Контакт на случай ЧП

Lauren Layne

Emergency Contact

© Саар М.Р., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Нашим контактам на случай ЧП: Элли «сестренке» Гэнтон и Майклу «Чачу/Майки» ЛеДонну. Мы так благодарны, что можем называть вас своими сестрой и братом, а также лучшими друзьями.

1. Кэтрин

23 декабря, 11:06

Прямо скажу: Гринча неправильно поняли.

Подождите на меня бросаться! Кража со взломом – это он, конечно, переборщил немного. Да и если ты запихиваешь чью-то рождественскую елку в дымоход, нарядившись Сантой, тебе вряд ли поможет задушевная беседа с психотерапевтом.

Я не буду притворяться, будто знаю, насколько страшно дразнят в детстве, когда ты мохнатый и зеленый.

Но маленькой Кэтрин (это я) тоже пришлось несладко. Представьте, если вам угодно, скачок роста, от которого становишься прямо-таки агрессивно долговязым. Потом добавьте кистозные акне, когда ни у кого из одноклассников еще ни единого прыщика не появилось.

Плюс к этому – неукротимое облако темных кудряшек и отец-одиночка, не имеющий понятия ни о существовании средств для укладки, ни тем более о том, как научить одиннадцатилетнюю дочь ими пользоваться.

Если вы сейчас подумали, что большую часть средней школы я обедала в одиночестве, вы абсолютно правы. Гипотетически, правда, такая непопулярность могла быть следствием того, что я вела себя как зазнайка. По крайней мере, миссис Кабрера каждое родительское собрание настаивала, что проблема именно в этом.

Но вернемся к Гринчу. Праздники – это жуткий стресс. Тут я полностью солидарна с этим волосатым зеленым парнем.

– Прошу прощения! Прошу… Идите справа, а обходите слева, пожалуйста, – говорю я своим самым приятным тоном. По крайней мере, мне кажется, что я весьма дружелюбна. Просто мое понимание приятности не всегда совпадает с общественно принятым. Это еще одна истина, о которой я впервые узнала на родительских собраниях и с которой с тех пор сталкивалась еще не раз благодаря табелям успеваемости. Или собеседованиям.

Или бывшим мужьям.

Последнее оказалось больнее всего. Потому что это для меня было важнее всего.

Но я снова сбилась с мысли.

«Двигайся по правой полосе, объезжай по левой» – обычное правило движения по трассе, вот и все. Пятая авеню перед Рождеством не хуже с любого шоссе. Так почему нельзя следовать тем же правилам?

Если кому-то хочется неспешно ползти мимо блестящих витрин – флаг им в руки. Только пусть идут с этим флагом по правой стороне тротуара, а левую оставят тем, кто не просто гуляет, а куда-то спешит.

На мой взгляд, весьма разумно.

Только вот за свою жизнь я кое-что поняла: Рождество и разум – вещи плохо совместимые. Туристы, заполонившие наши тротуары, приехали в город за Впечатлениями. Вот прямо с большой буквы.

Пытаюсь пройти, но у меня на пути семья из четырех человек, идущая стройным рядом (еще одна моя манхэттенская досада, но будем разбираться с одним нарушением тротуарного этикета зараз).

Женщина в зеленом свитере, украшенном настоящими, черт возьми, бубенчиками, оборачивается и смеряет меня уничижительным и одновременно скептическим взглядом.

– Женщина, расслабьтесь. Рождество же!

– Ой, да вы что! Правда Рождество? Я и не знала! – Жестом указываю на витрину со снег-машиной и пляшущими эльфами.

Она закатывает глаза, отворачивается, но даже не думает уступать мне дорогу.

Я работаю на Пятой авеню уже больше десяти лет, меня не то чтобы удивляют огромные толпы народу. Но декабрь – время особого рода пыток. От одной только музыки я готова притвориться больной и прогулять работу. Вдобавок к обычному набору, доносящемуся из-за каждой вращающейся двери, «Тиффани» в этом году подняли ставки и крутят на повторе ремикс Silver Bells.

Мне это известно не потому, что я периодически радую себя покупкой голубой коробочки, – просто мой офис напротив их флагманского магазина.

Сложно забыть, что у тебя никого нет, когда каждый день проходишь мимо магазина с обручальными кольцами в витрине.

У меня звонит телефон, и я облегченно выдыхаю, глядя на имя на экране. Наконец-то. Кто-то, достойный моего гнева.

– Ну здравствуй, Джерри, – говорю я приторным голосом. Судя по тому, что он прекратил жевать, – что бы он там ни ел, – я застала его врасплох.

– Кэтрин?

Закатываю глаза.

– Что тебя смущает, Джерри? Ты сам мне позвонил.

– Ага, точно, Кэтрин, – бормочет он и снова начинает жевать. – Слушай, через несколько минут Джейми утащит меня в Коннектикут, чтобы провести праздники с ее родней, но я хотел кое-что с тобой обсудить.

– Да ты что! – восклицаю я с напускным любопытством, как будто не знаю, что он мне сейчас предложит. Я ожидала этого звонка уже несколько недель.

Джерри Додж – мой коллега-адвокат, правда, из другой фирмы. На самом деле он неплохой парень для обвинителя. Как человек он мне даже нравится. Но как адвокат? Пф-ф! Если бы я искала серьезного обвинителя, то к нему обратилась бы в последнюю очередь. Зато как оппонент в суде он просто мечта.

– По поводу дела Хэллинджеров… – говорит Джерри.

– Ага, – подбадриваю я его, хватая маленький красный стаканчик с подноса улыбающегося бариста из «Старбакса», предлагающего прохожим новинки из сезонного меню. На самом деле я считаю, что вся эта праздничная ерундистика в сетевых магазинах – одна из главных проблем современного мира, но мои принципы недостаточно сильны для того, чтобы отказаться от бесплатного кофеина.

С опозданием понимаю, что в крошечном стаканчике куда больше взбитых сливок и посыпки, чем кофе. Но, объективно говоря, вкус шоколада с перечной мятой не так ужасен, как мне казалось.

Пробираюсь через неспешно движущуюся толпу, слушая Джерри вполуха, и дожидаюсь волшебной фразы, которую он непременно вот-вот произнесет.

– Так что можем сэкономить всем время и избежать головной боли, если обсудим соглашение о признании вины…

А вот и она!

Некоторые из коллег зовут его Джерри Доджер^[1] – не столько потому, что у него фамилия «Додж», сколько из-за того, что он пытается избежать суда в десяти случаях из десяти.

– Джерри, – перебиваю я, – приди в себя. Я не покупаю для смузи неорганические бананы с ГМО. С чего ты взял, что я посоветую клиенту мирное соглашение, когда мы оба знаем, что вердикт в мою пользу и так уже у меня в кармане?

Он ворчит.

– Тебя послушать, так у тебя любое дело в кармане.

Джерри очень повезло, что в этот момент я пытаюсь вытрясти себе в рот остатки взбитых сливок из стаканчика, потому что иначе я бы напомнила ему, что каждый раз, когда мы с ним встречались в суде, дела действительно были у меня в кармане.

– Да ладно тебе, Кэтрин, – пытается он меня улестить, – подумай о своем клиенте. Подумай о правосудии!

Я сминаю крошечный стаканчик в кулаке и выкидываю в мусорку.

– Хочешь поговорить о правосудии, Доджер? – говорю я, намеренно используя прозвище. – Давай-ка лучше ты, пока будешь в Коннектикуте с родственниками, попросишь у Санты пару яиц и начнешь по-настоящему отстаивать права своего клиента, разнообразия ради.

Джерри вздыхает, устало и смиренно.

– Ладно. Будет по-твоему, Кэтрин. Как всегда, – он мнется. – Ты же придешь встречать Новый год?

Ах да. Мы с Джерри? Вроде как друзья. Друзей у меня немного.

– Эм, конечно, – раздраженно отвечаю я. – Ни за что не пропущу. Ты уверен, что ничего не надо принести? Игры там? Шампанское?

– Ни в коем случае, у нас всего будет достаточно. К тому же ходят слухи, что пить будем не только за Новый год! Партнер, так ведь?

Какое счастье, что он не видит, как я морщусь. Заставляю голос звучать радостно:

– Держи за меня кулачки!

– Серьезно? Я думал, тебе уже должны были сказать…

– Слушай, ты прости, что я так на тебя сейчас набросилась, – перебиваю его я, потому что знаю, что даже по моим меркам была с ним жестока, а еще потому, что…

Ну, мне не хочется говорить о партнерстве.

– Да ладно, Кэтрин. Ты же знаешь, мне нравится с тобой ругаться. Я отвечаю ударом на удар!

Сжимаю губы. Это он сильно сказал, конечно.

Решаю закончить на хорошей ноте.

– Счастливого Рождества. Передавай привет Джейми!

– Хорошо. Напомни, а у тебя какие планы на праздники?

– Ой, Джерри, не могу говорить! Мне кто-то звонит. – Я вешаю трубку. Нехорошо, конечно, что я ему солгала, но так лучше, правда.

Я же говорю: у меня не так много друзей. С возрастом я избавилась от прыщей и непослушных волос, но не от тяжелого характера. Я стараюсь не нагружать тех немногих, кто обо мне беспокоится, правдой.

Гринч был одинок.

А с одиночеством есть такая история: под Рождество оно ощущается больнее и острее.

2. Том

23 декабря, 11:07

Знаете, кого я никогда не понимал?

Гринча.

Кем нужно быть, чтобы настолько ненавидеть счастливую атмосферу зимних праздников?

Хотя на самом деле знаю я такого человека. Я на ней женился. И потом с ней развелся.

Но об этом позже, или, точнее сказать, никогда.

Проехали.

Сам я не то чтобы воплощение эльфа Бадди^[2], и костюма Санты у меня нет. Но я солгу, если скажу, что декабрь в Нью-Йорке оставляет меня равнодушным.

Взять, например, легендарную Пятую авеню на Манхэттене. Да, перед Рождеством там довольно много людей.

Ладно, допустим, очень много. В январе меня бы это прямо бесило.

Но в декабре?

На Пятой авеню по-хорошему многолюдно. Все наполняется какой-то особой заразительной энергией, когда столько народу одновременно радуется одним и тем же вещам в короткий отрезок времени. Знаменитой елке в Рокфеллер-центре, «Рокетс»^[3], множеству ледовых катков, «Щелкунчику», празднично украшенным витринам, вертепам^[4] в старых церквях…

Конечно, как местный житель, я во всем этом не участвую. Но мне приятно знать, что подобные вещи существуют.

Разглаживаю галстук – красный в сахарных тросточках, подарок от мамы – и делаю глубокий вдох.

Думаю, надо кое-что объяснить.

Глубокие вдохи на Манхэттене – это опасно. Очень опасно. Букет ароматов в центре обычно сочетает яркие ноты помойки, выхлопных газов и лошадиного навоза. Спросите любого из местных, как пережить здешнее лето, и вам ответят, что для этого жизненно необходимо научиться дышать через рот. Если, конечно, ваш собеседник не из богатых. Богатые летом отбывают в Хэмптонс.

Но, повторюсь: Рождество в Нью-Йорке – время особое. Оно пахнет так, как должен пахнуть праздничный город, начиная с несравненного аромата, исходящего от тележки на углу, где продаются «горячие орешки».

(В обычное время я бы пошутил про то, какие именно это орешки и в чем их горячесть, но в декабре сдерживаюсь.)

Каштаны – настоящая звезда в это время года. Потому что они «жарятся на открытом огне» и все такое. Но я предпочитаю арахис в меду.

Мое довольное настроение немного, самую малость, омрачается нежеланным воспоминанием, в котором мой личный Призрак Ужасного Прошлого Рождества разглагольствует о том, что арахис – это вовсе не орех. И что если бы уличные торговцы уважали себя хоть немного, то кричали бы «горячие бобовые!»

Я давно уже натренировался возвращать этого призрака на место, в самые недра намеренно забытых воспоминаний.

Вернемся к запахам. Аромат орехов смешивается с выхлопными газами (даже декабрь не в состоянии разрешить эту проблему) и доносящимся от уличных ларьков запахом жарящегося мяса – если вы сейчас поморщились, очевидно, вам никогда не случалось за несколько секунд разделаться с гиросом на углу тихой улицы после полуночи, потому что вы забыли поужинать.

Но сегодня в воздухе еще кое-что особое: снег. Или, точнее, собирающийся снег. Если верить метеорологам – в больших количествах.

Я люблю снег, как и все. Внутри меня еще живет тот мальчишка из Чикаго, который помнит, каково это: узнать, что школу отменили и что вместо контрольной по делению в столбик сегодня я буду кататься на санках с друзьями, кидаться снежками в сестер и пить горячий шоколад с маршмеллоу.

Но сейчас это мальчишеское воспоминание подавляет слегка нервный взрослый мужчина, которому нужно успеть добраться домой в Чикаго к маминой ежегодной пасте болоньезе у камина двадцать третьего декабря.

Да, снег – это волшебно и все дела, но пускай снегопад подождет, пока я не завершу миссию, из-за которой вообще оказался на Пятой авеню за два дня до Рождества.

Пытаюсь обогнуть неторопливую семью, идущую передо мной, но та же идея приходит в голову какой-то женщине. Моя нога задевает ее сумки из «Бергдорф»^[5]. Одна из сумок падает, и из нее на тротуар вываливается подарочная коробка.

Сверяюсь с часами и понимаю, что у меня нет на это времени. Но моя совесть твердит, что я не смогу показаться этим вечером маме на глаза, если не поступлю сейчас по-джентельменски.

Натянуто улыбаюсь женщине.

– Извините, пожалуйста! Давайте я вам помогу. – Опускаюсь на колени и возвращаю коробку-беглянку в пакет.

Поднимаюсь и протягиваю женщине сумку, но она все еще рассерженно хмурится.

Это ранит мое эго.

Серьезно. Большинство людей считают меня непринужденно очаровательным, и, честно признаюсь, когда обо мне думают как-то иначе, это для меня как красная тряпка для быка. Ничего не могу с собой поделать: я вступаю в разговор.

– Это я виноват, мисс, – говорю я и улыбаюсь при этом так ярко, как только могу. – Не смотрел, куда иду.

Бинго!

Как я и ожидал, она перестает хмуриться и довольно улыбается, потому что я великодушно назвал ее «мисс».

Эта женщина по возрасту ближе к моей матери, чем ко мне, что технически уверенно относит ее в категорию «мэм». Но я давно понял, что на одних «техническостях» далеко не уедешь.

Своевременное «мисс» в девяти из десяти случаев принесет вам улыбку. И потому что скоро Рождество, я на этом не останавливаюсь.

Слегка покачиваю сумкой.

– Хм-м. Что это у нас?

Задумчиво щурюсь, притворяясь, что взвешиваю пакет.

– Свитер из кашемира? Для мужа. Черный, потому что это единственный цвет, который он носит, сколько бы вы ему ни твердили, что фиолетовый подчеркнул бы его карие глаза?

Она смеется.

– Ну и чаровник же вы, юноша!

Юноша? Теперь она проявляет великодушие. В марте мне исполнится тридцать восемь.

Отдаю ей сумку, и она принимает ее с широкой улыбкой (очко в мою пользу!).

– Близко, но не совсем. Это действительно свитер. Темно-синий, для моего сына. Серый бы ему больше подошел, но он меня тоже не слушает.

Я снова приглаживаю подаренный мамой красный галстук.

– Это он зря! Сыновья должны всегда слушать матерей. Счастливых праздников вам!

Она машет мне и уходит, куда шла. Я начинаю было двигаться в противоположном направлении, но вижу знакомый красный чайник и слышу звон колокольчика. Открываю бумажник, достаю все наличные, которые у меня есть, – пять долларов. Складываю купюру и отправляю в чайник, заталкивая заодно и чью-то щедрую двадцатку.

– Дай вам бог здоровья. Счастливого Рождества! – благодарит звонарь.

– Счастливого Рождества! – отвечаю на автомате, потому что отвлекаюсь на часы. Я задержался за игрой в «угадай свитер». У меня и так было мало времени, но теперь его просто катастрофически мало.

Хотя меня и радует рождественская Пятая авеню, меня все равно бесит, что мне пришлось сегодня здесь оказаться.

У меня был такой надежный план: закончить с работой перед праздниками, зайти в магазин «Тиффани» в деловой части города по пути домой за чемоданом, а потом – сразу в аэропорт, где я успел бы даже выпить пива.

Вместо этого из-за какой-то ошибки мой заказ отправили во флагманский магазин.

Знаете, что точно не входило в мои планы?

Забирать обручальное кольцо для своей будущей жены из магазина по соседству с офисом моей бывшей жены.

Умом я понимаю, что этот квартал не то чтобы весь принадлежит Гринчу. Но не стану отрицать: отчего-то мне кажется, что вся эта улица проникнута ее духом. Как будто она вот-вот появится из ниоткуда и станет объяснять тротуарный этикет туристам, или вещать про бобовые, или разразится очередной своей злосчастной тирадой о двойных стандартах, по которым общество судит женщин и мужчин.

Хуже всего, что она права. Во всем. Кэтрин никогда не ошибается, что одновременно и привлекает к ней и отталкивает. Второе особенно.

– Извините, сэр?

Я оборачиваюсь, с радостью отвлекаясь от своих мыслей.

Мне улыбается троица женщин.

– Не могли бы вы нас сфотографировать?

– Без проблем, – говорю я, принимая айфон, пока женщины позируют перед украшенной витриной. За их спинами искусственный снег кружит вокруг животных саванны, наряженных в синие шапочки Санты.

Я старательно это терплю. Можете считать меня старомодным, но Санта должен быть в красном. Всегда.

– Так, встаньте поближе. – Я указываю рукой, потом навожу камеру и делаю фото. – Подождите, – говорю я, не давая им разойтись. – Я сделаю еще несколько, чтобы было из чего выбирать.

Одна из женщин улыбается.

– А вы знаете, что делаете. У вас есть либо девушка, либо сестры.

– И то и другое, – отвечаю с улыбкой. Женщина выглядит немного разочарованной, что я уже «занят», и это тешит мое мужское самолюбие.

Она и не подозревает, что я никогда не планировал оставаться «свободным» после тридцати.

Спустя несколько поправленных причесок и сделанных фото я возвращаю им телефон и тотчас натыкаюсь на еще одного человека, нуждающегося в моей помощи.

– Подскажите, далеко еще до елки? Бога ради, скажите, что недалеко!

Бросаю взгляд налево от мужчины и вижу троих гиперактивных мальчишек, фехтующих сахарными тросточками.

– Недалеко, – заверяю я его и указываю правильное направление. – Но вы бы все равно ее нашли. Ее невозможно пропустить.

Тросточка мальчишки посередине становится жертвой тротуара. Он теряет интерес к игре и переключается на меня.

– Вы ее видели?

– Конечно! Каждый год обязательно к ней хожу!

Чувствую себя немного виноватым, потому что понимаю, что солгал. Я три года не мог найти время на елку. Ну ладно, может, теперь, когда я сказал это вслух, на следующий год все сбудется.

А еще лет через пять или десять уже я, уставший, но решительный, буду тащить к елке своих троих детей.

– А она правда такая большая? – спрашивает самый высокий из мальчишек, очевидно, намеренный выглядеть очень скептическим и очень крутым.

– Это ты сам решишь, но на мой взгляд… – щурюсь и смотрю на самого маленького из детей. – Почти такая же большая, как этот парень!

Малыш широко улыбается. Он слишком радуется, что его назвали высоким, чтобы осудить мою дурацкую бородатую шутку. Мальчишки постарше куда менее великодушны и награждают меня закатыванием глаз. Уважаю!

– В общем, еще пару кварталов в ту сторону, – говорю я их отцу, указывая направление. – Вы ее не пропустите.

– Спасибо, друг, – с заметным облегчением говорит он. – Такое чувство, что я весь день только и делал, что ходил. С меня уже седьмой пот сошел.

– Папа, нет, – со стоном говорит старший.

– А что такое? – Отец ерошит ему волосы. – Это просто значит, что я очень устал.

– Ага, ты говоришь как дед, – отвечает другой мальчишка, следуя за отцом и братьями в направлении Рокфеллер-центра.

Некоторое время я наблюдаю за ними. Если не обращать внимания на старомодные выражения, этот мужчина, скорее всего, младше меня, но у него уже есть трое ребятишек.

Все в порядке. В полном порядке. Я повернул не туда с Гринчем, но теперь снова на верном пути. Старый план, просто в новых временных рамках.

В рамках, в которые я сильно рискую не уложиться, о чем узнаю, глянув еще раз на часы. Шагаю во вращающиеся двери «Тиффани». Навстречу своему будущему.

В магазине играет какой-то ремикс Silver Bells, и, хотя я довольно педантичен в отношении костюма Санты, должен признаться – эта версия звучит весьма неплохо.

Я просто стараюсь не думать о том, что она сейчас работает в соседнем здании, – потому что не сомневаюсь, что она именно этим сейчас и занята. Она всегда этим занята.

Кэтрин больше всего любит свою работу. Именно поэтому я сейчас покупаю обручальное кольцо для другой. В этом я с готовностью признаюсь.

Но кое в чем мне признаться куда сложнее. Знаете, в чем, возможно, кроется истинная, сокровенная причина, по которой я пришел именно сюда, чтобы забрать это кольцо?

Та самая причина?

Это сама Кэтрин.

3. Кэтрин

23 декабря, 11:18

Выхожу из лифта в родной и уютный офис моей фирмы. То есть не моей, конечно. Пока что. Но, знаете… Скоро.

Здесь можно передохнуть от праздничного безумия на улице, что мгновенно поднимет мне настроение. Правда, это не совсем передышка, потому что какой-то умник решил, что нам необходим волшебный саксофон Кенни Джи, выводящий мелодию Let It Snow.

Возможно, это кивок в сторону апокалиптического прогноза погоды, но, на мой взгляд, Кенни Джи зря надеется. Метеорологи очень редко угадывают с такими вещами.

В любом случае такая музыка значительно лучше рэп-кавера Silver Bells. И даже невзирая на такую гадость, как праздничный альбом Кенни Джи, входя в свой сияющий полустерильный офис, я чувствую себя… дома.

Наверное, звучит очень сентиментально, но я так говорю, потому что за последние несколько лет провела в этом офисе куда больше времени, чем у себя в квартире.

Не без последствий, если говорить честно. Но такова жизнь, правда? Череда решений и последствий. Где-то прибывает, где-то убывает, и тебе остается только надеяться, что под конец ты останешься в выигрыше.

Замечаю Хантера Джетта, одного из наиболее перспективных младших юристов, и притворяюсь, что не замечаю, как он притворяется, что не замечает меня.

– Хантер! – окликаю я его, пока он не успел скрыться в мужской уборной.

Ему почти удается не вздрогнуть.

– Здрасьте, Кэтрин!

Хантер из тех молодых парней, которые умны, привлекательны и по-настоящему симпатичны, но при этом как будто бы в одном шаге от того, чтобы скатиться обратно к студенческой версии себя. В один момент Хантер отыскивает какой-нибудь блестящий прецедент, а секунду спустя начинает мне его объяснять со слова «че-е-е-е-е-ел».

У него есть потенциал, причем большой. Его просто нужно… подстегивать в правильном направлении. К счастью для Хантера, я отличный погонщик, если у меня есть интерес. А когда речь идет о работе, я всегда заинтересована.

– Обновленное дело Хэллинджеров у меня на столе? – спрашиваю я.

– К концу дня, – говорит он и пытается, я уверена, очаровать меня своей улыбкой. Его улыбка и правда чертовски очаровательна.

Однажды он сможет покорять ею судей. Но я не судья, и «однажды» еще не наступило.

Поднимаю бровь.

– Надеюсь, что ты имеешь в виду день вчерашний.

Хантер дергает за свой синий галстук, который нравился бы мне куда больше, не будь на нем снеговиков.

– Мне пришлось быстренько показаться на дурацком «зимнем бранче».

– Почему ты «вот так» об этом говоришь? – Жестом показываю кавычки.

Хантер пожимает плечами.

– Из-за той памятки от отдела кадров о том, как положено разговаривать на рабочем месте. Желать счастливого Рождества нам и так никогда не рекомендовали…

– И слава богу, – бормочу я.

– Но теперь от «счастливых праздников» тоже придется отказаться. Оказывается, это неуважительно по отношению к людям, которые ничего не празднуют.

Хм. Закусываю щеку. С одной стороны, я презираю любую политику, требующую относиться к сослуживцам, как к нежным цветочкам. С другой – теперь у меня есть законное основание жаловаться на каждого, кто озаботится местонахождением моего праздничного настроения.

– Эй, постойте! – Хантер хмурится и щелкает пальцами: – Это же вы в этом году отвечали за бранч!

Я с презрительной усмешкой перекидываю собранные в хвост волосы через плечо.

– Ну да. Если под «отвечала» ты имеешь в виду, что Гарри и Джо заставили меня «проявить лидерство».

Строго говоря, я не люблю пренебрегать рабочими обязанностями, даже глупыми бранчами. Но принудительное праздничное дружелюбие в декабре – это уже за моей чертой допустимого.

Отсюда редкий ход – «прогул», который я сегодня провернула и о котором, скорее всего, еще услышу от начальства.

Гарри Каплан и Джо Госсет – старшие партнеры в фирме, и я их очень уважаю. Очень. Они приняли меня на работу сразу после выпуска. Они мои наставники, мои друзья, а перед жюри присяжных оба вообще просто волшебники.

Хотя они довольно терпимо относятся к моей колючести (их слова) и рациональности (мои слова), но, когда речь заходит о праздниках, Гарри и Джо, как и весь мир, кажется, меняют мозги на мишуру и имбирные пряники.

Мало того что они настаивают на том, чтобы каждый сотрудник фирмы – включая меня – проводил праздничное мероприятие каждую неделю декабря, нам даже не разрешается делегировать это дело помощникам! Мы должны проявлять индивидуальный подход в «это праздничное время года», чтобы поделиться частичкой себя с коллегами.

Вот чем поделилась я: надувной Санта, малюсенькая искусственная елка и пластиковая менора. Все это я купила сегодня утром по пути на работу.

И поскольку я думаю наперед и предвидела неизбежное «Кэтрин, что именно в слове “индивидуальный” тебе непонятно», я даже порылась в своей старой коробке с рождественскими украшениями, где откопала древнюю электрическую гирлянду и несколько елочных игрушек из моего детства.

Уверена, мне вот-вот позвонят из «Холлмарк»^[6], чтобы купить права на мою историю!

– Вы не переживайте из-за вечеринки, – говорит Хантер, легонько хлопая меня по плечу.

– И не думала. – С намеком смотрю на его руку, и он сразу же ее убирает. – Из-за какой вечеринки?

– Еда была хорошая, ничего страшного, что вы забыли про декорации.

Хмурюсь и скрещиваю руки на груди.

– За еду отвечала не я. И про декорации я не забыла.

Делаю несколько шагов вперед и многозначительно смотрю на стеклянные стены конференц-зала, который я этим утром неохотно украсила.

– Видишь? – показываю я.

Хантер становится рядом.

– А. Да.

Щурюсь и пытаюсь взглянуть на украшения с его точки зрения. Ладно, допустим, надувной Санта не совсем надулся. А елка немного похожа на Чарли Брауна^[7] среди елок. Но зато гирлянда из моего детства – это прямо-таки винтаж! Людям же это нравится, да? Даже если половина лампочек не работает?

Как по сигналу, оставшиеся лампочки мигают и тоже гаснут.

Поворачиваюсь обратно к Хантеру.

– Так вот. Дело Хэллинджеров?

Хантер тяжело выдыхает.

– Да. Займусь этим. – Он снова пробует на мне свою улыбку. – Вам никогда не говорили, что вы немножко Гринч, а, Тейт?

Похлопываю его по галстуку со снеговиками.

– Я люблю комплименты, но лестью ты дедлайн не отсрочишь, Хантер. Хочу видеть это дело у себя на столе до того, как уйду из офиса.

Он воодушевляется:

– То есть где-то до полуночи?

– Не наглей. Сегодня я заканчиваю в три.

Поздно прихожу и рано ухожу! Кто сказал, что я не умею расслабляться?

– Рад за вас! – говорит Хантер. – Вы заслужили небольшие каникулы. Запланировали что-нибудь веселое перед снегопадом?

– Как посмотреть. ПАП-тесты^[8] – это для тебя весело?

Он морщится.

– Дело будет у вас на столе к трем.

– Так держать! – говорю я.

Иду к себе в офис, в последний раз оглядываясь на конференц-зал, где проходил «зимний бранч».

И тут я действительно чувствую себя немножко Гринчем или кем-то наподобие него, потому что потухшая гирлянда сползает с несчастной маленькой елочки и тянет ее за собой.

Они сбивают менору.

А потом страдающий надувной Санта, очевидно, решает, что устал от всего происходящего, и медленно сдувается до состояния вялой кучки пластика, громко попердывая в процессе.

Впервые за весь день искренне улыбаюсь, глядя на эту сцену. Теперь-то они точно хорошенько подумают, прежде чем поручать мне украшения!

Я уже почти дошла до своего офиса, но что-то меня останавливает. Закусываю губу и, подумав немного, возвращаюсь в опустевший конференц-зал. Опускаюсь на колени перед грудой бесполезных украшений. Копаюсь в этом мусоре, отбрасывая в сторону пластиковые елочные шары, пока не нахожу то, что искала.

Осторожно поднимаю маленькую балерину. Ее потрепанная розовая пачка явно знавала лучшие времена. Темно-коричневый пучок, больше похожий на шлем, чем на волосы, местами отклеился, поэтому теперь балерина щеголяет залысинами.

Улыбаюсь и встаю, дотрагиваюсь пальцем до ее крошечного пуанта.

Я взяла ее с собой просто по прихоти, в кои-то веки уступив своей сентиментальности, и теперь жалею, что так погорячилась. Как я могла оставить ее в конференц-зале?

Осторожно несу балерину обратно к себе в офис и кладу в верхний ящик стола, рядом с очками для работы за компьютером. Такие все в офисе получили в подарок от компании. Я ими никогда не пользуюсь.

Закрываю ящик без лишних раздумий.

Понимаете, эта балерина…

Несомненно, она дорога мне.

Но еще она служит болезненным напоминанием обо всем, из-за чего я возненавидела Рождество.