000
ОтложитьЧитал
Х
«Вниде Пилат в церковь и собрав архиереи и книжники, повеле заключить двери и глагола: увидев, яко имаше книгохранительницу церковную, сего ради заклинаю вы Богом отец ваших, не сокройте правды от мене, рцыте ми, еда-ли в писании обретаете, яко Иисус, его же распясте, Сын Божий бе? Тогда повелеста Анна и Каиафа изыти из церкве всем, и заключивше двери, рекоста Пилату: едга распяхом Иисуса, не ведехом его Сына Божия быти, мняще яко волхвовании знамения творяше. Таже по смерти его поискахом о еже содела; и обретохом свидетелей мнозех от колена нашего, иже видеша его жива по страдании и смерти; и сами видехом двою свидетелю, их же воскреси Иисус от мертвых. Тии бо возвестиша нам дивная чудеса, яко сотвори Иисус во аде; обычай же имамы на всяко лето искати от писаний свидетельства Божия, и обретохом в первой книзе толкований, яко глагола архангел третьему сыну Адама, яко по пяти тысящах и пятистах летех, имать прийти с небесе взлюбленный сын Божий Христос; и разумехом, яко той есть Бог Израилев».
XI
Таким образом даже и для помещения Пилата сидящим в собрании с архиереями и старейшинами иудейскими есть письменное основание, к которому первые компановщики иконы «суда» и «сошествия», конечно, отнеслись с полным доверием и критиковать его не могли, да вероятно, и не желали.
Сюжет этот как вошел в иконописный «подлинник», так и стал воспроизводиться, и почитался до церковной реформы за «правильное». После реформы, когда старое стали почитать за неправильное, новые «фрязьские мастера» начали писать икону «Воскресенья» иначе.
Апокриф же этот, из которого сделаны выписки, объясняющие кажущуюся произвольность фантазии русских иконописцев, весьма многим из простолюдинов известен, и вот что я, например, помню о распространении его во время всеобщего безграмотства среди самых темных, крепостных крестьян в Орловской губернии.
В селе Добрыни, где я проводил детство, был диакон на дьячковской вакансии. Он получил свое скромное место в приданое за женою, бывшею дочерью униатского попа или распопа, по имени Фока. Отец Фока был «из непокорных униатов». Впрочем, все данные для истории Фоки у нас ограничивались тем, что он «с митрополитом Семашкой был в школе товарищ и вместе с ним на православие подписался, но не захотел „долгих кос косить“, и так заспорил, что сказал: „я тебя переживу“. Семашко же будто отвечал Фоке; „а я тебя на высыл представлю“. Каждый и начал доказывать друг другу то, чем грозился. Семашко удалил Фоку с места и „представил на высыл“, а Фока пошел его „переживать“. Высыл Фоке вышел из Виленскон губернии в Орловскую, где о ту пору был архиерей из южных уроженцев, – нерасположенный к Антонию Семашко. Это стечение обстоятельств послужило в пользу Фоке: архиерей узнал о бедственном положении голодавшего „недоверка“ – и „предоставил одной из его дочерей дьяческую ваканцию в селе“. Но этим еще владыка орловский не окончил свою укоризну Семашке, а взял да и произвел Фокина зятя из дьячков в дьяконы. Сам же Фока как-то совсем отпал духовного чина, ходил в „сурдуте“ и обучал латинскому языку и другим наукам детей у нашего предводителя, а потом оставался у него „вольным секретарем“. Что касается духовных прав отца Фоки, то никто не знал, как на этот счет располагать о нем. Приходские батюшки не отчисляли Фоку ни к приказным, ни к благородным, но в отличие от себя называли его „распопом“, а мужики, слышавшие, что он „униат“ – без дурной мысли именовали его „тунеядом“».