Чёрный молот. Красный серп. Книга 1

Предисловие

Автор сумел создать современный эпос в лучшем его понимании. В процессе работы над рукописью у меня сложилось ощущение, что я читаю недостающее звено в классической прозе военного времени. Это настоящая семейная сага, полная боли, потерь, переживаний и нежной любви. Здесь трудно подобрать правильные слова, их всегда будет недостаточно. Меня душили слёзы, мне было больно практически за каждого героя, за каждую поломанную судьбу. Умение так неподдельно и искренне написать дорогого стоит. Думаю, семья автора может гордиться такой великолепной историей.

Анастасия Постромина

От автора

Здравствуй, уважаемый читатель.

Хочу поделиться с тобой волнующим событием моей жизни. Я наконец-то решился воплотить давнюю задумку – написать книгу о небольшом отрезке Второй Мировой войны и о подлом, бесссмысленном терроре, который ему предшествовал. Я хочу обойтись без высокопарных речей о вероломстве врага и необходимости защищать социалистическое отечество. Я хочу рассказать историю, которая могла произойти на территории СССР во время и до Второй Мировой. Мои деды воевали на этой страшной войне. Часть моих родственников, как и многие другие, не пережили эту войну. Кто-то пал на полях сражений, кто-то был уничтожен карательными войсками только за принадлежность к еврейству, а кто-то выдержал ГУЛАГ.

Среди тех, кто прошёл всю войну, призвавшись в первые же дни добровольцем ещё до достижения призывного возраста, будучи раненым и неоднократно награждённым, был мой родной дядя Соркин Лев Давидович. Был он немногословным, встречались мы не очень часто, о войне он ничего не рассказывал. И совсем недавно я узнал потрясший меня факт – оказывается, мой дядя практически всю войну прослужил в разведке. Могу только догадываться, через что ему довелось пройти, если даже через десятки лет после войны он отказывался об этом говорить. А медалями и орденами он нисколько не дорожил, они были безвозвратно утеряны его сыном в детских дворовых играх. Младший брат Льва Яков и их мать погибли в Полтавском гетто. Каким-то образом уцелел его дед. На Льва пришла похоронка, и его сочли погибшим.

Родной дядя Льва, Соркин Рувим Евелевич, был разработчиком оружия и внёс большой вклад в усовершенствование главного танка СССР во Второй Мировой Т-34.

Меня также потрясло известие о том, что среди моих родственников по другой линии была женщина, слепая от рождения, которая тоже погибла от рук карателей. Я скорблю обо всех погибших, в числе которых и мои родственники, но именно повествование об этой несчастной беззащитной жертве вызвало во мне обостренное чувство жалости и сострадания.

Я хочу увековечить память всех своих родных, погибших и пострадавших во Второй Мировой и в годы террора. Это, пожалуй, всё, что я могу сделать для них.

С помощью этой книги мы вместе, уважаемый читатель, погрузимся в тяжелые воспоминания о послереволюционной атмосфере СССР. Тридцатые годы, наполненные террором и первыми признаками Второй мировой войны, узнаем о судьбах простых людей, учителей, инженеров, учеников, обычных гешефтмахеров на примере одной семьи и ещё нескольких персонажей, вплетённых в их жизни. И красные, и белые, и гитлеровские войска, и обычные крестьяне имели каждый свой счёт к моему немногочисленному народу. Давайте постараемся понять тех, кто пытался выжить любой ценой, и тех, кто понимал неотвратимость последнего часа.

Я выбрал на роль главного героя своего дядю Льва. Может быть, именно он и такие же мальчишки, повзрослевшие на этой войне, и были настоящими героями? Незаметными тружениками, никогда не трясшими своими наградами для получения льгот и пытавшимися забыть весь ужас пережитого. Вечная им всем память.

Все персонажи являются вымышленными. Не ищите на картах названия населенных пунктов, все совпадения будут случайными, имена персонажей тоже выбраны случайно и не имеют ничего общего с описанными действиями. Заранее прошу прощения у тех, чьи имена случайно задействованы в этом художественном произведении.

Многие из событий, описанных в книге, имеют под собой реальную основу. Они происходили в действительности, я слышал и читал о них. О некоторых я знаю из уст непосредственных участников Второй Мировой, ещё с тех времён, когда записывал с ними интервью. Другая часть событий реконструируется на основе документальных исследований.

Война – тяжелейшее испытание, где порой, правда и ложь идут рука об руку, а добродетель и самые отвратительные поступки настолько перемешаны, что невозможно определить, порядочный перед нами человек или отъявленный негодяй. Я уверен, что всем, кто прошёл настоящую войну, пришлось встречаться с нелёгким выбором. По мере прочтения книги вы сами сможете решить, кто перед вами – несчастная жертва или нераскаявшийся преступник.

Для того, чтобы в будущем не повторилось то, что без сомнения является величайшей трагедией двадцатого столетия, необходимо изучать историю без сокрытия фактов и документов. Во имя мира, чтобы предостеречь будущие поколения от ненависти и войн.

Leon Rain

Часть первая. 29-й разъезд

Маневровый паровоз сбавил обороты на подъезде к 29-му разъезду, уступая путь встречному составу. Кочегар распрямил затёкшую спину и опёрся руками о лопату. По обнажённому мускулистому торсу стекали струйки пота, прочерчивая неровными линиями светлые полоски на покрытом густой угольной пылью теле. Паровоз фыркнул ещё раз, с шипением выпустил пар и остановился. Разъезд был когда-то маленькой пригородной станцией, со временем надобность в ней отпала, её перенесли на новую ветку. Небольшие строения были приспособлены для технических нужд. На видном месте висели противопожарные инструменты. Брандспойт был исправен, команды стрелочнику передавались по телефонной связи. Линию решено было выделить для прохождения литерных и товарных поездов. Несколько раз в день в западном направлении через разъезд следовали тяжело гружёные составы, охраняемые серьёзными ребятами. С такими не то что заговорить, лишний раз и взглядами не перекинуться. Серьёзные ребята сопровождали серьёзные грузы, непрерывно оглядывая прилегающее к путям пространство колючими, всепроникающими взглядами.

Стрелочник поднатужившись перевёл стрелку, поднял жёлтый флажок, и по заданному маршруту прошёл, глухо постукивая на стыках, литерный грузовой состав. Опечатанные вагоны и вооружённая охрана в начале и конце, присвоенный код «М» открывал зелёную улицу. За задержку такого состава легко можно было угодить под суд по обвинению во вредительстве и получить нешуточный срок. Стрелочник Андрей Митрофаныч или, как его в шутку называли машинисты паровозов, а с их лёгкой руки и остальные, Сарафаныч, стоял рядом со своей стрелкой, немного наклонившись в сторону состава, чтобы не дать оттолкнуть и опрокинуть себя завихрениям горячего воздуха. Всякий раз, когда в просвете вагонов показывался знакомый луг, а за ним лощина, сбегавшая к реке и переходящая в железнодорожный мост, каждый следующий вагон непременно заслонял вид и толкал мощный поток воздуха с оглушительным стуком на Сарафаныча. Но Сарафаныч тоже не лыком шит. Хоть он и работал на железной дороге всего несколько лет, уже повидал достаточно составов и научился разговаривать с ними на их языке. Вот и сейчас, перед подъёмом на горку машинист состава даст гудок, а Сарафаныч пропоёт его про себя. После этого, глянув, в порядке ли задний сигнал, можно вернуть стрелку, пропустить маневровый и вернуться в свою будку. А паровоз тужась будет тащить состав вверх, всё сбавляя и сбавляя ход, словно надрывается от непомерной тяжести.

– Привет, Сарафаныч! Давай поменяемся, я три раза в день стрелку передвину, а ты за меня уголёк покидаешь!

– Здоров, Сарафаныч! Угостись папироской. Как жизнь? Плеснёшь водички?

Сарафаныч щурясь принимал папироску, наполнял ведро с пожарного брандспойта и ухмылялся в прокуренные усы. Вот уж балабол этот Фёдор. Доверила тебе Родина уголёк кидать, значит, кидай, а не хочешь, так иди учись, и через пару лет, может, и машинистом станешь. Постояв несколько секунд глядя, как удаляется маневровый, оставляя за собой облако чёрного дыма, Сарафаныч двинулся к будке, снял трубку и бодро доложил:

– Грузовой «М» в заданном направлении проследовал в семь сорок пять. Маневровый на пути к станции. Доложил Крикунов, 29-й разъезд.

– Что так долго, Крикунов?

– Так докладывал вам уже, что стрелку заедает, еле поднимаю. Мне б ремонтную бригаду.

– Ладно, скоро вышлем. Всё.

Мужчина повесил трубку и зажёг старенький примус. Водрузив на него закопчённый чайник, Сарафаныч присел на топчан и стал не спеша доставать из сумки с едой пирожки с картошкой, кусочек сала и пучок зелёного лука. До прохождения следующего поезда было время и можно было не спеша позавтракать. Работать Сарафаныч начинал с шести утра. Принимал хозяйство разъезда у сменщика, проверял замки на кладовых, исправность стрелки, работу телефона, по которому и докладывал о заступлении на смену, расписывался в графике учёта рабочей силы и заступал на дежурство. График не очень удобный, приходилось рано вставать, но уже в четыре часа он был дома, немного отдыхал, если не было срочных дел, и в пять усаживался вместе с вернувшейся с работы хозяйкой ужинать. После чего пару часов возился по хозяйству, поливая огород и пропалывая грядки. Спать ложился в девять, иначе утром вставал с трудом. Строгал и пилил в сарайчике и время от времени извлекал из него то полочку для книг, то табуретку. Соседи, зная об увлечении Сарафаныча, обращались к нему, заказывая разные бытовые мелочи. Он был не жаден, а потому его изделия были во многих домах. Вот и вчера за очередным заказом пришёл сын соседа.

Когда скрипнула калитка, Сарафаныч, уже ожидавший гостя, выглянул из сарайчика.

– А, Лёвочка, проходи.

Восьмилетний Лёвочка бодро прошагал мимо грядок к сарайчику и выжидательно остановился.

– Ты чего такой серьёзный, Лёвочка, никак двойку получил?

– Не, тройку, за диктант, – вздохнул Лёвочка.

– Не переживай, сколько у тебя их ещё будет и троек и двоек, а может даже и пятёрок.

– Троек и двоек больше не будет. Мне из-за поведения оценку снизили. Андрейка Кочан у меня списывал, а меня наказали, чтоб не давал. Я хорошо учусь.

– Вот и ладно. Держи табуретку. Неси домой, я потом с папкой сам разберусь.

– Андрей Митрофаныч, а правда, что вас Сарафанычем зовут?

– Вот я те щас дам такого Сарафаныча! Я вот тебя сейчас крапивой отхожу пониже спины, чтоб ты на уроках сидеть не смог, сразу двоек нахватаешь! – Сарафаныч сделал вид, что потянулся рвать крапиву, и Лёвчик хохоча, с визгом бросился прочь, прижимая к себе новенькую табуретку.

– Да не расшибись, пострел! – рассмеялся вслед Сарафаныч.

Лёвчик мчался по улице, ловко уворачиваясь от соседских дворняжек, привычно атакующих мальчишечьи лодыжки с задорным лаем. Мальчишки и собаки отлично были знакомы и не обращали друг на друга никакого внимания. Но бежать по собачьей улице, пробуждая древние инстинкты, и не быть атакованным – такого просто не могло произойти. К дому Лёвчик подбежал под аккомпанемент собачьих голосов, резко развернулся, высоко подняв табуретку, сделал махательное движение в сторону дворняг и громко крикнул:

– А ну, пошли вон!

Шавки гавкнули для приличия ещё по разу и опасливо отбежали. Лёвчик хлопнул калиткой и промчался по двору, перепрыгивая через ступеньки, взлетел по скрипучей лестнице на второй этаж, пролетел через коридор, заставив взвиться свечой и отпрыгнуть с дороги молодого рыжего кота. А ввалившись в столовую, бухнул табуреткой по полу.

– Лёва, что случилось? За тобой волки гнались? – выглянула из своей комнаты бабушка Клара. – А зохн вэй, Лёва, посмотри на себя, на кого ты похож!

Лёвчик, пытаясь отдышаться, скосил глаза к зеркалу. На него глянул перепачканный ребёнок, лихо удиравший от Сарафаныча по всем лужам огорода.

– Маня, Давид, вы посмотрите на своего сына. А ты стой, не топчи!

Из зала выглянули родители и шестилетний брат Яшка.

– Папа, – сразу же спросил Яшка, – а правда, что Лёвка засранец?

– Кто-кто? – зашёлся смехом отец. – Как ты его назвал? Где ты такое слышал?

Вслед за Давидом засмеялись и мать с бабушкой. Ну Яшка, ну гад, он ещё получит за засранца! В туалет только научился сам бегать, а то всё просил, чтоб ему задницу вытирали! Нет, ему определённо нужно дать взбучку! И Лёвка бросился в бой. Яшку спасли длинные руки отца. Один раз Лёвчик, конечно, успел ткнуть Яшке в нос, но после этого лишь выполнял пируэты в воздухе и отчаянно молотил перед собой. Яшка тут же разревелся.

– Плакса! Я напишу товарищу Сталину, и тебя не возьмут в Красную армию!

– Возьмут! Я больше не буду плакать! Папа! Скажи ему, чтоб не писал товарищу Сталину!

– Тихо, тихо, дети! Никто никуда ничего писать не будет. Сейчас марш умываться, в Красной армии ужин. Через пять минут всем быть за столом. Иначе все красноармейцы получат у меня!

Лёвчика поставили на пол.

– А красноармейцев трогать нельзя! – Яшка, отбежав на безопасное расстояние, показал Лёвчику язык и погрозил кулаком.

Через несколько минут вся семья встретилась за столом. Прямо к ужину подоспел и дед Самуил. Детей рассадили по разным концам стола, предварительно проверив чистоту вымытых рук, женщины засуетились, подавая на стол, а мужчины плеснули в рюмки по пятьдесят для аппетита и за здоровье товарища Сталина. Холодный щавелевый борщ с селёдочкой, картошка-пюре с тефтелями, компот. Наевшихся детей отпустили поиграть, взяв с них обещание не задирать друг друга. Но какие обещания могут сдержать рукопашный бой в борьбе за дело дележа ружей и пистолетов, из которых следовало убить всех врагов революции. Наконец всё вооружение с родительской помощью было по-братски поделено, и мужчины остались одни за столом. Налив ещё по стопке, завязали неспешный разговор.

Самуил Шаевич Кукуй, пятидесятилетний дед Лёвчика и Яши, работал главным инженером в строительном управлении. Уезжал на работу спозаранку и возвращался затемно. Работы было невпроворот, а поставки цемента, кирпича, сантехники и столярки постоянно срывались. По полдня он проводил вися на телефоне, выбивая, требуя, уговаривая, пугая вышестоящим начальством, давя на совесть и обещая все блага мира. Плотники, каменщики, кровельщики и сантехники работали не спеша, а после обеда, приняв на грудь, и вовсе расползались по щелям, вытащить из которых их было делом непростым. Срывался план, и это тоже было головной болью главного инженера.

– Ох, Давид, снимут с меня шкуру. Скоро уже иностранные гости приезжают, а мы объекты для них никак сдать не можем.

– Так для них вроде как военные строят?

– Так и они не успевают, пару объектов нам подкинули.

– Кто к нам? Летуны или танкисты?

– Да не поймёшь. Под Ольховым лётное поле сооружают, а под Солёным рвы копают. А жить вроде как вместе будут. Ну и дела начинаются. Ну, давай ещё по пятьдесят.

– И я не пойму, у них под Зелёным Станом уже ведь есть аэродром, зачем им ещё один?

– Значит, мало им одного. Вооружается немец, а наши помогают. Будем надеяться, знают, что делают. Ты вот что, Давид, поосторожней с тканью. Уже вся родня и все знакомые в защитном ходят. Как бы не взяли тебя за одно место.

Давид Наумович Соркин служил закройщиком при закрытом ателье, обслуживающем офицерский состав расквартированных в Новооктябрьске частей. С недавнего времени ателье получило заказ на пошив парадной военной формы германским лётчикам и танкистам, проходящим обучение по Рапалльскому договору. Сталин принял решение не входить в союз с Францией и Великобританией, он предпочёл Германию как возможного будущего противника стран-победительниц. И с 1925 года в СССР стали строить военные аэродромы и создавать танковые полигоны. Расходы на содержание объектов немцы брали на себя и перечисляли оговоренные суммы точно в срок, настаивая на такой же педантичности со стороны СССР. Собственно, соглашение было взаимовыгодным. Германия после поражения в Первой Мировой не могла иметь современную армию и поэтому должна была вдалеке от посторонних глаз тренировать своих лётчиков и танкистов на любезно предоставленных Москвой аэродромах и полигонах. В свою очередь советские специалисты внимательно изучали немецкий опыт авиа и танкостроения, каждый раз убеждая немецкое военное командование присылать для тренировок всё более совершенные машины. И к тридцатым годам на совместных аэродромах прописались «Фокеры», «Юнкерсы», «Хейнкели» и «Альбатросы». Танковые полигоны постепенно сворачивали свою деятельность, и немецкие танкисты, носившие во время занятий исключительно форму Красной армии без знаков различия, отбывали потихоньку на родину спецрейсами, увозя хорошо пошитые новенькие мундиры. И германский «Панцерваффе» пополнялся свежими кадрами, прошедшими качественную подготовку на восточно-украинских равнинах, очень напоминавших многие европейские пейзажи.

Давид Наумович, будучи классным специалистом, во времена НЭПа прошёл великолепную школу в ателье непревзойдённого мастера мужского платья Храпановича в Полтаве. Когда же советская власть решила, что достаточно с неё частных предпринимателей, и прикрыла все заведения, Давид с молодой женой Маней и первенцем Лёвой приняли предложение о перезде в Новооктябрьск, на родину Мани, в дом к её родителям, Самуилу Шаевичу и Кларе Лазаревне Кукуй. Пользуясь связями Самуила Шаевича, Давид быстро поступил в военное ателье, где благодаря школе Храпановича вовсю применял метод экономной кройки, о чем не ставил в известность коллег и начальство. И каждый раз, получая рулоны ткани для пошива парадного мундира, Давид умело выкраивал что-то и для себя. По установленным нормам, из каждого рулона полагалось сшить по девять галифе, у Давида получалось десять. Нормы на верхнюю часть мундира были иными и шились из ткани другого цвета, но и здесь Давид выкраивал свою долю, которая потом расходилась по родственникам и знакомым. В основном обшивали командирский состав Красной армии, расквартированный непосредственно в Новооктябрьске, но случались и небольшие, на пару-тройку дней, командировки в Зелёный Стан, Солёное, Ольховое и ещё несколько небольших посёлков, где были расположены армейские чайсти, и учебные полигоны, и аэродромы немецких гостей. Да, следовало немного попридержать коней, для такого небольшого городка слишком много людей, одетых в одинакового цвета костюмы и юбки. Тесть прав, нужно закончить юбку для жены Сарафаныча и на время прекратить шабашки. Скоро будет выпуск в лётной школе, и тогда можно будет выкроить немного чёрного материала про запас.

Тесть, конечно, умный мужик, плохого не посоветует. Однажды Давид и Самуил Шаевич попали в неприятную ситуацию, которая их сблизила. Год тому назад они отправились в выходной на рыбалку на утренний клёв. Заблаговременно накопали во дворе червей и подсыпали им в банку вываренный чай, чтобы не засохли и могли питаться, проверили загодя снасти. Женщины собрали им по паре бутербродов и термос с горячим сладким чаем. Мальчишки, которых обещали взять с собой, вопреки ожиданиям не пожелали просыпаться, а мать не дала будить их насильно. Наскоро перекусив и выпив чая, мужчины отправились в путь. Идти было минут сорок в сторону 29-го разъезда. Не доходя до разъезда, прошли через рощицу, перешагнули через железнодорожные пути и начали спускаться к реке. Обоим показалось, что кто-то пристально следит за ними в роще. Но всё было тихо, и мужчины принялись выбирать места. Несмотря на столь ранний час, здесь уже был один рыбак. Пришлось пройти немного дальше, чтобы не мешать друг другу. Наконец места были выбраны. Немного примяв камыш, поставили рогатки, установили длину лески и насадили червей. Бросили в воду размолотый сухой жмых в качестве прикорма. После каждый закинул снасти, и рыбалка началась. Речка неспешно текла в предрассветной тишине. В месте, где сидели Самуил Шаевич и Давид, был небольшой затон шириной метров тридцать, и течение здесь замедляло свой ход. У начала затона торчал носом кверху полузатопленный старый катер. Когда-то белоснежный красавец перевозил пассажиров и мелкие грузы, но вот состарился и закончил службу в Ершовом затоне. Рыба потихоньку начала плескаться, заквакали лягушки. Сначала одна, а потом и весь хор включился в общую какофонию. Было темно, рассвет ожидался очень скоро. Белый верх поплавков был еле заметен. Остатки лунного света дробились на мелкие чешуйки в водной ряби. И в отражении этих чешуек, напрягшись, можно было разглядеть качающиеся поплавки. Утренний туман менял картинку, стелясь над водой, и лунный свет освещал только небольшие участки воды, пробиваясь через рваные края белой шали, укутывавшей затон. Вдруг поплавок одной из удочек Самуила Шаевича потихоньку дрогнул, разгоняя круги по воде, и замер. Потом ещё раз и ещё, а потом резко ушёл почти весь под воду. Самуил Шаевич быстро потянул удилище к верху, и из воды появилась первая добыча – карась размером с ладонь. Он летел прямо на рыбака, загнув хвост и замерев. Самуил Шаевич схватил на лету затрепетавшую рыбу левой рукой и, зажав правой удочку под мышкой, освободил крючок. Насадил рыбу на кукан – леску с привязанными по краям палочками, одна из которых продевается рыбе через жабры и рот, а вторая крепится к воткнутой на берегу палке, чтобы рыба, находящаяся в воде, не могла уплыть.

– С почином.

– Спасибо.

И вновь воцарилась тишина – шуметь на рыбалке нельзя. Так в тишине оба рыбака попеременно вытаскивали из воды то карасей, то сазанов, то сопливых ершей. Однако тишина была нарушена шумом приближающегося поезда. Состав, снижая ход, пополз вверх, и в это время раздались один за другим хлопки, похожие на выстрелы. Потом послышались крики и ясно различимые выстрелы. Роща, через которую проходили Самуил Шаевич и Давид, ожила, и из неё начали выбегать люди. Одни люди гнались за другими с криками под грохот оружия. Убегавшие падали на землю и больше не поднимались. Несколько человек бежали к реке. Самуил Шаевич выдернул удочки, бросил их в камыши, взял сумку с провизией, термос и велел Давиду укрыться рядом с ним в кустах.

– Замри, – прошептал он. Что такое выстрелы, оба хорошо знали, повоевав в Гражданскую. Но это была не их война с ночными выстрелами, криками и погоней – было бы неразумно просто так подставиться. В нескольких метрах от них с разбегу плюхнулся в воду человек и поплыл, быстро размахивая руками. Он плыл в сторону катера. Если ему удастся добраться, то, прикрываясь корпусом катера, он может попытаться уплыть на другой берег.

Два человека в форме, с ружьями наперевес спрыгнули к берегу и стали стрелять в пловца. Сперва показалось, что тому удастся уйти. Темнота и слабый утренний туман мешали догонявшим вести прицельный огонь. Пока один из них не присел максимально близко к воде и в образовавшемся между водой и туманом просвете не увидел пловца. Два выстрела, и пловец начал погружаться в воду, а потом затих и всплыл спиной кверху, течение медленно, почти незаметно стало относить его от преследователей. Один из стрелявших прыгнул в воду, сделал несколько энергичных шагов, ухватил беглеца за ногу и потащил его на берег. Вытащив тело, догонявшие убедились, что он покойник, и отправились наверх. Внезапно один из них увидел рыбака, тот пришёл раньше всех и теперь ошеломлённо наблюдал за происходящим с удочкой в руках.

– Гля! Вон ещё один! Стоять, падла!

Перепуганный рыбак попятился со словами:

– Вы что, товарищи, я же не, я же не… – как будто заело пластинку. Рыбак быстро метнулся назад, осознав, в какой опасности он находится. Но было уже поздно.

– Да стреляй в гада! – Раздался хлопок и рыбак упал.

– Готов. Гля, вроде как рыбак. Может, зря мы его?

– Чего зря!? Может, он на шухере был. Ничего, кому надо – разберутся, а мы своё дело сделали. Нам стрелять приказали, вот мы и стреляли. А одним больше или меньше, какая нам разница? Давай проверим, нет ли тут ещё кого, и пойдём доложимся.

Двое прошли по кромке воды совсем близко от притаившихся мужчин. Один проследовал дальше по берегу, а второй остановился помочиться недалеко от Самуила Шаевича и Давида. Сквозь ветви куста они видели его тёмный силуэт и слышали журчание. Он остановился как раз в том месте, где был кукан с пойманной рыбой. Закончив отливать, он поспешил за своим товарищем.

Через пару минут их голоса немного затихли. Убедившись, что рядом никого нет, Самуил Шаевич потихоньку выбрался из кустов, Давид последовал за ним. Мужчины понимали друг друга без слов. Через несколько минут рассветёт, и те, кто придут, чтобы забрать тела беглеца и рыбака, могут увидеть брошенные удочки. Тогда они точно догадаются, что здесь ещё кто-то есть, и не успокоятся, пока не найдут хозяев. Иди знай, чем это может закончиться. Пристрелят на месте как сообщников или впаяют сроки, навесив статью. Нужно выбираться. Молча схватив вещи и столкнув банку с червями в воду, мужчины поспешили в сторону, противоположную той, откуда пришли преследователи. Они прошли совсем рядом с убитым рыбаком. Он лежал на спине, неловко подогнув под себя ноги, и вопросительно смотрел вверх. Одна рука была в воде, а вторая продолжала сжимать удилище. На груди виднелось мокрое пятно. В темноте не было видно отверстие от пули, но и так было ясно, откуда оно взялось. Им удалось ускользнуть незамеченными. Правда, в город они входили уже в рассветных лучах, но до дому добрались в целости и сохранности. Наказав женщинам молчать, разошлись по спальням. Сон не шёл, и каждый успокаивал свою половинку. Женщины не на шутку переволновались, представляя, чем всё могло закончиться.

Уже через несколько дней удалось узнать, в чём было дело. Крестьянские хозяйства обложили непомерными поборами. И это в один из самых неурожайных годов. За несдачу продовольствия применяли строгие репрессивные меры. Пытками выбивали места хранения зерна. Тех, кто и под пытками не сознавался, могли расстрелять на месте. Крестьян выселяли из домов, конфисковывали весь скот и всю утварь. После грузили на машины или подводы, и люди исчезали целыми хуторами и деревнями в неизвестном направлении.

Начался голод. Доведённые до отчаяния мужики, многие из которых прошли гражданскую, помогая красным установить народную власть, теперь сами оказались бесправными заложниками новой власти. Защиты искать было негде, прошлыми заслугами никто не интересовался. Всех волновал только план заготовок зерна и изъятия продовольствия практически до нуля, не оставляя ничего для будущих посевов. В некоторых местах вспыхивали стихийные бунты. Доставались из дальних схронов ружья и обрезы. Начали гибнуть и сотрудники ГПУ. Мужчины объединялись в небольшие отряды и пытались добыть продовольствие. Кто-то прознал, что изъятое зерно грузится в эшелоны и отправляется за границу. Один из отрядов решил попробовать отцепить последний вагон эшелона на подъёме у 29-го разъезда, там, где поезда сбавляли ход. Но к тому времени эшелоны были укомплектованы хорошей охраной. Страна готовилась к большой войне за победу социализма и восстанавливала разрушенную экономику, расплачиваясь хлебом. А ещё были поставки в Германию. После Первой мировой немцы не представляли военной угрозы для СССР. Но они могли пригодиться для войны с империалистами, и немецким товарищам следовало помочь.

Новооктябрьск снабжался относительно неплохо из-за военных частей, расквартированных на окраине города, и как необходимая перевалочная станция. До революции это был небольшой сонный городок на востоке Украины. До поры до времени революционные веяния обходили стороной маленький провинциальный Тормашов – так он тогда назывался. Во время гражданской войны город дважды менял своих хозяев. Попеременно его занимали то белые, то красные.

Но ни те, ни другие не смогли добиться однозначной поддержки местных жителей. Люмпены, солдаты, дезертировавшие с полей войны, и еврейская молодёжь, не желавшая более проживать в черте оседлости и быть самой низшей ступенью российского общества, поддержали большевиков. Народ более устроенный – лавочники, оптовые торговцы, рабочие железнодорожных предприятий, – поначалу не проявил должного интереса к политическим изменениям. Их больше волновала стабильность собственных доходов. Они знали, что нужны при любой власти и поэтому не лезли в разборки между белыми и красными, дожидаясь, пока всё само по себе утрясётся. Митинги в поддержку новой власти не собирали много сторонников. А организаторы за призывы отнять и поделить пару раз даже были биты в тёмных переулках неизвестными личностями, которые практически из братских побуждений рекомендовали агитаторам выбрать для своей деятельности другой город.

Но в один день всё изменилось. На 29-м разъезде остановились два состава. Военно-агитационный поезд и состав с солдатами. По команде из них посыпались бойцы Красной армии. Латышские стрелки, с первых дней поддержавшие революцию и практически штыками расчистившие Ленину путь к власти, а также три сотни венгерских пехотинцев из числа бывших военнопленных, подданных австро-венгерской империи, проникшихся революционными идеями и примкнувших к большевикам. Руководили их действиями люди в кожаных куртках. Сначала они заняли здание городской управы, телеграф, электро и телефонную станции, городскую тюрьму и часть казарм, а также перекрыли въезды и выезды из города.

После этого стали вызывать на допросы по заранее подготовленным спискам людей. Домой они больше не возвращались. Обеспокоенные родственники с утра до вечера толпились у здания городской тюрьмы, пытаясь получить хоть какую-то информацию и отдать передачу.

Красноармейцы из числа приставленных к тюремной охране с людьми не разговаривали и на вопросы не отвечали. Если же кто-то пытался подойти чересчур близко, молча поднимали винтовки и передёргивали затворы. После этого желание приближаться пропадало. Арестованных набивали в камеры так, что в некоторых не то что лежать, даже и присесть можно было лишь по очереди. Выдёргивали на допросы по одному, в камеры после не возвращали. Их помещали в особые камеры, где содержались уже прошедшие допросы. Многие были сильно избиты и с трудом держались на ногах. На протяжении нескольких дней отобранные из заключённых крепкие мужчины рыли рвы у рощи в пятистах метрах от 29-го разъезда. Потом на протяжении недели по ночам из тюрьмы выводили колонны арестованных и уводили за город, отгоняя прикладами воющих баб и прочих родственников, почуявших неладное. Тех, кто не мог идти, везли на подводах. Всех отводили ко рвам, строили на краю шеренгами, и один из одетых в кожаную куртку произносил: