ПРОЛОГ
– Ну, вот и все, – сказал начальник краевого управления. – Ну, вот и пора распрощаться, Михеев. Скатертью дорога, так сказать! Три дня вам на сборы. На тары, на бары. На всякую раскачку. Потом дорога поездом – и на шестой, по месту новой службы, как часы.
Он рассуждал-прикидывал, будто это касалось его: и перевод в Москву, и железнодорожный контейнер, и всякое такое, сопряженное с отъездом. Он фантазировал, что бы сделал он в положении Михеева. Внешне это был совет о том, о сем, а по сути, рассуждение насчет того, как бы он повел себя, заполучи перевод в столицу. Первым делом он бы собирался три дня и три ночи, всласть и со смаком пакуя каждую щетку.
А Михееву хватило дня с избытком. Ну, день бы взял еще на всякий случай. Не более того. Отдел он передал заместителю, и делать ему здесь было нечего, в Краснодаре. Лишний день – это пытка. После смерти жены минуло много времени, но город, где, куда ни ступи, все связано с ней, не перестал быть источником печальных воспоминаний.
Он просился куда угодно, лишь бы отсюда подальше. Так и написано в рапорте синим по белому. И начальник его читал, от него-то рапорт пошел вверх, переходя из рук в руки. А оттуда спустили взамен другую бумагу, и она также передавалась из рук в руки – только в обратном порядке. Это там, в министерстве, решили по поводу Москвы. Он, Михеев, узнал и подумал: ну что ж, это кстати – в Москве его дочь и внучата, – пожалуй, ему повезло.
– Там-то вы в Лужники. Там уж все матчи, – проговорился начальник.
Он все-таки слегка завидовал Михееву доброй завистью старого друга.
– Там двое внучат, в Москве. Такие подрастают сорванцы, – возразил Михеев, защищаясь.
– Ну да? За «Динамо»-то вы болеете? Не станете же отрицать?
– Разумеется.
Сказал он просто так, стараясь не обидеть. А ему давно не до футбола. Это была какая-то другая страна – футбол. Веселая и беспечная. Но ему там места не нашлось. Не подошел он как-то.
– Ваши документы.
Наконец-то он с ними расстался, начальник.
– Ну что ж, счастливого пути и всяческих успехов, – сказал он, поднимаясь и долго не отпуская михеевскую руку.
Потом Михеев зашел в хозчасть и сдал пистолет.
– Пока займитесь утюгом. Для тренировки. Чтобы кисть не отвыкла. Вытяните руку с утюгом и так подержите, – сказал начальник хозчасти, составляя акт о сдаче оружия.
Михеев расписался, где положено, и вышел на улицу. Здесь его поджидали. Напротив, через улицу, стоял пожилой мужчина в новом двубортном пиджаке и полосатом галстуке. Он привалился плечом к стволу приземистой катальпы и угрюмо смотрел на Михеева. Его глаза сидели глубоко под густыми бровями; издали просто темнели глазные впадины, и было трудно разобрать, куда смотрит их хозяин. Но Михеев знал точно: взгляд принадлежит ему. Большие мягкие листья катальпы висели почти над головой мужчины, как мягкие собачьи уши, и ствол ее, казалось, поскрипывал под тяжестью его плеча – такая сила угадывалась под пиджаком.
Михеев глянул мельком на ожидавшего и пошагал к центру города. Мужчина помедлил, точно нехотя оттолкнулся плечом от катальпы, и двинул следом за Михеевым. Иногда косясь на витрины, Михеев видел его отражение. Мужчина шел теперь почти вровень по другой стороне улицы.
Потом он покупал чемодан в универмаге, а непрошеный спутник торчал поодаль за спиной, и публика разбивалась о него, будто о скалу, обтекала стороной.
Подобрав чемодан, Михеев направился в кассу. Мужчина стоял все на том же месте, как раз на его пути.
– А, Мастер, это ты? Ну, здравствуй. Как живешь? – сказал Михеев принужденно.
– Здорово, начальник. Твоими молитвами только, больше еще чем? – мрачно буркнул Мастер, не уступая дорогу.
– Ну, я пошел, – сообщил Михеев, хотя толком и сам не знал, зачем он это объясняет. Пошел себе – и все, какие разговоры.
Но Мастер промолчал, только выпятил нижнюю губу, задумчиво или просто так. И Михеев тоже его обогнул; при этом Мастер не шелохнулся, так и остался к нему спиной. Но когда Михеев шел назад к прилавку, Мастер все же удосужился сделать разворот. Он медленно повернул свое тяжелое тело вокруг оси и встретил Михеева лицом.
– Значит, уезжаешь? – на той же низкой ноте произнес Мастер, обращаясь скорее к самому себе.
– Переводят, Мастер, – сказал Михеев чуть ли не в оправдание.
И без этого можно было обойтись, никто не тянул за язык. Но он стоял перед Мастером и разводил руками.
– Ну-ну… – помолчав, выдавил Мастер из себя, по-прежнему не уступая дорогу.
– Такие дела, – согласился Михеев тоже после паузы, и это напомнило тот день, когда они молча два часа просидели у Мастера за столом, лицом к лицу, и только изредка цедили это же самое «ну-ну» и «такие дела».
Тогда, в прошлую зиму, Мастер ни с того ни с сего пригласил его на день рождения. И Михеев, застигнутый врасплох, от этой неожиданности принял предложение. Они сидели молча вдвоем за нетронутой бутылкой водки. Говорить им было не о чем. И они сидели, невольно погрузившись в общие воспоминания, только каждый вспоминал свое в этих совместных эпизодах.
– Такие дела, – повторил Михеев и опять обошел Мастера, стараясь не задеть.
Каким образом пронюхал Мастер о его отъезде? Тут оставалось только гадать. Может, за минувшие тридцать лет между ними уже возникло нечто вроде телепатической связи? Между ним, работником розыска, и этим матерым, замшелым преступником. Чего только не бывает! Не учтешь всего, когда вот так некий человек становится как бы частью твоей жизни. И хотя в последние годы Мастер ушел на покой, это уже ничего не меняло.
Но вот теперь их пути расходятся, и Мастер навсегда выбывает из его жизни. Михеев подумал об этом только сейчас. Его собственная судьба настолько сплеталась с судьбой Мастера, что эта мысль поначалу показалась удивительной. Он даже обернулся. Но толчея скрыла Мастера. И только по кипящим бурунам можно было догадаться, что тот по-прежнему стоит на скрещении самых людных путей: между прилавками и кассой.
Михеев поправил штатскую кепку из набивного материала и вышел на улицу.
В квартире опустело, часть вещей он уже упаковал и сложил вдоль стенки. Теперь здесь завелось эхо, и шаги его получили продолжение, повторяясь под потолком. Он набрал телефон товарной станции, справился о контейнере, который был заказан еще три дня назад, и занялся укладкой.
Вещей от жены еще оставалось много. Они попадали на глаза и под руку на каждом шагу и бередили приутихшую боль. Часть их, имевшую ценность, он отправил ее родне. Остальное отнес дворничихе. Оставил только памятное. И казалось, после этого нечего будет паковать: у него-то самого вещей раз, два – и обчелся. Но не тут-то было! Он запутался в массе мелочей.
Так уж бывает всегда, до поры до времени вещи таятся по углам, по темным закоулкам квартиры, и вроде их нет, но стоит потревожить их многолетнюю спячку, как они начинают лезть из всех щелей.
Временами хлопоты приводили его к окну, и он тогда бросал невольный взгляд на улицу. Там, наискосок, где виднелся угол сквера, сидел на скамейке Мастер.
Скамья стояла неудобно, и Мастеру пришлось сидеть спиной к михеевским окнам. Он изредка поворачивал голову и смотрел на окна. И Михееву было нетрудно представить, как багровеет могучая шея Мастера от такой принужденной позы.
Мастер сидел допоздна, пока не растворился в темноте, но утром он пришел, когда загружался контейнер. Михеев и рабочие натужно волокли пианино, покрикивая: «Давай, давай!», а Мастер наблюдал в сторонке, и его лицо с мелкими чертами было безучастно ко всей этой возне. Только его глаза временами останавливались на суетящемся Михееве, и тогда по ним можно было догадаться, что Мастер о чем-то думает.
– Чего стоишь? Лучше подмогни! – истошно завопил один из рабочих, шатаясь под тяжестью груза.
Мастер и бровью не повел, будто не его это касалось. Он-то, который пер несколько верст на собственном горбу металлический сейф средней величины, потому что замок не открылся на месте, где сейфу было предписано стоять. Тогда Мастер взвалил на себя эту стальную махину и затрусил по проселку, а потом разнес ее на куски, и Михеев вместе с оперативной группой собирал вещественные доказательства по частям: дверцу – там, а стенки – сям. И теперь такая сила стояла без действия, спокойно наблюдая за всеми их потугами.
В конце-то концов на контейнер навесили пломбу и повезли на станцию. Михеев стряхнул с ладоней пыль, вытер лоб носовым платком и только тогда посмотрел на Мастера.
– Вещички, значит? Барахлишко? – просипел Мастер со своей позиции издали и даже шага не сделал, хотя их разделяло расстояние, для беседы неподходящее.
– Барахлишко, Мастер. Вещички, – подтвердил Михеев, закурил и обвел глазами улицу, прощаясь.
Ответ, вероятно, исчерпал весь вопрос до дна. Мастер молчал. Так они немного постояли, переминаясь. Потом Михеев кивнул и вошел в подъезд, точно порвал невидимые путы, а Мастер навечно остался там, за пределами его жизни. Вечером поезд – и прощай, Краснодар!
Но Мастер решил по-своему. В его распоряжении несколько часов, и рано их сбрасывать со счета; он, видно, так полагал и потому появился на перроне. Опять его привела все та же непонятная сила. Привычка, что ли.
Под вечер у Михеева собрались друзья. Сидя на чемоданах, выпили по рюмке и потом, расхватав багаж, покатили на вокзал.
Поезд пришел со стороны Новороссийска. Он был похож на притихшую свиноматку, у брюха которой, стоя, толкутся поросята, или на бревно, облепленное энергичными муравьями, – настолько пассажиры осадили состав.
Более всего их накопилось у михеевского вагона. То ли проводница была близорукой, то ли неповоротливой, только у вагона выросла очередь. И Михеев стоял с друзьями в стороне.
Приятели били по рукам, трясли за плечо, кричали вразнобой, прощаясь.
А поодаль, широко и твердо расставив чугунные ноги, стоял Мастер. Он курил, затягиваясь неторопливо. Сигарету прятал в ладонь по мальчишеской привычке, а вторая рука была в кармане.
Покрывая шум, надрывался диспетчер, гоняя маневровые:
– Иванов, какого черта?!
Сквозь хаос продрался настойчивый голос диктора и сказал:
– …ква осталось пять минут.
Михеев поднялся в вагон. У входа в тамбур он обернулся. Внизу маячили седые кудри и лысины друзей. Мастер стоял на том же месте. Михеев машинально ему кивнул и поволок чемодан в купе.
* * *
Мастер некоторое время машинально шагал за поездом по рельсам. Но в общем-то так все равно было ближе к дому. Словом, еще неизвестно, шел ли он следом за составом, увезшим Михеева, или просто сокращал дорогу. У моста он в самом деле свернул вправо, а отсюда до его улицы уже подать рукой.
Пока ему еще не было толком ясно, что же произошло. Вроде бы уехал Михеев – только и всего-то. Но на душе стало непонятно пусто. Стараясь разобраться, что к чему, он вспомнил одного ученого чудака. Было это лет так с двадцать назад. Сидел с ним чудак в одной камере и изрекал разные философские мысли с утра до вечера. Было морозно, и мозговитый червь накрывал свой лысый череп подолом длинного пальто, а его единственное стекло от пенсне поблескивало из этой норы. Так вот, чудак говорил, что преследуемый и его преследователь вроде бы сливаются в одного человека. И тот и другой как бы две его половинки. Чудно придумано – из головы.
Но оттого, что Михеев навсегда ушел из его жизни, и вправду становилось непривычно. Когда же он впервые увидел Михеева? Сколько лет – не сочтешь. И где это было? Ну да, тот приперся прямо на квартиру: брать – ни больше, ни меньше. А сам был один, точно перст. Худой и долговязый. Стоял в дверях, и рот до ушей – довольный. Думал, пара пустяков взять Мастера голыми руками. Это встретившись с глазу на глаз. Тогда-то он вывернулся просто: Михеева башкой о стенку, а сам тараном в окно.
Мастер толкнул ногой калитку и пересек двор, давя подошвой сбитые ветром черные виноградины. Виноград ему достался от тетки вместе с половиной дома по наследству и теперь без ухода совсем одичал и стал мелким, с горошину.
На крыльцо выползла старуха соседка и что-то прошамкала.
– Угу, – буркнул Мастер, не слушая, занятый своим.
Он открыл дверь, прошел в комнату и сел на стул, не сняв даже кепку. «Вероятно, чудак был прав», – сказал себе Мастер. Другое ну просто трудно было придумать, хоть выверни мозги.
Глава 1
ПРЕДСТАВЛЯЮЩАЯ ЛЕОНИДА ЗУБОВА
– Ты возьмешь шляпу в конце концов? – спросила мама устало, с усилием.
За утро она повторила это двадцать раз, и горло у нее занемело. Она стояла в дверях с кухонным полотенцем и горестно смотрела ему вслед.
– Тепло, ма. Честное слово! – крикнул он в последний раз и сбежал по ступеням на нижнюю площадку.
– Ты возьмешь… – начала она, передохнув.
– До вечера!
Он уже повернул на следующий лестничный пролет и отсюда смотрит на нее поверх ступенек, салютует поднятой рукой. Мама видит только верхнюю часть его лица и спохватывается:
– Когда ты придешь? Опять, конечно, поздно? – говорит она.
– Разумеется.
Это его просчет. После чего мама, как и следовало ожидать, пугается не на шутку. Проще было бы вечерком сказать об этом по телефону, это служило бы твердым доказательством того, что он еще жив и волноваться не стоит.
– Опять?.. – произносит мама упавшим голосом.
Она имеет в виду ночную операцию.
– Не, что ты! – спохватывается он. – У меня, понимаешь, свидание.
– Совсем отбился от рук, – бормочет мама.
Он не слышит, но догадывается по ее губам. И еще она наверняка думает, как ей трудно воспитывать его без мужа. Тот ушел от них почти двадцать лет назад, и ей выпало возиться с сыном в одиночку.
– А может, вернусь и пораньше, – сказал он помягче. – Словом, я позвоню, ма. И ты не переживай.
Времени было в обрез – он летел, едва касаясь ступеней. Но на втором этаже его задержали, и ему пришлось минуты две постоять перед тридцатой квартирой.
Как только он запрыгал по лестнице, аптекарша Иннокентьевна высунулась в дверь и показала новый детективный роман. Она знала, что он в это время пройдет, караулила и не преминула похвастаться книгой.
– Про собаку со светящимися глазами, – сообщила она, стараясь вызвать зависть.
– Конан Дойл? «Собака Баскервилей»?
Он досадно махнул рукой и уже было двинулся с места.
– Так та была Баскервилей. А эта из Малаховки. В том-то и фокус. Собака-почтальон! Так и называется: «Собака из Малаховки»!
Она тщательно подготовила этот эффект и теперь торжествовала вовсю.
– И зачем ей светящиеся глаза? Собаке-почтальону? – спросил он иронически.
Но для нее ирония, как всегда, была недоступной. Иннокентьевна загадочно улыбнулась, будто подготовила этот сюрприз совместно с автором. Но потом сокрушенно вздохнула и сказала:
– У вас все впереди. Прочтете – увидите. Счастливчик, еще не читали!
На троллейбусной остановке накопилась очередь. Леонид занял место в хвосте и приготовился ждать. Он подумал, как волнуется мать и насколько сам привык к своей профессии, будто работает в розыске тысячу лет…
Троллейбуса долго не было. Скопившаяся очередь роптала, и вместе с ней зароптал Леонид. Его пунктуальность никак не могла совпасть с графиком работы транспорта, из-за этого она почти всегда висела на волоске. И когда в конце концов троллейбус пришел и все-таки довез до Петровских ворот, Леониду уже пришлось мчаться во всю прыть от остановки до управления. Он едва не прошмыгнул мимо дежурного старшины. И если бы дежурил кто-нибудь другой, он бы пронесся пулей, сэкономив массу секунд. Но именно сегодня у входа стоял тот самый багровый и важный толстяк в начищенных пуговицах.
– Товарищ Зубов, документик, – сказал старшина.
Леонид будто с ходу уткнулся в невидимую стенку из стали и бетона. И уже в который раз на этом месте у него заныло уязвленное самолюбие… К остальным работникам розыска этот старшина был мягок и смотрел сквозь пальцы на то, как они носятся мимо, не предъявляя удостоверений. И почему-то из этой многоликой массы он выбрал именно Леонида и тренировал свою бдительность на нем.
Потом Леонид взлетел на четвертый этаж и пронзил коридор, точно сквозняк. Еще мгновение, он сбросит плащ, и тогда…
– Итак, все на месте? – спросил подполковник Михеев, отрываясь от блокнота.
Он стоял возле окна и копался в блокноте.
– Все, – ответил Леонид, тяжело переводя дыхание.
Собравшиеся посмотрели на него. Он стоял в дверях, неустойчиво покачиваясь на каблуках, упираясь пальцами в косяк, и боялся оступиться назад, в коридор. Коридор еще не кабинет. И тогда докажи, что пришел вовремя.
Глава 2
ВЫЕЗД
– Зубов, – произнес подполковник, и Леониду сразу стало ясно: сейчас попадет.
Такой в отделе признак: если зовут по фамилии – значит, жди разноса. И тогда готовься – держи ухо востро и, когда начнется, терпи.
– Вот что, Зубов, – повторил Старик, видно, соображая, с какого бока удобней взяться за Леонида.
То, что он собирался сказать, осталось тайной, потому что задребезжал всеми расхлябанными частями старый телефон, прозванный «наганом» за безотказность. Уж сколько начальников в сердцах било его же собственной трубкой по рычагам, но старый телефон только металлически екал и продолжал исправную службу. И не миновать бы ему мусорной ямы, не обладай он одним дорогим качеством. Через эту примитивную машинку было слышно все, что творилось на сотню метров вокруг противоположного конца провода. И это свойство древнего прибора выдало начальству с головой не одного заленившегося сотрудника. Жена, конечно, уверяла, что муж куда-то ушел. Начальник отдела терпеливо слушал все это до конца, а потом невинно говорил: «Ну, вот он и явился, пока мы тут с вами мило судачили. Слышите, он просит выходные брюки. Выходные брюки ему понадобятся потом, а сейчас он срочно нужен в рабочем костюме».
Вот и теперь, когда Михеев поднял трубку, Леонид из первых рук, от самого дежурного по управлению, узнал, что произошло в его районе, хотя и сидел в противоположном углу кабинета. Пока он мчался на службу, кто-то грабил жилье инженера Крылова и унес большие деньги.
– Слушаюсь, Серафим Петрович, – ответил Леонид, выслушав распоряжение о выезде, и пошел к дежурному за подробностями.
Затем он оделся и сбежал по ступенькам во двор к машине. Там, за спиной шофера, уже сидел собаковод – конопатый добродушный парень с овчаркой. Шофер читал журнал «Здоровье» и только мельком глянул на Леонида, когда тот уселся рядом. Последним явился работник научно-технического отдела, или попросту НТО. Наклонившись и отирая пот, он тащил с собой небольшой, но тяжелый чемодан с инструментами. Он еще выходил из подъезда, а уже было ясно, что это идет кто-то из работников НТО. Они всегда таскали с собой тяжелые чемоданы, и без этого предмета работника НТО трудно было вообразить. Чемодан как бы становился неотъемлемой частью его тела, и от этой вечной тяжести правая рука у бедняги наверняка была толще левой. Леонид это подозревал.
– Взяли бы в левую, – сказал Леонид сострадательно.
– Ничего, – бодренько ответил работник НТО и начал устраиваться в машине рядом с собакой.
Леонид, обернувшись, ждал, когда тот займет свое место. Этого ждали все – и шофер, и собаковод. И овчарка тоже, высунув язык и быстро дыша, смотрела на работника НТО.
– Ты бы хоть отвернул ее морду к себе, что ли, – попросил тот собаковода. – Все-таки чудовище. Ишь, как глядит.
– Нужен ты ей. Ты для нее не существуешь, – сказал собаковод с обидой за свою овчарку.
То, что для служебной собаки существует только ее проводник, известно всем в угрозыске, тем не менее работник НТО возразил:
– А если наступишь на хвост? Нечаянно? Тогда что? Борись за жизнь, а потом чини штаны и делай уколы.
– Ну-ну, только не калечь собаку, штаны обойдутся дешевле, – запротестовал собаковод и перевел овчарку к себе поближе.
Они, видно, были старые знакомые – собаковод и работник НТО, – а Леонид с ними выезжал впервые.
Тем временем шофер завел машину, и Леонид скомандовал: «Поехали».
Машина проскочила по бульварам, по улице Герцена, на время была затерта в механическом потоке, вынырнула из него и остановилась перед облупившимся пятиэтажным домом.
Лифт, судя по висевшей дощечке, не работал, поэтому Леонид и собаковод с овчаркой побежали на третий этаж своим ходом. Там их дожидался участковый в новых больших сапогах и с традиционным кожаным планшетом в руках.
– Где хозяин? – спросил Леонид, пожимая ладонь участкового.
Соседи привели под локти крошечную старушку. Она все еще испуганно вздрагивала и озиралась по сторонам.
– К вам можно? – обратился Леонид к тем, кто привел старушку.
– Милости просим.
Овчарка нервничала, чувствуя начало работы. Ее мощная грудь напряженно дрожала.
– Начинайте, – сказал Леонид собаководу.
Со второго этажа тем временем поднимался работник НТО.
– И лифт, как назло, не работает, вывесили дощечку, – сказал он, преодолевая последний марш.
– Наоборот. Лифт работает, – возразил участковый. – На дощечке как раз и написано: «Лифт работает».
– Итак, за дело. Прошу вас, – сказал Леонид старушке, пропуская ее в соседнюю квартиру.
Ее рассказ был немногословен и состоял в основном из междометий. Женщина заново, теперь уже с облегчением, плакала, увидев зримую поддержку милиции. С грехом пополам из показаний хозяйки удалось сложить полную картину.
В восемь с чем-то утра она вышла по магазинам («Каждый день хожу. За продуктами, – пояснила старушка. – За мясом, а потом за овощами»), а вернувшись приблизительно часа через полтора, раньше обычного («За говядиной не пошла, купила свинину, закололо в боку», – пояснила она), и открыв дверь, услышала в квартире тихие шаги. Это могла быть племянница Нина. «Что-то больно рано?» – крикнула старушка и так с хозяйской сумкой легкомысленно сунулась в комнату. И вот тут случилось ужасное. Кто-то крепко взял ее сзади за локти («Будто железом», – вспомнила старушка) и сказал: «Молчи, бабка, и не оглядывайся, не заставляй убивать». Потом сильным, твердым плечом нажал на спину, отвел в кладовку, толкнул в темноту, торопливо захлопнул дверь и добавил: «Сиди тут и не рыпайся, а то будет каюк». И чем-то дверь припер. Для формальности. Потом еще с минуту походил, вроде на цыпочках, и ушел, тихо стукнув дверью. Тогда только она вышла и закричала не своим голосом.
– Страсти-то какие! Рука до сих пор болит, – закончила старушка.
Выяснив все, что можно было, Леонид сказал: «Спасибо, мамаша, отдохните здесь», – и вышел на лестничную площадку. Тут же перекуривал вернувшийся собаковод. Овчарка сидела около его ноги и виновато смотрела на своего хозяина. У нее был обескураженный вид.
– Куда следы? На улицу или во двор? – спросил Леонид собаковода.
– На улицу. А там дым и копоть. И тысячи ног. Что вы хотите – Москва.
– Конечно, в лесу полегче. Особенно зимой. Пушистый нетронутый снег и единственная цепочка следов. Не следы, а загляденье – хоть сам бери вместо собаки.
– А-а!.. – махнул рукой собаковод. – Уйду работать к Дурову. Уж там не мучают зверье, во всяком случае. А здесь сплошная живодерня. Смотри, до чего довели собаку. До невроза. Смотреть больно.
– Леонид Михалыч, – позвали из ограбленной квартиры.
– Мастерская работа. Асовая, – сказал работник НТО.
Он стоял на разостланной газете и держал в руках фотоаппарат.
– Как же он вошел, этот грабитель? – спросил Леонид, остановившись в дверях. – Входной замок целехонек. Без царапины.
– Подобрал ключ и вошел. А может, и без ключа. Поленился. Сунул грязный, нестриженый ноготь и – милости просим! Замок стандартный и разработан до того, что еще удивительно, как он не отпирается просто на просьбу: «Сезам, откройся!» – сказал работник НТО, нагнувшись над чемоданом.
Вокруг него сверкал яростно натертый паркетный пол. Вернее, кусочки пола, до того комната была мала. И видно, грабитель был ловкий человек, если расхаживал тут, не оставив и заметного следа, хотя на тротуарах жидкая грязь, масляный коричневый кисель, попробуй сохрани чистыми туфли. Разве что пронесешься по воздуху, не касаясь земли подметкой.
Но он был этакий деликатный гость. Вероятно, долго вытирал ноги у входа, уважая труд хозяйки. И даже мебель не сдвинул в тесноте; судя по всему, ходил по комнате изгибаясь, застенчивой пантерой. А уж о его бескорыстии и нечего говорить. И ковер на стене, то есть на месте. И новенький хозяйский костюмчик болтался на плечиках в шифоньере. И рядышком женские платьица, висят себе и висят…
– Все на месте. Даже стул не подвинул, окаянный, – подтвердила старушка и добавила: – Только в уборной перевернул корзину с бумагой, а так все не тронуто.
«Тонкий психолог этот тип – знает, где тайник у наивного обывателя».
И если бы незваный человек еще не взломал ящик письменного стола и не унес с собой огромную сумму денег, то о таком воспитанном визитере только бы оставалось мечтать.
– Две тысячи рубликов, – грустно сообщила старушка, – собирали на кооператив. И вот собрали. Кому-то на водку. На что же еще? Пропьет, проклятущий!
Леонид пробежал глазами по комнате. Оттого, что работник НТО пооткрывал дверцы буфета и шифоньера, в комнате стало еще теснее. И жили в этой крохотуле три человека – старушка, ее брат – инженер Крылов и племянница. Тут уж новая квартира нужна была позарез.
С площадки донеслись знакомые голоса, и в дверях появился начальник отдела в сопровождении своего заместителя Маркова. Они вошли в комнату и сразу засунули руки в карманы. Такая предосторожность еще никогда не мешала – что-нибудь схватишь и потом возись с отпечатками пальцев. Твои или чужие? Суди, ряди и ломай голову себе и другим.
– Ну, какова картина? Не слишком абстрактная? – спросил Михеев.
– Куда там! Чистое полотно. Сработали здорово, ничего не скажешь, – ответил Леонид и доложил обстановку, а работник НТО добавил свое.
– А вот насчет замка на ящике, так почерк пробоя знакомый, – сказал он, отрываясь от лупы. – Такой был на Сретенке и на Удальцова. И на Кутузовском проспекте тоже.
– Проверьте у себя в НТО хорошенько. Если так, то это очень серьезное дело, – нахмурился Михеев и тут же спросил: – За стол уже можно?
– К сожалению, можно.
– Пишите протокол осмотра. Понятых из соседей, – сказал начальник Леониду, расхаживая вокруг стола.
Леонид добросовестно покорпел над протоколом осмотра, взял подписи у понятых и показал протокол начальнику отдела.
– Посмотрим, – сказал подполковник, пробежал глазами по строчкам, полез в нагрудный карман за авторучкой и решил было что-то исправить, но спохватился и убрал авторучку в карман.
«Ага, горячо! В протоколе марать нельзя, это тебе не другие бумажки», – подумал Леонид ехидно.
И вечно он, этот начальник, исправляет. Нет в отделе бумажки, по которой он не прошелся бы пером. Видно, поговаривают недаром, будто начальник некогда учился в полиграфическом, но ничего из этого не получилось, и теперь он отводит душу на докладных и тому подобной литературе.
– Где же глава семьи? – пробурчал начальник, поймав иронический взгляд Леонида и пряча глаза.
Вызванный с работы глава семьи через полчаса влетел в квартиру, и из него горохом посыпались неудачные шутки. На его взгляд, это несколько скрашивало жалкую роль пострадавшего.
– Ну вот. Нет худа без добра. Иначе я бы с вами и не познакомился, – нервно сказал он для начала и поспешно добавил: – Ох и ловкачи! Успели, пронюхали. Только принес из сберкассы, так сразу и пронюхали. Ну и ну, какие ловкачи!..
Он боялся остановиться и потерять, несомненно, с трудом взятый тон. Так было легче. Он мчался очертя голову, как плохонький велосипедист, развивший огромную скорость. Худой пятидесятилетний мужчина с усталым лицом. Губы его кривились.
– Вы кого-нибудь подозреваете? – быстро и с надеждой спросил Михеев.
– Из-за денег да кого-то подозревать? Честных людей?! Пропади они пропадом, эти деньги! – сказал Крылов с бесшабашной удалью и обвел всех печальным взглядом. При этом он, вероятно, думал, что у него веселые, беспечные глаза.
– Как же пропади? Такие деньги! – сказала его сестра подполковнику. – Да он извелся, пока их занял. У кого и по сто. У кого и по десять. Всем уже задолжал вокруг. Нет, уж вы их отыщите непременно. На то и ваша служба.
– Я должен был их завтра внести. А остальное в рассрочку. На две комнаты, – пояснил инженер, сдавая позиции.
– Вот видите, товарищ Крылов, на целых две комнаты. А вы никого не подозреваете? – вставил веское слово заместитель Марков и строго посмотрел на Леонида. Он заместитель и присутствует здесь. И это должны все почувствовать. Вот так-то! Неизвестно, как другие, а Леонид почувствовал сразу.
– А мне подозревать некого, – упрямо возразил Крылов. Это была агония – силы кончились, инженер сник.
Леонид смотрел в окно и внимательно слушал. Крылов был растерян и вряд ли годился сейчас на что-нибудь полезное. Когда в голове карусель, трудно что-либо припомнить. А важна каждая мелочь. Тут уж собирай все по крупице, если хочешь найти преступника. Вернее, преступников. У него уже родились кое-какие соображения, и он хотел их взвесить.
– Где ваша дочь? – спросил подполковник.
– В институте и пока ничего не знает.
Окно выходило во двор. Там мальчишки гоняли шайбу прямо по сырому асфальту. Шайба не скользила, и мальчишки отчаянно толкали ее крючковатыми палками. Леонид перевел взгляд на письменный стол, на фотографию девочки. Фото уже пожелтело – девочке было тогда пять-шесть лет. И черты ее лица напоминали кого-то. Вероятно, остальных детей. Дети все на одно лицо и похожи.
– Это она? – спросил подполковник.
– Да. Теперь нет спасу от кавалеров. Трезвонят с утра. Большая стала совсем, повыше меня. Мать-то была высокая. Из-за этого роста одно расстройство. Подруги ходят на «шпильках». А ей нельзя. Кавалер нынче пошел низкорослый.
– Кавалеры, конечно, студенты?
– В основном они. Турпоходы, сопромат и эти – как их?.. – «спидолы»-транзисторы. И все на одну стипендию. Веселые эти студенты.
– Скажите, деньги в крупных купюрах? Или так, мелочь? – продолжал за спиной голос Михеева.
– По-всякому. Впрочем… Понимаете, тысячу пятьсот из них одолжены у брата. Он заехал ко мне на работу, мы, понимаете, отправились в сберкассу, и там, понимаете, он получил такими новенькими по двадцать пять. – Крылов потер пальцем о палец. – И отдал мне из рук в руки, – виновато добавил Крылов.
– И тут же следовало перечислить. В кооператив, – произнес заместитель Марков назидательно.
– Понимаете, – сказал Крылов, – не хватало до полной суммы. И я собрал еще пятьсот. Эти уж по мелочи.
Марков усмехнулся, как бы говоря: и вот из-за таких ротозеев теперь сбивайся с ног! Михеев покашлял, будто подал тайный знак, и спросил у хозяина:
– Проверьте: вещи целы?
– Я же вам говорила. Все как одна. Просто на удивление, – сказала сестра хозяина.