000
ОтложитьЧитал
– Пресвятая Богородица, спаси…, – произнес он и, схватившись за поручни, спрыгнул с локомотива.
Паровоз, натолкнувшись на преграду, начал скатываться под откос, увлекая за собой вагоны. Из разбитых вагонов послышались истошные крики людей, а затем из них стали пытаться выбраться уцелевшие в аварии красноармейцы.
– Огонь! – громко крикнул Варшавский.
Его команда утонула в пулеметном грохоте выстрелов. Пули, словно гвозди прошивали стенки вагонов, выискивая среди массы раненых и убитых все новые и новые жертвы. Бой раскололся на отдельные стычки. То там, то здесь, раздавались выстрелы, это казаки добивали раненых красноармейцев.
– Ваше благородие, а что делать с зерном? – спросил его подскакавший казак. – В четырех вагонах мешки с зерном.
– Сообщите об этом в ближайших селах, пусть забирают. Жечь жалко, тащить за собой – бесполезно.
Вскоре к месту крушения поезда потянулись крестьяне. В течение часа, все зерно было вывезено.
– Поручик! Красные нам не простят зерно. Оно предназначалось для городского хлебозавода.
– Бог с тобой, подъесаул. Они нас с тобой и без этого хлеба с удовольствием вздернут на березе. Труби сбор, нужно уходить. Мы и так задержались здесь.
Отряд по команде Варшавского направился в сторону ближайшего леса. Около леса они натолкнулись на большую группу красноармейцев, которые отдыхали у небольшой речки. Кто-то из них купался, другие стирали одежду, третьи просто сидели в тени деревьев, покуривая самосад.
Казаки атаковали красных схода. Они словно лезвие ножа рассекли пополам лагерь красногвардейцев, заставив их бросать оружие и спасаться бегством.
– Руби их, братцы! – орал подъесаул, круша человечьи черепа своей шашкой.
Вырубив чуть больше сотни красноармейцев, отряд углубился в лес. Вскоре Варшавский приказал спешиться и казаки, словно пьяные от человеческой крови, молча, выполнили его приказ.
– Всем отдыхать! – приказал он подъесаулу. – Ночью уйдем. Думаю, что с утра большевики непременно нагрянут сюда.
– Поручик! Я думаю, что они не рискнут сунуться в лес.
Он в упор посмотрел на него.
– Петр! Пока я еще здесь командую….
Подъесаул лениво козырнул поручику и, постукивая нагайкой по сапогу, направился к казакам.
***
Катерина встала из-за стола и, поправив шерстяную гимнастерку, посмотрела на Председателя городского исполкома.
– И как это все понимать, дорогой товарищ Козуб? У вас под носом враги революции творят бесчинства, а вы сидите в своем кабинете и ничего не предпринимаете? Красная армия с такими большими усилиями оторвала от себя хлеб, чтобы накормить рабочих города и вдруг этот хлеб буквально растаскивают у вас под носом. Как это понимать? Это саботаж или прямое вредительство?
Она замолчала и грозно посмотрела, на собравшихся, на совещание членов исполкома. Она села за стол и, налив в стакан воду из графина, залпом выпила жидкость. Все собравшиеся представители исполкома молчали, так как хорошо понимали, что Катерина высказывает справедливые претензии.
– Товарищ! Состав сопровождала достаточно надежная охрана, но она вся погибла, защищая хлеб. Со слов, выжившего машиниста, на поезд напали казаки.
– Выходит все погибли, остался лишь машинист, – произнесла Катерина. – А почему он не погиб? Странно, товарищи. Впрочем, пусть его передадут к нам в ВЧК, там умеют разговаривать с вредителями.
Она замолчала и снова посмотрела на лица, присутствующих товарищей. Все не сводили с нее глаз.
– Я думаю, что нужно предпринять меры по уничтожению этой группы казаков.
– Мы уже приняли меры, товарищ. Создан добровольческий отряд специального назначения. Командиром назначили старого большевика – Валентина Величенко. Мы непременно найдем этих казаков и уничтожим. Я вам это обещаю. Передайте это и командующему фронтом товарищу Фрунзе.
– Я призываю вас, товарищи, к беспощадной борьбе с контрреволюцией. Только террором на террор можно добиться победы. Кто слаб духом, тому с нами не по пути. Я думаю, что среди вас не найдутся колеблющиеся люди. Слабость, это поражение, так будьте стойкими, сильными и беспощадными.
Она хотела присесть за стол, но голос из дальнего угла зала заседания, остановил ее попытку.
– Товарищ! Скажите, а это правда, что товарищ Фрунзе обратился к белогвардейцам с предложением о прекращении боевых действий. Что каждый, кто добровольно сложит оружие, будет амнистирован Советской властью.
В зале стало тихо. Было хорошо слышно, как бьется об стекло муха. Катерина одернула гимнастерку и посмотрела в зал, пытаясь найти глазами человека, задавшего ей этот вопрос. Однако найти ей его не удалось. Она откашлялась в кулак и произнесла:
– Вы правы, товарищ Фрунзе предложил командованию добровольческой армии сложить оружие, обещая им за это сохранить жизнь. Однако, его решение не было согласовано с решение ЦК. Да и сами белые генералы не спешат сложить оружие и прекратить свою борьбу с Советской властью. Поэтому, пока ничего не изменилось. Чем сильнее мы будем бить их, тем быстрее она сдадутся. Вопросы еще есть?
– Скажите, а, правда, товарищ чекист о том, что у вас родители тоже буржуи?
– Я никогда не скрывала своего происхождения перед своими товарищами. Ведь товарищ Ленин и другие вожди революции тоже не из пролетарских семей. Просто все они, в том числе и я однажды приняли решение, что нужно изменить привычный уклад жизни, что рабочие и крестьяне, создающие ценности не могут жить плохо. Вот мы и сделали эту революцию, а теперь нам всем нужно защитить ее от буржуазии. Вы только представьте, что эти люди снова будут у власти, что тогда будет? Они просто зальют нашу землю кровью, вашей кровью. Поэтому, нужно сделать так, чтобы эти люди больше, никогда не вернули себе власть. Теперь вы поняли, в чем принципиальная разница между Лениным и Фрунзе.
Катерина закончила говорить и, надев на голову кубанку, направилась к выходу.
***
Шевчук заломил кубанку и посмотрел на группу крестьян, которые стояли под охраной его красноармейцев.
– Все вернули, сволочи? – обратился он к мужикам. – Чего молчите?
– Все, товарищ командир, – ответил один из мужиков. – Простите нас – бес попутал.
Шевчук посмотрел на стоявшего недалеко от него комиссара отряда и громко произнес:
– Судить вас будем нашим рабоче-крестьянским судом. Соберите всех жителей села. Пусть народ решает, что с вами делать. Правильно я говорю, товарищ комиссар?
– Да, – произнес он не совсем уверенным голосом. – Будем судить общественным, рабоче-крестьянским судом. Пусть народ сам вынесет им приговор.
Прошло около часа и на сельской площади собралось около сотни мужчин и женщин. Из сельского правления, над которым развивался красный флаг, вышел Шевчук, комиссар и председатель правления.
– Товарищи крестьяне и красноармейцы! – громко произнес Шевчук. – Перед вами стоят не люди, а преступники, которых мы должны судить. Это мародеры, которые воспользовавшись бедой, похитили хлеб, предназначенный для пролетариата города, в котором дети пухнут от голода. Что заслуживают эти люди, только одно – смерть!
В толпе, собранной красноармейцами послушались причитания, крики с просьбами пощадить мужиков. Однако, комиссар и командир отряда были непреклонны. По приказу командира арестованных мужиков подвели к стенке амбара.
– Кто еще участвовал в разграблении поезда? Кто назовет их имена и тем самым спасет своих родных? – выкрикнул Шевчук.
Толпа замолчала. Каждый боялся прилюдно назвать новые фамилии. По команде комиссара напротив арестованных выстроилось отделение красноармейцев.
– Приготовиться!
Красноармейцы подняли винтовки.
– Погодите! Не стреляйте! – раздался женский голос. – Еще в разграблении поезда участвовали монахи из Преображенского монастыря. Отпустите моего мужа!
Шевчук улыбнулся и махнул рукой. Раздался недружный залп и белая стенка амбара, моментально окрасилась в красный цвет.
– А, а, а! – раздался истошный женский крик. – Убивцы!
– Это кто сказал! – встрепенулся комиссар. – Я сейчас покажу, кто убийцы!
Красноармейцы вытолкнули из толпы женщину средних лет, одетую в черный жупан.
– Что ты сказала? – спросил ее Шевчук. – Это кто здесь убийцы? Красноармейцы?
– Ты на меня не зыркай! Думаешь, напугал? – громко произнесла женщина. – Ты убийца! Нацепил на себя пистоль и стал здесь наместником Бога – хочу, казню, хочу – милую. Нет, ты не Бог! Погоди, отольются тебе наши слезы. Что не нравится, так убей меня. Вы только и можете воевать с бабами да с безоружными мужиками. Посмотрим, как ты поведешь себя, когда тебя донцы за цугундер схватят.
Сухо щелкнул выстрел. Женщина охнула и, схватившись за бок, повалилась на землю.
– Товарищи! Советская власть – власть трудового народа! Но она никогда не позволит себя шельмовать ворами и их приспешниками. Кто эта женщина, кто ее настроил против власти рабочих и крестьян. По всей вероятности ее муж, который посчитал, что может безнаказанно грабить и воровать хлеб, принадлежащий рабочим. Нет, товарищи, Советская власть может за себя постоять! Если ты друг власти, то и она к тебе по-товарищески, если ты враг, то на пощаду не рассчитывай. Это урок вам всем!
Комиссар закончил свою речь и, взглянув на Шевчука, направился к бричке, которая стояла рядом с правлением. По команде командира красноармейцы построились в колонну и направились из поселка. Кто-то из них запел песню, которую подхватили бойцы.
***
Ранее утро. Колокол бил мерно, призывая православных на утреннюю молитву. Ворота монастыря были широко раскрыты. Около них, устроившись на земле, нищие выпрашивали милостыню. Отряд красногвардейцев двигался по полю цепью, стараясь перекрыть все возможные выходы из монастыря.
Шевчук, размахивая «Маузером», первый вошел в храм и остановился у порога.
– Ша! – стараясь перекричать церковный хор, произнес он. – Хватит, помолились и будет.
В храме было не очень много народа, в основном братия, да жители ближайших к монастырю населенных пунктов. Все испугано посмотрели на мужчину, одетого в кожаную потертую куртку и такую же фуражку, на которой словно кровавое пятно, светилась пятиконечная красная звезда. К нему подошел настоятель и попытался что-то сказать, но сильный удар в лицо остановил его.
– Что, суки! Кровососы! Кончилось ваше время, – прохрипел Шевчук, – Выходите во двор, там и поговорим!
Прихожане и монахи стали по одному выходить во двор монастыря.
– Товарищ командир! Вы только посмотрите, кого мы здесь нашли в кельях. Это же раненые казачки. Вот выходит где они отлеживались!
Шевчук был приятно удивлен. Теперь у него были все основания на ликвидацию этого белогвардейского гнезда. Он посмотрел на комиссара отряда и указал «Маузером» на раненых казаков.
– Что скажешь комиссар?
– А что здесь говорить, факт на лицо – контрреволюционное гнездо. Я не удивлюсь, что и монахи, это переодетые белогвардейцы. Ребята, вы пошукайте по амбарам может, и хлебушек найдете, ведь не могли эти мироеды весь его поесть.
– Что будем делать? – обратился к комиссару Шевчук. – Я имею в виду, с этими, не тащить же их в город?
Он рукой указал на мужиков и женщин, толпившихся во дворе монастыря.
– Гони их в шею, – ответил комиссар. – Здесь есть с кем заниматься.
Красноармейцы, выставив перед собой штыки винтовок, стали теснить народ к воротам.
– Давай, домой! – доносилось со двора.
В ворота въехали подводы. Красноармейцы стали грузить на них мешки с зерном, которые обнаружили в амбарах монастыря. Настоятель, молча, наблюдал за происходящим. Молчала и братия.
– Чего молчите? – обратился к ним комиссар. – Нахапали, хлебушка кровососы! В городе люди голодают, а у вас полные амбары зерна.
– Это наше зерно, – тихо ответил настоятель. – Бог все видит, он обязательно покарает вас.
– А мне плевать на вашего Бога. Это Бог богатых. У нас Бога нет, мы за мировую революцию, за справедливость….
– Это же какая справедливость? У одних отбираете – другим раздаете. Оставьте хоть на посевную.
Шевчук рассмеялся и, схватив настоятеля за крест, подтянул его к себе.
– Все кончилась ваша власть. Хватит угнетать народ….
Он еще хотел что-то сказать, но его остановил комиссар.
– Хватит, Шевчук, метать бисер перед свиньями. Сколько волка не корми, он все равно на лес смотрит. За контрреволюционную пропаганду, мародерство вы все приговариваетесь к смертной казни. Приговор окончательный….
Красногвардейцы оттеснили монахов и раненых казаков к амбару. Раздался залп. Отряд направился к выходу из монастыря, запалив храм и дворовые постройки.
***
Варшавский взмахом руки остановил свой отряд. Впереди показался монастырь.
– Петр! Сотник! Направь разведку. Что-то мне не нравится эта тишина, – скомандовал Евгений. – Почему-то и колокола молчат…
Два всадника помчались в сторону монастыря. Варшавский закурил и приложил к глазам бинокль.
«Почему так долго? – подумал Евгений. – Неужели что-то произошло? Может там красные?»
По дороге, ведущей из монастыря, мчались два всадника. До слуха Варшавского донеслось несколько выстрелов. Судя по всему, это возвращалась разведка.
– Господин поручик, в монастыре красные, – выпалил, подскочивший к нему казак. – Их человек пятьдесят-шестьдесят. Есть пулеметы…
Евгений снова приложил бинокль к глазам. Над монастырем поднимался черный столб дыма.
«Похоже, подожгли монастырь, – подумал Варшавский. – Что они сделали с монахами и настоятелем?».
Из ворот храма показалась колонна красноармейцев, в конце которой двигалось с десяток телег. Евгений сразу понял, что это карательный отряд красноармейцев, который должен был найти и изъять растащенный крестьянами хлеб.
«Ведь говорил я настоятелю, чтобы не брали хлеб, похоже, не послушал моего совета», – подумал он.
– Подъесаул! Приготовь людей, будем атаковать.
Шевчук сидел на телеге. Он скрутил самокрутку и закурил. Он оглянулся назад, отметив про себя, как ярко горел храм Преображения Христа. Длинная пулеметная очередь, словно остро отточенная коса, скосила первые ряды идущих по дороге красноармейцев. Это было так неожиданно, что ни он, ни комиссар не сразу поняли, что произошло. Из балки со свистом и гиканьем выскочили казаки, размахивая сверкающими на солнце шашками, врезались в поредевшую колонну. Раздались выстрелы, несколько всадников слетело с коней, но остановить мчавшуюся на них лаву из людей и коней, они не могли.
Командир отряда выхватил «Маузер» и дважды выстрелил в ближайшего от него всадника. То ли рука дрогнула, то ли что-то другое помешало ему попасть в казака, но он промахнулся. Он оглянулся назад, пытаясь найти глазами комиссара, но того нигде не было. В какой-то момент Шевчук заметил офицера, который ловко управляя шашкой, срубил двух его бойцов. Сейчас он хорошо понимал, что бежать не имело никакого смысла, так как уйти от конного, было не возможно. Он выстрелил в офицера. Пуля сбила с него фуражку, которая исчезла в дорожной пыли.
Варшавский почувствовал, как пуля сбила с его головы фуражку, и обожгла голову. Он сразу заметил человека в кожаной потертой куртке и направил на него своего коня. Из-за перевернутой набок телеги показался молоденький красноармеец. Он явно был напуган и не знал, что ему делать. Он попытался перезарядить винтовку, но клинок Евгения с силой ударил его по голове, разнеся ее на две половины.
– А! – успела вскрикнуть рассеченная голова, прежде чем ее владелец повалился в пыль.
Шевчук снова выстелил. До офицера было всего четыре метра, и он просто не мог промахнуться с такого близкого расстояния. Шашка вылетела из руки офицера и он, слетел с коня на землю.
«Вот как я тебя», – подумал Шевчук.
Он оторвал свой взгляд от лежавшего у его ног офицера, но в этот момент, казачья пика ударила его в грудь. Схватившись за древко, он повалился на землю.
Варшавский пришел в себя от острой боли в руке. Открыв глаза, он увидел над собой симпатичное лицо девушки в белоснежном платке на голове.
– Где я? – прошептал он.
– В госпитале, – тихо ответила девушка. – Вас вчера вечером казаки привезли к нам. Антон Семенович считает, что вам крупно повезло.
«Значит, не пришло мое время», – подумал Евгений, стараясь вспомнить свой последний бой, искаженное страхом лицо мужчины в кожаной куртке, яркую вспышку, за которой последовала темнота и тишина. Он улыбнулся.
– Вот и хорошо, – произнесла девушка. – Раз вы улыбаетесь, значит, все будет отлично….
***
Красная армия успешно форсировала Сиваш и стала развивать дальнейшее наступление. Белые, ведя тяжелые оборонительные бои, стали откатывалась к морю, неся большие потери. Рано утром части 1-ой конной армии, словно вихрь ворвались в притихший город. Белых частей в городе уже не было, они покинули его еще накануне вечером.
В госпиталь, звеня шпорами, вошел красный командир и окинул взглядом помещение, где на койках лежали тяжелораненые солдаты добровольческой армии, громко выругался.
– Что не ждали, сволочи? – громко спросил он раненых. – Не ждали, а мы вот здесь.
К нему, по-стариковски семеня ногами, подошел врач.
– Гражданин комиссар! Скажите, что вы собираетесь делать с раненными людьми.
– Еще не решил, – произнес он и, повернувшись на каблуках, направился к выходу.
Врач проводил его взглядом и направился в процедурный кабинет, где перевязывали одного из раненых офицеров.
– Уходите, батенька, – посоветовал ему врач, наблюдая за руками сестры милосердия, которая накладывала повязку. – Как бы чего плохого не случилось. Уж больно лют с виду красный командир.
– Куда я пойду, кругом красные… да не я здесь один…
… Комиссар полка вошел в здание, где ранее располагался штаб дивизии генерала Слащева. Поднявшись по белой мраморной лестнице, он толкнул ладонью дверь и оказался в большом светлом кабинете, где хозяйничали его кавалеристы. Заметив вошедшего комиссара, они быстро ретировались из помещения. Пол был буквально застлан обрывками каких-то бумаг, кругом царил беспорядок, в котором просматривался следы поспешного бегства. Он подошел к столу и смахнул рукой с него бумаги. Посмотрев на телефон, он поднял трубку и несколько раз крутанул ручку. В трубке раздались какие-то непонятные шорохи и щелчки.
– Алло! Я слушаю вас, – раздался в трубке женский голос.
Это было так неожиданно, что мужчина вздрогнул.
– Барышня! Мне штаб 13-ой армии, – произнес он не совсем уверенным голосом.
– Ждите…
– Алло! Алло! – громко закричал он в трубку, услышав на другом конце знакомый голос Катерины Игнатьевны.
– Кто это? – спросила она.
– Комиссар 165 кавалерийского полка Шемякин. Как вы меня слышите?
– Слушаю…
– Мы здесь захватили военный госпиталь белых. Да, да. Там около трехсот тяжелораненых, что с ними делать?
– У нас своих раненых много, лекарств не хватает, вы, что товарищ Шемякин и их лечить собираетесь. Они еще вчера стреляли и вешали наших боевых товарищей, а вы их лечить. Что-то не узнаю я вас, где ваше политическое чутье?
В трубке что-то щелкнуло, и связь прервалась. Шемякин положил трубку на рычаг и глубоко вздохнул. В кабинет вошел его ординарец и вопросительно посмотрел на своего начальника.
– Что случилось, Григорий?
–Мы тут офицера поймали около госпиталя…
–И что?
– Ненормальный какой-то. Он принес в госпиталь папиросы, сахар и сухофрукты.
Шемякин пристально посмотрел на ординарца. Взгляд его холодных серых глаз был таким холодным и жестким, что боец попятился спиной назад.
– Раздайте поровну вашим больным. Всем без исключения – и белым и красным и зеленым, если таковые найдутся. Я говорит, сам бывал в разных переделках, так что хорошо знаю, что это такое.
– Он еще хотел что-то сказать, но мы с хлопцами, быстро его скрутили.
Комиссар поднялся из-за стола.
– Собрать всех раненных белых, и вытащите их к берегу и этого офицера, тоже туда же. Чего стоишь, не понял?
Ординарец стрелой выскочил из кабинета. Из коридора донесся топот его сапог, и стало тихо. Шемякин, бывший рабочий Путиловского завода подошел к окну. На площади перед зданием творился хаос. Десятки телег, тачанок буквально заполонили площадь, по которой узким ручейком двигалась кавалерия. Откуда-то издалека, доносились крики мужчин и слышались частые выстрелы. Это не было боевым столкновением, это красные кавалеристы выгоняли из лазарета раненных солдат белой гвардии. Тех, кто не мог двигаться самостоятельно, расстреливали прямо на месте. Прошло около часа, прежде чем запыхавшийся ординарец доложил Шемякину о выполнении приказа.
Комиссар подъехал к берегу моря на вороном жеребце. Конь буквально танцевал под седоком, словно демонстрируя всем собравшимся на берегу свою стать и красоту. Над крутым обрывом, прижавшись один к другому, стояло более сотни людей. Многие кое-как держались на ногах и стояли, отперевшись на руки и плечи своих товарищей.
– Ну что, господа белые? – громко не то спросил он их, не обратился к ним. – Куда теперь отступать будете? Вот и я вам – позади море, а впереди вас доблестные бойцы Красной армии. Как вы не хотели, но не смогли выстоять против народа!
Он сделал паузу и внимательно посмотрел в эту сплошную в белом толпу с алыми пятнами запекшейся крови. Толпа молчала.
– Теперь пришел час нашего мщения. Сколько вы простого трудового народа порубали? Думаю, что много.
Он ловко спрыгнул с коня и направился к тачанке.
– Кто из вас хочет посчитаться с врагами трудового народа? – обратился комиссар к красноармейцам. – Чего стоите? Смелее, смелее…
Из строя, молча, вышли человек десять и выстроились в одну шеренгу.
– Погоди, комиссар! – раздалось из толпы. – Ваши опричники притащили сюда и врача. Освободите его, он врач.
– Это кто там что-то говорит? – громко спросил Шемякин. – Какой врач? Пусть выйдет…
Толпа расступилась и буквально выдавила из себя мужчину. Он был небольшого роста, худощавый, в белом халате. Комиссар сразу узнал в нем человека, который интересовался у него судьбой раненных солдат. Врач вышел из строя и остановился перед Шемякиным.
– Как твоя фамилия, доктор?
– Варшавский Иван Ильич, – ответил тот. – Что вы собираетесь делать с раненными людьми?
– По врагам революции, по белой сволочи! Огонь! – прокричал комиссар.
Раздался дружный винтовочный залп, несколько человек упали, а остальные продолжали стоять. Комиссар припал к пулемету. Огненный дождь пулемётов буквально смыл всех – всю толпу полуголых людей – в лениво пенящееся море. Закончив стрелять, Шемякин посмотрел на обезумевшего от стрельбы доктора.
– Что вы сделали? Это же люди!
Комиссар достал из кобуры наган и выстрелил в доктора. Ординарец подвел к нему коня. Ловко вскочив в седло, он стрелой помчался к городу. В этот день, только в Симферополе было расстреляно около семи тысяч человек.
***
Жизнь катилась, шумя и бурля, – дикая, жестокая и жуткая, сбросившая с душ людей все издержки, разнуздавшая самые темные страсти. Нина вскоре познакомилась девушкой, соседкой по коридору гостиницы – Марией. Они быстро сошлись и почти каждый день они коротали вечера за чаем. Мария работала в госпитале и часто рассказывала Кате о своей работе.
–Ты знаешь, Нина, у нас в госпитале назначили главным врачом ротного фельдшера Пашукова, а председателем комитета служащих – санитара Мезина. Они врачей перевели на работу в подвальное помещения и обязали каждое утро мыть полы кабинетов. Вот врач – хирург Корнилов Константин Павлович сегодня отказался мыть пол, так этот Мезин достал свой револьвер и начал на него кричать. Говорит, что скоро все, кто измывался над трудовым народом, будет делать то, что им прикажут, а иначе всех к стенке…
Маша замолчала и посмотрела на Нину, которая отпивала горячий чай маленькими глотками.
– Врачи все молчат, не смеют ничего сказать. Больные лежат без призора, сиделки уходят с дежурства, когда хотят. Ты что, Нина, молчишь?
– Я слушаю. Почему-то вспомнила отца – он у меня тоже врач. Что они делают с людьми.
– Так вот, послушай, сегодня после обеда в госпиталь приехал начальник тюрьмы. Молодой, красивый. Собирайся мне говорит, со мной поедешь. Привозит он меня, заводит в камеру, а там старичок лежит, смирный такой, тихий… Генерал говорит это, посмотри, что с ним. Я ему в ответ, я не врач, санитарка. Здесь врач, говорю нужен. Рассердился он на меня. Смотрит на меня, как солдат на вошь, усами шевелит, глаза зверские, горят, как у волка – злые, острые. Вышел он из камеры, а красноармеец мне и рассказал, что этот генерал, мол, друга его застрелил. Они когда к нему домой пришли, генерал взял револьвер и в друга. Сейчас начальник тюрьмы по ночам к нему приходит и бьет его! Ниночка, ты только подумай: больного, слабого старика!
Для Нины ужасы современной жизни были эгоистически не переносимы, если смотреть на них, сложа руки, и перекипать душою в бессильном негодовании. Она вскочила со стула и ринулась в прихожую. Одевшись, она кинулась разыскивать Катерину Игнатьевну.
– Вам кого, барышня? – спросил ее часовой, мужчина средних лет в выгоревшей добела гимнастерке.
– Мне главного по ЧК, – выпалила девушка.
Часовой замялся, не зная как поступить. Она только что вернулась с фронта и, судя по ее взгляду, была явно не в духе.
– Хорошо, Барышня, проходите, – произнес часовой, – только смотрите, злая она сейчас.
Катерина выслушала Нину и раздраженно грубо ответила:
– Эту твою медсестру нужно было бы арестовать и посадить в соседнюю камеру с генералом, чтобы она не распространяла бы таких слухов. Явное дело – это наговор на власть. Сейчас многие буржуа распускают слухи о жестокости Советской власти, в том числе о зверствах ВЧК, в котором я служу. Это закономерное явление любой революции выбивать клин клином. Вот вы, люди образованные, почему-то не кричали, когда ваши генералы, вешали большевиков? А сейчас? Неужели вы, Нина, не понимаете, что идет война, что лес рубят, щепки летят…. Не смотрите на меня так, Нина, не нужно. Я не стыжусь предавать врагов смерти, революция не может быть бескровной. Борьба идет не между двух человек, война идет между классами, где нет пощады никому.
Она остановилась напротив девушки и, повернувшись к ней, продолжила:
– Меня как-то спросил Ленин, готова ли я отдать жизнь за революцию?
– И что вы ему ответили?
– Я тогда сказала ему, что готова сделать это, не задумываясь ни на секунду. Да, я так и ответила. Я готова отдать жизнь за светлое будущее не только свою, но и других.
– Но это же, страшно. Вы же женщина, вы будущая мать, – тихо произнесла Нина. – Как вы можете распоряжаться другими жизнями?
Нина, не мигая, смотрела на Катерину, боясь произнести еще хоть слово. Она хорошо видела, – в усталом взгляде ее мелькнуло растерянное отчаяние, и она поняла, что все эти люди в кожаных куртках, с «Маузерами» на боку, не в силах обуздать потока злодейства и душевной разнузданности, в котором неслась вышедшая из кровавых берегов жизнь.
– Не проси, я не стану помогать твоему генералу, да и врачам тоже. Каждый получает то, что заслужил.
– Но, врачи?
– И они тоже. Раз лечили солдат добровольческой армии – значит политические враги! Идите, Нина, я очень устала и мне сейчас действительно не до тебя и твоих частных проблем. Кстати где твой отец? Кого он сейчас лечит – красных или белых?
Нина не ответила, потому что не знала ответа на вопрос Катерины. Она, молча, вышла из кабинета. Возвращаясь в гостиницу, она чувствовала себя разбитой и опустошенной. Прошло несколько дней, как к ней опять пришла Мария и вся, дрожа, стала рассказывать.
– Знаешь, Нина, этой ночью я зашла в камеру, где помещался генерал. Вижу, он лежит на полу мертвый, с синим лицом и раскинутыми руками. Я бросилась к дежурному врачу. Когда мы с ним вошли в камеру, видим – труп лежит на нарах, руки сложены на груди. Синие лицо с прикушенным языком, темные пятна на шее. Рядом с нарами стоит начальник тюрьмы – глаза бегают из стороны в сторону. Георгий Порфирьевич – врач говорит, нужно сделать вскрытие. А начальник тюрьмы – ты что дурак? Чего тут вскрывать? Дело ясное. Готовьте бумаги, все подпишу. Когда я оформляла документы, то от врача узнала, что этот самый генерал был героем балканской войны, ну та, когда русские воевали с турками за Болгарию. Вот и выходит, Нина, там его турки не убили, а здесь убили свои – русские.
Ночь прошла без сна. Девушка металась по кровати и только утром поняла, что заболела.
***
Повозка, в которой лежал раненый в бок Варшавский, медленно тряслась по дороге. Части окончательно разбитой добровольческой армии, медленно откатывалась к морю. Уже никто не призывал солдат и офицеров сражаться за каждую пядь русской земли, так как все понимали, что остановить прорвавшие части Красной армии, уже никто не сможет. Армии, как таковой уже не существовало и ранее царившая в армии коллективная безопасность, медленно, но уверено перетекла в индивидуальную безопасность, а если сказать точнее, то в спасение своей личной жизни. В отступающих частях ходили слухи о зверстве красногвардейцев – о поголовном уничтожении солдат и офицеров и эти слухи панически сказывались на моральном состоянии частей добровольческой армии, порождая дезертирство, грабежи, убийства.
Евгений, то и дело морщился от боли, которая не давала ему расслабиться. Его ранил пикой здоровущий казак. Врач, осматривавший его рану, молча, качал головой.
– Повезло вам, господин поручик. На два сантиметра в сторону и он проткнул бы вас насквозь. Скажите спасибо своему ангелу-спасителю.
– Спасибо, доктор, – ответил он, пересохшими губами. – Как долго мне еще валяться?
– Думаю, что до окончания войны, – ответил он и, взглянув на него, добавил, – вы ведь не сомневаетесь поручик, что она скоро закончится.
Сейчас, лежа на мягком душистом сене, он вспоминал свой последний бой. Его сотня стояла в небольшом лесочке, ожидая приказа к отступлению. Ранее командовавший сотней, подъесаул Петр, утром был повешен представителем контрразведки, за якобы пораженческие разговоры. Казаки со скучным видом наблюдали, как два прибывших в сотню офицера перебрасывали веревку через сук молодой и корявой березы. Смерть, стала привычным явлением, не вызывающей ни интереса, ни отвращения. Один из офицеров набросил ему на шею петлю и отошел в сторону, словно старался внимательнее рассмотреть подобную экзекуцию. Подъесаул оттолкнул в сторону офицера и самостоятельно поднялся на скамейку. Откуда появилась эта скамейка, поручик не знал. Казак стоял на скамье спокойно.
– У вас будет последняя просьба, подъесаул? – обратился к нему один из офицеров контрразведки.
– Дайте мне папиросу, ужасно хочется покурить, – ответил казак.
Офицер достал из портсигара папиросу, прикурил ее и сунул ее в рот ему.
– Мерси, – с улыбкой на лице, ответил тот и глубоко затянулся. – А теперь, выбивай!
Офицер ударил ногой по скамейки. Тело Петра несколько раз дернулось, и он повис на суку, не естественно вытянув свои худые ноги в кожаных сапогах.