Последний успех. Стихи

Раздел 1
Строфы греховной лирики

Часть 1
Слова

Призыв

 
Взрыв дня,
                ни облачка…
                                         лишь купол вновь решает
наивной человеческой мечтой
загадку неба.
Хвоями качает
                                        прибрежный сад.
 
 
Я – времени: «Постой!
Дай вновь пожить отрадою смятений!
Дай захлебнуться зеленью надежд!
 
 
Пускай скорбят отверженные тени,
пускай из-под состарившихся вежд
не слёзы…
огнь себя извергнет властно,
сжигая обветшалости мосты!
Пусть то придёт, о чём молил напрасно,
чего так ждал и так боялся ты!»
 

Первый страх

 
Сентябрь преступный
вздрогнул влажным телом…
толкнул меня в мучительный простор.
 
 
И вот я вновь клятвопреступник… вор
на капище, давно осиротелом.
 
 
Кинжалов жертвенных знакомая семья
семь «я» безжалостных
мне снова в грудь всадила,
уснувший маятник – чугунное кадило —
качнулся, семигрешием дымя.
 
 
И сам себя в презренной немоте,
увы!
я слишком узнаю былого,
как будто дни опять вернулись те,
где – грешник – я мечтал о красоте!..
Там казнью жизнь была,
а избавленьем – слово.
 

Она призналась

 
О, эта осень! Санта Кроче!
Твоё несчастное лицо…
Казалась жизнь кивка короче,
а стала вечной, как кольцо.
 
 
Её края соединились
щекой, коснувшейся руки.
А может, мы себе приснились —
рассудку… воле вопреки?
 
 
Но эта осень!.. Санта Кроче!
Меня уносит, как река,
и солнце, что тоску пророчит,
и влажная твоя рука.
 
 
Иду на свет! В нём властью страшной
разверзлись тело и душа,
и новой молодости брашна
зовут, агонией дыша.
 
 
Приди, губительница, смело —
погибнуть или погубить!
 
 
Приди! Ты этого хотела!
Нет благосклонного удела,
ведь гибнуть – это значит жить.
 

«Я не хотел расстаться с этим днём…»

 
Я не хотел расстаться с этим днём!
В нём оба мы незрячим упованьем —
одним единственным, ещё слепым касаньем —
повенчаны, как таинства огнём.
 
 
И вся ты там – в заботах и тоске – …
И весь я тут – в горячечном испуге – …
Преступники, мы плачем друг о друге
и таем, словно надпись на песке.
 

Свет

 
Ты счастлива была б простым обетованьем,
но что могу тебе, о женщина, я дать?
Терзаний долгий срок?
Короткое свиданье?
Разлучных вёрст железную кровать?
 
 
Но ласки первый снег,
но тихий бред касаний,
но строк моих бездомное тепло…
О, не отвергни же преступный дар желаний!
Пусть станет в них тебе
и страшно и светло!
 
 
Всё свет… всё свет,
                                                     что от любви исходит!
Стенанье гибнущих и то благотворит!
От сердца к сердцу на последнем переходе
блажен наш путь
из раскалённых плит.
 

Освобождение

 
А знаешь, что такое – солнце?
От страхов отрешённая душа,
куда-то отворённое оконце,
в какое-то сиянье, не дыша,
от мира отлетающие тени,
уснувший на перилах воробей,
головки детской яблочное темя
и сердца зов:
«Скорее же, скорей
проснись в твоём качающемся троне
и, бледными ресницами шутя,
приди в мои росистые ладони,
стихом благословенное дитя!»
 

Флорентийский экстаз

 
«И вдруг как солнце молодое
Любви признанье золотое
Исторглось из груди ея,
И новый мир увидел я!..»
 

Ф. Тютчев

 
Рассыпана, разобрана, смешна
всех невозможных прелестей обитель!
Ты не жилец…
                                          теперь ты только зритель —
голодный зверь, очнувшийся от сна.
 
 
Тристановым туманом от низин
невозмутимо дремлющей берлоги
ты встал,
                        как хищник страшен,
глух, как боги,
своей несытой доли властелин.
 
 
И жизнь – искательница невозбранных воль —
рабынею поверглась благодарно.
И Арно всхлипывал, и причащался Арно,
а женственность счастливо и угарно
тебе вручала участь, смысл и боль.
 

Остриё

 
Провинившийся сын, на жену, как на мать,
я взираю, горя от стыда и желаний.
Ни себя не простить, ни судьбы не унять —
нету дерзости алчной моей оправданий.
 
 
И в покое твоём, и в усталых глазах
я листаю греха обгорелую книгу.
Ты тверда, а меня жжёт огонь, гложет страх
за бездумную преданность сладкому мигу.
 
 
Ты простишь (может быть?) мне паденье моё
и любовью укроешь казнённое тело,
но во мне будет жить остриё,
остриё
тёмных жажд, что и старость смирить не сумела.
 

«Вместить любовь, вместить вину…»

 
Вместить любовь, вместить вину
и этот листопад надрывный…
Вослед за солнцем грянут ливни,
ты снова взвоешь на Луну.
 
 
Разочарован сам собой
и очарован заблужденьем,
ты весь сочишься нетерпеньем —
незнаньем, страхами, бедой.
 
 
Кому – беда… тебе – стихи
и язва совести напрасной.
Италия челом прекрасным
твои напутствует грехи.
 

«Плещет вода…»

 
Плещет вода
площадь светла
трудно года
выжечь дотла
 
 
Жизнь – чародей
долгих затей
много смертей
много гвоздей
 
 
Ныне вот ты
жало мечты
день красоты
сень наготы
 
 
Чопорен я
сердце ж змея
тронув края
яд излия
 
 
в чистый фонтан
в девственность ран
крест что мне дан
лют как Коран
 
 
 Сникни постой
 под наготой
 и на постой
 в собственный зной
 
 
 Лёд остудить
 совесть забыть
 что-то любить
 кем-то не быть
 

Ожидание

 
Отчаянье – плохой советчик
и утешитель никакой.
Боль тела злей, разлука метче,
непризрачен надежды зной.
 
 
В разомкнутости ожиданий,
казнящей вспышками звонков,
ты будто червь в распухшей ране,
ржавелый гвоздь – в крови стихов.
 
 
Неперерубленного нерва
пульсирующая юдоль —
единственный, последне-первый —
                  ты боль…
                  ты гнев…
                  ты грех…
                  ты ноль.
 
 
Кусок изжаренного мяса
в аду сухой сковороды,
ты ждёшь решительного часа,
как охлаждающей воды.
 

Ответы

 
Опять из туч ненастие сочится,
и речки плесневелые глаза
вновь не хотят на мне остановиться.
Бьет колокол,
и разума гроза
опять сечёт нагое тело чувства,
там – за холмами – свившего гнездо.
Заложник ожиданья и искусства,
я бесполезно множу сто на сто.
 
 
Ты мне была обещана судьбою,
священного безумия раба!
Так что ж теперь вдруг сделалось с тобою
у трезвости позорного столба?
 
 
Желтеющие набережных косы
и горечь молодого ноября…
ведь это не вопросы,
не вопросы —
скорей ответы, брошенные зря.
 

Воззвание

 
Не будь ни смелой, ни трусливой.
Останься честною собой —
весенней яблонею, ивой
над рифмы гордой головой.
 
 
Останься правдою перрона,
блаженной мукой ясных глаз,
склонись тому, чему ты склонна —
грозой ли, грёзою ль на час.
 
 
И краток путь и мутны слёзы,
тебе застлавшие портрет
того, в ком нет ни капли прозы
и состраданья тоже нет.
 
 
Очнись в самой себе тоскою
и, жизнь невольно прокляня,
признай, как признают без бою
конец войны —
                                                признай меня.
 
 
Разоблачись от небыванья,
в окне накрененном узри
не только шёпот: «До свиданья!»,
но две навстречные зари.
 
 
  Останься ты хоть недотрогой,
  меня хоть бесом назови —
  из не́были твоей убогой
  я требую тебя к любви.
 

«Рвани сорочку нетерпенья…»

 
Рвани сорочку нетерпенья
на задохнувшейся груди!
Исторгни крика песнопенье,
к обетованью припади.
 
 
Пускай опять во младость боли
с зубов посыплется эмаль!
Ты, презирающий юдоли,
тебе ль покоя станет жаль?
 
 
О чём жалеть ты можешь, лютый?
Кому – смиренно сострадать?
Когда в гортани – желчь минуты,
а в сердце – гордости печать.
 

Поспешное разочарование

 
Совсем туман, совсем не видно неба.
О, женственность, где мужество твоё?
Каких расчётов сумрачная треба
в тебе тупит желанья остриё?
 
 
В каком ты гаснешь необетованье?
Какою прозой сломлены крыла?
Иль это должное моё страданье,
что ты была – как будто не была?
 
 
Из тёмных дней слагаются недели,
а дни – из чёрной осыпи минут,
и гаснет жизнь в необожжённом теле,
и кажется, что даже слёзы лгут.
 
 
И только глаз, влюблённых и бессонных,
дрожат лучи сквозь комканый перрон,
…но ритм дорожных шпал…
…но перестук вагонный…
«Чего ты ждал?» – хохочет жизнь вдогон.
 

«Обычный день, день осени случайный…»

 
«Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу».
 

Данте

 
Обычный день, день осени случайный,
но всё необычайно в этом дне.
В нём есть глаза твои,
в нём есть касанье тайны,
ножом желания прорезанной по мне.
 
 
И именем твоим скупое обещанье,
которое шутя произношу,
и тот перрон немого расставанья,
чей близкий ужас в памяти ношу.
 
 
И тихий лепет твой в ночном кануне
последнего непрожитого дня,
и шорох ласк, перегоревших втуне,
лишь тёплым ветром дунувших в меня.
 
 
Всё в этом дне: и рук твоих пожатья,
и общих фраз загадочный язык,
и то, чего не смею даже знать я,
чего ты не сказала напрямик.
 
 
 Ты не смогла – нет женскому исхода!
 Ты не смогла – я не посмел спросить!
 За пять секунд до моего ухода
 звенела, как струна, молчанья нить.
 
 
 И размоталась вязь тончайшей стали
 между мечтой моей и Азией твоей.
 Мы оба на местах —
 мы оба промолчали.
 День осени томится у дверей.
 
 
 Томится и молчит,
 сияньем истекая,
 лишь обнажив звенящую струну.
 Наш жребий равен – есть судьба такая
 принадлежать несбывшемуся сну.