Посвящается памяти Евгения Владимировича Витковского, научного редактора энциклопедии «Игорный Дом», вклад которого в подготовку материала для этой книги неоценим.
Что ни толкуй Вольтер или Декарт,
Мир для меня – колода карт,
Жизнь – банк: рок мечет, я играю.
И правила игры я к людям применяю.
(Лермонтов. Маскарад)
«…На сумрачные лбы поэтов знаменитых,
Которым в пот и кровь обходится игра».
(Бодлер. Игра. Из сборника «Цветы зла»)
Предисловие
Я игрок. Было время – гордился этим, научился хорошо играть в несколько игр: преферанс, деберц, нарды. Доставил, правда, много хлопот и огорчений своим родителям – от отца то и дело слышал: «Вот выгонят тебя из университета с волчьим билетом». Пользовался уважением в игровых кругах – почти за полвека профессиональной игры ни разу не задержал платежей, никому не был должен, не скрывался от долгов.
В зрелом возрасте всё чаще стали одолевать сомнения: на что потратил свой талант и столько времени! Искал моральных оправданий себе и своему ремеслу.
И, кажется, нашёл! Стал собирать игроцкие биографии великих. Обнаружил, что не один я такой, «запутавшийся в сетях порока». Изучал игру как феномен духа. Нашёл замечательных учителей в лице Йохана Хёйзинги («Homo Ludens. Человек играющий»), Дмитрия Сергеевича Лихачёва, Михаила Афанасьевича Булгакова, Варлама Тихоновича Шаламова, Владимира Константиновича Буковского.
Когда-то в поезде Москва – Ленинград мой старший друг и наставник Ролан Быков, которому я рассказывал одну из своих игроцких баек, очень серьёзно сказал:
– Мы с тобой – современники! Мы обязаны оставить свидетельство!
Эти слова до сих пор набатом звучат у меня в голове. Понимаю их как завет и пытаюсь оставить свидетельство о людях и нравах моей эпохи, о подлости человеческой, которой повидал немало, о благородстве и чести, встречающихся за карточным столом тоже отнюдь не редко. Я пишу рассказы об игроках, а дело всей моей жизни – энциклопедия «Игорный дом», над которой работаю и по сей день.
Опыт, конечно, бесценная вещь, но самый ценный материал предоставили мне русские писатели.
…Но мне досталася на часть
Игры губительная страсть.
Страсть к банку! ни любовь свободы,
Ни Феб, ни дружба, ни пиры
Не отвлекли б в минувши годы
Меня от карточной игры —
Задумчивый, всю ночь, до света
Бывал готов я в эти лета
Допрашивать судьбы завет,
Налево ль выпадет валет?
(Пушкин. Евгений Онегин)
В этой книге я попробую собрать свидетельства об игре в карты великих писателей. «В игре да в дороге узнаешь людей». В игре человек обнажает потаённые стороны своей натуры. Заглянем за кулисы.
Державин, Гаврила Романович
(1743–1816) великий русский поэт. Выходец из небогатой дворянской семьи, впоследствии вельможа при дворе Екатерины II, Павла I и Александра I. Державин играл в карты всю свою жизнь, а некоторое время, по молодости и по стечению обстоятельств, добывал средства шулерской игрой. В. Ф. Ходасевич в книге «Державин», опираясь на классическое жизнеописание Державина, сделанное К. Я. Гротом в собранном им же девятитомном Собрании сочинений Державина, подробно описал игроцкую жизнь Державина. Началась она в Валдае:
«В начале 1767 года императрица (Екатерина II – ДЛ.) предприняла вторую поездку в Москву… Державин (в чине каптенармуса лейб-гвардии Преображенского полка – ДЛ.) под началом двух офицеров, братьев Лутовиновых, командирован был на ямскую подставу – надзирать за приготовлением лошадей к приезду двора.
Один Лутовинов был послан в Яжелбицы, другой – в Зимогорье. То были две станции, расположенные вблизи знаменитого Валдая, о котором Радищев писал: «Кто не бывал в Валдаях, кто не знает валдайских баранок и валдайский разрумяненных девок? Всякого проезжающего наглые валдайские и стыд сотрясшие девки останавливают и стараются возжигать в путешественнике любострастие, воспользоваться его щедростью на счёт своего целомудрия». Разумеется, Лутовиновы проводили всё время в гостеприимном Валдае. Они либо играли в карты с приезжими, либо пьянствовали, иной раз на всю ночь запираясь в кабаке и никого, кроме девок, к себе не пуская. Державин волей или неволей делил забавы начальства. Правда, от вина он воздерживался, но карты мало-помалу его увлекли, он к ним пристрастился».
Обстоятельства, при которых 24-летний Державин в тот же год попал в компанию шулеров, типичны и характерны для всех времён – проигрыш, отчаянное положение, предложение нажить деньги мошенничеством:
«…Прожив лето и осень с родными в Оренбургской губернии, Державин собрался в Петербург: отпуск его кончился. Наконец он тронулся в путь, приняв на себя два поручения: во-первых, довезти брата до Петербурга и там определить его в полк; во-вторых, будучи проездом в Москве, купить у неких господ Таптыковых небольшую, душ в тридцать, деревушку, лежавшую на реке Вятке. На это мать дала ему денег…
Поселился Державин по-родственному, у двоюродного своего брата майора Ивана Яковлевича Блудова… Вместе с Блудовым жил его дальний родственник и закадычный друг, отставной подпоручик Максимов, человек забубённой жизни, друг-приятель не одному Блудову, но и всей Москве, особенно разным сенатским чиновникам. Можно было через него обделывать всевозможные дела, чистые и сомнительные, сомнительные в особенности. Блудов находился под его влиянием. Дом с утра до вечера полон был всякого люда. Картёж и попойки не прекращались. Карты занимали Державина сильно ещё со времени пребывания в Валдае. Теперь, в обществе Блудова и Максимова, он стал иногда поигрывать. Сперва играл робко и понемногу, но потом, разумеется, втянулся.
Новичкам обычно везёт, но с Державиным случилось иначе. С каждой игрой дела его становились труднее, но был он упрям, горяч и не знал поговорки «Играй, да не отыгрывайся». Лишившись собственных денег, он не бросил игры, а пустил в ход материнские, данные на покупку имения, и в недолгое время проиграл их все, до последней копейки. Двоюродный братец Блудов из этой беды как будто бы его выручил, но на самом деле забрал в сущую кабалу. А именно – он дал Державину денег на покупку имения, но в обеспечение долга взял с него закладную, да не только на эту деревню, а ещё и на другую, тоже принадлежавшую матери. Совершать подобную сделку Державин не имел никакого права, следственно, ему теперь уже до зарезу надобно было разжиться деньгами, чтоб закладную у Блудова выкупить.
Для этого был единственный способ – опять-таки отыграться. И вот, располагая всего лишь грошами, он стал с отчаяния день и ночь ездить по трактирам – искать игры. Вскоре он сделался завсегдатаем таких мест и другом тамошних завсегдатаев. Иначе сказать, «спознакомился с игроками, или, лучше, с прикрытыми благопристойными поступками и одеждою разбойниками; у них научился заговорам, как новичков заводить в игру, подборам карт, подделкам и всяким игрецким мошенничествам».
Надо сказать правду, и в этом обществе сохранил он известное благородство души, впрочем, весьма нередко свойственное и заправским шулерам. Конечно, он не гнушался «обыгрывать на хитрости», иначе бы не вступал в такую компанию. Но, помня, должно быть, собственную историю, новичкам и неопытным людям иногда покровительствовал. Так, однажды он спас от мошенников заезжего недоросля из Пензы, «слабого по уму, но довольно достаточного по имуществу». В отместку за это составлен был целый заговор, чтобы Державина поколотить, а может быть, убить вовсе. Но по странному совпадению тут его спас другой, тоже им облагодетельствованный человек – офицер Гасвицкий, которому как раз незадолго до того в каком-то трактире Державин успел шепнуть, что его обыгрывают на бильярде при помощи поддельных шаров.
Однако шулерство не принесло ему пользы. То ли он горячился и сам проигрывал ещё более ловким игрокам, то ли существовали другие, неизвестные нам причины, только сколотить нужную сумму и расплатиться с Блудовым Державин не мог. Хуже того: иногда проигрывался до нитки и принуждён был бросать игру пока не разживался какими-нибудь деньжонками. Случалось не на что было не только играть, но и жить. Тогда, запершись дома, он ел хлеб с водою и марал стихи. Иногда на него находило отчаяние. Тогда затворял он ставни и сидел в тёмной комнате при свете солнечных лучей, пробивавшихся в щели. Так проводить несчастливые дни осталось его привычкой на всю жизнь.
Прошло уже более полугода с тех пор, как отсрочка, ему данная (на службе – сост.), кончилась. До полка дошли слухи, что Державин в Москве «замотался», а сам он не только не помышлял о возвращении в Петербург, но и не представлял никаких объяснений. Ему грозил суд и разжалование в армейские солдаты. Спас… благодетель Неклюдов, который, не спросясь Державина, приписал его к Московской команде.
Пребывание в Москве было, таким образом, узаконено, и Державин одно время даже служил секретарём, или, по-тогдашнему, «сочинителем» в депутатской законодательной комиссии, потом мать вызвала его в Казань, он ездил к ней, каялся, а вернувшись, снова взялся за прежнее. Шалая жизнь постепенно его засасывала. Самое опасное было то, что Державин как-то нечаянно сблизился с Максимовым, которого проделки были отнюдь не невинного свойства… вскоре всплыла наружу проделка, в которой к тому же весьма замешан был и Державин.
В конце 1769 года мать прапорщика Дмитриева подала в полицию жалобу на Максимова и Державина вместе. По словам жалобщицы, Максимов с Державиным обыграли её сына в банк Фаро и выманили с него вексель в триста рублей, а также пятисотрублёвую купчую на имение отца его. Максимова, Державина, двоих свидетелей и обыгранного прапорщика вызывали для допроса. Дмитриев подтвердил заявление матери, а Державин и Максимов упёрлись. От всякой игры с Дмитриевым они отреклись, а происхождение векселя и купчей объяснили иными, вполне законными причинами. Делу этому дан был ход, оно поступило в Юстиц-коллегию, и… грозило самыми страшными последствиями…».
Кончилась эта история, к счастью для Державина, благополучно, но тянулась до 1782 года. Именно этот случай отрезвил Державина. Тот образ жизни, который он вёл в Москве, и то общество, которое его окружало, тяготили Державина сильно: «душевное своё состояние он излил в стихах, написанных, надо думать, при сдвинутых ставнях… Стихи назывались «Раскаяние»:
Ужель свирепства все ты, рок, на мя пустил?
Ужель ты злобу всю с несчастным совершил?
Престанешь ли меня теперь уж ты терзати?
Чем грудь мою тебе осталось поражати?
Лишил уж ты меня именья моего,
Лишил уж ты меня и счастия всего,
Лишил, я говорю, и – что всего дороже —
(Какая может быть сей злобы злоба строже?)
Невинность разрушил! Я в роскошах забав
Испортил уже мой и непорочный нрав,
Испортил, развратил, в тьму скаредств погрузился,
Повеса, мот, буян, картёжник очутился;
И вместо, чтоб талант мой в пользу обратил,
Порочной жизнию его я погубил;
Презрен теперь от всех и всеми презираем,
От всех честных людей, от всех уничижаем.
О, град ты роскошей, распутства и вреда!
Ты людям молодым и горесть, и беда!
О, лабиринт страстей, никак неизбежимых,
Борющих разумом, но непреодолимых!
Доколе я в тебе свой буду век влачить?
Доколе мне, Москва, в тебе распутно жить?
Покинуть я тебя стократно намеряюсь
И, будучи готов, стократно возвращаюсь.
Против желания живу, живя в тебе;
Кляну тебя – и в том противлюсь сам себе…».
Наконец, в марте 1770 года «Державин решился: он занял пятьдесят рублей у приятеля своей матери, «бросился опрометью в сани и поскакал без оглядок в Петербург». Впрочем, не совсем без оглядок». Встретив в Твери одного из московских приятелей, Державин прокутил с ним все деньги, а занятые там же в Твери у проезжего ещё пятьдесят рублей были проиграны им в станционном трактире в Новгороде… «и остался у него всего-навсего один рубль-крестовик, некогда данный на счастье матерью. Не тронув этого рубля (он сберёг его во всю жизнь), Державин кое-как тронулся дальше… Петербургская жизнь сразу сложилась немного печально, буднично, тихо. Но это было как раз то, что нужно. После московских беспутств Державин искал покоя, втягивался в полковые дела, в службу. Приехав, как сказано, без гроша в кармане, он на первое время занял у однополчанина восемьдесят рублей. В будущем, однако ж, не предвиделось никаких доходов; не только что отдавать долги – не на что было жить.
Тогда он ещё раз решился прибегнуть к помощи карт, но теперь игра его была совсем уж не та, что московская, хотя в основе её лежал опыт, в Москве добытый. Державин взял себя в руки и прежде всего раз навсегда отказался от игры нечестной, что обеспечило его от опасных столкновений с правосудием, а главное – дало спокойную совесть, в которой он так нуждался, и душевное равновесие – этот сильнейший козырь в азартных играх. Кроме того (что не менее важно), он перестал гоняться за крупным выигрышем. И тогда десятая муза, муза игры, которая, как все её сёстры, зараз требует и вдохновения, и умения, и смелости, и меры, улыбнулась ему благосклонно. Он стал выигрывать и прибегал к этому средству всякий раз, как бывала нужда в деньгах.
…Внезапно над головой Державина разразилась ещё одна буря. Два года тому назад, живя в деревянных апокойчиках госпожи Удоловой и водя весёлую дружбу с поручиком Масловым, он по приятельству поручился за вертопраха в дворянском банке. В два года Маслов совсем замотался, бежал в Сибирь и там скрылся. Теперь с Державина требовали весь банковский долг. Сверх того, так как он, не имея собственной недвижимости, не имел права ручаться за Маслова, то его привлекли за подложное ручательство, а денежное взыскание было обращено на имение его матери.
Для старухи это был жесточайший удар: всё, что она с таким трудом собирала больше двадцати лет, теперь должно было пойти прахом. Добыть нужную сумму из деревенских доходов не было никакой надежды… К середине октября за уплатою некоторых долгов осталось всего пятьдесят рублей. Как их употребить? Не видно было другого выхода, как только искать счастья старым способом.
Семёновского полка капитан Жедринский держал нечто вроде игорного дома. Державин туда поехал и в первый же вечер выиграл тысяч восемь. Затем, развивая игру, он в несколько дней оказался обладателем целых сорока тысяч. Фортуна его доплатила то, что недодано было отечеством. Половину выигрыша тотчас же пошла на покрытие масловского долга. Этот камень наконец свалился с души Державина…
Полученные земли Державин заложил в банке; это не обеспечивало его в будущности, но вместе с карточной игрой давало возможность существовать пристойно в ожидании лучшего… Денежные дела улучшались. Имение Маслова, пущенное с публичного торга, почти целиком доставалось Державину как главному кредитору. Уплаченные из выигрыша двадцать тысяч вернулись к нему в виде трёхсот душ в Рязанской губернии…».
Играл Державин и после того, как поправил свои дела, прославился как поэт и, обласканный Екатериной II, вошёл в круг придворных. Сблизившись с А. А. Вяземским, Державин играет в его доме в почтенные коммерческие игры: вист и бостон: «Вечерами играли в вист; эта игра не давалась Державину. К счастью, в то время как другие вельможи игрывали на бриллианты, черпая их из шкатулки ложкою, у Вяземских игра шла по самым маленьким (хозяин дома был скуп)».
Играть в коммерческие игры так же хорошо, как в азартные, Державин так и не научился. Видимо, это можно объяснить особенностями его личности и темперамента, о которых свидетельствует такой, например, случай.
Державин назначен губернатором в Олонецкую губернию. Секретарь Грибовский, исполнявший должность казначея в приказе общественного призрения, допустил растрату: в кассе не хватало тысячи рублей наличными, не было расписок в получении купцами семи тысяч, которые были им розданы заимообразно. Канцелярская сторона была так обставлена, что можно было и самого Державина обвинить в соучастии.
«Державин потребовал от Грибовского объяснений. Тот покаялся, что, выдавая ссуды купцам, не брал с них расписок при условии, что они распишутся после, когда будут возвращать деньги. Ссуды таким образом становились как бы бессрочными. За это Грибовский получал взятки. Что же касается тысячи им лично растраченной, то Грибовский признался, что проиграл её в карты, ведя игру с вице-губернатором, губернским прокурором и председателем уголовной палаты…
Державин заставил Грибовского тут же, не сходя с места, изложить всё признание с поимённым перечнем, что и кому проиграно… тотчас вызвал к себе вице-губернатора. Тот явился. С самым дружеским видом Державин поведал ему о растрате и просил совета, как поступить. Вице-губернатор стал важно читать Державину наставления, бранил Грибовского и требовал, чтобы поступлено было по всей строгости закона.
Тогда Державин дал ему прочитать признание Грибовского. Увидя имя своё между игроками, вице-губернатор «сначала взбесился, потом оробел и в крайнем замешательстве уехал домой». Затем был призван председатель уголовной палаты, и с ним всё повторилось точь-в-точь как с вице-губернатором. До губернского прокурора очередь дошла уже ночью. Но прокурор был не так-то прост. Он не испугался, а заявил, что даст делу ход, да с тем и уехал.
Наутро Державин отправился в приказ общественного призрения, велел привести купцов и, грозя немедленною тюрьмой, заставил их выдать расписки на все семь тысяч. Документы были приведены в порядок, а недостающую тысячу Державин внёс из своих денег. Вернувшись к себе в правление, он уже там застал прокурора: тот явился с формальным протестом против действий губернатора, призвавшего его ночью и пугавшего бумагой, в которой он был облыжно замешан в картёжное дело.
Но тут, вероятно, прокурору показалось, что губернатор сходит с ума: Державин решительно объявил, что никогда его ночью не вызывал, никакие деньги не пропадали и всё это, очевидно, прокурору приснилось. Если же он сомневается, то может побывать в приказе общественного призрения и лично во всём убедиться, освидетельствовав казну и книги.
Прокурор помчался в приказ и вернулся оттуда в крайнем смущении: теперь уж ему казалось, что сходит с ума он сам». В самой этой ситуации Державин сыграл, как азартный игрок: тут и блеф, и розыгрыш, и тонкий расчёт, и знание психологии. Однако, нужно признать, что, горячий и вспыльчивый по натуре, Державин так и не научился играть в бюрократические игры, равно как и в коммерческие: он чаще проигрывал в сложной игре дворцовых интриг, требующей от человека таких качеств, которых у Державина не было.
В старости Державин выезжал редко, «являясь на публике в парике с мешком, в коричневом фраке при коротких панталонах и гусарских сапожках, над которыми были видны чулки. При случае он играл в карты, но уж без прежнего увлечения и без прежней удачи: тысячи полторы в год полагалось от Даши на проигрыш». Всё больше времени отдавалось пасьянсам – «блокаде» и «пирамиде».
В имении Званка, куда вся семья уезжала на лето, «будучи недоволен, он разворчится, с укоризною буркнет: «Спасибо, милостивые государыни, поддоброхотали» – и, уйдя в кабинет, погрузится в пасьянсы… Ночью на 5 июля (1816 – ДЛ.) случились у него лёгкие спазмы в груди, после которых сделался жар и пульс участился. День прошёл как обычно. Только уже под вечер, раскладывая пасьянс, Державин вдруг изменился в лице, лёг на спину и стал тереть себе грудь. От боли он громко стонал, но затем успокоился и уснул. Вечером, за бостоном, стали уговаривать его ехать в Петербург к известному доктору…». Державин отказался наотрез. 8-го июля он умер.
О картах и об игре Державин в стихах ничего не писал, за исключением «Оды на счастье». В 1811 г. он начал писать «Записки из известных всем происшествиев и подлинных дел, заключающие в себе жизнь Гаврилы Романовича Державина»… Историю своего шулерства Державин изложил в «Записках» безжалостно и подробно. Как мудрый человек, он был «благодарен людям и обстоятельствам, доведшим бедного, неопытного молодого человека до такого падения».
Зато «слава строптивого чиновника и плохого царедворца постепенно создала ему в обществе славу особо честного и беспристрастного человека. Всё чаще к нему обращались с просьбами быть третейским судьёй в разных делах, когда стороны не хотели довериться казённому правосудию». О пристрастии Державина к игре на бильярде свидетельствует тот факт, что в его доме в Тамбове (в бытность тамбовским губернатором) и в петербургском доме на Фонтанке стоял бильярдный стол.