Вышка для бизнесмена

Полковник милиции – точнее, теперь уже полиции – Лев Иванович Гуров проснулся, но глаза открывать не спешил. А что? Имел право поваляться в свой выходной день. Не так-то часто они у него и выпадали. Он прислушался к своим ощущениям, и они ему категорически не понравились – во рту вкус стоял такой, словно он портянки жевал, в левом боку поселилась непонятная тупая боль, плюс ко всему явно была, пусть и небольшая, но температура.

А объяснение всему этому было очень простое: вчера в пятницу его жена Мария Строева, между прочим, народная артистка России, правда, больше известная, как театральная актриса, хотя и в кино она не без успеха снималась, в ультимативной форме потребовала, чтобы он выполнил свой супружеский долг, и имелся в виду совсем не секс. Он должен был явить себя народу, то есть забрать ее со съемок.

– В конце концов, есть у меня муж или нет? – ласково поинтересовалась она.

Требование было законным – не так-то часто они вдвоем где-то появлялись, и он согласился.

День на службе у него выдался суматошный – в писанине погряз, потому что чем выше у человека должность, тем больше ему приходится оформлять документов, но он поднапрягся и успел к жене вовремя. И попал на сабантуй как раз по поводу окончания этих самых съемок.

Гуров до смерти не любил все эти мероприятия, но увезти жену немедленно не мог, чтобы не лишать ее удовольствия в очередной раз искупаться в лучах славы, обожания, восхищения, а также самой черной зависти и лютой ненависти. Что делать? Это их мир со своими закидонами. Спиртное лилось рекой, а вот с закусью было неважно, да и та была родом из соседнего супермаркета – всевозможная нарезка и многочисленные салаты неизвестного года рождения. Ничего не евший целый день, Гуров, зная, что ужина явно не предвидится, пить не пил – за рулем все-таки, – но ел; правда, старался выбирать то, что хотя бы на вид выглядело более-менее свежим. Киношники нещадно дымили, из-за чего все окна были открыты, и его, видимо, просквозило, отсюда и температура – апрель все-таки, не лето же. Вот за все это Гуров теперь и расплачивался.

Привыкший переламывать себя, он встал и пошел в ванную, где, критически осмотрев свое отражение в зеркале, решил, что он еще вполне ничего: ни капли лишнего жира, мускулатура рельефная, на живот и намека нет, а седина мужчину еще никогда не портила.

Чтобы привести себя в норму, Гуров стал, как обычно, делать утреннюю зарядку, и вот настал черед гантелей. Мария, вышедшая из кухни с чашкой кофе в руках, смотрела на него и посмеивалась:

– Старый муж, грозный муж.

– Ну, не такой уж и старый, – добродушно проворчал Гуров.

Отложив гантели, он привычно подхватил жену на руки, и тут его пронзила такая резкая боль, что он застыл, а руки его дрогнули.

– Ну вот. А говорил, не старый! – насмешливо сказала Мария и соскользнула из его рук на пол.

Но тут она увидела побледневшее лицо мужа, его закрытые глаза и сцепленные зубы.

– Гуров… – испуганно прошептала она – таким она мужа еще никогда не видела. Он не отвечал, и Мария позвала громче: – Лев.

– Сейчас все пройдет, – с трудом выговорил тот.

Обхватив себя обеими руками за бока, он стоял, согнувшись пополам, и с трудом сдерживался, чтобы не застонать. Он не боялся самой боли – бывал ранен, и не раз, да и битым довольно сильно тоже бывал: его пугало то, что он не мог понять природу этой боли.

– Гуров! – скатываясь в истерику, заорала Мария. – Немедленно скажи, что с тобой! – И, не получив ответа, предположила: – Это сердце. Тебе нужно немедленно лечь.

Гуров понимал, что лечь ему действительно необходимо, но малейшее движение вызывало дикую боль, и он продолжал стоять, прислушиваясь к себе. Мария же металась по квартире в поисках валидола или нитроглицерина, но сообразив, что у них в доме такого никогда не водилось, а когда до нее наконец дошло, что занимается она заведомо бесполезным делом, побежала к соседям. Обычно она не переступала порог дома, не приведя себя в порядок – работа обязывала всегда выглядеть отлично, но сейчас ее это волновало в самую последнюю очередь. Пока ее не было – Гуров не хотел, чтобы она видела его таким ослабевшим, он потихоньку, постанывая сквозь намертво стиснутые зубы, добрался до кресла, скорчившись и по-прежнему обхватив себя руками, застыл.

От соседей Мария вернулась и с валидолом, и с нитроглицерином. Увидев Гурова в кресле, она взорвалась:

– Супермен чертов! Ты что, не мог подождать, пока я вернусь? Нет, ему нужно все и всегда самому делать. Мы же люди гордые и ничьей помощи не приемлем.

Она попыталась засунуть мужу в рот обе таблетки сразу, но из этого ничего не вышло. Наконец, сообразив, что нужно делать, она бросилась к телефону и вызвала «Скорую», а потом, пользуясь его беспомощным состоянием, хоть он и пытался протестовать, позвонила Орлову и Крячко – к кому же обращаться за помощью в трудную минуту, как не к давним и испытанным друзьям?

«Скорая» приехала на удивление быстро. Пожилой врач посмотрел на Гурова темно-карими печальными глазами поверх сидевших на носу очков и потрогал лоб. Потом он, несмотря на сопротивление Льва Ивановича, помог ему добраться до дивана, лечь на спину и без всякого предупреждения легонько стукнул его по левому боку – боль тут же пронзила Гурова так, что крика сдержать он уже не смог.

– Да что вы делаете? – взвилась Мария. – Вы коновал или врач? Ему же больно!

Врач посмотрел на нее поверх очков и сказал:

– Мадам, не морочьте мне голову. Я же не учу вас, как читать монологи, вот и вы не вмешивайтесь. – Узнал, значит.

– Но вы хотя бы можете сказать, что с ним? – не унималась Мария.

– Могу. Поджелудочная. А эта дамочка одиночества не терпит. И ходит она исключительно под ручку с желчным пузырем. Они очень любят друг друга. Это я вам доступно объясняю, чтобы не забивать голову медицинской терминологией.

– Что же делать? – растерялась Мария.

– Ехать в больницу, что же еще? – пожал плечами врач. – Приступ я, конечно, и здесь сниму, но вот анализы сдавать, обследование проходить и серьезно лечиться ему нужно уже в стационаре. Так что соберите мужу самое необходимое на первое время, а остальное потом привезете.

– Не поеду, – процедил сквозь зубы Гуров.

– Геройствуете, молодой человек? – укоризненно спросил врач. – Напрасно. В вашем возрасте это уже признак не ума и доблести, а глупости.

– Гуров, может быть, тебе все-таки лучше лечь в больницу? – спросила Мария.

– Мне лучше знать. Я дома отлежусь, – не сдавался тот.

– Хорошо. В конце концов, это ваше здоровье и ваша жизнь, – поняв, что настаивать бесполезно, согласился доктор. – Распишитесь вот здесь, что вы отказываетесь от госпитализации, но учтите, что с этой «сладкой парочкой» шутки плохи.

С трудом отлепив от тела правую руку – ему казалось, что когда он себя вот так обнимает, ему все-таки немного легче, – Гуров расписался.

– А теперь предъявите мне вашу филейную часть, и я вам укол сделаю, – потребовал врач.

– А без этого никак? – Не то чтобы Гуров боялся уколов, но кто же их любит?

– Молодой человек, вы кем работаете? – спросил врач.

– Сыщик я, – прошептал Лев Иванович.

– И звание имеете?

– Он полковник, – вместо Гурова ответила Мария.

– Тогда давайте, господин полковник, я вас сейчас начну учить, как ловить преступников, – предложил врач. – Вы меня слушать будете или сразу к черту пошлете? – И потребовал: – Предъявите мне любое ваше полужопие.

К чести врача надо сказать, что укола Гуров даже не почувствовал – или его заглушила более сильная боль?

– Вы скажите, что ему нужно, я все сделаю! – попросила Мария.

– А что тут делать? Рецепт простой: холод, голод, покой. Не жрать, как сказала Майя Плисецкая, правда, по совсем другому поводу. Диета строжайшая, но уж никак не тощие салатики, которыми вы фигуру бережете. Это должна быть полноценная еда. Но это вам уже лечащий врач в поликлинике объяснит. Его? – спросил врач, кивая на гантели.

– Да, каждое утро с ними занимается, – объяснила она.

– Пусть забудет! – категорично заявил врач.

– Но от спорта еще никому никакого вреда не было, – возразила Мария.

– Мадам! Если бы от спорта была хоть какая-нибудь польза, на каждом турнике висело бы по пять евреев. Уж вы мне поверьте, – хмыкнул врач и спросил у Гурова: – Вам полегче?

Боль действительно немного отпустила, и Лев кивнул.

– Тогда я уезжаю с нечистой совестью, потому что в больницу вас все-таки надо было забрать. – Он поднялся. – И учтите, господин полковник, что звезды хороши на небе и погонах, но никак не на могиле, куда вы торите себе дорожку семимильными шагами. Так что о госпитализации вы все-таки подумайте. А сейчас самое лучшее, что вы можете сделать, это вызвать врача из своей поликлиники.

С этими словами врач из «Скорой» ушел. Проводив его, Мария вернулась и, подкатив к дивану кресло, села и стала уговаривать мужа:

– Гуров, тебе действительно нужно лечь в больницу. – На это он только перекривился. – Ты решил оставить меня вдовой? – перешла она в наступление. – Нет, черное мне всегда шло, но мне категорически не хочется надевать его раньше времени.

Она говорила что-то еще, но полковник ее уже не слушал, а наслаждался тем неописуемым ощущением, когда чувствуешь, что боль уходит. Но вот долго поблаженствовать ему не дали – раздался звонок в дверь. Крячко тут же появился в комнате, сел в кресло, откуда только что встала Мария, и не удержался от того, чтобы не подколоть – впрочем, это была его обычная манера разговаривать.

– Что-то рано ты, Лев Иванович, сдавать начал.

– Между прочим, некоторые всего на четыре года моложе меня, – буркнул Гуров. – А судя по тому, что Мария задержалась в коридоре, она там сейчас Орлову ябедничает?

– О твоей проницательности в управлении легенды слагают, о великий! – Стас воздел руки к потолку.

– И великие тоже смертны, – заметил Орлов, появляясь в комнате. – Собирайся в госпиталь, Лева. И это не обсуждается, – категорично заявил он.

Гуров пытался протестовать, но на это никто даже внимания не обратил: Мария бросилась собирать ему сумку, Крячко ей помогал, а Орлов решал организационные вопросы по телефону.

А Лев Иванович смотрел на них и по-стариковски размышлял о том, как же быстро пролетело время. Ему вспомнилось, как он впервые появился в МУРе, где встретил сначала Орлова, а потом и Крячко. И совсем не друзьями они тогда были. Петр Николаевич Орлов, самый старший из них троих, считал Леву выскочкой и любимчиком начальства, то есть Константина Константиновича Турилина, и относился, мягко говоря, прохладно. Станислав же Васильевич Крячко, пришедший на Петровку из района, Гурова просто ненавидел, потому что тот – а именно от него зависело повышение Стаса до старшего группы – больше года держал его в операх, и, если бы сейчас Льва Ивановича спросили, почему он это сделал, он вряд ли смог внятно ответить. Так что очень непросто складывались поначалу их отношения, но вот сначала притерлись как-то, потом подружились и не раз прикрывали друг другу спину, а Орлов, так тот стал для них просто отцом родным и постоянно защищал перед начальством, вытаскивая из таких переплетов, что страшно даже вспомнить. Да-а-а, постарели они… Да и Мария уже не та, что была когда-то. Конечно, на людях она держится, как ей по должности и положено, но вот фигура, как ты за ней не следи, поплыла… Возраст. И дома она уже больше в тапочках шлепает, а туфли на каблуках, которые когда-то постоянно носила даже в квартире, так и стоят, дожидаясь особо торжественных случаев. Сейчас, когда она как очумелая курица носилась по квартире, собирая даже то, что мужу в принципе не могло понадобиться в больнице, ее лицо было совсем не гордым и надменным, а обычным бабьим, хоть и очень красивым.

Конечно, Гуров еще попытался побрыкаться, пытаясь отбиться от больницы, но больше для порядка, потому что по здравом размышлении сам не то чтоб испугался, а несколько растерялся, почувствовав неожиданный сбой в своем организме. В результате он прибыл в госпиталь с почетным эскортом, который больше напоминал конвой.

И потянулись больничные дни, заполненные уколами, таблетками, системами и прочими малоприятными, но, как оказалось, необходимыми вещами. Ежедневно навещавшая мужа Мария (честно говоря, никогда особо не умевшая готовить) срочно осваивала такие премудрости, как паровые котлеты, белковый омлет и далее по оглавлению книги «Диетическое питание» забытого года выпуска, выданную ей во временное пользование женой Стаса и взявшую страшную клятву обязательно вернуть, потому что жена Крячко и сама понимала: недалек тот день, когда и ее мужу все это понадобится – ну, откуда взяться здоровью при их ненормированной и ненормальной работе?

То, что получалось у Марии, Гуров один раз попробовал в ее присутствии, а потом благоразумно откладывал в сторону, обещая съесть попозже, чтобы сейчас не тратить драгоценное время свидания на такую прозу жизни. С тех пор несколько бездомных собак, живших на территории госпиталя и целями днями крутившихся около дверей кухни, при виде Гурова мгновенно поджимали хвосты и с искусством ниндзя растворялись в воздухе – попытки скормить им шедевры кулинарного искусства Марии успехом не увенчались: ЭТО не смогли съесть даже они. Мария приезжала днем, выкраивая время между репетициями и спектаклями, зато вечером приезжал Крячко, и тут-то Гуров отъедался – кто-кто, а жена Стаса готовила отменно.

– Ты лечись давай, – говорил Крячко. – А то ведь, как выпишешься, да как на Машину готовку сядешь, тут тебе и будет вилка: или помирать голодной смертью от ее стряпни, или к пельмешкам возвращаться, чтобы прямиком к язве желудка топать. – Стас не хуже Гурова знал, какой из Марии шеф-повар.

Незадолго до выписки приехавший к Гурову Орлов, как о деле совершенно решенном, сказал:

– Прямо отсюда к тебе домой за вещами, а потом в санаторий, наш ведомственный, здесь, в Подмосковье.

– И это тоже не обсуждается? – возмутился Гуров.

– Правильно службу понимаешь, – подтвердил Петр Николаевич и объяснил: – Ты мне, да и всем нам, здоровый нужен.

– Можно подумать, что самому себе я нужен больной, – буркнул Лев Иванович.

– Вот и не ерепенься! – удовлетворенно заметил Орлов, поняв, что Гуров сдался.

– Хорошо. Я не возражаю, но поеду лучше к Воронцову, – предложил Лев Иванович. – У них там минералка своя природная, а не привозная, от которой толку уже никакого нет. Да и от Москвы подальше.

– Думаешь, что я тебя здесь кому-нибудь дергать позволю? – возмутился Орлов.

– Сам дергаться буду, как услышу о каком-нибудь новом деле. А там тишь, гладь да божья благодать, – мечтательно произнес Гуров.

– Да уж. Воронцов тебя с фанфарами встречать будет, – хмыкнул Орлов. – Если бы не ты, то он в лучшем случае без звезды остался, а в худшем – на выход с вещами.

– Да, громкое было дело, – заметил Лев.

– Теперь говорят, резонансное, – покивал Петр Николаевич.

– Не люблю я эти новомодные словечки, – поморщился Гуров.

– А кто их любит? Мода нынче такая пошла: ни слова по-простому, а все с выпендрежем. Ну, так я Юрке позвоню, чтобы готовился? – спросил Орлов.

– Звони и предупреди, чтобы парад-алле не устраивал, – попросил тот.

– Сказать-то можно, но вот послушает ли?

– Это вряд ли. – И это было одно из любимых выражений Гурова.

Генерал-майор Юрий Федорович Воронцов был, говоря по-старому, начальником управления внутренних дел Белогорской области, не самой большой, но и не самой маленькой в России, так, средней. Разделенная надвое рекой Волгой, она располагалась на границе с Казахстаном, что создавало работникам правоохранительных органов дополнительные трудности: погранпосты и таможня, конечно, само собой, но они стоят на магистралях, а для знающих людей и проселочных дорог с тропками достаточно, чтобы незаметно шмыгать туда-обратно. Вот по делу ОПГ, которая по-крупному промышляла разбоями, а потом утекала отсидеться на сопредельную территорию, Гурова и командировали в Белогорск два года назад, когда в Москве решили, что собственными силами Воронцов не справится, и его судьба, точнее, служебная карьера, висела на волоске.

Собирая чемодан, Гуров терпеливо и вяло отбивался от Марии, которая, хоть муж никогда ей повода ревновать и не давал, решила проявить бдительность и всячески предостерегала мужа от любых поползновений от походов на сторону.

– Марья! – не выдержав, рявкнул Гуров. – Я что, никогда в командировки не ездил?

– Так то командировки. А сейчас в санатории один без присмотра – мало ли что тебе в голову взбредет от безделья? – подозрительно спросила она.

– Ты всерьез думаешь, что у тебя может быть соперница? – вскинул брови Лев.

– Еще чего! – фыркнула она. – Соперница! Конечно, нет. Но так, легкий флирт, плавно перетекающий в интим…

– И когда же ты так поглупеть успела? – удивился полковник.

Мария возмущенно пожала плечами и вышла из комнаты, а Гуров присел на кровать и задумался: «Да нет, не поглупела. Постарела, как и все мы. И как и любая баба, боится за своего мужика – не дай бог, уведут. Как тогда одной век вековать? Любителей провести время с известной артисткой – пруд пруди, а вот жить вместе? Это вряд ли. Тем более что характер у нее нелегкий, да и работа такая, что мало кто ее рядом с собой долго выдержит». Гуров подошел к зеркалу и критически посмотрел на себя: он за время болезни похудел, но, как ни странно это прозвучит, посвежел, отоспался, да и нервы никто не дергал. «А я еще вполне ничего! – посмеиваясь, подумал он. – Высок, строен и на лицо не урод». Он собрался было пойти к жене, чтобы успокоить ее, но передумал – и ценить больше будет, и может, наконец-то готовить научится. Но это вряд ли.

Гуров нимало не сомневался, что Орлов просил Воронцова не устраивать цирковое представление из его приезда в Белогорск, да и сам он, когда звонил Юрию Федоровичу, чтобы сообщить номер рейса и дату прилета, тоже просил не выпендриваться, но, как оказалось, Воронцов все-таки устроил ему парадный выход шахиншаха.

Для начала это был служебный «Мерседес» генерала с мигалкой и всем остальным, что к его должности прилагалось, поданный прямо к трапу, по которому стюардесса сопроводила Гурова следом за экипажем. Внизу его уже ждал с распростертыми объятиями сам Воронцов, слава богу, что не в парадной форме.

– Ну, Лев Иванович, с приездом тебя. Здорово, что ты в наши Палестины выбрался. Люкс в нашем санатории тебя уже дожидается, и все там предупреждены, так что отношение к тебе будет самое-самое. Но для начала ко мне, а то жена вторые сутки жарит-парит, дорогого гостя дожидаючись.

– Спасибо, Юрий Федорович, только у меня сейчас такое состояние, что в приличном доме за столом мне делать нечего, только сидеть, облизываться, да остальным людям аппетит с настроением портить, – стал отказываться Гуров.

– Знаю, Орлов предупредил. Только моя дражайшая половина по всяким диетически блюдам большой спец – я же сам только года полтора как свою язву вылечил, – похвалился он. – Она, подлая… Язва, конечно, не жена. Так вот, она у меня как после той истории обострилась, так житья не давала – от боли на стенку лез. Тоже не хуже тебя у друзей за столом сидел и слюнки глотал. А теперь лопаю от пуза все, на что глаза глядят.

– Ваша вода? – с надеждой спросил Лев Иванович.

– Она самая, – покивал Юрий Федорович. – Да и травница одна помогла – есть у нас в области такая старушка. Прямо чудеса творит.

За этим разговором они доехали до дома Воронцова, где их уже ждал накрытый стол, ножки которого только что не подламывались под тяжестью всевозможных блюд.

– Вы, Лев Иванович, не волнуйтесь и ешьте все, что понравится, – уговаривала Гурова жена Воронцова. – Хоть Юра уже и вылечился, но старых навыков я не растеряла. Здесь вам ничего не повредит.

А все было действительно очень вкусно. Гуров ел и только удивлялся, что без специй и на пару можно приготовить такое объедение. Хлопнула дверь.

– Вот и мой полунаследничек объявился, – сказал Воронцов и позвал: – Федька, иди сюда. Я тебя буду самому Льву Ивановичу Гурову представлять.

– Почему «полу»? – удивился Гуров.

– Потому что надеялся, что он по моим стопам пойдет, а он в адвокатуру подался. Предатель, получается, – посмеивался Воронцов.

– А ты бы, отец, поменьше дома о своей работе рассказывал, глядишь, и поверил бы я в непорочность следствия. А так, извини! – сказал вошедший парень.

За столом разговор шел обо всем понемногу, а когда мужчины встали и хозяйка принялась убирать со стола, чтобы подать чай, Воронцов позвал всех к себе в кабинет.

– Вот полюбуйся, Лев Иванович! – сказал он, протягивая Гурову альбом. – Это Федькин выпуск.

Гуров не был большим любителем семейных архивов, если это не требовалось по ходу расследования какого-нибудь дела, и стал смотреть исключительно из вежливости. Он перелистывал страницы, когда вдруг из альбома выскользнул один большой снимок, который из-за размера не помещался в файл и был туда просто вложен. На фотографии Лев Иванович увидел стоявших в несколько рядов выпускников, причем среди парней, которые, как обычно, стояли на заднем плане, была одна очень красивая девушка с толстой косой, перекинутой через плечо на грудь.

– Что же вы ее туда поставили? – удивился он.

– А! Это Ленка Ведерникова, – заглядывая через плечо Гурова, сказал Федор. – Только она у нас такая крупненькая, что в передних рядах ей не место – всех собой заслонит.

– Да, габариты у нее богатырские, – согласился Гуров. – А рядом с ней кто? Кого-то он мне напоминает.

– Димка Щербаков, – сказал Федор.

– Николая Ильича сын, – добавил Воронцов.

– Это который председатель областного суда? – уточнил Гуров.

В свой прошлый приезд он проторчал тут два месяца и за это время успел со всеми перезнакомиться.

– Он самый. Это же надо, какое горе у мужика. Сам-то он со всех сторон нормальный, а вот с сыном не повезло, – поморщился Юрий Федорович.

– А что случилось? – исключительно из вежливости поинтересовался Гуров.

– Да ориентация у него нетрадиционная, – объяснил Воронцов

– То есть совсем-совсем нетрадиционная, – усмехнулся Федор. – Он у нас весь такой плавный и нараспев.

– Пассивный, что ли? – уточнил Гуров.

– Вот именно, – подтвердил Федор. – И написано это у него на лице такими большими буквами, что просто в глаза бросается. Мы это еще на первом курсе поняли, ну и начали его сторониться. Девчонки его тоже не жаловали из-за полнейшей бесперспективности, а Ленка его жалела. Вот они все годы так и просидели вместе, и ходили за ручки взявшись, как шерочка с машерочкой.

– Николай обрадовался, когда они подружились, – сказал Юрий Федорович. – Хотел их даже поженить – все сраму меньше, а так хоть приличия будут соблюдены, да Елена отказалась. Объяснила, что Митенька хороший и добрый, но она нормальную семью хочет и детишек побольше. Так его родители ее вместе с сынком своим непутевым все равно на все мероприятия таскали: концерты, презентации и все такое.

– Конспирация? – усмехнулся Гуров.

– Она самая, – покивал ему Воронцов.

– Наши девчонки завидовали, что она среди таких людей вращается, а она только отмахивалась, – пояснил Федор. – Ленка у нас вообще такая, домашняя. Ей бы все шить, вязать, вышивать да готовить. Когда она нам в первый раз свои пирожки принесла, так мы из-за них чуть не передрались.

– Редкость по нашим временам, – заметил Гуров.

– Так она из деревни. Здесь у какой-то дальней родни жила, так те за ней бдили изо всех сил, в девять часов вечера, чтоб дома была, – продолжал Федор. – Митьку, правда, привечали и с ним выходить позволяли.

– Только защитник из него никакой, – заметил Гуров.

– Так у него же машина с водителем, он же охранник, а то с Митькиными замашками по морде схлопотать – как нечего делать, вот отец и позаботился, – заметил Воронцов-старший.

– То есть Елена человек для студенческой жизни окончательно и бесповоротно потерянный, – констатировал Лев Иванович. – Но волосы осветлить они ей все-таки позволили.

– Да она от природы такая, – сказал Федор. – На фотографии не видно, но они у нее совсем белые, а на солнце серебром отливают. Красота неописуемая. Никогда и ни у кого таких волос не видел. Наши девчонки пытались в такой цвет покраситься, да не вышло. Так-то она с косой обычно ходила, но когда ее вокруг головы наподобие короны закручивала, то вид был просто царственный. У нас кавказцев полно было, так они при виде нее тут же начинали копытом бить и только что не ржали.

– Да, они блондинок любят, – хмыкнул Гуров.

– Ладно бы просто блондинок, но у нее же еще и формы такие… Рубенсовские. – Федор руками показал ее фигуру. – А косметики – ноль, и брови с ресницами – ей-богу, ну, как у коровы, длиннющие, только черные. Да и сама Ленка, что называется, кровь с молоком. Только после того, как она одному особо ретивому джигиту руку, которой он ее приобнять попытался, сжала так, что он аж присел, они на нее только издалека любовались.

– Силушка по жилушкам? – усмехнулся Лев Иванович. – Не удивлюсь, если она была чемпионкой института по всем возможным видам спорта.

– Да вы что! – рассмеялся Федор. – Зрелище было жалкое до слез.

– А руки? – напомнил Гуров.

– Мы тоже удивились, а она объяснила, что коров с детства доила, вот они такими сильными и стали. А из-за этой ее косы такая пакостная история приключилась…

– Кто-нибудь из девушек из зависти обрезал? – попытался угадать Лев.

– Да нет, – отмахнулся Федор. – Коса-то тогда почти до колен была. Девчонки, когда ее насчет цвета волос выспрашивали, так как узнали, каково такую гриву мыть, жалеть ее начали, а не завидовать. Это же мука мученическая. Нет, это не девчонки, это гад у нас один был, Гришка Одинцов.

– Отец у него мужик стоящий, директор завода и депутат областной думы… – пояснил Юрий Федорович.

– А с сыном не повезло, – закончил Гуров.

– Так поколение такое выросло, – с горечью заметил Воронцов. – Только отец с Гришкиной матерью давным-давно развелся и теперь на другой женат, двое детей у них. Сына он, конечно, в институт запихнул, но на том руки и умыл – я, мол, свое дело сделал.

– Гришка вокруг себя всякую шантрапу собрал и начал куролесить. С теми, кто за себя постоять мог, не связывался, а вот тех, кто попроще, постоянно задирал, – рассказывал Федор. – Это еще на первом курсе было. Он, паразит, в тот день клей «Момент» на лекцию принес и сел сзади Ленки. Ну и налил его так, чтобы коса к сиденью прилипла. Лекция кончилась, Ленка хочет встать, а коса не пускает. Они с Митькой тогда уже дружили и сидели рядом. Вот он вокруг нее и скакал, только что руки не заламывал, а Гришка со своими обормотами ржал как ненормальный, от хохота только что не покатывался: мол, деревенщину учить надо, к цивилизованной жизни приобщать. Ну, принесли ножницы и осторожненько так отрезали волосы от сиденья.

– Представляю себе, сколько реву было, – покачал головой Гуров.

– Да нет, Ленка нормально держалась, это больше Митька истерил. А потом, когда они в коридор вышли, Ленка к Гришке подошла и, ни слова не говоря, так ему по зубам въехала, что покатился он уже в буквальном смысле этого слова. Мы все дар речи потеряли, а она повела богатырским плечиком и просто объяснила: «Четыре брата», – и гордо удалилась в сопровождении верного Митьки. А Гришка встал и два передних зуба выплюнул. Кстати, после этого случая у него прозвище появилось – Мясорубка, между прочим, с легкой Ленкиной руки, потому что отец на нормальные зубы Гришке денег не дал, вот и пришлось ему дешевую нержавейку вставлять.

– Последствия были? – посмеиваясь, спросил Гуров.

– У Ленки? – удивился Федор. – Да какие же последствия, если Митька тут же отцу нажаловался? Хотя…

– Гришка отомстил? – догадался Лев Иванович.

– Попытался, – поправил его Федор. – Это уже в летнюю сессию было. Сдали мы все зачеты и решили после последнего это дело немного отметить. Ленка пирожков притащила, мы слабенькую кислятину купили, чтобы по-тихому в аудитории посидеть. Ну, Ленка человек совсем непьющий, да и Митька не любитель, так что они скоренько отвалили вдвоем, а мы остались. И двух минут не прошло, как слышим: из коридора шум и крики, причем это Митька орал дурным голосом. Мы выбежали, конечно, а там Гришка с компанией, обдолбанные в хлам, на Ленку навалились. Чего уж они хотели – изнасиловать или избить, – я не знаю, но отбивалась она изо всех сил. Ну, мы этих подонков раскидали, смотрим, а Митька на полу лежит, стонет и за руку держится – как потом оказалось, сломали они ему ее. А Ленка ничего, только в синяках и кофточка порванная, она больше ее жалела, говорила, что цветы на ней несколько недель вышивала и специально на последний зачет надела.

– Мне почему-то кажется, что Гришке это просто так с рук не сошло. Отчислили? – спросил Гуров.

– Это потом, но сначала мы Ленкиных братьев в деле увидели. – Федор невольно рассмеялся. – Представляете, Лев Иванович, четыре кирпича на ногах… Нет, железобетонные плиты перекрытия, – поправился он. – Причем что по форме, что по содержанию.

– То есть? – удивился Гуров.

– А выражение лица у них было такое же, – Федор постучал по стене, – железобетонно-невозмутимое. Мы после консультации из института вышли, а там среди иномарок навороченных такой неприметный грузовичок с тентом стоит. Вот оттуда они степенно и вышли. Я вам так, Лев Иванович, скажу, это была не драка, это было месилово. Отделали они Гришку с компанией как бог черепаху. А поскольку они и Митьке руку сломали, то…

– Благодарность от имени ректората им не вынесли, но с рук им это сошло, – закончил за него Гуров.

– Вот именно, – подтвердил Федор.

– Ну и где сейчас Елена? – из чистого любопытства спросил Лев.

– В нотариат подалась, – ответил Федор.

– Не без помощи Щербакова-старшего, – добавил Воронцов. – Ведь, чтобы туда устроиться, денег недостаточно, надо еще и связи неслабые иметь. Ты, Федька, найди ее да созвонись – нужно будет ее со Львом Ивановичем познакомить, а там уж пусть сами договариваются.

– Юрий Федорович, ты случайно не забыл, что я человек женатый? – обалдел Гуров.

– Так я, Лев Иванович, склерозом пока не страдаю. Только это именно Ленкина бабушка мне язву и вылечила. Травница она, – объяснил Юрий Федорович. – Только к ней запись за черт знает сколько времени, а через Елену ты к ней быстрее попадешь. А ты что подумал? Что я собираюсь тебя на время отпуска постельными принадлежностями обеспечить?

– Извини, Юр, – покаянно сказал Гуров.

– Ну, ты даешь, Лев Иванович! – Воронцов аж головой покрутил. – Неужели ты решил, что мы так подробно тебе о Елене рассказываем, потому что нам больше поговорить не о чем? Только если ты один к бабке явишься, то придется тебе к ней через месяц, а то и через два снова ехать, а если вместе с Леной, то, глядишь, в тот же день примет, ну, может, на следующий.