© «Центрполиграф», 2023
© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2023
* * *
Хлебный вопрос
I
Здравствуй, добрый друг Ипполит!
Письмо твое получил. Спасибо за него. Ты спрашиваешь, как мне живется. Плохо, Ипполитушка. От восьмисот с чем-то рублей, которые я получил от продажи вещей после смерти матери, разумеется, не осталось уже ни копейки. Определенного места я не имею. Занимаюсь за тридцать рублей по вечерам в агентстве иностранного общества «Сфинкс» – вот и все.
А на эти деньги куда трудно жить. При жизни матери у ней все-таки имелась месячная пенсия в двадцать восемь рублей, я жил при ней, имел даровую квартиру и тарелку щей, а теперь из тридцати рублей и за квартиру плати, и сыт будь, и одеться сумей. Пятьдесят восемь рублей на двоих куда больше, чем тридцать на одного, особливо если ими распоряжалась хозяйка. Да при ней я имел и еще кое-какие занятия: вел за пятнадцать рублей домовые книги у кума ее Огузкина, а теперь этот Огузкин сам их ведет. Живу на Песках, под Смольным, и плачу за каморку восемь рублей.
Что сапог одних истреплешь, шагая в агентство на Фонтанку! Хорошо еще, что на первых порах, получа от родительских вещей восемьсот рублей, нашил себе много платья, а то ходил бы теперь отрепанный. Нет ли у вас в Рыбинске местишка в том агентстве, где ты служишь, хоть на те же тридцать рублей местишка? Сейчас бы бросил здешнее место и поехал туда. В провинции на тридцать рублей в месяц куда легче жить! Похлопочи, друг, и отпиши своему приятелю Глебу.
Ты спрашиваешь про Марфу Семеновну? Что Марфа Семеновна! Марфа Семеновна – дрянь. Я перестал к ней ходить. Кофеями поила, рябиновую настойку со мной распивала, галстуки мне шила, а как попросил у ней сто рублей – сейчас и расстаться пришлось. Да и то сказать: старуха. Ведь ей за сорок, а только красилась-то она исправно. Если со старухи нельзя ничего взять, то и черт с ней! Впрочем, в разное время по трешницам и пятеркам я у ней рублей семьдесят перебрал.
Ты, может быть, спросишь: нет ли у меня новой какой-нибудь Марфы? Никакой нет. Ищу и не нахожу и оттого-то, главным образом, и бедствую. Говорят, Питер не клином сошелся. Нет, должно быть, клином. Утюгов советует ходить в Государственный банк в отделение вкладов на хранение и там в дни получения процентов подыскивать себе вдову, пришедшую за процентами. Мысль, не лишенная остроумия. Вот разве ею воспользоваться?
Будь здоров. Пиши. О месте похлопочи.
Твой Глеб.
II
Милый друг Ипполит, здравствуй!
Пишу к тебе, не дождавшись твоего письма. Знаешь, я попробовал, воспользовался советом Утюгова побывать в Государственном банке и потолкаться среди капиталисток в отделении вкладов на хранение. Кажется, толк может выйти и вдовушку здесь можно заполучить не только для того, чтобы пользоваться от нее кофеями и галстуками, но даже для устройства своей судьбы на вечные времена путем законного брака. Надо только умно повести дело. Третьего дня я был в банке и толкался там часа три. Приятно, что никто тебя не спрашивает там, зачем ты пришел, что ты делаешь. Я бродил от стола к столу, подсаживался к пишущим заявления на выдачу процентов, сам писал эти заявления и нисколько не навлек на себя подозрения. Боже мой, сколько здесь вдов! Я не мог себе и представить, что в Петербурге может быть столько вдов-капиталисток! Как ни заглянешь через плечо в заявление – все вдова. Конечно, тут вдовы на разные суммы, начиная с трехсот рублей и до десятков тысяч, но все-таки вдовы. Так и блещет в заявлении: вдова коллежского советника такого-то… вдова потомственного почетного… вдова полковника… вдова купца… Только раз, заглядывая в заявление, я увидал подпись дочери генерал-майора и раз – жены штабс-капитана. Вдовы и вдовы. Надо тебе, однако, сказать, что они на первый раз показались мне очень скрытными и неразговорчивыми. Уж я как заговаривал – «да» и «нет» – вот и ответ. Поднял одной уроненный на пол платок – мерси. Отыскал для одной чистый бланк для написания заявления, и она сообщила мне вначале, что приехала сюда со станции Чудова, чтобы получить проценты, а как стала писать цифру капитала – сейчас и прикрыла ее рукой. Я было начал о погоде в Чудове – молчит; я о прекрасном устройстве банка – молчит. Написала и пошла подавать чиновнику в окошко.
Но я добьюсь чего-нибудь. Главное приятно, что наверное знаешь, что сидишь среди капиталисток. Приятное учреждение, очень приятное. Сегодня был, а после завтра пойду еще. Надо только поналечь – и толк будет.
Пишу тебе потому, что вернулся домой в благодушном настроении духа. Хозяйка к обеду подала суп – ложкой ударь, так и то пузырь не вскочит, но я съел с аппетитом – вот что значит благодушное настроение.
Прощай. Будь здоров. О последующем уведомлю.
Твой Глеб.
III
Ипполит Иванович, здравствуй!
Пишу тебе опять в благодушном настроении духа. Хозяйка подала к обеду яичницу совсем из затхлых яиц, я съел и облизнулся – вот что значит благодушное настроение духа! Сегодня был опять в банке. Вдовушка наклевывается. Да не одна вдовушка, а целых две разом. Одна получала проценты с четырнадцати тысяч облигаций Петербургского городского кредитного общества, другая – с тридцати двух тысяч процентных бумаг разных наименований.
Крупная постарше, мелкая помоложе. Крупная путалась, путалась при написании заявления, писала, ошибалась, перепортила четыре бланка, и кончилось тем, что я ей сам написал заявление. Разумеется, благодарности. Вдова надворного советника. Муж ее покойный служил в интендантстве. Это сама она мне сказала. Живет она в Большой Мастерской, дом № 179. Зовут ее Анна Ивановна. Фамилия только такая странная… Гореч… Я тоже отрекомендовался ей капиталистом и плакался на конверсии, что вот, мол, в силу конверсии я теперь получаю уж не по пяти процентов, а по четыре. Процентов она сегодня не получила, ибо к выдаче опоздала и должна прийти в банк завтра. Я, разумеется, тоже явлюсь. Проводил ее на улицу, посадил на извозчика, приструнил, чтоб тот вез лучше, и записал даже номер. Прощаясь, пожал ей ручку, и – можешь ты думать – она ответила крепким рукопожатием… Впрочем, у ней совсем уж не ручка, а рука и даже ручища. Ужасно громадная! Что ж, может, что-нибудь и выйдет.
Вторая вдова на четырнадцать тысяч. С этой тоже разговорился. Эта может назваться даже недурною собой, только уж очень часто губы облизывает языком и немножко косит на левый глаз. Года – по дамскому счету – тридцать, а по-настоящему – за сорок. Много пудры и брови накрашены. В трауре. Муж умер недавно. Рассказывала мне о его странной смерти: костью от леща будто бы подавился и умер. Зовут – Еликанида Ипатьевна. Во время разговора припахивало от нее мадерой. Фамилия – Иванова. Живет на Петербургской стороне в своем доме. Адрес записал. Эта получила проценты, получила и уехала. Эту на дрожки я не сажал, а увидеться с ней послезавтра увижусь, а то и завтра. Поеду прямо к ней. Предлог есть. Я у ней стащил перчатку с правой руки, когда она писала заявление, и спрятал. Отвезу эту перчатку ей и скажу, что нашел на полу около стола. Брюнетка… Вопрос хлебный. Буду разрабатывать.
Итак, две вдовы есть. Надо разрабатывать материал. Завтра примусь. О последующем сообщу. А теперь все. Прощай, Ипполит.
Твой Глеб.
IV
Здравствуй, друг Ипполит!
Хлебный вопрос, как я его называю, в банке продолжаю разрабатывать. Капиталистку в четырнадцать тысяч, у которой я стянул перчатку, оставил пока про запас. Можно и завтра, и послезавтра завезти ей перчатку, чтобы познакомиться, но сегодня разрабатывал в банке крупную вдову-капиталистку, ту, которая вчера подала заявление на тридцать две тысячи рублей. В банк я явился – еще и одиннадцати часов утра не было. Пока я поджидал капиталистку в тридцать две тысячи рублей, наклюнулась мелкая вдова-капиталистка, всего в пять тысяч рублей. Эта оказалась даже безграмотной. Она сама подошла ко мне и просила ей написать заявление о выдаче процентов, и я ей написал. Дама она лет под тридцать, не больше. Краски на лице никакой. Полна, круглолица, не лишена некоторой миловидности и глупа, как пробка. Последнее обстоятельство, по-моему впрочем, составляет некоторое достоинство. Я говорю про данный случай, где ищешь вдову, чтобы от нее питаться. Пока я писал ей заявление, она сидела около меня и все время тараторила. В какие-нибудь пять-шесть минут она рассказала всю свою подноготную. Звание ее в высшей степени странное. Она вдова казенного слесаря первого разряда. Муж ее умер лет пять тому назад. Капитал он оставил ей в двенадцать тысяч, но, по ее уверению, семь тысяч разные лихие люди, по ее доброте, растащили. Это тоже, знаешь, мне может служить на руку. Доброта-то, то есть. Есть у нее дом на Малой Охте, около кладбища, где она и живет. Когда получила проценты, даже звала к себе. «На наше малоохтинское кладбище пойдете, – говорит, – к кому-нибудь на могилку, так вот и ко мне милости прошу на перепутье чайку попить». Какая милая женщина! Записал ее имя, отчество, фамилию и адрес. Зовут ее Акулина Алексеевна. Жаль только, что зубы черные. Ну, да наплевать. Непременно поеду к ней, но покуда отлагаю ее в запас.
Теперь перехожу к капиталистке в тридцать две тысячи. Эта вдова явилась в банк только в первом часу дня. Она уж прямо подошла ко мне как к знакомому и спросила меня:
– Вы-то что здесь сегодня делаете?
– По второй квитанции проценты получал, – отвечал я.
– Отчего же вчера не получили по обеим сразу?
– Да дома забыл. По оплошности только одну вчера захватил.
– Полноте, полноте. Я знаю, зачем вы сюда сегодня приехали, – проговорила она, улыбаясь.
– А зачем? – спросил я.
– А затем, чтобы около меня потолкаться.
– Вы угадали, Анна Ивановна.
– Вот видите, даже и имя мое запомнили. Ох, мужчины, мужчины! Недаром в песне поется, что «мужчины на свете, как мухи, к нам льнут».
– Знаю-с, – подхватил я. – А дальше поется: «Имея в предмете, чтоб нас обмануть»… Но последнее совершенно не верно, по крайней мере, в отношении меня.
– Ох, знаю я! Знаю я вас! Все вы, мужчины, коварны.
– А вот попытайте меня. Я совсем не из числа коварных.
– Да как вас узнать-то? Сегодня в банке виделись, а завтра уж и аминь.
– Я могу приехать к вам, ежели вы позволите.
– Нет, нет, не делайте этого. Что за глупости! Впрочем, вы моего и адреса не знаете.
– Большая Мастерская, дом № 179.
– Уж узнали! Ну разве это не коварство с вашей стороны?
– Позвольте, Анна Ивановна, вы сами же вчера мне его сказали.
– Будто?
– Да как же… Когда я писал вам заявление о выдаче процентов. Ведь там адрес требовался.
– Ах да, да… А вы уж и запомнили. Ну разве это не коварство? Вы должны были забыть мой адрес. Фамилию-то помните ли?
– Как же не помнить! Гореч. Вашу фамилию трудно забыть.
– Нет, нет. Это просто из коварства с вашей стороны.
– Какое же тут коварство, Анна Ивановна?
– Знаю я, знаю вас, мужчин. Много я от вас, от мужчин, пострадала на своем веку, – проговорила она и, улыбнувшись во всю ширину своего рта, встала в хвост, чтобы представить билет на получение процентов.
Процентов она получила шестьсот рублей с чем-то. За этим я следил. Сложила деньги в трубочку, расстегнула сверху корсаж и сунула пачку за корсет. Тут я опять подошел к ней.
– Многоуважаемая Анна Ивановна, – сказал я, – очень жаль было бы, если бы мое мимолетное знакомство с такой приятной женщиной, как вы, так и осталось бы мимолетным. Надеюсь, что вы позволите как-нибудь навестить вас на дому?
– Ах вы, коварный! Ну разве это не коварство? – проговорила она.
– В чем же?
– Ах, вы и сами знаете, в чем…
– Так позволите сделать вам визит?
– Ах, вы и без позволения сделаете! Я знаю мужчин. Мужчины – ужасные нахалы.
– Если вы не позволите явиться, я не явлюсь.
– Врете, врете вы! Позволяй я или не позволяй, вы все равно явитесь.
– Вы можете не принять меня к себе.
– А как вас не принять? Наша сестра добра и слаба.
– И не раскаетесь, Анна Ивановна, что примете. Вы знаете, что я не прощелыга какой-нибудь, а капиталист. Я с вами же вместе в банке получал проценты.
– Так-то оно так. Ну, приходите, приходите. Что уж с вами делать!
– Когда позволите? Послезавтра позволите?
– Нет, уж приходите лучше в воскресенье. Послезавтра мужу память, и я буду на Волковом кладбище панихиду служить. А в воскресенье приходите к кофею, так часу в первом. В это время я кофей пью.
Мы распрощались. Я опять посадил ее на извозчика. Опять пожал ей руку, она проговорила мне «шалун» и уехала.
Пишу тебе нарочно, друг Ипполит, все подробно. По-моему, со вдовой в тридцать две тысячи это уж начало победы. В воскресенье буду у ней и о результате сообщу.
Ах, хоть бы обедать-то иногда по-человечески, сладким куском!
Ну все. Будь здоров.
Твой Глеб.
V
Добрый друг Ипполитушка, здравствуй!
Взялся тебе описывать мою разработку вдов и продолжаю ее. Ты улыбаешься на слова «разработку вдов», но странного тут ничего нет. Ведь разрабатывают же каменноугольные копи, чтобы добывать из них доход, разрабатывают железные, серебряные и золотые рудники, а я разрабатываю вдов для той же цели.
Сегодня был у вдовы в четырнадцать тысяч, у Еликаниды Ипатьевны Ивановой, и отвез ей ее перчатку. Живет в своем доме на Петербургской стороне. Долго искал, но наконец разыскал. Дом неважный, деревянный, квартира приличная, чистая, даже нарядная. Много канареек на окнах. Орут ужасно. Вся мебель покрыта белым вязаньем самой хозяйки. Около хозяйки два рычащих мопса и две закутанные кувалды-старухи: одна в черном платке, другая – в коричневом. Лики у старух суздальского письма, какие-то темные, с глубокими морщинами. Говорят шепотом. Сначала встретили меня две старухи, осмотрели с ног до головы, пригласили в гостиную, удерживали лающих мопсов. Наконец вышла сама хозяйка. Я к ней с перчаткой. Рассказал ей, что так и так.
– Ах, мерси… Какие вы, право, любезные! – начала она. – Но не стоило вам из-за старой перчатки в такую даль ездить. Зачем это вы? Напрасно, напрасно. Садитесь, пожалуйста. Тубо, Боб! Тубо, Муза! Чего это вы разворчались! – останавливала она собак. – Вы, мосье, курить не хотите ли? Вот папиросы. Садитесь, пожалуйста.
Я закурил папироску, начал расспрашивать ее о ее житье-бытье. Отвечает: «да» и «нет». Выкурил папироску и стал прощаться. Еще раз благодарность. Думал, что хоть чаю мне предложит – не тут-то было. А между тем, когда я проходил из прихожей в гостиную, видел, что в столовой на столе кипел самовар.
С чем приехал, с тем и уехал. Ах нет. В прихожей, когда я одевался, мопс хватил меня зубами за ногу и сделал дырку в штанах.
С первой вдовой плохо. Будем разрабатывать двух других вдов.
Прощай.
Твой друг Глеб.
VI
Здравствуй, добрый друг и милый приятель Ипполит Иванович!
Письмо твое получил. Спасибо за хлопоты насчет местишка в провинции, но покуда поудержись хлопотать. Кажется, надо мной начинает восходить звездочка близкого благополучия, а потому ехать служить в провинцию за тридцать рублей в месяц, как я просил, не расчет. Одна из вдов подается. Сейчас расскажу тебе, в каком положении находится у меня разработка этой вдовы.
Вчера был у тридцатидвухтысячной вдовы Анны Ивановны Гореч, в доме № 179 по Большой Мастерской улице, и она, то есть вдова, а не улица, оказалась куда больше, чем тридцатидвухтысячная вдова. Дом № 179 – ее собственный дом. Пришел я к Анне Ивановне около трех часов дня и попал к самому обеду. Отворила мне довольно миловидная горничная, и на меня накинулись уже не две собаки, а целых пять.
Тут были и мопсы, и болонки, и пес неизвестно какой породы. Хозяйка была дома, но в капоте, и, когда ей передали мою визитную карточку, тотчас же бросилась переодеваться. Я сидел в гостиной. Гостиная увешана портретами ее мужа в интендантской чиновничьей форме. Портреты местах в пяти и все в разных позах. Когда я рассматривал эти портреты, псы сидели под мягкими стульями и креслами в чехлах и из-под чехлов, как из-под занавесок, рычали и лаяли на меня. Кроме псов у ней есть еще два любимца – два попугая в клетках: серый и белый. Серый с одного твердит: «Иван Семеныч», «Здравствуй, Иван Семеныч», «Иван Семеныч пришел». Иван Семеныч, как оказалось, – покойный муж хозяйки, тот самый интендант, который изображен на портретах.
Наконец показалась хозяйка. Показалась она во всеоружии розовой пудры, губной помады и черной краски для бровей. Одета она была в светло-серое шерстяное платье с такими неимоверно высокими буффами, что они были выше ее ушей, тоже выкрашенных в розовую краску и украшенных такими крупными бриллиантами, что завладей я только одной серьгой, то прожил бы в полном благосостоянии куда больше года. Не думаю, чтобы эти бриллианты были поддельными.
– Ну, не нахальный вы разве мужчина? – проговорила она, улыбаясь выкрашенными губами и глазами. – Ах, мужчины, мужчины! Все-то вы на один покрой.
– Нахальный, нахальный, – отвечал я, – но что же делать, если мне хотелось, чтоб знакомство мое с вами не было мимолетным.
– Что же, разве я вам так понравилась? – спросила она.
– Вы были любезны, обходительны, доверчивы, а главное – просты со мной, а я ценю таких дам, – отвечал я.
– Ну, садитесь, коли так…
Я сел. «Р-р-р-р… – послышалось под стулом. – Гам-гам».
– Бижу… Амишка… Что вы! Это гость… – останавливала хозяйка собак и прибавила, обращаясь ко мне: – Вот это мои искренние, бескорыстные друзья.
– Позвольте и мне быть таким же, – поклонился я.
– Как? Вы хотите быть собакой? Вот это мило.
– Нет-с, я прошу позволить мне быть вашим другом.
– Так скоро? Нет, вы прежде заслужите.
– Если позволите продолжать знакомство, то увидите и мои заслуги.
– Да уж что ж с вами делать, ежели вы влезли в дом! А только никогда человек не может быть таким искренним и бескорыстным другом, как собака. Бижу! Поди сюда. Вот мой друг… – проговорила она, когда болонка вскочила к ней на колени.
Я хотел погладить собаку. «Р-р-р-р…» – зарычала она на меня.
– Не надо, Бижу, сердиться, не надо, – продолжала хозяйка. – Это наш гость. Он хоть и интриган, хоть и подводит тонкую интригу под твою хозяйку, но все-таки он гость. Гладьте, гладьте его. Теперь он не тронет вас. Он добрый, а рычит просто из боязни, что вы ему что-нибудь сделаете. Гладьте, гладьте его. Он не тронет.
Я погладил.
– А вот это его супруга Амишка, – отрекомендовала мне хозяйка и подняла еще одну собаку к себе на колени. – Гладьте, гладьте… Она не тронет.
«Р-р-р-р», – послышалось опять. На этот раз рычали уже две собаки.
Следовало продолжение рекомендации собак. Представлялись мопсы. Один мопс звался Карпуша, а другой – Луша. Пятый пес неизвестно какой породы носил название Фельдфебель. Все они рычали на меня. При представлении Фельдфебеля хозяйка сказала:
– Это покойный муж так называл его. Вы знаете, этой собаке двенадцать лет. Вот в следующий раз, когда вы придете, то захватите с собой им по кусочку сахару, и тогда они вас знать будут.
– Стало быть, вы мне позволяете продолжать с вами знакомство? – встрепенулся я.
– Да уж Бог с вами, ходите! Но главное, чтобы не было коварных интриг с вашей стороны.
– Какие же могут быть интриги?
– Ах, оставьте, пожалуйста! Знаю я вас, мужчин! Все вы на один покрой. Слава богу, я уж не молоденькая, видала уж виды-то! Мужчины коварны, а мы, женщины, слабы – вот и выходит тут разное… эдакое… Ну, чем вас потчевать? Вы курите? Пожалуйста, курите. Я сама курю.
Она вытащила из кармана ореховый портсигар и предложила мне папироску. Мы закурили.
– Так чем же потчевать-то вас прикажете? Чаю? Кофею? – продолжала она. – Или, может быть, запросто, без затей пообедаете со мной? У меня обед готов. Я всегда в три часа обедаю.
– Если позволите, то с удовольствием, – поклонился я.
– Да уж что с вами делать! Пришли в дом, так надо вас и угощать. Я женщина простая, радушная, но боюсь только коварства со стороны мужчин.
И я обедал у Анны Ивановны Гореч. К обеду подавали суп с вермишелью, рыбу жареную в сметане и рябчиков. На сладкое был кисель миндальный. За столом сидели только хозяйка, я и псы. На одном стуле по правую сторону хозяйки сидела чета мопсов, а по левую, тоже на стуле, чета болонок. Фельдфебель, как пес крупный, ходил под столом и клал мокрую морду ко мне на брюки. К обеду была подана водка и мадера. Хозяйка сказала:
– Не осудите, и сами не осуждены будете, – налила две рюмки водки и сама со мной выпила. Водка оказалась настоем на каких-то травах.
Хозяйка объяснила:
– Мне нельзя не пить. Я только вот этим настоем и спасаюсь. У меня был страшный ревматизм в плече и боку, но я вот этим настоем выпользовалась. А теперь уж пью для того, чтобы ревматизм не вернулся. Так мне доктор приказал. То есть он не доктор, а часовых дел мастер, но все равно я его считаю за доктора, потому что он меня вылечил.
Мадеры она выпила также рюмки три с удовольствием.
После обеда был подан кофей и к нему коньяк, но хозяйка выпила коньяку гольем «рюмочку», а кофе пила со сливками. Потом начала позевывать.
– Сколько у вас капиталу-то в банке лежит? – спросила она меня.
– Пустяк. Я человек небогатый, – отвечал я. – Это у меня маленькое наследство от матери.
– С капиталом-то большим хуже. А пуще всего с домом беда. Вот у меня этот дом. Жильцы норовят не платить. Вот нынче осенью один выехал, не заплатив двести рублей. Подала ко взысканию, да что с него взять? Нигде не служит, а мебель принадлежит жене его. Беда! – сказала она и зевнула.
Я стал прощаться.
– Приходите опять, коли уж навязались на знакомство, – сказала она.
– С восторгом, – отвечал я. – Вы такая милая, простая…
– А вы нахальный мужчина. Ну, да все равно. В следующий раз придете, так не забудьте по куску сахару захватить моим собачкам. Они вас любить тогда будут.
Я ушел и вот, сидя у себя, пишу тебе это письмо и сообщаю о моем первом успехе у вдовы интенданта. По-моему, это успех. А теперь пойдем дальше.
Твой Глеб.
VII
Здравствуй, Ипполит Иванович.
Получил твое письмо, из которого вижу, что ты крепко заинтересовался моей разработкой вдов, а потому буду удовлетворять твоему любопытству. Относительно места в провинцию на сорок рублей в месяц – спасибо. Нет, не пойду я на сорок рублей. Все говорит, что я со временем могу получить здесь куда больше. Обстоятельства изменились благодаря Утюгову, натолкнувшему меня на вдов. Какой это гениальный человек! Жаль, что самому ему нельзя воспользоваться этой идеей по старости лет. Стар и связан семьей.
У Анны Ивановны Гореч был вчера и сегодня и завтракал. О, батюшка, это крупная капиталистка! Оказывается, что ее большой каменный дом заложен в кредитном обществе в самых пустяках. Вчера об этом разговор был. Показывала она мне и планы дома. Хочет по весне строить у себя на дворе каменные каретные сараи, конюшни, кучерскую и прачечную. Все это у ней теперь деревянное и очень ветхое, так что ремонтировать уже не стоит, и придется сломать. Просила она меня поискать ей недорогого архитектора для постройки. Я говорю: и архитектор недорогой есть, и искать нечего, и уж сегодня утром притащил ей старика-архитектора Линде из нашего страхового агентства. С ним мы сегодня и завтракали у Анны Ивановны. Завтракали с часу дня до четырех часов. Были и пельмени, была и осетрина с хреном, была яичница с ветчиной, и соленые закуски. Выпито было много. Линде я предупредил, чтоб он не выдавал меня, что у меня нет денег в банке на хранении. Выпито было столько, что я на вечерние свои занятия в агентство не попал. Теперь сижу у себя дома, отпиваюсь чаем и пишу это письмо. Деньгами покуда от нее не пользовался ни копейкой. Держу себя на гордой ноге. Так лучше.
Ужасно, как мне хочется спать, Ипполит Иванович. Еле пишу. Прощай. До следующего письма.
Твой Глеб.
VIII
Доброму другу Ипполиту Ивановичу поклон!
И сегодня пишу тебе после завтрака у Анны Ивановны, на котором я был вместе с архитектором Линде. Сегодня он представил Анне Ивановне план и смету. Она заплатила ему пятьдесят рублей, а мне за хлопоты подарила серебряный портсигарчик. Это первая моя добыча при разработке этой вдовы, если не считать завтраков и обедов. А уж как кормит! Восторг. Сегодня, например, был пирог с вязигой и сигом – такой пирог, что язык проглотишь. Потом бараньи котлеты. Она и сама любит поесть.
Портсигар (рублей в двадцать, не дороже) – моя первая добыча, а место управляющего домом будет вторая добыча. Анна Ивановна хочет меня сделать управляющим своего дома. Я признался ей, что у меня хоть и есть ничтожный капиталец в банке, но он настолько ничтожен, что даже вместе с моим жалованьем в агентстве заставляет меня иногда нуждаться. Итак, через месяц я буду управляющим. Я потому говорю «через месяц», что у Анны Ивановны есть теперь управляющий, но он семейный человек, и она деликатится отказать ему от места сразу и дала месячный срок. Буду я иметь готовую квартиру за свое управление домом, квартиру из трех комнат и жалованья двадцать рублей. Трогательно поблагодарил я ее за обещание, поцеловал у ней руку, а она поцеловала меня в голову. Подумал я, подумал после этого, обхватил ее в охапку и влепил ей безешку в щеку. Раскраснелась, ударила меня кулаком по плечу, назвала нахалом, но все-таки пригласила завтра к себе обедать.
Чувствую, что дело пойдет на лад.
Ах да… Ежели будешь писать мне, то уж пиши мне по новому адресу. Пока мне квартира управляющего очистится, я все-таки переехал с Песков поближе к Анне Ивановне. Живу я в той же Большой Мастерской, дом № 132, квартира 7. Так лучше будет.
Ну, покуда все! Будь здоров.
Твой Глеб.
IX
Здравствуй, милый и добрый друг Ипполит Иванович!
Сообщаю тебе опять об Анне Ивановне. Теперь у меня только и интересов, что разработка этой почтенной вдовушки. Бываю у ней каждый день. Или обедаю, или завтракаю. Дворники ее отвешивают мне низкие поклоны, а старший дворник уже называет меня «сам», хотя даю тебе слово, что я далеко еще не «сам». Вдова поддается, но нелегко. Она все еще помнит своего мужа и чтит его память. Она очень благодарна ему за все то, что он сделал для нее. А сделал он многое. Сегодня я был с ней на Волковом кладбище на могиле ее мужа, и она тут же, на кладбище, слегка приподняла завесу ее прошлого. Он был старик, она жила у него горничной. Затем превратил он ее в экономку, а потом в хозяйку. Жили они так лет десять, и наконец он повенчался с ней, чтобы закрепить за ней свой пенсион. Повенчался, сделал духовное завещание в пользу ее, и не прошло и трех лет, как умер. Весь капитал и дом перешел к ней. Вдовствует она уже около семи лет. Капитал не только не растратила, но приумножила даже, стало быть, такие сорванцы, как я, на нее не налетали, а ежели ж налетали, то она, значит, баба-кремень. Впрочем, в спальной у ней висит на стене фотография одного усача в бобровой шапке и шубе. Мужчина, что называется, из жгучих. На мой вопрос, кто это такой, она ответила мне со вздохом:
– Ах, это один подлец! Портрет его давно бы надо выкинуть, но наша сестра глупа и слаба.
Рассказывала она мне еще про какого-то драгуна, который занял у ней тысячу рублей и вот уже три года, как глаз не кажет. Но ведь тысяча рублей – это такие пустяки.
После кладбища обедал у нее. Подарила она мне канаусовую рубаху красную с вышитой белым шелком грудью. Добыча плохая, но все-таки…
Вот все покуда… Будь здоров.
Твой друг Глеб.
X
Милый, добрый и дорогой друг Ипполит Иванович, здравствуй!
Дело обработки Анны Ивановны у меня хоть и медленно подвигается, но все-таки подвигается. Сегодня после завтрака я ее стал благодарить за хлеб-за соль, обнял и, по обыкновению, насильно хотел чмокнуть ее в щеку, но она подставила мне губы, сама меня поцеловала и назвала уж не нахалом, как обыкновенно, а шалуном. Потом пошла к себе в спальную, вынесла оттуда тридцать рублей и, подавая их мне, проговорила:
– Вот ваше жалованье управляющего! Все-таки ведь я вас на службу-то уж пригласила.
Пригласила на двадцать пять рублей в месяц, а дала тридцать. Добрая душа!
На эти деньги сделаю себе синенький костюмчик. Мне как блондину синий цвет к лицу.
Управляющий ее переезжает через две недели, стало быть, через две недели я могу въехать в квартиру из трех комнат. Но откуда я возьму мебели на эту квартиру? У меня только диван-кровать, стол и три стула. Даже шкафа для платья нет. Умывальника тоже нет. Умываюсь в кухне у хозяйки под водопроводным краном. Самовара нет, посуды нет.
Забыл совсем о третьей вдове, об Акулине Алексеевне с Малой Охты. Эта звала к себе сама даже. Надо ее навестить. Может быть, тоже подходящая вдова. Ведь и две вдовы разрабатывать не мешает. Может быть, и эта годится. Побываю у ней в воскресенье.
А покуда все. Жму тебе руку, Ипполит. Будь здоров.
Твой верный друг Глеб.
XI
Ипполит Иванович, здравствуй.
Крепко жму твою руку и сообщаю кое-что о разработке вдов. Ведь у кого что болит, тот о том и говорит.
Сегодня, воспользовавшись воскресеньем, отправился на Малую Охту ко второй вдове, к Акулине Алексеевне. То есть, в сущности, это третья вдова, если считать Еликаниду с Петербургской стороны, но ведь Еликанида, ежели ты помнишь, никакой разработке не поддалась. Малоохтинскую же вдову можно очень и очень разработать и пользоваться от нее хотя и небольшой, но все-таки такой добычей, которая может служить подспорьем при добыче с Анны Ивановны. Она небогата, капиталец у ней в банке маленький, домик «крошечка в три окошечка» (на самом деле в пять окон, а это я только для рифмы), но она таровата, что ясно уже выразилось при моем даже первом сегодняшнем посещении.
Но расскажу все по порядку.
Сначала я отправился на малоохтинское кладбище. Думаю: ведь и там есть вдовы, которые пришли на могилы своих мужей, так отчего же мне не заглянуть и туда, ежели уж я взялся за разработку вдов! Вдов действительно было много, но вот беда – трудно узнать о их состоятельности. Как здесь, на кладбище, узнаешь, которая с капиталом, которая без капитала? По богатым и бедным памятникам, около которых она остановилась? Но, основывая свои суждения по памятникам, можно легко обмануться. Это далеко не банк, где воочию видишь на бланке сумму их капитала, который положен на хранение. Одну, впрочем, в черном бархатном пальто, вздыхавшую около белого мраморного памятника, я начал преследовать, два раза пробовал заговорить, но безуспешно. Вдова вышла за ограду кладбища, села в собственный экипаж, улыбнулась мне на прощание и уехала. По-настоящему, надо бы догонять ее, преследовать дальше, ибо улыбка ее уже показала, что она стала слегка поддаваться, но где же успеть за ее собственным рысаком извозчичьей кляче! Кладбище, впрочем, буду иметь в виду для разработки вдов.
Но я опять отклонился от Акулины Алексеевны.