© Левина В., 2017
© Издательство «Союз писателей», оформление, 2017
Глава 1.Последыш
Я явилась долгожданным послевоенным последышем. Потерявшие надежду папа и мама, израненные во время войны, чудом уцелевшие в пекле самых жестоких сражений, уже и не чаяли… А тут такое дело…
– Папа! У нас родилась дочка!
Хохотали все: весь технический обслуживающий персонал маленького стратегического аэродрома, затерянного на росийско-китайской границе, куда папку направили начальником после окончания японской войны, последовавшей за Великой Отечественной. Техники, инженеры, собственно лётчики и прочая обслуга, состоящая в основном из местного бурятского населения, находились в приподнятом настроении и веселились от души.
– У нас родилась дочка! – радостно орал мой четырнадцатилетний брат, спустившись с близлежащей сопки на велике. – Их выпишут через неделю!
Радости присутствующих не было границ, так как единственной женщиной в радиусе трёхсот километров была моя мама – жена начальника аэродрома в этой богом забытой дыре. Кстати, именно в этом месте некогда отбывал каторгу писатель Чернышевский, в чьём деревянном доме и прошли первые месяцы моей жизни.
Особенно неистовствовал брат Валерка – сын мамы от первого брака. Замуж за его отца матушка наша пошла не по собственному желанию и не по велению сердца. Это решение было навязано ей голодающей семьёй. В те печально известные дни на Украине за несколько килограммов сахара, выносимых за пределы сахарных заводов Бобринского между пышными сиськами предприимчивых работниц, можно было спасти нескольких членов семьи, опухающих от голода…
Директор одного из таких сахарных заводов, которому предстояло стать супругом мамы, был старше своей невесты на пятнадцать лет. Она откровенно его не любила и была готова на всё, чтобы избежать незавидной участи. Но он терпеливо сносил все выбрыки молодого технолога («выбрыки» в буквальном смысле этого слова, так как мама каблучками нарочито отстукивала по земляному полу его украинского дома-мазанки, намеренно стараясь нанести вред имуществу и при этом наивно полагая, что такое её вызывающее поведение отсрочит, а может, и аннулирует надвигающуюся, как беду, свадьбу…).
Несмотря на то, что сердце невесты было отдано кому-то другому (я услышу об этом лет через десять после моего рождения), семья, состоявшая из бабушки и четырёх сестёр, была настроена категорично и не желала слушать никаких доводов. Нужно заметить, что сахар, спрятанный в больших объёмах мамочкиного украинского бюста, действительно спас всех от голодной смерти…
Перед самой войной родился брат Валерка – красавец с голубыми глазами-блюдцами на пол-лица и пушистыми русыми ресницами! Он своего отца так и не узнал. Мужа мамы убили в первую же неделю военных действий.
Вдова продолжала работать технологом на сахарном производстве, но уже в режиме военного времени. За братом смотрела бабушка. Так продолжалось, пока однажды утром молодая вдова, заглянув в дом своей сестры, не увидела ладненького, рыженького, невысокого военного, который ловко выделывал на самодельном турнике в саду чёрте что! Воен ного лётчика-аса определили сюда на постой. Я прекрасно помню этот большой, прохладный, аккуратный дом с огромным садом уже после войны… И помню тот турникет, где познакомились мои родители!
Мама моя была девушкой решительной, а может, просто прислушалась к голосу судьбы, но на следующий же день она уже уезжала на фронт следом за папкой, спешно оформленная в интендантскую службу…
Немного попозже я расскажу о войне, о любви моих родителей, о фронтовых дорогах, которые им было предначертано пройти вместе. А сейчас мне важно отметить, что тот самый брат Валерка, с которого и начался экскурс в историю семьи, лихо спустился с забайкальской сопки и в который уже раз во всё горло прокричал:
– У нас родилась дочка!..
В самом лучшем доме посёлка, отданном командиру, особенных условий для младенца не было. Наскоро соорудили кроватку, натаскали воды в чан возле печки, и на этом всё. Дело в том, что на свет я появилась в опасной близости к полюсу мерзлоты (есть такое местечко в Забайкалье!), где зимой бывает ниже -55 градусов, а коротким летом, которое длится всего два месяца, столбик термометра поднимается до +50.
Бедная моя мамочка в последние месяцы беременности очень тяжело переносила жару – дело было как раз в конце июля. Она наливала ведро воды на пол и ложилась почти голенькой под стол («как свинка», вспоминая то время спустя много лет, рассказывала она мне). Так она надеялась поймать хоть какую-то прохладу…
Впрочем, зимой было ни капельки не легче. Печка топилась беспрерывно, но на расстоянии метра от неё вода в кадке покрывалась плёнкой льда! Родители рассказывали, что однажды Олег, старший сын папы от первого, довоенного брака, был приглашён пожить в этот суровый край. У парня к тому времени сложились натянутые отношения с московской милицией, его причислили к категории «шпаны», и он был вынужден срочно ретироваться к отцу на Байкал. На новом месте его ждали совсем не столичные условия, спартанский образ жизни и молодая мачеха, то есть вторая папина жена… Свободолюбивая душа Олега не выдержала такой напасти, и однажды зимой он, прихватив из дома все сбережения и тёплые вещи, чтобы обменять их на деньги на железнодорожных станциях, сбежал в Москву. Бедные мои родители в течение трёх дней сидели взаперти дома, пока служащие не хватились командира, поскольку выйти наружу в такой жуткий мороз без специальной одежды не представлялось возможным…
Но вернёмся ко дню моего рождения!
Прошло больше недели, прежде чем я впервые попала домой. Нет, не подумайте, со здоровьем у меня всё было хорошо благодаря крепким генам мамочки и особенно папочки. Просто в одно и то же время с мамой в больнице рожала бурятка из дальнего стойбища. Она нагуляла ребёнка от заезжего солдатика и не собиралась его забирать.
Ребёнок был смуглым, узкоглазым, родился с чёрными волосами и с седой (!), совершенно белой прядью через всю голову. Сердце мамы не вынесло такой несправедливости, и она решила взять его себе. А пока оформляли документы моему потенциальному «молочному» брату, она кормила нас обоих, благо молока было с избытком. Но в последнюю минуту всё разладилось. Бурятка вернулась за ребёнком, упала в ноги врачам, поцеловала маме руки и забрала сына. Я часто думаю, как было бы здорово, если бы в нашей семье остался роскошный узкоглазый мальчик-бурят! Жизнь, наверное, была бы ещё богаче и непредсказуемее.
Как бы там ни было, домой мама вернулась только с одним младенцем. Вопрос имени деморализовал и поверг в бесконечные дискуссии весь состав аэродрома! Чего только ни предлагали! Но папа был непреклонен – только Виктория! Дело в том, что в это время английские докеры в каком- то там порту добились какой-то там победы над дирекцией порта, и все газеты чернели заголовками: «Виктория! Виктория!» Победа, значит. Как истинный московский (читай: английский) джентльмен, мой политически подкованный папка не мог обойти этот факт стороной… Так меня и назвали редким в Бурятском автономном округе именем Виктория и, мирно посапывающую на руках счастливой мамы- хохлушки, торжественно встретили на военном аэродроме всем составом.
Глава 2. Одиссея папы Яна
До того незабываемого дня в жизни моих уже немолодых, по тогдашним меркам, родителей, когда Бог послал им в моём лице позднего и любимого ребёнка, у каждого из них уже имелся за плечами богатый жизненный опыт и была своя одиссея. Особенно это касалось папы Яна.
Момент моего появления на свет был выбран не самый подходящий. И то верно, разве многие решились бы обзавестись потомством в богом забытой дыре, в Забайкалье, и принести малютку в дом, где писатель-демократ Чернышевский отбывал когда-то ссылку, о чём я рассказывала в предыдущей главе? К тому моменту папка был уже в больших воинских чинах. В больших насколько, насколько позволяла «пятая графа», как, шутя, он любил приговаривать, – графа национальности в паспорте…
Детство отца прошло в доме любящих родителей, моих бабки с дедом, где было идеально чисто и всегда вкусно пахло клёцками. Мама Янчика, которого тогда все звали Йосифом, плавно, но быстро передвигалась по дому, несмотря на необъятные размеры.
– Йоселе, Йоселе, и где ты вечно пропадаешь? – причитала моя бабушка, выискивая рыжего, веснушчатого мальчишку, который был самым неугомонным из всех её многочисленных отпрысков. – Все дети как дети, а ты скочим[1], каких ещё поискать! – приговаривала она. – И что из тебя вырастет?…
Но тут же женщина сменяла гнев на милость и уже совсем другим тоном спрашивала:
– Что тебе положить – лапшу или суп с клёцками?
Бабушка обладала невероятными достоинствами в виде необъятного бюста, вскормившего семнадцать (!) детей, непревзойдёнными кулинарными способностями, позволявшими ей из одной курицы готовить семь блюд, чтобы накормить всю свою семью, и огромной любовью и терпением, без которых не получилось бы достойно содержать дом со всем этим выводком и мужем-сапожником.
Дед был честным и бедным, соблюдал традиции, искренне молился своему богу и любил пропустить рюмочку после трудов праведных. Он давно смирился с главенствующей ролью жены в доме и не вмешивался ни в какие дела, хотя бабушка искренне почитала мужа и подчёркивала важность его слова и присутствия.
Одним словом, то была типичная еврейская семья, живущая в типичном еврейском местечке в Белоруссии. Нетипичным было лишь то, что из огромного количества детей вышло пять человек высшего комсостава Красной Армии! Старший брат папы, дядя Семён, стал впоследствии одним из первых комиссаров конницы Будённого, о нём написали книги. Другой брат всю жизнь играл на трубе в Большом театре. Забегая вперёд, скажу, что сам папа тоже отличился. Он стоял у истоков Звёздного городка.
Увы, когда городок, в котором обитало семейство Янчика, оккупировали фашисты, за успех пришлось дорого заплатить. Всех членов семьи, которые не уехали, не удрали, не призвались в армию, включая деда и бабушку, немцы вывели на центральную площадь и закопали живыми в большой, специально для этих целей вырытой яме на глазах соседей… за тех самых пятерых офицеров… по доносу. Я знаю, что сейчас на этом месте соорудили стелу в память о семье моего папки. Я там не была. Больше, к сожалению, мне ничего не известно.
Но вернёмся в тот день, когда бабушка безуспешно пыталась отыскать своего младшенького – Йоську. А Йоська тем временем, прихватив из дома немного хлеба и сахара, спал на верхней полке поезда, уносившего его из родительского дома в далёкую и такую желанную Москву! И вправду – скочим.
В столице в те дни как раз начиналось строительство метрополитена. Требовались рабочие руки, строительные материалы и, конечно, мозги. Йоська первым делом сколотил бригаду из такой же, как он сам, шпаны, приехавшей в столицу на поиски счастья и удачи. Именно он придумал способ очистки выжиганием старых заброшенных склепов на безымянных кладбищах и сумел заработать неплохие деньги, поставляя строительные плиты подрядчикам метрополитена. Но это вовсе не было мечтой его жизни. Он хотел пойти дальше.
Следующим этапом на пути к заветным вершинам стало поступление в учебное заведение. Без образования было довольно трудно воплотить свои идеи и достичь успеха. Подавая документы в машиностроительный техникум на дневное отделение, юный скочим ясно понимал, что, если вместо Йосифа он назовётся Яном, его шансы увеличатся…
Бог дал моему отцу мозги. Я всегда шучу, что, если бы у меня было хотя бы пять процентов его способностей, я бы уже стала Нобелевским лауреатом! Блестящий математик, музыкант, полиглот, он за два с небольшим года экстерном окончил техникум. Янчику исполнилось всего семнадцать, когда его приняли на один из старейших заводов Москвы заместителем начальника цеха! Тогда очень ценилось образование, а ещё больше ценились природные склонности и желание работать.
Столичная жизнь бурлила! Мой Янчик сколотил один из первых джаз-бандов в Москве, попевал в оперетте, работал за двоих и… женился в семнадцать лет… В заводоуправлении молодым выделили казённую квартиру. Впоследствии именно там вырастут мои старшие брат и сестра.
Туда, в эту старую просторную квартиру из красного кирпича, расположенную на Матросской тишине, однажды загляну и я, чтобы нанести визит папкиной первой семье. Это произойдёт много лет спустя, когда я уже стану московской студенткой. Встретят меня по-разному… Сестра поведёт себя вежливо, но сдержанно. Брат откровенно обрадуется. Бывшая папина жена отнесётся ко мне насторожённо и чуточку брезгливо. Ну а муж сестры примет меня восторженно. «Посмотри, какая чудная у тебя младшая сестрёнка!» – воскликнет он. И это восклицание послужит поводом для довольно холодного предложения бывать у них как-нибудь при случае…
Так вот, Янчик женился на очень красивой женщине. Она была намного старше его и вскоре подарила молодому супругу двоих детей – мальчика и девочку. Они получились умными, как папа, и красивыми, как их мама. Конечно, это не стало квинтэссенцией достижений для юного скочима. Пришла пора двигаться дальше.
В то время шёл активный набор в сталинскую авиацию. Папка был молод и умён, имел хорошую хватку и отличную физическую подготовку. Он предложил свою кандидатуру, и очень скоро его послали на учёбу в Вольское лётное училище – колыбель всех асов нарождающейся советской авиации.
Уж и не знаю, какими такими пируэтами, но судьба круто вела моего родителя к невиданным в то время вершинам! Люди, окружавшие его в те дни, с какой-то небывалой лёгкостью входили в историю! Папа летал в одной эскадрилье с Чкаловым (до его знаменитого беспосадочного перелёта), рос в чинах и в мастерстве. Даже после гибели Валерия Павловича он продолжал очень долгую переписку с женой учителя. Перед отъездом в Израиль у меня хватило ума передать эту переписку в музей…
И всё было бы просто отлично, не случись один казус… Кирпичные стены квартиры, полученной папкой от завода, были очень тонкими и прекрасно пропускали всяческие звуки, а он в то время просто бредил немецким языком! Я уже говорила, что мой Янчик был полиглотом: ему хватало двух недель для взятия любой языковой крепости, но при условии полного погружения… Так вот, в то самое время он на сто процентов «погружался» в немецкий. А соседке за стенкой страшно приглянулась чужая квартира! И очень скоро у неё появилась возможность получить желаемое, ибо папа по ночам цитировал по-немецки Шиллера… как настоящий немецкий шпион!
Без суда и следствия «немецкого шпиона» – папку, препроводили в Лефортовскую тюрьму, где продержали в одиночной камере целый год. Его водили на допросы, били, истязали. Он никогда не рассказывал мне деталей этого периода своей жизни. Чудом вырвавшись из казематов и уцелев, он дал подписку о неразглашении и своё слово сдержал… Лишь изредка, когда воспоминания накатывали с новой силой и терпеть становилось невыносимо, он снова переносился в свою «одиночку» и, уткнувшись мне в плечо лысой, старой, родной и любимой головой, плакал…
А пока в Лефортово пытались сделать из папки «немецкого шпиона», военные начальники бравого рыженького и жутко талантливого майора стучали во все двери… и таки достучались! На станции «Взлётная» по Люблинской дороге в Подмосковье формировался прообраз будущего Звёздного городка, и по счастливой случайности над моим Янчи ком решили провести показательный процесс под лозунгом «Невиновных мы не обвиняем!». Очень скоро он обрёл долгожданную свободу и был принят на службу лётчиком- испытателем.
Страна неуклонно приближалась к войне. Перед самым началом боевых действий Яна послали на учёбу. На военном отделении Института иностранных языков он принялся штудировать японский для будущей работы в качестве японского шпиона (шпиона таки!). Для подобной деятельности необходимо иметь ничем не примечательную внешность, и конечно никаких татуировок! У папки внешность была самой заурядной, а вот татуировка имелась: по глупости и молодости он наколол на руке сердце, пробитое стрелой… Его тщетно пытались вывести, но не успели… Да и учёбу закончить Янчику было не суждено, так как началась война. Но любовь к японскому языку осталась у него на всю жизнь.
Отец, как и другие мужчины, отправился на фронт. Это стало началом долгого и опасного пути, который однажды привёл его на постой в украинскую хату, где обитала сестрица моей матери. Как я уже упоминала ранее, прошло всего несколько дней, и мама, бросив всё, уехала за полюбившимся ей офицером на фронт в составе лётной дивизии. Сначала она стала специалистом по материальной части, потом стрелком-радистом. Вместе родители прошли всю войну и не раз прикрывали друг друга собственными телами при бомбёжках, приняв для храбрости фронтовые сто грамм… К Великой Победе папка пришёл в чине подполковника.
– «Пятая графа»! – впоследствии смеялся он…
Пришла пора объяснить, как же «голубки» всё-таки остались вместе после войны, обеспечив моё появление на свет, ведь отец был женат и имел двоих детей…
Два влюблённых по уши фронтовика, Ян и Маша, пройдя вместе через ад, получив множество медалей и припрятав в чемодан трофейные часики, прибыли в Москву на Киевский вокзал…
– Сиди здесь и жди! Я к семье, – заявил отец. – Мне говорили, – продолжил он, – что жена моя не скучает и бурно проводит время с офицерами на вечеринках… Но я сам должен убедиться. Если дела обстоят так, как шепчутся, я отдам ей всё, что имею, вернусь сюда и уеду с тобой на Украину!
Поднимаясь по лестнице, Ян услышал шум пьяной оргии. Дверь открыл незнакомый мужчина с офицерскими погонами. Папкина жена была пьяна и, никого не стесняясь, выплясывала в одной немецкой комбинашке на столе. Несколько офицеров, тоже подшофе, бурно аплодировали её вихляниям и хватали жадными руками… Папа, как в немой сцене, положил на стол деньги, часы, парфюмерию и, крутнувшись на каблуках, быстро сбежал с лестницы…
Когда мамочка, обливаясь слезами и не веря, что встретится с милым Янчиком хотя бы ещё раз, увидела своё рыжее счастье, которое мчалось к ней, опаздывая на поезд, она уткнулась ему в грудь и не смогла вымолвить ни слова, только сжимала в кулачке два заранее купленных билета…
Так начался новый этап их совместного бытия, который ознаменовался папиными стараниями привыкнуть к гражданской жизни на Украине. Получалось у него не слишком хорошо. Впрочем, продлились попытки недолго. Отца вызвали в Ленинград преподавать в Военной академии. Вот только маме-хохлушке Ленинград не приглянулся. Поэтому чуть позже, когда Яну предложили с семьёй (он усыновил маминого сына от первого брака, моего брата Валерку) отправляться начальником на военный стратегический аэродром, он не стал отказываться.
Там, в этом заснеженном краю, я и оставила вас в конце первой главы, когда рассказала о своём необычном появлении на свет.
Глава 3. Бабушка-антисемитка
У каждого человека есть самые ранние воспоминания, которые прочно впечатываются в подсознание и остаются до конца дней. Мои по большей части связаны с ярким и противоречивым образом моей бабушки по материнской линии.
Вторую мою бабушку – папину маму – мне узнать не довелось. По словам оставшихся в живых после нашествия фашистов родственников, она была добрейшей души человек! Но вместе с тем все в один голос называли её строгой и решительной. Папа сохранил о ней самые нежные и тёплые воспоминания на всю жизнь… А вот с тёщей, являвшей собой полную противоположность покойной матушки, взаимоотношения у него не сложились. И это вовсе неудивительно. Даже меня, полного несмышлёныша, иногда озадачивал характер моей единственной живой бабушки.
Я часто вспоминаю, как сидела в её маленьком, уютном и чистеньком домике, построенном у нас в саду, рисовала или пыталась писать большими печатными буквами. И давалось мне это непросто.
Здесь я должна кое-что объяснить. Когда родители осели на Украине после демобилизации, папе было предложено стать директором военного завода, который располагался в пойме реки Днепр. Там впоследствии всё было затоплено – сотни процветающих сёл с плодороднейшими землями ушли под воду, уступив место огромному Кременчугскому водохранилищу! «На низу», как это тогда называлось, и располагался папкин танковый завод.
Жить новому директору с семьёй было негде. А ведь ему нужно было заботиться о жене, её пятнадцатилетнем сыне, новорождённой малышке, появившейся на свет в Бурятском крае, и тёще, которая не представляла своего существования без младшей и единственной любимой дочери! Ситуация осложнялась тем, что мне тогда исполнилось всего несколько месяцев, я с трудом перенесла двухнедельный переезд на поезде из Забайкалья и последовавшие за тем мотания туда- сюда в Ленинград и обратно.
Жильё нам выделили… в церкви, стоявшей на небольшом пагорбке рядом с заводом. Это было старое, полуразвалившееся, непригодное для проживания здание. Но у моей мамочки руки были сноровистые, ухватистые, работящие. Да и солдат дали в помощь. Так что вскоре общими усилиями они сделали невозможное – привели церквушку в приличный вид, и наша семья заселилась в необычную квартиру.
И всё бы было хорошо, да вот только комары… Житья от них не было! А в это время в Украине, да и по всей Европе, шагала эпидемия полиомиелита. Дети сотнями заболевали этой страшной хворью, их нервную систему парализовывал коварный вирус, приговаривая тело к атрофическому, полуобездвиженному существованию… Несметное количество комарья «на низу» увеличивало шанс подхватить заболевание в разы. И вот однажды бабушка подошла к немецкой трофейной коляске, в которой я должна была, по всеобщему замыслу, мирно посапывать под охраной верной Альмы, немецкой овчарки, специально обученной нянчиться с ребёнком, и отпрянула со страшным криком:
– Воно померло! Немовлятко не дихає[2]!
Накрыв меня с головой простынкой и причитая на все лады, женщина уселась возле коляски отмаливать мои ещё не существующие грехи… Мне ужасно повезло, что как раз в это время с работы на обед пришёл папа. Он отбросил бабушку и простынку, схватил едва живую меня на руки и ринулся к самолёту, который находился в его ведении как директора военного объекта и уже стоял на небольшой взлётной полосе, проходящей тут же, возле церквушки. Спустя пару часов он был в военном госпитале в Киеве, где врачи зафиксировали клиническую смерть ребёнка, повергнув отца в неописуемое горе. Но потом что-то там не срослось с моим преждевременным уходом в мир иной, и я осталась здесь, с вами, ещё на долгие-долгие годы…
На этой оптимистичной ноте папка получил от местных властей кусок болота (но в центре города!). Не теряя времени, он начал осушку территории и строительство огромного (как его широкая душа!) дома. А я вдруг, вопреки прогнозам врачей, пошла! Стройка продвигалась семимильными шагами – уже заливали смолой крышу и во дворе для этих целей развели костёр… Никто не заметил, как я встала с расстеленного на траве одеяльца и поковыляла к интересному и манящему огню…
Кричать я не смогла из-за шока. Рука лежала на тлеющих углях и дымилась. Завыла Альма. Все бросились на этот вой и выдернули меня из дымящихся углей, куда я, видимо, упала, споткнувшись на слабых ножках. Я была без сознания, рука сильно пострадала от ожога. Кожа на правой ладони практически отсутствовала. В больнице мне пересадили мамину кожу, взяв кусочек из подмышки. Долго, это я уже помню отчётливо, на большом пальце у меня была дырка, в которую я любила смотреть на солнышко… Ходить я снова перестала.
Теперь, когда всё встало на свои места, вернёмся к моим детским воспоминаниям. Я была ребёнком-инвалидом. Ходила с трудом, а потому в основном сидела и рисовала. Ри совать мне тоже было трудновато, так как обожжённая до кости рука плохо удерживала карандаш. Бабушка жила рядом с нашим большим домом. У неё имелся свой маленький кирпичный домик, который папа был вынужден для неё построить. В нём была всего одна комнатка с печкой. Зачем ей понадобилась отдельная жилплощадь? Всё очень просто. Дело в том, что бабушка не общалась с зятем-евреем. Чтобы избегать нежелательных встреч, она заходила в гости, когда он отсутствовал и только имея вполне определённую цель, например искупаться, помыть голову, пообщаться с любимой дочкой.
Я помню, как мама лила горячую воду из кувшинчика на роскошные русые густые косы бабушки. Скорее всего, в то время она была ещё не старой женщиной и сохранила следы неимоверной красоты! Но одевалась она в длинные до пола юбки, телогрейку и неизменный платок, который никогда не исчезал с её головы. Вот почему для меня любимым и заманчивым занятием было наблюдать за таинством мытья чудесных волос моей бабушки, венчавших её ещё не седую голову.
Закончив с водными процедурами, мама брала специальный костяной гребень и принималась осторожно и с любовью расчёсывать её пышные локоны… Бабушка в одной сорочке сидела на табуреточке перед мамой и казалась непривычно молодой и весёлой! Они ворковали о чём-то своём, чего я ещё не понимала. Разговор вёлся с любовью и перемежался смехом. Но к тому времени, когда папа возвращался с работы, бабушка всегда успевала уйти к себе. Ей не нравилась даже мысль о том, чтобы лишний раз встретиться с «жидовской мордой»…
Самой большой своей бедой бабушка считала то, что её любимица, в которую она вложила столько сил и души, решила связать жизнь с евреем! Происходя из обедневшей семьи польских шляхтичей-дворян, она была жуткой антисемиткой! Её биография заслуживает особого внимания.
Получив прекрасное по тем временам образование, свободно говоря на нескольких языках, бабушка нанялась гувернанткой в дом графа Бобринского, знаменитого в те времена сахарозаводчика, владеющего огромным количеством земель на Украине. Мало кому точно известно как (тайну эту знала только мама, а потом и я), но три моих старших тётки родились в его имении… Граф был уже в летах и хотел устроить жизнь бабушки. А к ней, невероятно красивой польке, сватался уже несколько раз (но безрезультатно) мой будущий дед, влюблённый в неё безумно! Он хотел взять свою избранницу замуж с тремя детьми и носить её на руках. И однажды ему повезло.
Дед был мастеровитым, весёлым, заводным мужчиной и любил заложить за воротник. Но на бабушку он молился. В один прекрасный день, осознав выгоды столь тёплого отношения, высокомерная гувернантка согласилась принять его предложение руки и сердца, тем более племянник графа уже начинал прибирать имение и заводы к рукам, а значит, в любой день бабушка и её дети могли оказаться на улице…
Отца деда, моего прадеда, то же графское семейство выменяло на охотничью собаку в Орловской губернии ещё во времена крепостного права. Так что дедушка был гол как сокол. Несмотря на заводной характер и множество достоинств, бабушка всегда относилась к нему как к «быдлу». У них родилось ещё четверо детей (двое близнецов- мальчиков умерли в младенчестве). Мама была последней, седьмой по счёту дочерью, родившейся от этого союза.
Бабушка семью свою, мягко сказать, не любила, мужа ни во что не ставила, лежала на печи и читала французские романы. А дед делал по дому всё: и стирал, и готовил, и деньги зарабатывал, и за детьми смотрел! Неудивительно, что постепенно он начал пить лишнего. Бабка держала мужа в строгости, деньги отбирала, и у него, я так думаю, другого пути, как податься в пролетарии, не было…
Так они и жили: бабушка ненавидела всех своих домочадцев, кроме младшенькой доченьки, ставшей впоследствии моей мамой. Дедушка был председателем местной партячейки и нередко снимал стресс с помощью сорокаградусной. Дети росли неграмотными и лишёнными ласки. Кроме мамы. Заботясь о ней, бабушка помогла своей любимице выучиться в техникуме, а потом и в институте (том самом, который основал ещё граф), вывязывая и продавая чепчики на местном базаре.
Со своей младшей дочкой бабушка связывала эгоистичные чаяния о счастливой старости, которую они должны были непременно провести только вдвоём. Кто мог предположить, что красавица и умница, презрев многочисленных ухажёров, выберет невзрачного рыжего «жидёнка»!
Деда убили немцы во время оккупации как коммуниста. Его расстреляли в лесу за городом. Тётки выросли скандальными, частенько злоупотребляли алкоголем и не могли даже с натяжкой называться интеллигентными. Каждый раз, думая об этом, не могу избавиться от чувства удивления перед «выбрыками» истории: граф Бобринский был прямым потомком Екатерины II (внебрачным правнуком) и происходил от её романа с графом Орловым. То есть мои крикливые тётки-самогонщицы, детей которых мой папа помогал выучить и поставить на ноги и которые, так же как и бабушка, не любили его только за то, что он еврей, – являлись прямыми потомками великой императрицы! Какая шутка истории! Какой «чёрный» юмор! Хорошо, что они этого не знали при жизни…
Но хватит об истории семьи! Вернёмся в счастливые дни моего детства, к тем моментам, когда я сидела в домике моей уже немолодой и вдо́вой бабушки, получившей страшное разочарование в лице зятя-еврея. Я повторяла немецкие и польские слова, глаголы, спряжения… Для своих пяти лет я неплохо читала и писала карандашом. Однажды я даже написала актёру, сыгравшему главного героя в фильме «Матрос с „Кометы“». В моем невинном послании значилось: «Я тебя люблю. Не женись. Скоро я вырасту». Письмо это мама не отослала, как обещала мне тогда, а хранила долгие годы.
Если я правильно отвечала на вопросы, бабушка гладила меня по голове и приговаривала:
– Файна дытына[3]!
Если же я ошибалась, то неизменно получала подзатыльник: – Пся крев! Жидівська морда[4]!
К брату моему бабушка относилась с большей любовью и нежностью. Он же не был сыном моего папы! Валерка отвечал ей тем же. Я давно собиралась у него спросить, да всё ещё не собралась: знает ли он тайну бабушки? И что ему известно о фактах из её биографии, которые мама однажды поведала мне по секрету?
Раз в месяц бабушка надевала «праздничное» платье с кружевами, красиво укладывала пышные волосы, пекла яблоки, раздавала их соседям («святая женщина!») и уезжала на богомолье во Львов. Папа кайфовал, хоть на время избавляясь от сложного соседства!
Потом бабушка заболела. Болезнь была неизлечимой, протекала тяжело и быстро. Папа хотел помочь, предлагал обратиться за советом к лучшим врачам, достать самые современные и эффективные лекарства, добиться операции… Но она ничего не принимала. Только в самом конце, когда стало уже не до гонора, она начала брать у мамы болеутоляющие…