Пролог.
Пролог.
Дамир.
Я редко смотрю в окно, на изрядно надоевшую картинку. Она стоит перед глазами, даже когда я жмурюсь. Темно-зеленый бархат полей, шелк горной реки, сине-серая кромка неба, торчащие вершины гор и растопыренные пальцы сухих, пыльных деревьев.
Солнце любопытно осматривает мою землянку, подсвечивая глиняные стены. Где-то блеют овцы, а летний ветер несет запахи свежей травы и дыма. Совсем скоро придет Айшат. Тихонько кивнет, отведет взгляд и поставит миску с кашей на пол. Я подползу ближе, отчего толстая грязная цепь, облепляющая мои щиколотки, противно звякнет. Возьму ложку из ее дрожащих рук и подниму глаза. Жадно впитаю ее внимание, потому что все время быть одному мучительно. Я не решусь спросить ее, что происходит в мире. Порой мне кажется, что язык атрофировался. Или прилип к небу. И голос изменился…
За год я превратился в зверя – озлобленного, худого и избитого… Странно, что я до сих пор не сдох.
Чтобы не одичать окончательно, я считаю в уме. Перебираю в памяти стихи или сочиняю новые. Мне ничего не дают – книг или карт. Я живу хуже опасного заключенного. У меня вечный карцер. Еще немного, день, неделя или месяц, и все закончится… Я умру. Кожа саднит от гниющих ран, сердце болит и сбивается с ритма, изо рта воняет, как у хищника. Мне не дают мыться, чистить зубы и стричь ногти. Мои волосы свисают к поясу, спутанная, сальная борода опускается к груди. Нет ни одного участка в моем теле, который не болит. И худшего наказания трудно придумать.
Три, два, один… Она подходит. Всегда в одно и то же время, я выучил его наизусть. Когда солнце заползает в землянку, а потом в ужасе покидает ее, ко мне приходит Айшат.
– Доброе утро, – произносит она.
Это что-то новенькое. Обычно она кивает. Отводит взгляд и стремится побыстрее убежать.
Я раскрываю сухие окровавленные губы и выдавливаю хрипло:
– Доброе. Что-то…кхе-кхе… случилось? Меня решили казнить?
– Много говоришь. Ешь. Тут каша и вареное мясо.
– Мясо? – хмурюсь я и тотчас морщусь.
Кожа лопается от сухости. Ее поверхность рассекают кровавые тоненькие струйки. Наверное, мясо я не смогу прожевать – десны кровоточат от недостатка витаминов, несколько зубов шатаются.
– Да. Ильдар заколол барана, я сварила на рассвете.
– А… Ты разрешения спросила?
– Да. Хозяин позволил. Поешь, а потом пойдешь в баню.
– Я смотрю, условия моего пребывания повысили до…хм… двух звезд? Мясо и баня это…
– У нас сегодня гости. По твою душу.
Я хочу мяса. До дрожи в поджилках хочу съесть нормальную еду, но не могу… Живот скручивает болезненный спазм, когда в пустоту желудка падает кусочек. Пытаюсь принять удобное положение и жру привычную, надоевшую кашу.
– Ну… Как хочешь, – хмыкает Айшат. – Забирать?
– Оставь, – шиплю, скривившись в болезненной гримасе. – Я попробую еще раз. А кто едет?
– Не велено говорить. Приказано помыть, побрить и подстричь.
– О…
– Будешь как новорожденный младенец.
Она улыбается, очевидно, посчитав свое сравнение остроумным, а я словно проваливаюсь в ушат воспоминаний. События, о которых я себе запрещаю думать… Видела бы меня сейчас Агата – грязного, вонючего, полуразложившегося живого трупа. Она любила меня нюхать… Целовала ради самих поцелуев. Потому что доверяла самое дорогое. А я все просрал… Мне не хватило всего дня, чтобы спрятаться в безопасном месте. Все, что я успел – подкинуть в ее квартиру деньги и фигурку кавказской женщины с кувшином. Мне пообещали защиту от притязаний Босса, а на деле подставили… Вывезли куда-то в кавказский аул и приковали цепями к земле. Почему не убили, как Сидора, не понимаю? Я ведь тоже хотел докопаться до истины. И я представлял для них куда большую угрозу, чем Сидоренко. А, вспомнил – им надо было повесить на него преступления Бейла. Только какое отношение секретное подразделение имеет к работе следкома? Никакого, правильно. Значит, старого козла убил кто-то другой. Тот, кому его смерть была до черта выгодна.
Вероятно, я слишком ценен для системы, если она избавилась от Корсакова ради сохранения моей конфиденциальности?
Сколько я ни пытаюсь забыть тот день, он не выходит из головы… Прочно засел внутри, как заноза. Впился ядовитым плющом, чтобы ранить, ранить…
Его ведь тоже обманули… Приказали следить за предателем, готовым ради юбки раскрыться. А потом избавились. Только он-то в чем виноват?
«– Я оделся, как ты. Так было приказано», – сказал он, когда мы все-таки встретились.
«– Ты идиот? Они же хотят от тебя избавиться!»
«– От тебя, Дамир. Прости».
Во мне не было страха, только усталость и досада. Я не хотел, чтобы все так закончилось… Продумывал пути отступления, хотел спрятать Агату. Только потом я понял, что Сидору все заранее было известно. О планах секретного подразделения, планах Босса… Не знали только я и Серега. Если бы Агата тогда к нему не приперлась, он остался жив. Он не мог позволить ей подняться в квартиру, где прятался я… Тогда бы мы погибли все.
«– Вали, Дамир. Я отвезу ее в зернохранилище, а днем все расскажу. Она не отвяжется, Римская тот еще клещ».
«– Куда валить? Я ни в чем не виноват. Никого не предавал, и мне нужна помощь».
«– Она нам всем нужна. Выходи на ГРУ, сдавайся… Я не знаю, как еще нам узнать, в чем нас замазали? В контакте одно, а на деле… Босс боится тебя. Ты слишком много знаешь. Если тебя поймают раньше, чем ты сольешь инфу про подразделение, пощады не жди. С тебя заживо сдерут кожу и отдадут собакам Босса на закуску. Я спрячу Агату, уверен, до завтра никто ее не хватится. А ты беги куда глаза глядят. Кстати, Дамир… Она беременна».
Я не смог бежать. Наутро в квартиру явились с обыском, я едва успел свалить из нее. Поднялся на крышу и ждал, пока служебная машина уедет. Я связался с руководителем частной военной компании, в которой когда-то служил – собирал разведывательную информацию, осуществлял логистику и защиту начальника. Он прислал ребят. Я бездумно сел в машину, поверив его словам. Подписал себе смертный приговор, хотя должен был бежать со всех ног…
Интересно, кого Агата родила? Родила ли? Как она… вообще? Счастлива? Вспоминает меня хоть иногда? Я все время представляю нашу встречу. Смотрю на серые, шероховатые стены землянки и репетирую слова оправдания. Что я могу сказать ей? Я и сейчас, когда думаю об этом, задыхаюсь… Раскрываю обветренные, пересохшие губы и… Не могу и слова вымолвить. Фразы рассыпаются, как песок. Тают, как прошлогодний снег… Наверное, я просто упаду замертво, увидев ее. Хотя о чем я думаю? Я никогда Агату не увижу. Сегодня приедут «по мою душу». Потому и кормят досыта, как обреченного на казнь преступника.
– Идем в баню, Дамир, – голос Айшат вырывает из задумчивости. – Идти можешь?
Кожа стерта до мяса от железных обручей, сковавших лодыжки. Я поднимаюсь и хватаю руками воздух. Пытаюсь удержаться, чтобы не упасть. Делаю шаг, обливаясь потом. Еще шаг, и еще… Куда я иду? Теперь все равно. Моя жизнь висит на волоске. Однако, я никогда не хотел прекратить ее сам. Цеплялся за нее вопреки всему. Интересно, что меня ждет сейчас?
Глава 1.
Дамир.
– Как ты, Дам? Стоять можешь?
Ильдар прищуривается и опускает в ведро дубовый веник.
Ни хрена не могу… Качаюсь на нетвердых ногах, опираясь о дверной косяк. Кажется, из тела навечно улетучилась сила. И каждое движение причиняет нестерпимую боль. С начала своего заключения я старался сохранять мышечный тонус. Отжимался каждый день от пола и качал пресс. Двадцать раз, тридцать, сто… Для крепкого, тренированного мужика вроде меня это не было проблемой. Сто двадцать, сто пятьдесят… Мне нечем было заниматься. Считать в уме, разглядывать кусочек неба в окне, наблюдать за ползающими по землянке мышами и насекомыми – так проходили долгие дни и месяцы… А потом силы стали таять… Плохое питание и отсутствие света, бесспорно, сказывались на самочувствии, но хуже всего на него влияла утрата веры. Я опустил руки и ждал смерти. Отчаялся стать свободным. И перестал бороться… Плыл по течению, пока не настал сегодняшний день.
– Не могу… Ноги не держат.
– Ложись. Грязь от тебя надо час отковыривать. Босс не любит грязь. Айшат с утра дом моет, – кряхтит он, намыливая мочалку.
– Босс? Ты ничего не путаешь? Какой из них?
– Конечно, не главный. Кто-то по его приказу. Много чести тебя лично проведывать.
Кожа болезненно пульсирует, когда Ильдар касается меня мочалкой. Кажется, с меня ее заживо сдирают.
Он состригает мои волосы ножницами, бреет длинную бороду. Обрабатывает раны и ссадины самодельными кавказскими мазями и небрежно бросает в меня стопку чистой одежды.
– Одевайся. Жду тебя на улице возле отстойника.
Воздух кажется до головокружения вкусным. Я с трудом подавляю в себе желание лечь на землю и поцеловать ее… Лишь поднимаю голову и обвожу взглядом непривычно большое небо. Дышу полной грудью, чувствуя, как внутри закипает восторг, а кратковременное чувство свободы пьянит душу. Даже в носу непривычно пощипывает от желания плакать. Да что там плакать – орать в голос. Бегать по земле, плясать, трогать окружающие предметы, понимая, что ты можешь это делать. Твои руки не прикованы цепями, а ноги, пусть неуверенно, но ходят.
– Можно постоять минуту? – спрашиваю сипло.
– Нет. Потом постоишь, если позволят.
Ильдар ведет меня в дом. Здоровается с кем-то и просит разрешения завести меня в комнату.
– Здравствуй, Дамир.
Так я и знал, что он приедет… Константин Хлебников – подполковник внешней разведки, вербовавший нас с Сидором для работы в отделе «Д». Только они так и не смогли выйти на след поставщиков оружия и наркоты, с кем работал Андрей Акимов. Я был уверен, что такие дела – слишком мелкие для них… Но Босс зациклился на транше. Он во что бы то ни стало, хотел понять, кто помогает вражеским странам? Я искренне верил, что служу родине… А теперь я не понимаю, кто есть кто? И кто я? Враг или герой? Почему меня держали здесь целый год?
– Твоей ошибкой было связываться с начальником частной военной компании. Стратегические ошибки система не прощает, потому ты здесь… – не дожидаясь моего приветствия, продолжает Хлебников.
– А что мне было думать? Сергея убили, Сидора…
– Молчи, Дамир. И благодари судьбу в лице Босса. В свое время ты узнаешь, за что с тобой так поступили. И кто убил Корсакова тоже узнаешь… Сразу скажу, что это не мы. У тебя новое задание. Нашего человека подставили, объявив серийным убийцей. Николай Сидоренко им не является. Он не чертов Бейл, которого искал весь город! Его убил тот, кому выгодно повестить все на Сидора. Или сам Бейл…
– А вы этого не знали? – переводя дух, отвечаю я. Стоять перед полковником очень тяжело, ноги ни черта не держат, одежда норовит свалиться с исхудавшего тела.
– Мы знали. Наш сотрудник должен быть реабилитирован в глазах общества. В подразделении не служат маньяки и убийцы! Об этом должны знать все… Те, кто сует нос в досье Сидора. Те, кто пытается очернить ГРУ. А те, кто разделался с Корсаковым и его семьей должны ответить по закону.
– Я ничего не понимаю… Голова кругом. Я был уверен, что Корсакова ко мне подослали вы. И вы следили…
Хлебников устало на меня смотрит, а потом из его груди вырывается странное бульканье. Он стремительно бледнеет, раскрывает посеревшие губы, выпуская темную, густую кровь. Она стекает на его подбородок, грудь, стол…
– Что за шайтан? – испуганно шепчет Ильдар.
– Ложись! – кричу я, успевая опуститься на пол.
Как я сразу не понял, что это подстава? Чувствовал ведь нездоровое напряжение в воздухе… И земля дрожала так, словно по ней неспешно двигалась вереница грузовых машин.
– Руки за голову! Лежать!
В дом врываются наглухо закрытые черными костюмами солдаты. Их громкие шаги разносятся по комнатам, а воздух стремительно заполняет запах пороха. Машинного масла, дизельного топлива. Страха.
– Фамилия, имя, отчество? Место рождения, возраст?
– Фамилия?
– Ильдар Сулейманов…
– Рашид Тарханов…
– Айшат Сулейманова…
– Дамир Хасанов, – выдавливаю хрипло.
Меня тянут за плечи и помогают подняться. Тычут в бок прикладом, заставляя стать ровно.
– Где он?
В дом входит еще один солдат – невысокий и хрупкий… И голос у него женский, хоть и решительный.
Она снимает черную балаклаву. Светлые пушистые волосы рассыпаются по плечам. Поднимает взгляд, встречаясь с моим взглядом – полуживым и темным, как бездна…
– Допросите задержанных, – вымученно приносит она. – Отвечает за допрос лейтенант Гречка.
– Так точно, Агата Васильевна.
Из-за ее плеча слышится до боли знакомый голос Костика. Да и Агата… Я не могу стоять на ногах. Опускаюсь на колени и начинаю судорожно кашлять. Пожалуй, таким жалким она меня никогда не видела. Приваливаюсь к стене и неуверенно поднимаю глаза. Раскрываю губы, чтобы что-то сказать, но из груди вырывается нечленораздельный стон… А потом она приседает на корточки и приближает ко мне лицо. Ее силуэт размывается от выступивших слез. Их почему-то так много… Сколько раз я представлял нашу встречу, но так и не смог подготовиться.
– А… Ага… Агата…
– Не надо, – качает она головой.
Протягивает ко мне руку и касается щеки. Часто дышит и смахивает слезы.
– Агата…
– Нужна больница, – произносит она в рацию. В динамике что-то скрипит и булькает, пока Агата напряженно ждет ответа.
– Ближайшая в Хасавюрте.
– Носилки сюда. И труп уберите. Сообщите о завершении операции на базу.
– Агата…
– Молчи, пожалуйста. Потом… Все потом…
Глава 2.
Агата.
Целый год я билась, как рыба о лед… Искала его, как гребаная ищейка… Я превратилась в психопатку в своем стремлении отыскать Корсакова. Наверное, окончательно бы сошла с ума, если не Виталий. Пузо лезло на лоб, когда в наш город перевелся работать Виталий Вершинин. Подполковник Вершинин – строгий, неразговорчивый, хмурый. Он пришел ко мне домой с букетом немного уставших тюльпанов. Тогда я не придала этому значения, но за окном была зима. Где он их достал, ума не приложу? В моей новой квартире царила пустота. Я превратилась в монаха-аскета. Кровать, стол, две чашки, две ложки… Одна кастрюля и сковорода, вот и вся моя посуда. Пустые, пустые комнаты… Даже в будущей детской была пустота. Отремонтированные стены, но… В моем доме не было жизни. Он исчез и забрал ее с собой, мою жизнь…
Оставил на прощание дочку.
«Назови его Дамир», – я просыпалась каждое утро с этими словами на устах.
Я называла нерожденного малыша Дамир, а потом врач УЗИ огорошила меня новостью, что будет девочка.
Полковник Вершинин не подкатывал ко мне, как это бывает по определению. Он просто приходил. Рассказывал о делах, спрашивал о моем здоровье. Он ничего не просил. Не задаривал подарками, не отпускал комплиментов. Я и не выясняла, что ему нужно… Единственное, чем я горела – поисками Корсакова. Я ложилась на сохранение, оплачивала отдельную палату и работала за ноутбуком. Анализировала секретные данные, приходящие по моим запросам, штудировала списки сотрудников ГРУ. Вершинин просто давал их мне. Ничего не спрашивал, просто помогал с риском для должности.
А потом я ухватилась за след… О Дамире ничего не говорили в сети, его не было ни в одной базе, но я вышла на тех, кто его знал. Знал Дамира Хасанова и по-прежнему желал его использовать.
Машина для убийств, Бессмертный… Теперь его тщедушное тело лежит на койке, а я смотрю на него свысока…
– Как он, доктор? – произношу, сглатывая горький ком в горле.
Я плакать хочу… Сесть к нему ближе и коснуться покрытой сыпью и трещинами коже. Неужели, нашла? Я три раза проваливала операцию, идя по ложному следу. Врывалась в дома, где прятались боевики или солдаты под прикрытием, но Дамира там не было…
А потом я поняла, что никто не хочет, чтобы я его нашла… Его охраняли, как великую ценность. Готовили к чему-то грандиозному. Обтачивали, превращая в нелюдя. Голодом и лишениями, побоями, унижениями, одиночеством. Наверное, так становятся бессмертными…
– Очень плохо. Он истощен. Пришли анализы крови, гемоглобин вдвое ниже нормы, признаки воспаления легких. Ему нужна реанимация, Агата Васильевна. Если описать его состояние одним словом – он полутруп.
– А… Агата…
Вздрагиваю от голоса Дамира. Он ерзает на койке, пытаясь встать.
– Вы хотите его видеть? Или, может…
– Я останусь.
Черт… Я не хотела говорить с ним. И до чертиков хотела узнать о нем все. Но, видит бог, я не желала видеть его таким. Не была к этому готова.
– Агата…
Корсаков, это все-таки он… Полутруп, похожий на себя прежнего только глазами.
– Не надо… Тебе надо отдыхать.
Я не хочу показывать ему слабость, но не могу сдержаться… Слезы текут по лицу, оставляя на щеках дорожки. Их так много… И силуэт Дамира размывается от них.
– Не плачь, Агата… Прости меня… Прости…
– Молчи, не говори ничего.
– Я в порядке. Все будет хорошо. Агата, ты родила? Скажи, что не избавилась от нашего…
Его костлявая ладонь тянется к моим пальцам, но я отнимаю руку, боясь этого прикосновения. Ни черта я ему не должна!
Корсаков стонет и закрывает глаза. На коже его лба проступают капли пота, щеки вваливаются и бледнеют. Ему даже пару слов сказать – нечеловеческое усилие.
Приборы, подключенные к его телу, начинают истошно пищать. Я вскакиваю, собираясь позвать медицинский персонал, но меня опережают – врач с невысокой, худенькой медсестрой тотчас вбегают в палату.
– Сатурация снизилась, он задыхается. Что случилось, Агата Васильевна? – взволнованно спрашивает врач. Поднимает на меня непонимающий, странный взгляд. Он подозревает меня, что ли? В том, что я Корсакова убить пытаюсь? Год искала и…
– Он много говорил, вот и все. Помогите ему…
Господи, ну и голос у меня – напоминает мышиный писк.
– Агата… Скажи, что ты его оставила…
– Помолчите, Дамир. Настя, прибавь скорость поступления кислорода! Капельницу с глюкозой замени витаминами.
– Х-хорошо… – скулит девчушка, боясь взглянуть на Дамира. Он сейчас похож на чудовище.
– Кожа болит…
– Обезболим, не волнуйтесь. Полечим ваши раны. Вы надолго у нас. Месяц точно валяться будете. А потом не меньше полугода реабилитация. Как новенький будете.
Врач неудачно шутит, а мне хочется скривиться от его слов. Так все у него просто… А сознание Дамира? Оно тоже станет новеньким? Один уже ответил за издевательства, причиненные Хасанову – полковник Хлебников – оборотень в погонах, готовящий крупный теракт на территории страны.
Я подхожу ближе и слегка оттесняю от кровати Дамира Настю. Склоняюсь к нему и касаюсь его сухой, потрескавшейся кожи. Когда-то я так любила его целовать… Считала самым красивым человеком на свете. Я болела им… Любила и ненавидела, страдала, искала, а теперь нашла… Нашла его…
– Я родила девочку, Дамир. Ее зовут Женя.
Глава 3.
Агата.
– Женя…
Губы Дамира дергаются, искривляясь в подобии улыбки. Это скорее напоминает боль, чем улыбку… А я не сомневаюсь, что он чувствует… Невыразимую тоску… Она сжигает нутро, как кислота. Парализует, не давая пошевелиться. Такого он точно не планировал… Обмануть меня – да. Выпытать сведения об Акимове и транше наркотиков – тоже да… В нем не было и капли искренности. Один холодный расчет. Осознание этого обжигает и меня обидой. Я чувствую то же, что и он… Смотрю в его потускневшие глаза и хочу плюнуть ему в лицо. Никогда его не прощу… Зачем я его только искала? Как маньяк бегала и не спала ночами, чтобы найти хоть какую-то зацепку…
– Моя девочка… Женя… Спасибо тебе, Агата. Спасибо…
Врач грубо оттесняет меня, продолжая помогать Корсакову. Я уже не знаю, как мне его называть? Кто он вообще? Бессмертный солдат, тень… Или человек, которого я горячо любила? Отец моей Женечки? Как же она похожа на него… Красавица, каких поискать – темноволосая, кареглазая, с пухлыми губами. И она соткана из него… Переняла все, что только могла… Внешность, взгляд, жесты.
Господи, как мне теперь дальше жить?
– Агата…
Оборачиваюсь и подхожу ближе. Дамир часто и поверхностно дышит, собирает в кулак простынь, очевидно, пытаясь унять боль, и смотрит на меня. Пронзительно, словно в душу заглядывает.
– Дамир, отдыхай. Тебе надо восстанавливаться.
– Какую ты дала ей фамилию?
Вершинина ее фамилия, как и моего мужа. Евгения Витальевна Вершинина – так зовут нашу с тобой малышку. Потому что ты, гребаный ублюдок сбежал и не оставил мне выбора. Как я еще могла ее назвать?
Но я молчу… Не хочу добивать его окончательно. Улыбаюсь и касаюсь его костлявой кисти.
– Свою, Дамир. Римская. А теперь отдыхай.
– Агата…
Он что-то хрипит мне вслед, но я не слышу. Выбегаю в коридор и приваливаюсь к стене. Задыхаюсь от слез… Никогда не прощу. Не смогу переступить через чудовищную ложь, в которую он меня впутал. И дочь мою он не увидит. Пусть катится куда хочет. Я смогу сделать так, чтобы Дамира Хасанова допрашивали в Москве. Чтобы им занимались самые высшие инстанции.
– Агата Васильевна, что случилось?
Гречка… Как я могла о нем забыть? Костик здорово помогал мне с расследованием, и я не могу нагрубить ему. Но и слабости своей видеть не позволю…
– Я просто не думала, что он будет… такой. Я помнила его другим. Он же был… – бормочу, торопливо стирая с лица слезы.
– Здоровым и красивым. Мы все его таким помнили. Но скоро все будет хорошо. Змиенко распорядился, чтобы майора Корсакова комиссовали в наш город.
– Что? Зачем он нам? Дамир Хасанов – сотрудник секретного отдела. Пусть они и занимаются им, а мы…
– Так он не принимал этого решения сам. Поступил приказ сверху. Нельзя, чтобы на солдатах секретного спецподразделения ложилась тень несправедливого обвинения. Ведь до сих пор все считают, что Бейл это Сидоренко.
– И не без оснований. Преступлений после смерти Сидоренко больше не было. Что нам еще думать?
– Это же чушь, вы же понимаете? – горячо возражает мне Гречка.
– Понимаю. Я устала, Кость. Бегать за ними и что-то выяснять. Угадывать, с какой миссией они отправлены в наш город. Они молчат, а я бегаю, как сайгак. Хватит уже… У меня есть семья. Я подам в отставку и уеду в Сочи. А почему нет? Жене будет там лучше.
– Подальше от отца, вы хотели сказать? Корсаков скоро вернётся в наш город. Это приказ. Вы ему сказали, что…
– Сказала. Он же не дурак. Он еще тогда знал, что я беременна. Только права у него все равно нет. Это моя дочь… А он – человек без имени… Как нам его теперь называть?
– Этого не знаю. Он под особой охраной и контролем. Думаю, называться настоящим именем он не станет. Слишком опасно.
Ну надо же… Какие мы важные… А мои усилия, значит, побоку? Он под особой охраной, а Римская под пули? Бегала под прикрытием Змиенко и Мышкина. Они, как на идиотку на меня смотрели. Я уже про Виталия молчу, тот готов был у виска крутить, глядя на мои потуги.
– Я сделала, что должна была. Теперь все… Моя миссия на этом окончена. Когда мы возвращаемся домой?
– Выезжаем в ночь. В Хасавюрте в это время чудовищные пробки на въезде. Ночью пройдем все посты быстро. А он тут…
– Ты сам сказал: Дамир под особым контролем. Мне уже отзвонились – его будут охранять. И лежит он здесь под чужим именем.
– Как-то все равно не надёжно… Может, я останусь? – с сомнением протягивает Гречка.
– На месяц? Ему восстанавливаться не меньше этого срока. Или больше… Врач сказал, что Дамир в критическом состоянии.
– Тогда нужно ходатайствовать о переводе в наш город. Вывозить его отсюда.
– Заладил, Гречка! Я эти вопросы не решаю.
– В ночь выезжаем, – важно произносит он. – Приказа оставаться не было… Значит, домой.
Приезжаю домой в семь утра. Тихонько шуршу в коридоре, боясь разбудить домашних. Но Виталик все-таки просыпается. Взъерошенный, он выходит меня встречать. Притягивает к груди и зарывается носом в мои волосы. Я пахну машинным маслом, пылью и совсем немного – цветущей акацией…
– Любимая моя приехала. Агата моя… Ты моя…
В его голосе – отчётливые нотки ревности. Он никогда не спрашивал, кем мне приходится Корсаков. Но, увидев его фотографию в досье, понял, что он – отец Жени. Там даже ДНК-тест не нужен, чтобы понять…
– Как вы тут… без меня? – уворачиваюсь от ответа.
– Евгеша спит, Агат. Идем в душ. Я тебя помою.
– Не надо, Виталь. Я с ног валюсь, я…
– Или уже успела… под своего… Прости, – цедит он сквозь зубы. Хлопает ладонью по стене, так, что стоящая на тумбе вазочка начинается шататься.
– Нет, не успела. Он полутруп, Вершинин. Заросший, в гнойных ранах и трещинах, сгорбленный, истощенный, с анемией и пневмонией. Он говорить не может от года в плену. И ходить… Но даже, если с ним было все в порядке, я бы не легла под него. Ни за что. И причиной тому не ты. Увы… У меня свои причины ненавидеть Дамира Хасанова.