одежда неопрятная…»
Баба старая кожа дряхла одежда неопрятная
Ведь была ты баба молода – скажи
Ведь была ты баба красива́
Ведь была резва и соком налита
Ведь не висел живот и торчала грудь
Не воняло из рта. не глядели клыки желты́
Ведь была ты баба в молодой коже
Зубы твои были молодые зайчики
Глаза очень были. как спирт горящий
Каждый день ты мылась водой с серебром
В результате этого была ты не животное
Не земное ты была а воздушное
А небесное
И что же баба ныне вижу я
Печальное разрушенное ты строение
Вот в тебе баба валится все рушится
Скоро баба ты очистишь место
Скоро ты на тот свет отправишься
– Да товарищ – годы смутные несловимые
Разрушают моё тело прежде первоклассное
Да гражданин – они меня бабу скрючили
Петушком загнули тело мне
Но товарищ и ты не избежишь того
– Да баба и я не избегу того
«Я в мясном магазине служил…»
Я в мясном магазине служил
Я имел под руками всё мясо
Я костей в уголки относил
Разрубал помогал мяснику я
Я в мясном магазине служил
Но интеллигентом я был
И всё время боялся свой длинный
Палец свой обрубить топором
Надо мной все смеялись мясники
Но домой мне мяса давали
Я приносил кровавые куски
Мы варили его жарили съедали
Мне легко было зиму прожить
Даже я купил пальто на вате
Много крови я убирал
И крошки костей уносил
Мне знакомы махинации все
Но зачем этот опыт мне
Я ушёл из магазина мясного
Как только зимы был конец
И тогда же жену обманув
В новых туфлях я шёл по бульвару
И тогда я тебя повстречал
Моя Таня моя дорогая
Жизнь меня делала не только
но и делала меня кочегаром
я и грузчиком был на плечах
Вот и с мясниками побывал в друзьях
«В один и тот же день двенадцатого декабря…»
В один и тот же день двенадцатого декабря
На тюлево-набивную фабрику в переулке
Пришли и начали там работать
Бухгалтер. кассир. машинистка
Фамилия кассира была Чугунов
Фамилия машинистки была Черепкова
Фамилия бухгалтера была Галтер
Они стали меж собой находиться в сложных отношениях
Черепкову плотски любил Чугунов
Галтер тайно любил Черепкову
Был замешен ещё ряд лиц
С той же фабрики тюлево-набивной
Были споры и тайные страхи
Об их тройной судьбе
А кончилось это уходом
Галтера с поста бухгалтера
И он бросился прочь
С фабрики тюлево-набивной
Записка
Костюмов – душенька – я завтра
Вас жду поехать вместе к Вале
Она бедняжка захворала
У ней не менее чем грипп
Но только уж пожалуйста любезный
Ты не бери с собой Буханкина
Уж не люблю я этого мужлана
Ох не люблю – и что ты в нём находишь
Криклив… У Вали это неприлично
Когда б мы ехали к каким-то бабам
А то приятная безумка Валентина
Она же живо выгонит его
Ну как Костюмов – милый Фрол Петрович
Напоминаю – ровно в семь часов
И без Буханкина пожалуй сделай одолженье
А я тебе свой галстух подарю
Смотри же. жду. Приятель Павел
Пэ. эС. И я тебе сюрприз составил
Послание
Когда в земельной жизни этой
Уж надоел себе совсем
Тогда же заодно с собою
Тебе я грустно надоел
И ты покинуть порешилась
Меня ничтожно одного
Скажи – не можешь ли остаться?
Быть может можешь ты остаться?
Я свой характер поисправлю
И отличусь перед тобой
Своими тонкими глазами
Своею ласковой рукой
И честно слово в этой жизни
Не нужно вздорить нам с тобой
Ведь так дожди стучат сурово
Когда один кто-либо проживает
Но если твёрдо ты уйдёшь
Своё решение решив не изменять
То ещё можешь ты вернуться
Дня через два или с порога
Я не могу тебя и звать и плакать
Не позволяет мне закон мой
Но ты могла бы это чувствовать
Что я прошусь тебя внутри
Скажи не можешь ли остаться?
Быть может можешь ты остаться?
Кухня
Только кухню мою вспоминаю
А больше и ничего
Большая была и простая
Молока в ней хлеба полно
Тёмная правда немного
Тесная течёт с потолка
Но зато как садишься кушать
Приятно движется рука
Гости когда приходили
Чаще в зимние вечера
То чаи мы на кухне пили
Из маленьких чашек. Жара…
А жена моя там стирала
Около года прошло
Всё кухни мне было мало
Ушла она как в стекло
Сейчас нет этой кухни
Пётр Петрович приходит ко мне
Сидит в бороде насуплен
«Нет – говорит – кухни твоей»
Из сборника «Некоторые стихотворения»
(архив Александра Жолковского)
«Фердинанда сплошь любили…»
Фердинанда сплошь любили
Он красавицам был вровень
И ценили его до могилы
А уж после и не ценили
И все его нести не захотели
Только те кто его не любили
Посмотреть на то захотели
Им и пришлось нести его