«Всякая книга пишется
для друзей автора».
И.В. Гёте
«…отложив в сторону меч,
не отрекаясь от него».
И. Ильин
© Ленсу С. М., 2023
Часть первая
Глава I
Горина пытались убить дважды. Сейчас, когда за ним снова охотятся, у него помимо страха появился азарт. Соревнование со смертью. Кто быстрей, кто сильней, кто хитрей? Адреналин!
Как заяц, уходящий от погони, временами обнаруживает себя и, «прыгнув в сторону», исчезает, так и он последние несколько месяцев путал следы – появлялся перед «охотником» на мгновение и тут же пропадал. Такой вот анимализм, усмехнулся Горин.
Первый раз его выследили полтора года назад. Горин спрятался в месте, как он считал, где никто его не найдёт. Но его сдал старый товарищ, которому он доверился и у кого попросил помощи. Убийцы уже были на подходе и до встречи с пулей оставалось не более десяти минут, когда возник тот, кого он меньше всего ожидал здесь увидеть, – человек из прошлого. Именно он опередил убийц и позволил Горину «прыгнуть в сторону» и исчезнуть. Исчезнуть на несколько лет.
Стоя на причале у воды и заглядываясь на солнечные блики, Горин думал о превратностях своей нелёгкой судьбы, о том, что жизнь устроена каким‐то странным образом – с завидной постоянностью появляется очередной желающий его застрелить. Вот поэтому, думал Горин, никак нельзя терять навык «прыжка в сторону».
К слову сказать, полгода назад именно это умение спасло его во второй раз. Конечно, кто‐то скажет, что он сам виноват, мол, довёл до крайности, и нужно было сразу исчезнуть. Но… пусть бросит в меня камень тот, кто сам не бывал азартен и в ком никогда не было страсти!
* * *
Они появились в кабинете неожиданно – настолько, что Горин растерялся. Он не успел ни достать оружие, ни броситься наутёк, ничего! Правда, всё же попытался сунуть руку в стол, но верзила с лошадиным лицом опередил – железная хватка сжала Горину запястье. Другой рукой налётчик вытащил из стола девятизарядный Glock‐33 и сунул его в карман. Женщина, шедшая следом, больно ткнула в лоб Горина дулом пистолета Стечкина для бесшумной стрельбы.
Всё произошло молниеносно, без суматохи и сопротивления охраны. Майя! Конечно, она! Сдала его легко и непринуждённо! Настоящий профессионал, мать её! Предать – значит уметь предвидеть. Умная, сука!
Холод металла на лбу, запах дешёвых цветочных духов, весёлое чирикание за окном. Бред какой‐то, подумал Горин. Он снизу посмотрел на женщину. Спокойное, без тени переживаний молодое лицо. Лицо юной комсомольской активистки.
В этот момент в кабинете появился осторожный Бурдт.
– Ну что, – сказал он, – с формальностями покончено? Ах да, чуть не забыл!
Он быстро подошел вплотную и коротко ударил Горина в челюсть. Тот дернул головой и сполз в кресле. Бурдт уселся напротив.
– Ты что творишь? Берега попутал? – вытирая разбитые в кровь губы и срываясь на фальцет, крикнул Горин. – Я хранитель, я член президиума! Не имеешь права!
Бурдта, в отличие от сопровождавших его боевиков, он знал – виделись несколько раз на заседании Бюро. Тот всегда вёл протоколы заседания и, судя по всему, был шестеркой у Снегирёва.
– Ты, Горин, сволочь! – мягко и почти вкрадчиво начал Бурдт. – Ты, Горин, не просто предал товарищей! Ты, мразь, подставил всю организацию – засветил наши счета на спекуляциях! Ты нас подставил, гадёныш!
– Как ты мог подумать! – неискренне возмутился Горин, но, уловив недоброе в глазах Бурдта, моментально стал разыгрывать открытость и раскаяние. – Согласен с критикой. Но я никого не подставлял. Здесь ты абсолютно не прав! Да, я пустил деньги в оборот, но цель! Цель – увеличить общий капитал. Финансовое управление – моя обязанность. Не получилось, так бывает. Поверь, на бирже такое сплошь и рядом. Но деньги на месте, на счетах, можно проверить! Всё под абсолютным контролем!
– По нашим подсчетам, ты, сука, – Бурдт приподнялся и навис над ним, – заработал не меньше двухсот миллионов евро!
Горин испугался – за это могут убить. Без колебаний и разбирательств. Но не убивают. Пока не убивают. Значит, хотят денег. Его, Горина, денег! Тёмная волна злобы поднялась в нём. Злобы и решимости.
– Я понял, я всё понял. Отдам! Всё, до цента! – он залебезил, искательно заглядывая в глаза Бурдту. – А насчет того, что подставил, ты, Бурдт, не прав! Схема проверена! Несколько прокладок-прачечных, криптовалюта – и след, как дым, исчезает, как след на песке… Японцы – мастера образной речи… Мне нужен мой лэптоп.
Бурдт положил на стол бумажный лист с цифрами и банковскими реквизитами.
– Давай, прямо сейчас перегонишь всё бабло! Видишь, справа реквизиты и номера счетов, слева суммы. Понял? – он кивнул верзиле. Тот подкатил кресло с Гориным к столу. Причмокивая разбитыми губами, Горин открыл компьютер и быстро пробежал пальцами по клавиатуре. Женщина спрятала пистолет, открыла принесенный планшет и протянула его Бурдту.
Горин приступил к транзакциям. Бурдт, раскрыв планшет, контролировал переводы. По мере того, как росли цифры на счетах, черты его лица разглаживались, и в какой‐то момент по костистому лицу скользнула улыбка. Горин, улучив момент, когда трое, стоящие напротив, увлеклись мельканием цифр, осторожно протянул руку вниз, нащупал второй пистолет, приклеенный скотчем к нижней крышке стола, и рванул его на себя. Не целясь, он сделал несколько беспорядочных выстрелов.
Верзила упал навзничь, громко стукнувшись лысой башкой о пол, «комсомолка» ойкнула и повалилась на бок, держась за живот, а Бурдт с удивленным лицом опрокинулся вместе с креслом на спину и застыл, раскинув руки. Взглянув на неподвижные тела на полу, Горин набрал команду «Charge back», удостоверился, что деньги вернулись к нему на счета, и вышел из кабинета, неся под мышкой свой лэптоп.
С той самой поры он уходит от погони, заметает следы, опережая убийцу иногда на шаг, иногда на два.
* * *
Стоя на причале, Горин смотрел, как несколько горожан, бережно и ласково прижимая к груди, будто маленьких детей, несут к воде модели яхт. Они подходят к краю длинного деревянного настила у самой воды. Свесившись и лежа на животе, осторожно спускают лодки на воду, молча наблюдают их плавное скольжение по озерной глади. Остальные стоящие рядом негромко комментируют предстоящую регату.
Их тихие голоса не нарушают утреннюю тишину, и можно расслышать, как шелестит вдоль игрушечных бортов вода.
– Идиллия, – чувственно прошептал Горин, – какая идиллия!
Размеренное, нешумное утро маленького городка разительно отличалось от его жизни в предыдущие месяцы, когда утренние прогулки были больше похожи на перебежки по минному полю. Первоначально, прячась в крупных городах, он дожидался, когда утром улицы заполнят первые пешеходы, и лишь после этого выходил из гостиницы. Он считал, что в скоплении людей, да ещё и среди бела дня выстрелить в упор никто не рискнет, а спрятавшемуся снайперу среди заслоняющих обзор и снующих прохожих сложно поймать в перекрест прицела его фигуру. Подстегиваемый страхом, он шел быстро, лавируя между пешеходами и часто меняя маршрут. Вернувшись, запирался в номере, и ощущение защищенности, пусть иллюзорной, успокаивало его, но страх не отпускал.
Сегодняшний день начался совсем иначе. Он проснулся с отчетливым осознанием, что всё закончилось. Так после кризиса, после многодневной лихорадки ты просыпаешься с ощущением, что болезнь отступила, и ты вновь готов вернуться к жизни, к её прелестям и наслаждениям.
Volvo и Toyota продолжали подкатывать к деревянной пристани, их хозяева молча выгружали свои «игрушки», прилаживали к ним мачты и гики, цепляли лоскуты парусов и бережно опускали суденышки на воду. Их серьезность и молчаливая сосредоточенность передались Горину – он внимательно разглядывал лодочки, любуясь полощущимися на легком ветру стакселями, восхищался гладкостью бортов, словно сам мастерил их и клеил по вечерам.
Совсем расслабившись и отпустив своего внутреннего стража, Горин бездумно стал смотреть на другой берег, на линию горизонта. Там за озером медленно и меланхолично вращались лопасти огромного ветряка, неподвижно, словно их булавками прикололи к голубому атласу неба, белели облака. Покой и несменяемость небесной картинки необъяснимым образом тоже убеждали в безопасности. Горин оторвал взгляд от понравившихся ему облаков и не спеша направился к рыночной площади.
Началась суббота, и жители крошечного северного городка степенно выходили из своих домов под тихое осеннее солнце погреться, посидеть с чашкой кофе и бутербродами. Маленькие, словно игрушечные столики были расставлены на рыночной площади. По случаю ярмарки белели шатры парусиновых палаток. Немолодые мужчины и женщины сидели на солнце, тихо улыбались друг другу и едва слышно бормотали что‐то, понятное только им одним.
Горин купил бутерброд – черный душистый хлеб с ломтиками селедки на тонких овалах вареного яйца, – исел за пустой столик в стороне от остальных. Откусил, почувствовал сладковатый вкус соуса и, усмехнувшись, отметил про себя, что именно сейчас представляет собой идеальную мишень. Идет шестой месяц, как он скрывается, переезжая с места на место. Побег был таким стремительным, что на первых порах у него не было самого необходимого. Конечно, не считая денег, его денег, которые он заработал! Сто восемьдесят три миллиона без трехсот тысяч! Заработал благодаря своему уму, благодаря своей удаче! Не украл, а заработал! Что бы ни говорил Бурдт!
После стрельбы в кабинете он беспрепятственно прошел через весь офис, не встретив ни одного охранника, сел в машину и помчался в аэропорт. Проскочить границу оказалось делом нехитрым. Скрыться, спрятаться в чужой стране – вот что было сложно! После первых панических метаний по восточноевропейским городам Горин кинулся на запад и затаился в Шарлеруа – малопривлекательном из-за своей бедности, небезопасном из-за преступности городе угольщиков. Он выбрал Шарлеруа, потому что тот давал возможность тихо приехать и так же незаметно уехать. Аэропорт, вокзал с более чем десятью направлениями, пристань канала Брюссель – Шарлеруа для пассажирских рейсов по всей Европе – было где затеряться, было куда сбежать незамеченным.
В день его приезда лил дождь. В поздних сумерках такси остановилось у неприметного трехэтажного здания с темными и влажными от дождя потёками на квадратных колоннах. Накануне по интернету он снял здесь квартиру. Надвинув на лицо капюшон, Горин выбрался из машины, бросил взгляд на теснящиеся вдоль узкой улицы дома. Ни одно из окон не светилось – впровинции рано ложатся спать. Набрав код на входной двери парадной, он миновал просторный пустой холл, залитый холодным белым медицинским светом, и поднялся по лестнице на третий этаж. Сумрак крохотной квартирки успокоил, и Горин в изнеможении плюхнулся на диван, а через пару минут уже спал.
Почти месяц он не покидал своего укрытия. Раз в два дня смуглый, в яркой куртке и на велосипеде курьер, вероятно, мигрант, привозил пакет с едой, оставлял его у квартиры и исчезал до следующего раза. Горин осторожно приоткрывал дверь, боязливо выглядывал на лестницу и быстро забирал пакет. Остатки пиццы, несъеденные яблоки, пустые банки и бутылки из-под молока – все это было разбросано по квартире. Горин часами сидел в интернете и ел там, где устраивался с ноутом, – на диване, на полу, на постели. «Залечь на дно в Шарлеруа», – повторял про себя Горин, засыпая и кутаясь в одеяло.
Первым делом здесь, в Шарлеруа, он занялся своими деньгами. Разбросанные по разным счетам и банкам, они были уязвимы, и самое главное – по ним можно было его отыскать. Он загнал деньги в крипту, спустя какое‐то время достал часть из них уже «отмытыми», обналичил и спрятал в арендованную ячейку. Укладывая пачки евро, он ощутил материальность своего капитала и успокоился.
Беглец после этого занялся дальнейшим устройством своей скитальческой жизни. Несколько дней он потратил на поиск пластического хирурга, который был бы достаточно скромен, чтобы не задавать лишних вопросов пациенту, и одновременно чтобы клиника не привлекала к себе излишнего внимания. Это оказалось трудно, но Горин нашел такого – хирург с пакистанской, а может, индуистской фамилией в Ставангере на юге Норвегии. Затем подобрал страну, где можно, не очень афишируя, приобрести «золотую визу». Организовав свое будущее преображение, начал готовиться к новому броску. Здесь же, в Шарлеруа, он спланировал, как станет запутывать следы, чтобы его не отыскали и чтобы никакой Апполион его не настиг.
Апполион! Древнегреческий ангел смерти. В Бюро любят эту романтику – чертовщину с мистикой. Старику нравится древняя мифология – ритуалы, всякие истории, чтобы обязательно фигурировали рок, фатум и весь набор древнегреческих богов. Апполион – оттуда. Вестник смерти! Твою мать! Тоже мне вестник. Просто убийца. Убивает в качестве партийного поручения. Главное дело, это же кто‐то из своих. Старик так однажды и сказал: «Бабу-ягу со стороны брать не будем – воспитаем в своем коллективе», – изасмеялся, причмокивая, будто ел что‐то охренительно вкусное. Рассказал, словно глумясь над кем‐то, что после визита Апполиона ни один эксперт никакого криминала не найдёт – человек вроде умер сам по себе, от естественных причин, или его настиг рок.
Горина передернуло. Снова где‐то глубоко в животе пробежал холодок, и сердце гулко ударило в грудь. Он дожевал бутерброд и устроился поудобнее, повернулся к солнцу и закрыл глаза. Где‐то рядом еле слышно шелестела чужая речь, под закрытыми веками тихо пульсировал оранжевый день.
Из Шарлеруа он уехал, как только ему сообщили, что есть прогресс с получением вида на жительства. Он не был глуп, чтобы прямиком рвануть в страну и торчать там у всех на виду. Неспешно, шаг за шагом, дистанционно он готовил электронные документы и так же неспешно переезжал из одного большого города в другой, не задерживаясь более чем на неделю. Он укрывался от невидимых преследователей в густо заселенных туристами отелях. «Мариотты», «Холидей-ин», апарт-отели… Он заказывал еду в номер, быстрой тенью проскальзывал через холл или шумные гостиничные бары, когда выходил на прогулку. Редкие свои променады на свежем воздухе совершал ранним утром. Полупустые улицы, немногочисленные прохожие. При малейшей опасности – мнимой или реальной – нырял в переход или в открывающееся к этому часу метро.
Так, неделя за неделей, месяц за месяцем кружа и запутывая след, он приблизился достаточно близко к стране, где надеялся найти легальное пристанище и откуда мог быстро добраться до клиники, где его уже ждали. И вот пару недель назад он панически бежал.
Бежал, казалось бы, из заурядного, безопасного города, где жил в средней и ничем не примечательной гостинице. У него были свои отработанные правила поведения в отелях. Например, в лифт он заходил последним, внимательно разглядывая тех, кто заполнял кабину. Если кто‐то из пассажиров вызывал у него подозрение, он отходил в сторону, ждал следующий или переходил к другому лифту. В тот раз, вернувшись с прогулки и заметив у стойки ресепшн ранних гостей, он замедлил шаг, подстраиваясь под общий неспешный ритм вестибюля. Натренированным взглядом окинул холл. Вдоль дальней стены bellboy катил пустую багажную тележку; немолодой консьерж, склонившись над конторкой, щелкал по клавиатуре; ранние гости, не выспавшиеся за время переезда, переминались с ноги на ногу в ожидании. Площадка перед лифтами была пуста. Горин не торопясь пересек холл и вошел в только что спустившуюся кабину. Над головой мелодично звякнуло, и стальные двери плавно поползли, сближаясь. В последний момент в сужающуюся щель скользнула фигура женщины с каштановыми вьющимися волосами и в темно-синем брючном костюме. Горин сразу решил, что она русская. Во-первых, она не проронила ни слова, европейцы обычно приветствуют даже незнакомых и даже в лифтах; во‐вторых, лицо её было безмятежно-равнодушным, а он привык, что все вокруг улыбаются; и, наконец, она была красива. Молодое, с плавно очерченным овалом лицо без следов макияжа и нежная, с легким пушком кожа на грациозной шее. Девушка поднесла руку к панели с кнопками этажей, и её рука замерла. Ни одна из кнопок не горела. Горин, опасаясь, что может раскрыть случайным пассажирам свое местонахождение, никогда не нажимал кнопку первым. Незнакомка растерянно оглянулась, посмотрела на Горина, виновато улыбнулась, словно допустила бестактность, и нажала на одиннадцатый. Они молча доехали до её этажа. Опустив глаза, девушка вышла. Горин дождался, пока закроются двери, и нажал кнопку своего двадцатого. Его сердце учащенно билось. Страх залил ему грудь. Он был уверен, что его нашли, что все его усилия пошли прахом. Апполион! После стольких недель скитаний он почти поверил в свою безопасность! Бежать, скорее бежать! Он быстро вошел в номер. Не зажигая свет, собрал сумку и спустился на первый этаж. Вновь прибывшие гости уже разошлись, и возле ресепшн никого не было. Он торопливо расплатился, отказался от такси и заспешил к выходу. Пересекая холл, боковым зрением Горин увидел, как из открывшихся дверей лифта выходят несколько мужчин, а вместе с ними и эта «русская». Она, Горин готов был поклясться, заметила его, остановилась и проводила взглядом. Горин не допускал мысли, будто это и есть Апполион, но в том, что она могла быть наводчицей, готовой его раскрыть и навести убийцу, он не сомневался.
Горин вскочил в трамвай, доехал до порта, взял билет на паром и через четыре часа оказался на другом берегу пролива. Тут же, у причала, словно поджидая его, стоял автобус, отправлявшийся в глубь страны. Он забился в дальний угол салона и, потея от страха, едва дождался, когда автобус вывезет его из припортового поселка. Горин сошел в первом попавшемся на трассе городке. Вместе с ним из автобуса выбралась пожилая пара, которая вскоре пропала среди одинаковых двухэтажных домов. Автобус постоял минуту на безлюдной ратушной площади и, глухо урча, покатил дальше. Горин оглянулся. Пустынная площадь. По её периметру горели, готовясь к ночи, огни над витринами магазинов и нескольких аптек. На ратушной башне, дребезжа, ударили колокола. Восемь раз, машинально сосчитал Горин. На дальнем краю площади он разглядел трехэтажное, под красной черепицей здание. Вазоны с геранью под окнами, вылинявшие зеленые маркизы, невнятная вывеска на козырьке входной двери. Глубоко набрав в легкие воздух, как перед прыжком в воду, скорым шагом он пересёк площадь и вошел внутрь гостиницы.
В лихорадочном страхе он провел несколько дней за закрытыми шторами, затаившись и не включая свет. Боялся покинуть свое убежище и одновременно замирал от мысли, что, запертый в номере, он беспомощен перед Апполионом. На третий день своего затворничества он неожиданно успокоился. Вечером ему пришла мысль о деньгах, о его деньгах, о деньгах, которыми он безраздельно владел! Десятках миллионов евро! Эта мысль приглушила страх, вернула самообладание и главное – ощущение превосходства. Минуту назад, размышлял Горин, я боялся, боялся до судорог. Сейчас я спокоен. Спокоен. Во всяком случае, здесь. Оставался, конечно, страх перед одним человеком – Стариком. Но Старик был за тысячу километров от него.
Горин знал Старика с раннего детства – тот жил на одной лестничной площадке с его семьей. Пятиэтажный кирпичный дом. В центре строения возвышалась башня в семь этажей, увенчанная шпилем и гипсовой звездой. Башня предназначалась партийной и советской номенклатуре. Старик в те годы, конечно, не был стариком, а был энергичным, улыбчивым, высоким и спортивным. Он и Горин-старший работали в одном учреждении, хотя входили в него через разные подъезды. Мальчиком Горин нередко слышал имя соседа – отец иногда с почтением, иногда с неподдельным страхом что‐то рассказывал матери. Потом сосед куда‐то пропал. Он появился много лет спустя, когда сам Горин был уже молодым человеком. Вернулся седой, неулыбчивое лицо его задубело под нездешним загаром. Ещё он хромал.
Так случилось, что в мутной воде конца девяностых молодой Горин удачно совершил несколько финансовых операций. Это сослужило ему неожиданную службу – он приобрел известность среди вчерашних комсомольских и партийных начальников. К нему потянулись разные люди с наличными и безналичными деньгами, с шальными мешками акций заводов и шахт, с купленными по бросовым ценам домами и кусками земли. Обращались к нему с одним и тем же предложением – превратить имеющиеся деньги в ещё большие. Денег они хотели много и непременно сразу. Всем им Горин казался магом, который поможет «срубить бабки по-быстрому и разбежаться». Горин охотно шёл навстречу, умножая их состояния. Больше, чем пачки долларов, которые он получал за свою работу, он любил сам процесс. Ему нравилось – нет, он был просто счастлив, он прямо‐таки купался в чужих деньгах, радуясь и замирая от восторга и восхищения самим собой. Он был властителем, его воле подчинялись люди, товары, деньги. Он как медиум видел своим внутренним взором потоки денег, их движение, их метаморфозы, как одна валюта превращалась в другую; как зерно, товарные вагоны где‐нибудь на полустанках в Сибири, щебень или бензин на юге чудесным образом превращались то в одно, то в другое, разрастались, приумножались и вдруг обнаруживались в виде шестизначных цифр на счетах банков в Базеле, Дублине или в Лондоне. Ему хватило ума не ввязываться в торговлю оружием и наркотиками, но этой осторожности оказалось недостаточно. То ли в спешке, то ли из-за своей наглости, а может, его, как «жирного кота», просто развели более расчетливые собратья, он «попал на деньги». На очень большие деньги. Его предупредили, что средства нужно вернуть, причем с процентами, потому что не возвращать – нехорошо. Потом «поставили на счётчик». Дело усугублялось тем, что Горин не собирался возвращать. Вся его натура противилась этому, он не хотел расставаться с деньгами, которые считал своими. Не дожидаясь неприятностей, он исчез. Это был его первый опыт бегства и скитаний, как выяснилось, не совсем удачный. Его быстро загнали в казахстанские степи, и Горин очутился в городе, продуваемом насквозь ветрами, без знакомых, надежных связей и без помощи. Он затаился в пустой квартире нового малозаселенного дома. На пятый день своего «сидения» он собрался сходить за едой в соседний продуктовый. Открыл дверь и от неожиданности отскочил назад. На пороге стоял Старик. Он ещё больше постарел и стоял, опираясь на трость. Разговор получился непродолжительным. Суть его свелась к простой альтернативе: либо Горин работает на него, и Старик его «крышует», либо Старик не мешает славным ребятам, сидящим в машине внизу, потолковать с Гориным о каком‐то долге. Выбор был очевиден, и Горин через десять часов оказался в Москве. Спустя два дня он уже работал на Бюро. Но жизнь, как известно, развивается по спирали, и вот он снова в бегах.
Просидев несколько дней в номере за закрытыми шторами, он уехал. Взял в аренду дамский Fiat 500, с вечера заплатил за гостиницу и, решив выждать до трех часов ночи, снова затаился.
Одетый в дорожное Горин лежал на кровати, смотрел в потолок и ждал, когда за окном стемнеет. На грязном потолке темнело пятно с неровными желтыми разводами по краям. Горин смотрел и думал, как он устал от ожидания. Мелькнула мысль – как было бы хорошо, откройся сейчас дверь и появись на пороге Апполион. Конец беготне, конец страхам, конец этому бесконечному паскудству! Кстати, как появится этот вестник? Из мрака, укутанный в плащ и в маске? С громами и молниями? Или это будет бутылка с коктейлем Молотова, залетевшая в открытое окно?
Стемнело. Шаги на лестнице стихли. За стеной привычно захрапел неизвестный сосед. Горин поднялся, по привычке проверил, не оставил ли следов, похлопал себя по карману, проверяя пистолет, и вышел.
Произошло это две недели назад. Сейчас он сидел на площади, солнце приятно согревало лицо, и на языке ещё сохранялся сладковато-соленый вкус соуса. Страх действительно исчез. Горин потянулся, мышцы откликнулись легкой болью. Он как будто заново узнавал свое тело. Кровь весенними ручейками весело бежала по его обновленному телу. Он открыл глаза, огляделся, щурясь от солнца, посмотрел вверх. Синее небо в разрывах облаков. Горин словно увидел его заново, улыбнулся и счастливо вздохнул. Так неизлечимо больной чувствует возвращение к жизни накануне своей смерти.
Вечером он сидел в полупустом баре и пил текилу. Приятное опьянение, праздная болтовня на русском, без оглядки и осторожности, – всё это ему нравилось. Бармен, молчаливый, грузный и краснолицый, неодобрительно поглядывал на русского, но исправно наливал. В конце концов, мы живем в свободной стране, думал бармен, здесь и русскому позволительно надраться. Они же без этого не могут! Бармен и сам пропускал иногда стаканчик-другой, но чтобы вот так! Нет! Эти русские настоящие азиаты! Хотя нет! Вот у него партнер по гольфу – чистый кореец. Тоже азиат, но так не напивается. Получается, русские и не европейцы, и не азиаты. Хм… Варвары! Выбрались из лесов с кучей денег и лезут к нам, как свои!
– Устал… жутко устал, жутко! Слышишь, бро? – Горин сыпал соль на ладонь. – Vous compranez?[1]Ждёшь, ждёшь… а его всё нет. Understand?[2]
Бармен налил в стопку очередную порцию текилы, ловко насадил на край ломтик лайма и пододвинул выпивку Горину. Тот аккуратно слизал соль с руки, выпил, понюхал лайм и медленно стал его жевать. Бармен поглядел на Горина и решил не убирать бутылку.
– One more shot, sir?[3]
Горин застыл, глядя на бармена остекленевшим взглядом, потом сглотнул.
– Shot? Right… that’s what I’m waiting for[4]. Выстрел и кирдык! Понимаешь, он говорит, я правила нарушил! А если у меня свои правила? Тогда как?
Бармен скроил на лице подобие улыбки и налил снова:
– Hang on![5]
Горин тупо посмотрел на новую стопку.
– Hang on – Апполион… Апполион, между прочим, вестник смерти. Ты смотри… – он погрозил бармену пальцем, потом вздохнул. – Well… charge it to my room[6].
Он осторожно сполз с высокого стула и вышел в узкий холл. Девушка за стойкой администратора посмотрела на Горина пустыми глазами и снова уткнулась в гаджет. Над стойкой осталась возвышаться рыжая копна волос. Горин постоял, опираясь на металлическую дверь лифта и пьяно размышляя, стоит ли ехать одному или подождать попутчиков, и, не сумев найти ответ, поднялся по лестнице. В номере он разделся, надел махровый белый халат, переложил пистолет в карман халата и отправился в ванную комнату. Он открыл краны и уставился пьяными глазами на бьющие струи воды.
Боль в шее оказалась неожиданной, резкой и настолько сильной, что последней мыслью перед тем, как потерять сознание, была – он эту боль не перенесёт! Мама!
Очнувшись, Горин обнаружил, что лежит на кафельном полу возле ванной. Страшно болела шея. Странным образом он протрезвел. Шумела вода. С зеркального потолка в глаза ему бил свет. В потолке отражалось нечто бесформенное и белое. Это он в белом халате, лежит на полу – дошло до него. Нужно кого‐нибудь позвать. Наверное, у него инсульт. Откуда‐то сзади, со стороны его затылка появилось лицо. Он мучительно всматривался в эти черты, но всё плыло перед глазами. Горин попытался позвать на помощь, пошевелить рукой, но тело не слушалось. Потом он увидел шприц в чьей‐то руке, а рука в голубой резиновой перчатке. Такие, он вспомнил, продаются в аптеках. Потом Горин почувствовал, что невидимая сила разжимает ему рот, ухватывает за язык и тянет наружу. Мелькнул шприц, под языком что‐то мимолетно кольнуло – и через мгновение Горин умер.
Рука в резиновой перчатке выдернула шприц. Нижняя челюсть покойника медленно отвисла. Шприц очутился в пластиковом пакете, пакет в кармане куртки. Обладатель куртки подобрал с пола черный брусок электрошокера и склонился над телом. Потянув веко вверх, приоткрыл мертвый глаз. Роговица потускнела, пустой зрачок безжизненно застыл черной полыньей. Убийца оглядел ванную комнату и вышел.
Тело Горина лежало, привалившись боком к ванне. Из кранов шумно лилась вода. Вскоре она потекла через края ванны и залила пол. Халат на мертвеце быстро набух и потемнел. Вода, перевалившись через невысокий порог, хлынула в комнату.
Около двух часов ночи с потолка над спящей за стойкой администратора девушкой упали первые капли. Светлые сумерки сменили полумрак ночи, когда к гостинице подкатила машина с мигалкой. Приехавшие полицейские констатировали – смерть русского наступила от естественных причин. Или по велению рока, мог бы добавить Горин. Если бы был жив.