Убийство по расписанию

* * *

Вторник. 6 часов 46 минут

Не открывая глаз, Крячко провел рукой по соседней подушке. Ладонь скользнула по шелковистому белью. Стас открыл глаза. Он был в кровати один. Приподнявшись на локте, прислушался. Из ванной доносился шум льющейся воды, на фоне которого можно было различить негромкое пение профессионально поставленным меццо-сопрано. Стас улыбнулся…

Он познакомился со Светланой вчера вечером в кафе «Барселона». Визиты в это уютное заведеньице по завершении трудового дня стали для Крячко почти нормой. Он облюбовал «Барселону» с момента ее открытия накануне Нового года. Приличная кухня, уважительное отношение, достойное обслуживание. А чего еще можно желать устоявшемуся холостяку? Только стаканчик хорошего винца на сон грядущий. Так и этого в «Барселоне» было с избытком. А вчера он заметил ее. Светлана сидела за столиком в гордом одиночестве и как-то грустно поглядывала в окно на грациозно кружившие в конусообразных лучах придорожных фонарей фигурные снежинки. Крячко не мог знать о причинах столь меланхолического настроения девушки, но почему-то счел своим долгом отвлечь ее от невеселых мыслей, с чем бы они ни были связаны. Конечно, не последнюю роль в его решении сыграло то, что девушка была недурна собой и идеально сложена. Особенно сильно пленили Станислава стройные длинные ноги блондинки, утянутые в черные колготки и обутые в элегантные замшевые сапоги на шпильке. Не меньшее впечатление производили и чувственные полные губы на раскрасневшемся после мороза скуластом лице. А завтра День святого Валентина. Крячко просто не смог бы пройти мимо этой девушки, даже если бы очень захотел. Он посчитал это своего рода знаком свыше.

– Добрый вечер. – Он бесцеремонно опустился на соседний стул и постарался продемонстрировать девушке все свое обаяние, на какое был только способен. – Полковник Крячко. Уголовный розыск. Я очень сожалею, но я вынужден задержать вас за совершенное вами преступление.

– Какое преступление?

Она оторвала взгляд от окна и удивленно взглянула на Станислава. В ее глазах не было испуга, только мгновенно проснувшееся женское любопытство.

– Если бы оно было одно… – Крячко прищелкнул языком, а затем одним быстрым движением подал знак наблюдавшему за их столиком официанту. Станислава здесь уже хорошо знали. – Но я намерен выдвинуть вам целый перечень вопиющих нарушений с точки зрения закона. Во-первых, вы сидите в кафе одна. – Он стал наглядно загибать пальцы на правой руке. – Во-вторых, вы грустите, в-третьих, вы слишком красивы… Мне продолжить или этого достаточно?

Он с удовлетворением отметил, что его шутка заставила девушку улыбнуться.

– Достаточно, – сказала она. – Но я не знала, что этим я нарушаю закон.

– Установленный государством, может, и нет. – Крячко было не так-то просто сбить с толку. – Но тот закон, который существует в моем собственном понимании…

– Тогда прошу меня извинить, товарищ полковник, я не знала.

– Незнание не освобождает от ответственности. Мне все же придется вас задержать. И оставим официальности. Меня зовут просто Стас.

– Светлана, – представилась она.

Крячко заказал шампанского. Они разговорились. Светлана оказалась оперной певицей и поведала Станиславу о причине своего грустного настроения в этот вечер. Она оказалась проста и банальна до безобразия. Не слишком удачное, на ее взгляд, выступление. Крячко поспешил отвлечь ее от процесса самобичевания и весьма преуспел в этом. Буквально по истечении десяти минут девушка и думать забыла о своих проблемах и вовсю хохотала над рассказываемыми полковником байками из личной служебной практики. Благо казусных моментов, о которых можно было поведать, у Крячко имелось в избытке. Девушка нравилась ему все больше и больше. В половине двенадцатого, когда между ними установились весьма теплые отношения, чему в немалой степени поспособствовали три медленных танца, Стас пригласил ее к себе в гости, и Светлана охотно согласилась. А дальше и подавно все пошло по заранее намеченному сценарию, известному каждому мужчине…

Крячко отбросил одеяло, сел на кровати и потянулся к валявшимся на полу брюкам. С усмешкой вспомнил о том, что вчера ему было наплевать, что и куда он разбрасывает. Светлана оказалась на редкость страстной штучкой. Крячко уже давно не попадалось ничего в таком роде. Конечно, это нисколько не означало, что он готов был завязать со Светланой продолжительный роман или, чего хуже, далеко идущие отношения… Разменивать собственную свободу Стас не собирался ни при каких условиях. Но ночка выдалась потрясающей.

Шум воды смолк, когда Крячко, облачившись в брюки и рубашку, переместился из спальни на кухню и поставил чайник на газовую конфорку. Как и вчера в течение всего дня, за окном валил снег. В этом году его вообще выпало особенно много. Но день был солнечным.

Светлана появилась в дверях кухни обнаженная, как наяда. Крячко, обернувшись, невольно залюбовался формами ее тела. К тридцати годам она не утратила ни одной своей прелести. И это тоже не могло не импонировать Станиславу.

– Ты уже проснулся? – Она игриво повела плечиком.

– Труба зовет. – Крячко опустился на табурет и вставил в рот сигарету. – Я должен быть на работе уже через… Через пятьдесят три минуты.

– Вот как? – Светлана надула губки. – А я надеялась, что мы проведем сегодняшний день вместе. Ведь сегодня День влюбленных, Стас. Сама судьба свела нас вчера вечером.

– Вне всяких сомнений. Но скажу тебе по секрету, все столичные преступники надеются на то же самое. То есть на то, что я проведу День влюбленных в постели с такой потрясающей красоткой, как ты. И тогда город просто захлебнется в криминале. Увы, Станислав Крячко всегда должен оставаться на страже порядка. Иначе произойдет непоправимое.

Она засмеялась.

– Я обожаю тебя. – Светлана нахально вскарабкалась полковнику на колени, и тому пришлось отложить сигарету в пепельницу, чтобы обнять девушку двумя руками. – А вечером? Вечером мы увидимся?

– Вечером?..

Телефонный звонок спас Крячко от дальнейшего разговора. Он не был уверен в том, что хочет увидеть Светлану сегодня вечером. Но не был уверен и в обратном. Так далеко, как на продолжительность дня, в отношениях с женщинами он не любил загадывать. Но она-то хотела услышать ответ прямо сейчас…

Светлана вынуждена была слезть с его колен, и Стас, на ходу выключив газовую конфорку, где уже закипел чайник, вернулся в спальню. Телефонный аппарат располагался на прикроватной тумбочке. Крячко сел и снял трубку.

– Полковник Крячко слушает!

– Алло! Стасик, привет! Это Юля, – раздался в ответ взволнованный женский голос с едва заметной хрипотцой курильщицы.

Крячко скривился, как от зубной боли. Он терпеть не мог, когда кто-нибудь – неважно кто – называл его Стасиком. Такое обращение было для него крайне неприемлемым. Тем более что голос и имя Юля ему ничего не сказали. Он представления не имел, кто бы это мог быть. Левой рукой Крячко взъерошил на голове волосы.

– Кто? – спросил он.

– Юля, – поспешно повторила звонившая. – Завладская. Ты что, совсем не помнишь меня, Стасик?

* * *

Понедельник. 23 часа 37 минут

В кармане халата завибрировал мобильник, и прежде чем вибрация сменилась мелодией, вызов был завершен. Это сигнал. Пора! Завладская придвинула к себе стоящий на рабочем столе телефон, сняла трубку и быстро набрала несколько цифр.

– Маргарита Сергеевна, вы можете зайти ко мне прямо сейчас?

Завладская знала, что она звонит по внутреннему телефону в операционную. Она прекрасно знала и то, что на находящихся сейчас там трех рожениц приходится всего один врач и старшая акушерка. Однако положение всех трех экстренно поступивших в родильное отделение женщин таково, что старшая акушерка Аникеева по всем правилам в больнице вполне могла бы справиться с ними и самостоятельно. На это и рассчитывала Завладская.

– Да, конечно, Юлия Владимировна. Сейчас подойду.

Маргарита Клочкова, молодой дипломированный врач, влившийся в коллектив первой городской больницы всего четыре месяца назад, явилась в кабинет заведующей минут через десять после звонка.

– Вы хотели меня видеть?

Завладская оторвалась от бумаг, которые она неторопливо пролистывала, сидя в крутящемся кожаном кресле с высокой спинкой, и взглянула на Клочкову поверх висевших едва ли не на самом кончике острого носа очков. Роскошные светлые волосы, не утратившие с годами своего природного блеска, волнами ниспадали на плечи. Высокий открытый лоб, тонкие слегка подкрашенные губы, на щеках ямочки.

– Присаживайтесь, Маргарита Сергеевна. – Завладская отложила бумаги в сторону, оставив из общей кипы только одну, достаточно резким движением сдернула очки и убрала их в боковой карман белого халата. – Да, я действительно хотела вас видеть. Дело в том, что на вас поступила жалоба от одной из наших пациенток. Я думаю, что это не самое удачное начало медицинской карьеры в нашем отделении, Маргарита Сергеевна. Вот, ознакомьтесь сами.

Следуя первому распоряжению заведующей, Клочкова уже опустилась на низенький диванчик, стоящий вдоль стены, но, когда Завладская протянула ей бумагу, она вынуждена была вновь подняться на ноги. Лист с рукописной жалобой перекочевал из рук Завладской в руки Клочковой. Последняя так и осталась стоять возле стола и читала заявление стоя.

– Я ничего не понимаю, Юлия Владимировна. Это какая-то ошибка. – Девушка была явно растеряна. – Ничего подобного не было. Это гнусная инсинуация. Я прекрасно помню эту пациентку и…

– И, по-вашему, она лжет, – закончила за Клочкову Завладская. – Не самый оригинальный ответ, Маргарита Сергеевна. За то время, что я возглавляю наше отделение, подобных оправданий я, пожалуй, слышала никак не меньше сотни. И на их основании получается, что все пациентки, как правило, лгут, а наши сотрудники или сотрудницы – просто невинные овцы.

– Я этого не говорила. Просто…

– Давайте поступим так. – Завладская встала и вышла из-за стола. Она была почти на полголовы выше Клочковой. – На первый раз я сделаю вам только предупреждение. Устное. Но если на мой стол ляжет еще одна такая жалоба в ваш адрес, я буду вынуждена применить по отношению к вам более серьезные санкции. Вплоть до вашего перевода в другое отделение. Или даже увольнения. Я достаточно ясно выразилась, Маргарита Сергеевна? Вы меня поняли.

Клочкова потупила взгляд. Спорить с Завладской, которая была здесь фактически единовластной хозяйкой, не имело никакого смысла. За четыре месяца работы Маргарита уже успела узнать от коллег о крутом норове заведующей.

– Я поняла.

– Вот и отлично. – Завладская буквально вырвала бумагу из рук своей сотрудницы. – А теперь можете идти. И не забудьте о нашем разговоре.

Клочкова развернулась и вышла из кабинета. Настенные часы в кабинете заведующей, висевшие рядом с большим портретом Склифосовского, пробили полночь. Понедельник сменился вторником, четырнадцатым февраля. Одной рукой Завладская скомкала лист бумаги и, не глядя, бросила его в урну. Вернулась за стол, села на прежнее место и быстрым ловким движением вынула сигарету из лежащей перед ней пачки «Собрания». Вставила ее в коротенький коричневого цвета мундштук. Щелкнула зажигалкой, прикуривая, и пляшущее пламя на несколько секунд осветило ее продолговатое, с правильными чертами лицо.

Осторожный стук в дверь заставил Завладскую поднять голову.

– Да-да.

Старшая акушерка Татьяна Аникеева, женщина тридцати с небольшим лет, с волосами, забранными в «конский хвост» и лицом без признаков косметики, выглядевшая гораздо старше своих лет, переступила порог кабинета, плотно прикрыла за собой дверь и какой-то крадущейся, свойственной лишь ей походкой приблизилась к столу заведующей. Завладская затушила сигарету, искурив ее только до половины, и небрежно бросила окурок в пепельницу. В последнее время она старалась курить меньше, еженедельно сокращая количество сигарет, чтобы в итоге совсем расправиться с этой пагубной привычкой.

– Ну?

Аникеева взяла стул, придвинула его поближе и села. Привычно покосилась на закрытую дверь, словно проверяя, не пришло ли кому в голову ее преследовать.

– Все прошло чисто, Юлия Владимировна, – доложила она заведующей. – Впрочем, как всегда. Беспокоиться не о чем.

– Нельзя ли поподробнее, Таня?

– Чилинская родила здорового полноценного мальчика. Никаких физических отклонений. Я сама проверила. Затем быстро произвела подмену ребенка и теперь… Теперь у нас есть превосходный малыш для передачи Илье Романовичу. Можете позвонить ему завтра. Или даже хоть сегодня. – Аникеева взглянула на настенные часы и сухонько засмеялась. – То есть в любом случае уже сегодня.

– Никто ничего не заметил? Ты уверена?

Завладская любила лишний раз подстраховаться. Тот опасный вид бизнеса, в который уже более года назад втянула ее как раз старшая акушерка, познакомив с представителем крупного детского фонда «Эдельвейс» Ильей Лобановым, был настолько же законным, как торговля оружием или наркотиками. Неудивительно, что Завладская волновалась. Узнай кто-нибудь из представителей правопорядка, что она, заведующая родильным отделением, непримиримый борец со взяточничеством и коррупцией на территории больницы, занимается подменой детей с дальнейшей их продажей за рубеж, ей бы грозило не менее двадцати лет лишения свободы.

– Абсолютно уверена. – Аникеева – при всей своей демонстративной любви к конспирации и различным играм в шпионов – на самом деле была значительно спокойнее своей руководительницы. – Клочкову вы нейтрализовали вызовом к себе в кабинет, а мать видела ребенка всего пару секунд, когда я хлопнула его по попке и заставила закричать. Вы же знаете, что в этот момент и при том состоянии, в котором они находятся, роженицы ничего не способны разглядеть. А потом их всех увезли из операционной, и я осталась там совершенно одна. Когда вернулась Клочкова, все было закончено.

Старшая акушерка счастливо улыбнулась, явно довольная собой и своими действиями. Завладская не могла разделить ее радости. Смотрела на сообщницу хмуро и сосредоточенно. За целый год она так и не смогла избавиться от гадливого чувства по отношению к самой себе.

– Хорошо, – негромко произнесла Завладская, и ее глаза в этот момент невольно встретились с нарисованными глазами Склифосовского. – Я позвоню сегодня Илье и сообщу ему, что мы готовы для очередной передачи… – Заставить себя произнести словосочетание «партии товара», так часто употребляемого самим Лобановым, а нередко и Аникеевой, она не смогла. Уж слишком кощунственным казалось ей такое определение для живых детей. Пока еще живых… Завладская поспешила сменить тему разговора. – Я хочу уйти сегодня с дежурства пораньше. Часа в два. Чувствую, что мне просто необходимо выспаться. Надеюсь, вы тут справитесь без меня.

– Конечно, Юлия Владимировна. А можно задать вам один вопрос? – Несмотря ни на что, Аникеева старательно соблюдала субординацию.

– Какой?

Старшая акушерка сухо откашлялась.

– По больнице ходят различные слухи… Ну, вы же знаете, как это бывает… И я слышала… В общем, говорят, что вы собираетесь увольняться, Юлия Владимировна. Это правда?

Завладская нервно дернулась, ее правая рука машинально потянулась к открытой пачке сигарет, но зависла над столом, не завершив начатой траектории. Она не сразу нашлась с ответом. Однако в этот самый момент в дверь ее кабинета снова постучали.

– Войдите. – Голос выдал ее волнение.

– Юлия Владимировна, доброй ночи. – И Завладская, и обернувшаяся на входную дверь Аникеева узнали в вошедшей вахтера из приемного отделения, пухлую, вечно розовощекую тетку с выкрашенными в медный оттенок волосами. Ни заведующая, ни старшая акушерка не знали ее имени, но неоднократно имели возможность видеть ее на рабочем месте. – Я извиняюсь за невольное вторжение, но у меня тут для вас конверт. Кто-то оставил в приемной, пока я ходила за чайником.

– Кто оставил? – Завладская вскинула брови.

– Я же говорю, что не видела. Пошла за чайником, а когда вернулась, смотрю – он лежит. На столике. Но на нем написано имя получателя. То есть ваше, Юлия Владимировна. Хотя «написано» – это не совсем то слово, буквы как будто вырезаны из газеты или еще откуда-нибудь, а затем наклеены…

– Давайте сюда конверт, – раздраженно сказала Завладская.

Она протянула руку через стол. Вахтерша прошла вперед и отдала заведующей тонкий белый конверт. Ни слова не говоря, она вышла из кабинета. Аникеева заинтересованно наблюдала за действиями Завладской. Та перевернула конверт и обнаружила на обратной стороне собственную фамилию. «ЗАВЛАДСКОЙ». Все буквы в этом слове были заглавными и действительно вырезанными из газеты.

– Поздравление от анонимного поклонника в День святого Валентина? – высказала свое предположение Аникеева.

Завладская не ответила. Разорвав конверт, она выудила из него желтоватый лист плотной бумаги, сложенный пополам. Развернула его. Чтобы прочесть такие же большие наклеенные газетные буквы, ей не понадобились очки. Послание от неизвестного гласило: «ТЫ УМРЕШЬ СЕГОДНЯ РОВНО В СЕМЬ ЧАСОВ ВЕЧЕРА. ГОТОВЬСЯ».

У Завладской зарябило в глазах, и лист проворно выскользнул из пальцев. Ей и в голову не пришла мысль о том, что написанное может быть глупым банальным розыгрышем кого-то из знакомых.

* * *

Вторник. 8 часов 21 минута

– Кто она такая? – Гуров поставил перед собой чашку ароматно пахнущего кофе и осторожно, чтобы не обжечься, взялся двумя пальцами за ручку, перевел взгляд на расхаживающего взад-вперед по кабинету Крячко.

– Ты меня что, не слушал, Лева? – Станислав остановился и, подойдя к столу напарника, двумя кулаками уперся в полированную поверхность. – Я же тебе говорю, мы с ней вместе учились. В школе. В одном классе. С шестого по восьмой класс вообще сидели за одной партой. После окончания я видел ее всего три раза. На традиционных встречах выпускников. Встреч этих, правда, было больше, но я ходил только на три. А сегодня с утра она сама мне позвонила…

– Ты был в нее влюблен?

– Какое это имеет значение? Даже если и был, то что?

– И, судя по всему, влюблен в нее до сих пор, – резюмировал Гуров, делая первый неторопливый глоток кофе.

Сегодня утром при двадцати семи градусах мороза полковнику понадобилось минут сорок на то, чтобы завести свой «Пежо». Еще минут десять на то, чтобы, сидя в холодной машине, прогреть двигатель. Все это явно не способствовало хорошему настроению. И, ко всему прочему, Гуров изрядно промерз. Опоздав на службу почти на пятнадцать минут, он первым делом сварил себе кофе и мечтал сейчас только о том, чтобы согреться, а не выслушивать от напарника историю о каких-то угрозах в адрес его бывшей одноклассницы, которые, скорее всего, и не имеют под собой ничего объективного. Гурову и прежде приходилось сталкиваться на практике с такого рода шутками, участившимися в столице еще с тех времен, когда на широкие экраны попали такие голливудские фильмы, как «Крик» или «Я знаю, что вы сделали прошлым летом».

– О чем ты вообще говоришь? – Крячко оскорбился до глубины души. – При чем тут мои чувства?

– А при том, Стас, что из-за этих чувств ты не в состоянии рассуждать как здравомыслящий человек, – нравоучительно произнес Гуров. – Над твоей школьной подругой Завладской, или как ее там, просто кто-то не слишком оригинально подшутил. Ты вспомни сам, сколько раз мы сталкивались с такими нелепыми случаями.

– Я помню, но почему мы не можем хотя бы проверить правдивость этой угрозы? – кипятился Крячко.

Он отлепился от стола напарника и снова беспокойно забегал по комнате. Попивая кофе маленькими глотками и чувствуя, как приятное тепло разливается по его телу, Гуров с улыбкой наблюдал за ним. Давно ему уже не приходилось видеть Станислава в таком возбужденном состоянии. И где-то это ему даже импонировало, но…

– Потому, что мы такими делами давно уже не занимаемся, – ответил он. – Потому, что для этого есть иные инстанции, потому, что ты, так же, как и я, следователь по особо важным делам. И потому еще, что дел у нас этих невпроворот. Этого достаточно, Стас? Или тебе привести еще десяток причин?

– Послушай, Лева, – Крячко подбежал к своему рабочему месту, взял стул и вернулся с ним к столу, за которым сидел Гуров. Поставил стул спинкой вперед и сел на него. Теперь его раскрасневшееся от волнения лицо было всего в нескольких сантиметрах от лица Гурова. – Если мы проверим угрозу, у нас это не отнимет слишком много времени, а ты… Ты сделаешь мне огромное одолжение. Вспомни, сколько раз я шел тебе навстречу. А ты мне даже мотивов своего поведения не объяснял.

– А какие у тебя мотивы? – Гуров хитро прищурился.

– Ну, хорошо, признаю. – Крячко скрипнул зубами. – Юля немало значит для меня. Значила тогда и, как ты верно догадался, значит до сих пор. И тому есть причина, Лева.

– Какая?

Чувствовалось, что Крячко неловко говорить. Он долго мялся, прежде чем ответить на вопрос Гурова откровенно.

– Это случилось на выпускном. То есть я любил Юльку с первого класса… Да, вот такое глубокое было чувство. Хочешь верь, хочешь нет, но я не преувеличиваю. И уже ближе к завершению учебного процесса мне начало казаться, что она ко мне неровно дышит. Короче, на выпускном я набрался-таки смелости и подкатил к ней. Ты же знаешь, Лева, я никогда не относился к робкому десятку. В отношениях с противоположным полом и подавно. Но тут… Черт возьми! Перед ней я робел. Честное слово…

– Поразительно. – Гуров допил кофе и отставил в сторону опустевшую чашку. Теперь он чувствовал себя значительно лучше. Рука самостоятельно потянулась в карман за сигаретами. – Тут и впрямь какие-то шекспировские страсти. Самая что ни на есть настоящая любовь.

– Ты будешь слушать или хохмить?

– Ладно-ладно, – смилостивился Гуров. – Я слушаю. Так, что произошло после того, как ты подкатил к ней на выпускном вечере?

– Мы поехали к ней. – Крячко совсем потупил глаза. – Она сама пригласила. Я взял по дороге какого-то дешевого винца, что уже само по себе было проколом…

– Почему это?

– Знаешь, кто был ее папочка? Председатель облсовпрофа. Звучит? А представь, как это тогда звучало. Там такая квартирка, Лева, – закачаешься! Короче, я тогда скуксился по полной программе…

– А где же были ее родители, когда вы приехали? – не унимался Гуров. – Тот же папочка, о котором ты упомянул?

– Да откуда я знаю, где они были! Может, на дачу свалили, может, еще куда. Какое это все имеет значение? Чего ты цепляешься?

– Ничего я не цепляюсь. Просто спросил. Продолжай.

Крячко нервно поерзал на стуле и произнес:

– Мне показалось, что я смог взять себя в руки. Мы посидели, выпили, а когда дело дошло до постели… – Он замолчал.

– Ну? – поторопил напарника Гуров.

– Баранки гну! – Крячко так резко вскочил на ноги, что стул под ним опрокинулся и со стуком грохнулся на пол. – Чего ты из себя дурачка-то корчишь, Лева? Будто сам не понимаешь. Ничего у меня с ней не получилось. От волнения мой солдат пал. Врубился? Полный позор! Я не знал, как и в глаза-то ей смотреть после этого.

Гуров с трудом сдержал рвущуюся наружу улыбку и сочувственно покачал головой. Мысленно он представил себе красного от стыда Станислава со спущенными до колен штанами и лежащую на кровати девушку, ждущую чего-то, чего Крячко дать ей не мог при всем своем желании. Ситуация показалась ему более чем комичной.

– Ну и что? – постарался он утешить напарника, к этому времени поднявшего стул и вместе с ним вернувшегося на свое рабочее место. – С кем не бывает, Стас.

– Со мной не бывает, – огрызнулся Крячко. – И никогда не было, кроме этого паршивого случая. А ведь я любил ее. По-настоящему. Как ты этого не понимаешь? Ладно, проехали. – Он широко махнул рукой. – Так ты можешь со мной съездить и проверить, что там случилось у Юли Завладской?

– Хочешь загладить перед ней вину?

– Сволочь ты, Лева!

– Хорошо. – Гуров вышел из-за стола и двинулся в направлении высокого платяного шкафа. – Так и быть, сделаю для тебя одолжение. Мы же друзья. Только успокойся, Стас. Поехали?

– К Завладской?

– Ну а к кому же еще? Или у тебя еще есть косяки по интимной части?

Крячко мгновенно просветлел лицом, пропустив мимо ушей последнюю шутку товарища. «Видимо, эта дама и впрямь многое для него значит», – подумал Гуров, надевая пальто и нахлобучивая на голову норковую шапку.

* * *

Вторник. 8 часов 58 минут

Загородный домик Юлии Завладской, некогда бывший дачей ее ныне покойного отца, а затем реконструированный новой владелицей, нельзя было назвать роскошным по современным столичным меркам. Круглое одноэтажное строение с конусообразной крышей и асимметричными круглыми окнами. За счет этих окон и самой формы дома издали его можно было бы принять за большое, изъеденное червяками яблоко. Большая часть прилегающей к дому территории, обнесенной невысоким бетонным забором с равноудаленными друг от друга шпилями, была засажена синими елочками, на которых красочными, как в сказках, белыми шапками лежал поблескивающий на солнце снег.

Ворота были снабжены фотоэлементами, и Гуров, подкатив к ним, призывно посигналил. Скрытое от глаз устройство щелкнуло, и широкая пластина стала плавно и неторопливо подниматься вверх. Достигнув определенной точки, она замерла. Гуров завел «Пежо» во двор, остановил его почти рядом с фигурным серым крыльцом и выключил двигатель. Крячко первым выпрыгнул из салона. Сейчас он здорово смахивал на возбужденного мальчишку, предвкушающего встречу с объектом этого самого возбуждения. Гуров только покачал головой.

Когда сыщики вошли в дом, двери которого Завладская заблаговременно отперла, Юлия ждала их на кухне. Вернее, самой кухни, как таковой, здесь не было. Одно просторное помещение включало в себя и кухню, и столовую, и гостиную. И даже часть лоджии с большим панорамным окном, открывавшим прекрасный вид на сосновый бор. Похоже, что любовь к вечнозеленым представителям флоры готова была проявляться у Завладской во всем. Из круглой центральной комнаты, которую Гуров почему-то сравнил со свернутой в кольцо змеей, в шести разных направлениях располагались шесть разных дверей из белого ламината, ведущих в дополнительные помещения. В середине зала располагался сравнительно недавно вошедший в моду камин с конусообразной крышкой над квадратным основанием без каких-либо заградительных решеток или стекол.

Завладская хлопотала у плиты. На всех четырех конфорках что-то жарилось, парилось, шкварчало. Духовка тоже находилась в рабочем режиме, и сквозь слегка запотевшее стекло в ней можно было разглядеть крутившееся вокруг собственной оси какое-то блюдо в коричневой глиняной емкости. В общей какофонии запахов Гуров вполне явственно различил ароматы жареной свинины и грибов.

– Проходите-проходите, ребята. – Завладская не отошла от плиты и даже не обернулась. Она взяла ложку и что-то быстро помешала в большой розовой кастрюле. – Проходите, садитесь. Одну секундочку…

Крячко и в этот раз опередил напарника. Скинув верхнюю одежду и пройдя вперед, он тут же занял место на одном из четырех стульев, расположенных вокруг небольшого деревянного столика на стальных ногах. Пользуясь тем, что Юлия пока не видит его, Стас быстро пригладил рукой волосы, расправил ворот рубашки, проверил, не слишком ли забрызганы грязью его брюки. Сохраняя ироничное выражение лица, Гуров разместился на стуле напротив.

– Здравствуйте. – Юля оторвалась от готовки и улыбнулась. Будучи неплохим психологом, Гуров почувствовал, насколько неестественна эта улыбка и насколько трудно она далась Завладской. – Значит, вы и есть тот самый полковник Гуров, о котором мне рассказывал по телефону Стасик?

– Тот самый.

При слове «Стасик» Гуров коротко мазнул взглядом по Крячко и закусил нижнюю губу. Он-то знал, как напарник относится к подобным обращениям в его адрес. Однако на этот раз Станислав остался спокоен и невозмутим. Словно ничего более привычного и быть не могло.

– Хотите кофе? – предложила Завладская. – Я, как приехала сегодня из больницы в половине второго ночи, смогла поспать только три часа. А потом взялась за готовку. Все готовлю-готовлю… Мне непременно нужно было что-нибудь делать. Чтобы хоть как-то отвлечь себя. Немного помогает, но… Так как насчет кофе?

– С удовольствием, – кивнул Крячко.

Завладская даже не присела к ним за столик. Она вернулась обратно к плите и освободила одну из конфорок, сняв с нее розовую кастрюлю и поставив ее справа на специальную металлическую подставку. На освободившуюся конфорку встал чайник.

– Я делаю кофе по-турецки, – сказала она, и в какой-то момент в ее голосе прозвучала нотка бахвальства. – Никто, кроме меня, не умеет делать его как следует. Уверяю вас. Даже в самых элитных кофейнях Москвы его делают не так. А знаете, в чем секрет? – Разговаривая, она непрерывно действовала руками. Достала из буфета миниатюрную турку, кофемолку, сахарницу. – Во-первых, сама турка. Она должна быть из специального материала. Я их, наверное, штук сто сменила, прежде чем нашла эту. Из-за границы подруга привезла. Во-вторых, в нее нужно заливать уже горячую воду из чайника, а затем кипятить еще раз, но не до ста градусов, а только до девяноста…

Крячко слушал свою бывшую одноклассницу как завороженный. Казалось, ему нравился даже тембр ее голоса, и совершенно неважно, что она при этом говорила. У Гурова, напротив, не было столь трепетного и влюбленного отношения к Юлии Завладской, а потому он счел для себя абсолютно нормальным прервать ее бесконечный поток. Он прочистил горло и спокойно произнес:

– Вы не могли бы нам рассказать о письме, Юлия Владимировна? О том, которое вы получили сегодня? С угрозой.

Она резко обернулась к полковнику. Крячко недовольно насупился, демонстрируя свое негативное отношение к поступку напарника.

– Ах, да, письмо! Конечно-конечно. Сейчас…

Завладская переместилась к дальней части буфета и склонилась над нижним выдвинутым ящиком. На ней был вязаный коричневый свитер с высоким горлом и синие зауженные книзу джинсы. Ее наклон заставил Крячко свернуть голову и отдать должное туго обтянутой женской попке. Его движение не укрылось от напарника, и Гуров тяжело вздохнул. Завладская задвинула ящик обратно и вернулась к столику с конвертом в руках. Положила его перед Гуровым.

– Как много народу трогало его руками? – осведомился он.

– Ну, я, конечно. Таня Аникеева. Это старшая акушерка в нашем отделении. Она как раз была у меня в кабинете, когда принесли конверт, и я дала ей прочесть. И еще вахтерша, которая мне его принесла. Вы же знаете, как это письмо попало ко мне? Я говорила об этом Стасику…

– Да, Стасик мне уже передал, – не удержался от ехидства Гуров.