000
ОтложитьЧитал
Надежда Георгиевна разволновалась. Я прикоснулся к ее руке.
– Не переживайте. Ведь все закончилось хорошо?
Она судорожно вздохнула.
– Да. В общем, как дочка уехала вечером к себе, я в сад вышла. Села на скамейку и говорю: «Митя! Да помоги же Рае с Борисом! Больше никогда ни о чем просить не буду. Только спаси их!». И сразу легко-легко стало. Словно даже ветерок теплый повеял. Я спать спокойно легла. А на следующей день приезжают радостные дочка с зятем. Хорошие новости. Бандюков, которые к ним приставали, другие бандюки перестреляли. А тех спецназ уничтожил. И все дальше спокойно пошло.
Хозяйка пытливо взглянула на меня.
Дочка ничего не знает о Мите Тракторенко. Не зачем ей это. Видно, только мы с братом и остались, кто тайну ведает.
– Не беспокойтесь, Надежда Георгиевна. Это исключительно наш с вами разговор, – заверил я.
Чай был выпит.
Я посигналил машущей мне на прощание хозяйке, вырулил по травянистой дороге к шоссе. В голове складывались алгоритмы исследования феномена Мити Тракторенко. Я надеялся, что для первого этапа изысканий этого достаточно. В дальнейшем, как добросовестному исследователю, мне следовало поездить по областям и поспрашивать людей, заглянуть в архивы.
Дома я сел за книги.
Отталкиваться в поисках следовало от надписи на фотографии Мазкова: «Митья Тракторенко Сарасвати». Итак, ведические верования.
Слово «Митья» выражает категорию абстрактных смыслов и на санскрите означает нечто неверно понятое, неправильно воспринятое, идущее вопреки, или, с некоторой натяжкой, что-то противоположное.
С именем же Сарасвати ассоциируется великая священная река. Образ этой реки намного позднее обрел антропоморфные черты и воплотился в женское божество, покровительницу красноречия и различных искусств, так же связанную с изливающейся водой и тайными знаниями. Из тройственного «Митья Тракторенко Сарасвати» выпадал только украинизированный Тракторенко, имеющий непонятное отношение к некоему трактору.
«Сарасвати… вода… – думал я. – А ведь на фотографии, показанной мне Мазковым, запечатлено распаханное под засев поле. А где поле и урожай, там всегда вода. Она – жизнь, а отсутствие воды – смерть». Мне показалось, что я улавливаю какую-то связь. Вспомнились фрагменты карпатской керамики, соотносимой в академических кругах с периодом древнейших славян тшинецко-комаровской культуры. Народы этого временного охвата, а он занимал, очень приблизительно, пятнадцатый – двенадцатый века до новой эры, лепили керамические ритуальные сосуды в форме двух, а нередко и четырех, женских грудей, символизирующих идущие из архаических глубин представления предков о дарящих благостный дождь верховных богинях: это те самые две женщины-важенки с оленьими рогами, память о которых дошла до наших дней в виде стилизованных узоров и орнаментов на вышивках жителей Русского Севера. Подобные узоры были широко распространены и на советских свитерах.
– Можно предположить, хотя подтверждений этому пока нет, что элементы верования в некое божество, к которому сегодня относятся номинации Митя [Митья], Тракторенко и Сарасвати, были привнесены примерно три с половиной тысячи лет назад или намного раньше на территорию, которую мы теперь называем Восточной Европой, – размышлял я вслух. – Если объединить смысловые изводы слов «Митья» и «Сарасвати», то получим что-то вроде «неправильного понимания изливающейся воды». Или воды, текущей вспять. Вода в представлении большинства народов символизирует время. В итоге получается образ повернутого вспять потока времени. А это символ противостояния смерти.
Пока все складывалось. Однако тут же перед глазами появился настырный Тракторенко, упорно пашущий железной машиной бескрайние поля на Украине.
«Но ведь Тракторенко – это и женская фамилия!» – дошла до меня простая истина. Мое заблуждение можно было понять. Первоначально я основывался, пока не увидел фотоснимок Мазкова, на славянском мужском имени Митя, с полной формой имен Д[и]митрий и Митрофан, которые упорно принимаются многими языковедами за имена греческие, заимствованные славянами. Теперь, когда «Митя» превратился в «Митья», допустимо ли предположить, что фамилия Тракторенко через Сарасвати относит нас к женскому началу?
Мысли мои перескакивали с одного на другое. «Быть может, в какой-то период ведическая богиня Сарасвати объединилась с некой Тракторенко, а потом трансформировалась в божество мужской ипостаси – в Митю Тракторенко? – пытался понять я. – Но фамилия Тракторенко – неологизм. Она не могла возникнуть ранее появления в России первого трактора. Это двадцатые годы двадцатого века. Тогда, вероятнее всего, сразу и образовалась устойчивая мужская форма божества. Ведь родители Валентина Георгиевича и его сестры молились именно Мите Тракторенко. Имеет смысл изначально рассматривать эту странную фамилию как выражающую мужскую ипостась неизвестной могущественной силы. А вот зачатки уникального верования следует искать определенно на Севере. Мазковы оттуда».
Размышления уводили меня в очень щекотливую тему теснейшей индоарийской общности, истоком которой является обширная территория нескольких областей: Архангельской, Вологодской, Мурманской, плюс Карелия – то есть тех, какие принято относить к Русскому Северу. Но академическая точка зрения на неразрывное единство народа, из которого вышли славяне, индийцы и иранцы, такова: ложь и профанация! Хотя факты успешно доказывались и подтверждаются до сих пор не потерявшими совесть и профессиональную честь учеными, начиная со второй половины девятнадцатого века и по настоящее время. А если быть совсем точным, о подобных догадках писали еще древние историки.
Помню, на первом курсе, в первый день занятий, на первой паре, стучал по кафедре кулаком профессор Вальдман, окидывая аудиторию колким брезгливым взглядом.
– Никакой тесной индоарийской общности на территориях, называемых Русским Севером, не было! Запомните! Не было! Псевдонаучная ложь! Факты – лишь домысел и ничего не значащие совпадения!
В общем нужно сказать, древним славянам, особенно той части, куда потом отнесут русичей, сильно не повезло с их будущими исследователями. В моей голове еще до вуза сложилась картинка, вернее, видение, преследовавшее меня всю жизнь.
Мрачная неуютная комната. Стол с зеленым сукном, освещаемый узким лучом лампы с колпаком. На грубом стуле сидит очередной молодой исследователь: быть может, историк, этнограф, лингвист, искусствовед или археолог, только-только начинающий специалист по прошлому славянского народа. Напротив, за гранью светового луча – Наставник с папиросой. Его лица не видно, но цепкий взгляд жжет даже из темноты.
– Наш разговор секретен, – глухо и внушительно говорит Наставник. – Вы ступаете на стезю науки. Можете делать любые открытия. Проводите какие хотите раскопки. Стройте самые смелые гипотезы. Вы вольны в своих исследованиях. Но при одном принципиальном условии: славянский этнос вторичен по отношению к другим. Априори. Почти вся его лексика заимствована из иных языков. Его культура, быт, история вышли из окружающих народов. У него никогда не было ничего своего. Если вам покажется, что вы нашли что-то оригинальное, ищите, придумайте, от кого это было заимствовано. Вы будете заниматься наукой, исходя из этой аксиомы. Запомните на всю жизнь, для вашего же блага. Вы свободны. Следующий!
Со временем я все более убеждался, что мое видение имеет под собой реальную основу. Быть может, не в таком утрированном виде, но все же. Я наблюдал, как седые, написавшие горы книг академики важно пыжились, водя пальцем по карте от Прикарпатья до Урала, ныряя вниз, к придонским степям и на Ближний Восток, в бесчисленных попытках найти безопасное для научной критики место бездомным нашим предкам. Слово «Гиперборея» вызывало у профессоров инфаркт. Сталкиваясь с любым неясным по смыслу и происхождению словом, они тут же бросались утверждать его заимствование из чужих языков, даже не пытаясь покопаться в своем родном.
Доктор исторических наук Соломон Давтян на одном из публичных докладов, приуроченных ко Дню славянской письменности – ежегодному событию, имеющему под собой абсолютно ложную основу, посетовал, шутя, что ревнителей теории индоевропейской общности, якобы существовавшей на Русском Севере, нельзя, к сожалению, отмечать выжженным клеймом. Кто-то из студентов в зале крикнул: «Сволочь! Надень им белые нарукавные повязки!». Его тут же вывели.
Мой научный руководитель, профессор Рыбкин, изначально советовал мне этой темой не заниматься.
– Ну не нужно пытаться разрушить то, что уже построено, Вадим, – вздыхал он, протирая, с большими толстыми линзами, очки. – Ломоносова в Академии – и то на колени поставили, с его правдой. А вы не Ломоносов. Система, концепции, теории – все складненько притерто, прилажено. Копайтесь там сколько душе угодно. А на Север не лезьте вы со своей индоарийской общностью. Ложь бывает во благо, а правда может убить. Иногда в буквальном смысле. Я вас, конечно, поддержу на защите, но на многое не рассчитывайте.
И вот теперь выходило, что Тракторенко с ведическими «Митья» и богиней Сарасвати уводили меня именно на Русский Север.
Той осенью, до наступления холодов, я успел еще поездить по северным областям. К моей радости, удалось кое-что обнаружить.
Возле Великого Устюга, узнав, что я записываю старинные байки и всякую быль-небыль – а я именно так, по-простому, объяснял фольклористику жителям, – мне посоветовали наведаться в село Матица, к Аграфене Терентьевне.
Старушке было на вид лет сто, а сколько точно – она и сама не знала. Жила с внучкой – высокой пожилой женщиной аристократической стати. Когда я несколько раз громко произнес «Митя Тракторенко», баба Аграфена оживилась и беззубым ртом, бойко окая и цокая, произнесла: