Смех дракона
Посвящается Р. Говарду
Сын Черной Вдовы
Безвинно я качался в колыбели,
Когда меня колдунья закляла,
И я повлекся по дорогам зла,
Срывая ледяные асфодели.
По гребням скал, что призраки обсели,
Вблизи щелей, где залегала мгла,
Незримая рука меня вела
На встречу с Бесом в адской цитадели.
Роберт Говард
Тьма клубилась плотным облаком, текла вязкими струями, обволакивала. Сколько ни напрягай зрение – все равно ничего не увидишь. Но Краш уже знал: если, наоборот, расслабиться, перестать до рези в глазах всматриваться в окружающий мрак и зажмуриться, оставив лишь крошечные щелки между век – тьма начнет твердеть, застывая подобно черному воску. Тогда, спустя дюжину ударов сердца, можно будет разглядеть стены пещеры, сочащиеся влагой, плиту из полированного гранита, закрывающую вход, и широченный лаз под потолком, откуда едва ощутимо веет теплым воздухом с легким запахом мускуса.
И еще – тлена.
Это умение – видеть в темноте – пришло к нему недавно. Три дня назад? Четыре? Неделю? Краш не знал точно. Он потерял счет времени. Поначалу он пытался считать дни своего заточения: кажется, еду и воду приносили раз в сутки, хотя он был не вполне в этом уверен. Но после пятнадцатого или шестнадцатого явления молчаливого тюремщика он сбился со счета. Числа в голове стали путаться, и в конце концов Краш бросил это бесплодное занятие. В конце концов, какая разница, сколько он здесь: три недели, месяц или больше?
Вот «темное зрение» – другое дело. Возможно, с его помощью когда-нибудь удастся бежать из мрачных подземелий Шаннурана.
Отчетливое и резкое, как удар бича, «когда-нибудь» явилось внезапно, ничуть не удивив маленького узника. Будь он взрослее, он бы задумался, откуда взялись сомнения, придя на смену былой уверенности, но Крашу исполнилось всего десять лет. Или одиннадцать? С числами определенно творилось что-то неладное.
Неладное творилось не только с числами, но и с самим Крашем, просто мальчик этого не понимал. А чудеса с глазами, видящими в темноте, счел делом обычным, не стоящим раздумий. В плену он находится долго, глаза мало-помалу привыкли…
Едва придя в себя после безумного кошмара, куда его без жалости швырнули руки подземных воинов-а'шури, он мыслил лишь о побеге. Побеге – и сладкой мести. Он вырвется из адских темниц Шаннурана, доберется до столицы Аккарии и расскажет людям о страшной участи, постигшей их деревню… Да, и еще, конечно, о несметных сокровищах, хранящихся в пещерах а'шури! Король Этнагон возрадуется и двинет на врага свою непобедимую армию! Пускай не для того, чтобы покарать зловещую расу, изрывшую тоннелями корни гор; пусть ради сокровищ – главное, погубителям деревни придет конец!
А если Крашу не поверят, он найдет могущественного мага, напросится к нему в ученики – ради мести он согласен обречь собственную душу на заточение в нефритовом зеркале! – и когда выучится, громами и молниями обрушит своды пещер на головы а'шури!
Для начала требовалась сущая безделица: удачный побег.
…В первый же день мальчик на ощупь обследовал дверь и стены. В итоге он убедился, что его сил не хватит на то, чтобы отодвинуть гранитную плиту, даже если ее и не запирает снаружи некое хитроумное устройство. Влажные стены в известковых потеках лишили Краша надежды на тайный ход. Но мальчик не отчаялся. Может быть, ему удастся проскользнуть мимо стража, когда тот принесет еду?
Краш с наслаждением убил бы тюремщика. Увы, в одиночку и без оружия ребенку не одолеть взрослого воина. Зато в проворстве он вполне мог потягаться с угрюмым стражем. Едва гранитная плита со скрежетом двинулась с места, узник рванулся вперед. Миновав опешившего тюремщика, он не успел сделать и трех шагов, как оступился в непроглядном мраке, царившем не только в пещере, но и за ее пределами, полетел вниз по гладким ступеням и чудом не свернул себе шею.
Очнулся Краш на прежнем месте. Вскоре он обнаружил, что в наказание за попытку сбежать его оставили без еды. На полу стояла лишь глиняная плошка с водой: а'шури не собирались уморить юного пленника жаждой. Но поголодать дерзкому придется – для вразумления.
Мальчика терзали опасения, что голодом кара не ограничится. Возможно, его изобьют или подвергнут мучительным пыткам? Нет, ничего подобного не случилось. Никто не явился истязать беглеца: о нем словно забыли. Тело, избитое о ступени при падении, ныло, но кости были целы. Дурея от скуки, густо замешанной на страхе, Краш вновь начал обследовать пещеру и обратил внимание на слабый ток теплого воздуха, идущий откуда-то сверху.
Неужели там есть путь к спасению?!
Он попытался вскарабкаться по скользкой стене. С третьего или четвертого раза это ему удалось. Краш подтянулся, уцепился пальцами за шершавый край тоннеля – камень был на удивление сухим, – и в следующий миг его накрыла волна беспредельного, физически ощутимого ужаса, швырнув обратно на пол темницы. Без сомнения, ужас выплеснулся из тоннеля, которым мальчик наивно решил воспользоваться для бегства!
Вслед за безотчетным и необъяснимым ужасом, сжавшим внутренности в один пульсирующий комок и вызвавшим у Краша безостановочную икоту, из тоннеля надвинулся шелест – сухой и ритмичный. Казалось, чешуйчатый змей-гигант, реликт ушедших в небытие эпох и эонов, приближался сейчас к пленнику, мигом покрывшемуся холодным потом.
Увы, это был не змей.
По тоннелю двигалась Черная Вдова.
Краш уже имел несчастье видеть ее однажды – и едва не лишился чувств от омерзения. А может, и лишился – он плохо помнил.
Шорох за каменной дверью вырвал его из воспоминаний.
Она?!
Нет. Она приходит с другой стороны, из глубин преисподней, откуда в лабиринт Шаннурана плывет ослабленный жар геенны. Из-за этого здесь вечно царит противоестественная, влажная духота. А дверь открывают люди. А'шури, Пасынки Черной Вдовы, как они себя называют.
Похоже, а'шури сами боятся своей жуткой «мачехи»!
Краш оскалился в злорадной улыбке. Да, боятся! А вот он ее больше не боится. Ни капельки. Ну, почти ни капельки…
Он различил тихое шлепанье босых ног по ступеням, на которых едва не разбился вдребезги. В последнее время не только зрение – слух и обоняние мальчика тоже сильно обострились, выйдя за грань человеческих качеств.
Скрежет гранитной плиты резанул по ушам. Знакомый страж – Краш различал его во тьме, как приземистую мощную фигуру, сотканную из тускло-багровых отблесков – принес скудную порцию еды и плошку с водой. Еды мальчику всегда не хватало. Сперва он заподозрил, что это – часть пытки, но скоро узнал, почему его держат впроголодь. А'шури хотят, чтобы он питался млечным соком. Ему не оставили выбора.
Вернее, выбор был: умирать, медленно угасая от голода и жажды. Но Краш хотел жить. Когда-нибудь он выберется отсюда…
Сейчас, зная, в какой стороне находятся ступени, ведущие в глубину подгорного лабиринта, он, пожалуй, рискнул бы на повторное бегство. Проскользнуть мимо тюремщика и, пользуясь умением видеть в темноте, ринуться по тоннелям вверх…
Это шанс, пусть и не слишком большой.
Краш остался на месте. Дождался, пока плита встанет на место, и жадно набросился на еду, пальцами выгребая из миски склизкую массу и отправляя ее в рот. Грибы, коренья, лохмотья вареного мяса… Поначалу он даже представить боялся, чье мясо варилось в котле а'шури. Сейчас же такие пустяки его не волновали. Надо выжить, выжить любой ценой, набраться сил, окрепнуть – и тогда…
Еще недавно Краш воспользовался бы малейшим шансом – тенью! призраком шанса! – лишь бы вновь обрести свободу! Неужели он поумнел за время, проведенное в темнице? Или стал робким трусом? Нет, осторожность имела другую природу. Подспудные изменения затронули не только слух и зрение, обоняние и осязание. Что-то творилось с разумом, с сердцем, с самой душой мальчика.
Он больше не хочет убежать?
Конечно, хочет! И обязательно убежит!
Когда-нибудь…
Мальчик доел остывшее варево, тщательно облизал пальцы, затем – миску и отхлебнул воды из плошки. Воду следовало беречь. Неизвестно, когда он получит очередную возможность вдоволь насосаться млечного сока, который – и еда, и питье одновременно. Сок не такой уж гнусный на вкус, как показалось вначале. Или он привык? Еда тоже больше не вызывает тошноту. Ну, пованивает слегка тухлятиной – что с того? Есть можно. А грибы попадаются вкусные…
Снова шорох.
Почудилось? Краш прислушался. Нет, ничего похожего на знакомый шелест чешуи и ритмичное царапанье когтей по шершавому камню. Выбрав место посуше, он улегся на теплый пол пещеры и стал вспоминать, как судьба швырнула его в объятия Черной Вдовы.
…А'шури напали на деревню безлунной ночью, когда небо затянула мглистая пелена туч и даже свет далеких звезд не достигал забывшейся тревожным сном долины. Что-то носилось в воздухе в последние дни, неясное предчувствие беды, дыхание неотвратимости. Ах, будь это простой разбойничий набег! Разбойникам нужна добыча, и деревня получила бы возможность откупиться.
Налетчики тоже нуждались в добыче, но совсем иного рода. Они не оставили земледельцам ни единого шанса. Возможно, кому-то удалось спастись бегством, хотя вряд ли. Воины-а'шури видели в темноте, как совы. Теперь Краш и сам обладал «темным зрением», но, как говорится, дорог нож к резне…
Его разбудил отчаянный крик, полный муки и ужаса. Еще не до конца проснувшись, Краш ощутил, что ночь снаружи полна звуками: лязг металла, топот ног, надсадное дыхание… Зашелся лаем цепной кобель Бортус. Лай почти сразу оборвался, на смену ему пришли крики людей, треск, хриплые проклятия. За стеной тяжко шагнул к двери отец.
Скрип петель.
– Вставайте! Бегите к лесу! Я их задержу!
Взвизг стали, влажный хруст.
– Получай, ублюдок! Давайте, подходите! Мой меч заждался! Ланга, Краш, Нитта – скорее! Бегите!
Краш вскочил с лежанки, ухватил за руку сестренку – та спросонок терла кулачками глаза – и бросился к выходу.
– Краш, Нитта?!
– Мы здесь, мама!
– Бегите!
Ночь плеснула в лицо жирной копотью мрака, разорванного охристым пламенем. Во дворе жарко полыхала копна сена. Краш понял: копну, бросив факел, поджег отец, потому что нападавшим свет был не нужен. А'шури смутными тенями скользили за пределами освещенного круга, подбираясь к хозяину дома. Отец стоял в двух шагах от двери, занеся над правым плечом окровавленный меч. У ног его в черно-бурых маслянистых лужах скорчились два мертвых тела.
Боевое безумие мало-помалу овладевало отцом, в прошлом – единственным из телохранителей лорда Плимута, кто выжил после Адрасского мятежа.
– Уходите…
Отец произнес это, не оборачиваясь, спиной почуяв семью, в страхе замершую на пороге. Голос его напоминал рычание медведя, глаза, не отрываясь, следили за тенями во мгле.
– Ну же! В лес!
Они послушались. На бегу Краш оглянулся, успев заметить: перед отцом выросла жуткая черная фигура. Существо передвигалось на двух ногах, но человеком оно не было! Отец наискось рубанул мечом, тварь с металлическим звоном отбила удар рукой и прыгнула на отца. Оба покатились на земле, и тьма извергла из себя…
Мальчик не разглядел – кого именно. Казалось, ночь вдруг ожила, ухватила его за шиворот и поволокла дальше. Где-то рядом заходилась в плаче Нитта. Вскрикнула мать – крик перешел в задушенный хрип и смолк, словно матери заткнули рот кляпом. Или… При одной мысли об этом страшном «или» ноги грозили подломиться.
Дорогу к горам он запомнил плохо. Перед глазами все время стоял двор, освещенный пламенем, и отец, на которого прыгает двуногая тварь с железными руками. Их тащили к Шаннуранскому кряжу два дня. Вернее, две ночи. В деревне были уверены, что два дневных перехода воинам-а'шури не одолеть: подземные жители не любят и плохо переносят солнечный свет. Даже в лунные ночи они стараются не показываться на поверхности. Так утверждали старейшина Тингам и знахарь Вахур. Одни верили им, другие считали, что никаких а'шури под горами Шаннурана нет и все это – детские сказки.
Деревня чувствовала себя в безопасности, и зря.
Лазутчики а'шури сумели отыскать дневное укрытие – заброшенные алмазные копи. Там, отправившись в поход, они пересидели день и там же вместе с захваченными пленниками вновь переждали светлое время на обратном пути. Вроде бы днем а'шури убили и съели кого-то из людей, но сейчас Краш сомневался: правда это или помрачение рассудка? Наверное, разум мальчика так защищался от пережитого ужаса, отказываясь сохранять в памяти наиболее кошмарные моменты.
К исходу второй ночи, когда небо на востоке начало едва заметно сереть, они вошли в подгорный мир Шаннурана.
– Чш-ш-ш…
Краш очнулся от забытья, опять вынырнув из скорбной реки воспоминаний. На сей раз ему не послышалось: бархатный мрак лаза под потолком явственно звучал знакомым шелестом. Сердце дернулось зябликом, угодившим в силки, и забилось часто-часто. Накатил страх, но этому чувству было далеко до той волны дикого, животного ужаса, накрывшей мальчика, когда он впервые услышал шелестящие звуки. К страху примешивалось, почти заглушая его, возбуждение – болезненное и лихорадочное.
Можно сказать – предвкушение.
Звук нарастал. Он заполнил всю пещеру и теперь струился по стенам, проникая через уши, ставшие ненормально чуткими, прямиком в мозг, рождая завораживающие видения. Краш попятился к стене – не от страха, а чтобы дать место существу, двигавшемуся сейчас по лабиринтам Шаннуранских подземелий.
Черная Вдова была огромна. Появляясь в пещере, она занимала бо́льшую часть свободного пространства.
Обострившимся зрением мальчик различил слабое фосфорическое мерцание во тьме лаза – и через секунду в пещеру протиснулась голова Черной Вдовы. Гладкую, словно полированную голову, покрытую шипами и наростами, всю в плавных изгибах мерцающих линий, сразу за желтыми глазами обрамлял венчик подвижных щупальцев. Щупальца колыхались, как водоросли в воде. Тварь слегка приоткрыла узкую пасть, обнажив ряды острых и загнутых зубов – не белых или желтоватых, как у известных Крашу зверей, а багрово-красных, с влажным отливом. Зубы чудовища, казалось, обильно кровоточили.
Черная Вдова улыбалась пленнику.
Зачарованный этим зрелищем, мальчик не сообразил, что без труда различает цвета в кромешной тьме. Зрение становилось все острее. Или на него так действовало присутствие хозяйки Шаннурана? Впервые Крашу пришло в голову, что Черная Вдова по-своему красива. Красота мира, ушедшего в небытие, прелесть давно минувших эпох – человек воспринимал ее как уродство, способное кого угодно свести с ума.
Чуть помедлив, Черная Вдова начала протискиваться в темницу целиком. Гибкое тело искрилось крошечными блестками; оно лилось струей лунного света, просеянного сквозь решето облаков, перетекая из лабиринта тоннелей в пещеру. Вот стала видна первая пара лап, шестипалых и когтистых, с неестественно цепкими и длинными, почти человеческими пальцами; вторая пара… третья…
Смертоносный хвост плетью обжег стену, сворачиваясь в тугой клубок, чтобы случайно не задеть мальчишку. Черная Вдова оказалась рядом. Краш чувствовал на лице спокойное, прохладное и отнюдь не смрадное дыхание твари. Всякий раз он ждал жаркого зловония – и всякий раз удивлялся, не ощутив его.
Мускус и тлен.
Запах, которым тянуло из лаза под потолком.
Никто не смог бы сказать, была ли Черная Вдова, реликт далеких эонов, по-настоящему живой с точки зрения теперешнего мира.
Влажный раздвоенный язык коснулся лица Краша, слизывая грязь и пот, затем скользнул ниже: шея, грудь, живот… Мальчик без лишней спешки поворачивался, давая Черной Вдове возможность облизать пленника с ног до головы. Если бы пару месяцев назад кто-нибудь сказал, что ему придется мыться подобным образом – он бы счел, что собеседник рехнулся. Впрочем, еще вопрос: насколько сохранял здравый рассудок сам Краш, подставляя тело ласкам «вдовьего» языка?
Закончив «омовение», Черная Вдова отстранилась. На Краша в упор глянул круглый, светящийся медовой желтизной глаз. Взгляд древнего существа звал поддаться и раствориться без остатка в потаенных глубинах чудовищного тела и разума. Провал зрачка пульсировал смоляной кляксой, неуловимо меняя форму. В темной пучине клубился рой бриллиантовых пылинок, исчезающе малых огоньков – словно там были скрыты тайны Вселенной, затягивающие чужую душу в омут…
Невероятным усилием Краш опустил глаза, уставясь в пол, – как раз в тот момент, когда Черная Вдова вдруг мигнула, обрывая наваждение.
«Она поняла! – сообразил мальчик. – Поняла, что я не выдержу ее взгляда…»
Похоже, тварь испытывала к узнику привязанность сродни материнской. Но страшней всего было другое – кажется, узник постепенно начинал отвечать ей взаимностью!
Слипшиеся после «омовения» волосы на голове Краша встали дыбом. Нет, только не это! Он согласен терпеть ласки Черной Вдовы, питаться млечным соком, раз уж ничего другого ему не осталось, – но любить монстра-людоеда?! Ни за что! Он человек, он не способен на такую любовь!
Мальчик попытался вызвать в памяти образ своей матери, которой не видел с момента нападения на деревню. Но тело твари придвинулось, окружило, прижимая его к себе, – и образ, не оформившись до конца, безмолвно канул в небытие.
Наступило время кормления.
Гладкие аспидно-черные чешуйки на брюхе Черной Вдовы встопорщились, раздвигаясь и щекоча тело Краша. Меж ними выдвинулись десятки плотных мясистых бугорков. Краш медлил, хотя голод и жажда резко усилились. Инстинктивно он старался оттянуть главный момент, но знал, что не выдержит – рано или поздно припадет губами к одному из сосцов.
С третьего или четвертого раза тварь, объявляясь в пещере, сумела дать понять узнику, что от него требуется. Голод, ставший к тому времени нестерпимым, и напор чужой воли толкнули Краша на этот безумный шаг. Его едва не стошнило от омерзения. Он сумел сделать лишь пять-шесть глотков – и Черная Вдова, почуяв состояние «приемыша», быстро убралась из темницы.
В следующие разы было легче.
А теперь Краш с нетерпением ждал очередного визита Черной Вдовы. Вязкий и кисло-терпкий «млечный сок» до сих пор вызывал у него рвотные позывы при первом глотке, но мальчик легко подавлял их, продолжая сосать. Вскоре он отваливался от брюха твари, как сытая пиявка, глаза начинали слипаться, и Краш уже не видел, как хозяйка Шаннурана покидает пещеру.
Что ж, это кормление не стало исключением.
…Пленникам дали ненадолго забыться беспокойным сном. Вскоре Краш ощутил, что его куда-то волокут по черным тоннелям, в непроглядной липкой темноте. Он не вполне понимал: сон это или явь? Оставались глаза открытыми или нет, окружающий мрак ничуть не изменялся.
Скоро впереди замерцал призрачный зеленоватый свет, и процессия живым ручейком влилась в опрокинутую чашу подземного зала.
Колоссальный купол терялся в вышине. Трудно сказать, был ли зал, потрясающий воображение, творением одной Природы, или здесь поработали человеческие (а, возможно, и нечеловеческие!) руки. Сталактиты и сталагмиты торчали клыками Левиафана, истекая звонкой капелью. Кое-где они срослись в причудливые колонны, соединив пол и потолок. Стены во многих местах покрывала губчатая масса, напоминая плесень, разросшуюся в теплом и влажном климате.
Холодные сполохи бродили по стенам, образовывая над головами перламутровое облако. В его отблесках а'шури, собравшиеся в зале, походили на толпу восставших из гроба мертвецов – почти нагие, приземистые, коренастые, с бледными, исполненными сладострастного ожидания лицами. Похоже, гнилостное мерцание плесени являлось единственным светом, который легко выносили их глаза, привыкшие к кромешной тьме.
Слитное дыхание толпы служило фоном для музыки, ритмичной и заунывной. Низкие, утробные звуки и тягучий ритм заставляли внутренности нервно вибрировать. Краш не сразу увидел в руках у ближайших а'шури тугие меховые бурдюки, откуда торчали короткие и толстые трубки. В первый миг он решил, что это какие-то животные. Его передернуло от отвращения: а'шури время от времени подносили «животных» ко рту и дули в них!
А трубки гнусаво ныли в ответ.
Пленников, шестерых взрослых и полторы дюжины детей от пяти до двенадцати лет, подвели к треугольному алтарю в центре зала. Их выстроили вдоль сторон каменного треугольника, испещренного загадочными рунами: взрослых – отдельно, детей помладше – отдельно, и наконец – тех, кто постарше.
В этой группе Краш оказался вторым с краю.
Рокот мохнатых инструментов усилился. Плесень на стенах вспыхнула ярче, и сильный, неожиданно глубокий голос затянул:
– Х'орбар фузган!
– А'шур ниган! – хором откликнулась толпа.
– Х'орбар фузган!
– А'шур ниган!..
Во мраке одного из тоннелей, выходивших в пещеру, что-то шевельнулось. Вглядываясь в извивающуюся темноту, Краш мельком отметил, что а'шури избегают толпиться у этого тоннеля. От него к алтарю вел широкий проход, освобожденный толпой.
Мигом позже тоннель вспучился расцветающим черным лотосом, рождая из себя создание, какого Краш не видел даже в самых кошмарных снах. Шестилапый гигант, длиной не менее тридцати локтей, извиваясь всем телом, двинулся к алтарю. Вокруг головы чудовища покачивался венчик жадно извивающихся щупальцев; хвост разделялся на семь змеевидных отростков, каждый из которых оканчивался смертоносным жалом, на манер скорпионьего; в пасти влажно блестели кроваво-красные клыки. Тварь не спешила, растягивая удовольствие, наслаждаясь беспомощностью застывших у алтаря жертв.
Никто из людей не мог двинуться с места или закричать – пленников парализовало страхом, а может быть, гипнотическим взглядом демона преисподней.
– Х'орбар фузган! – возликовала толпа.
Не в силах отвернуться, закричать, убежать, Краш закрыл глаза, чтобы не сойти с ума. Дальнейшее он мог только слышать. Кажется, у остальных не хватило сил даже на это.
Завораживающий шелест чешуи, вкрадчивый скрежет когтей по камню пола. Смолкла терзающая нутро музыка, но тишина не принесла облегчения. Мальчик ощущал тварь совсем рядом; тело, покрывшееся «гусиной кожей», сотрясал непроизвольный озноб.
Сдавленный, полузадушенный крик – и следом всхлип, короткий и влажный. Не думать, не пытаться даже представить, что означают эти звуки! Гул толпы…
Мокрый и гибкий хлыст коснулся груди – ощупывая, примеряясь. Краш перестал дышать, желая притвориться мертвым и понимая всю бесполезность своих усилий. Тварь медлила. Мальчик представил, как она не спеша разевает пасть, готовясь поглотить очередную жертву, – и сознание не выдержало.
Тьма под веками сменилась спасительным мраком беспамятства.
Кажется, позже он пару раз ненадолго приходил в себя. Хозяйка Шаннурана исчезла, вместе с ней исчезли и остальные пленники. А над ним, Крашем, творили некий обряд – изощренный и причудливый. Седой колдун-а'шури, распластав мальчика на алтаре, покрывал его грудь и живот тайными письменами, читая нараспев заклинания. Гудели, исторгая вибрирующие звуки, меховые инструменты с трубками; в такт им вспыхивали и гасли светящиеся пятна плесени на стенах. Десятки горящих глаз окружали Краша, смрадно-приторный дым проникал в ноздри, туманя разум, – и вновь смыкались края уютной бездны обморока…
Разбудил Краша знакомый скрежет двери. Спал он вроде бы недолго и был все еще сыт «млечным соком», которого насосался вволю. Тюремщик объявился слишком рано. Что-то случилось? Любое, самое незначительное происшествие волшебным образом превращалось для мальчика в настоящее событие, нарушая унылое однообразие дней, проходящих в вечной тьме.
Задержавшись в проеме, тюремщик внимательно оглядел пещеру. По пленнику он лишь скользнул беглым взглядом. Кажется, а'шури ожидал увидеть здесь…
Что?
Вряд ли тюремщик смог бы дать четкий ответ на этот вопрос. А спустя мгновение отвечать стало некому. А'шури вдруг икнул, замер, разевая рот, – и оттуда плеснула черно-багровая, блестящая кровь. Страж булькнул и мягко осел на пол. Сразу после этого в глаза Крашу ударил ослепительный свет. Он инстинктивно зажмурился, прикрыв для верности глаза руками, но все же успел запечатлеть в памяти совершенно неимоверную, невозможную для подземелий Шаннурана картину.
Над мертвым тюремщиком склонился человек. Правой рукой гость извлекал кинжал, наполовину вошедший в затылок а'шури, а левой доставал из-под плаща, плотного и черного, фонарь.
Внутри фонаря пылала масляная лампада.
Этого просто не могло быть! Он все еще спит! Обычный человек не в силах пробраться тайком в самое сердце Шаннурана, проскользнуть мимо стражников, видящих в темноте, обмануть Черную Вдову…
– Проклятье! – выругался пришелец из сна, обтерев кинжал о набедренную повязку убитого. Он приподнял фонарь повыше. – Клянусь рогами Сату-Пшат! Здесь тоже ничего…
Краш неуверенно встал.
– Гляди-ка ты! – хмыкнул высокий. – Находка! Ладно, пошли… Не оставлять же тебя здесь? Только тихо!
Краш судорожно кивнул и двинулся за пришельцем в сторону памятных ступеней. Лишь сейчас до него начало доходить, что он наконец свободен.
Свободен!
Радость от осознания этого замечательного факта почему-то оказалась тусклой, неубедительной. Обругав себя за тупость, Краш догнал спасителя и робко тронул за край плаща.
– Нам не туда! – шепнул он. Гортань за время долгого молчания успела отвыкнуть от речи, как глаза – от света. Слова, произносимые с усилием, звучали странно и непривычно. – Этот путь ведет вниз, в подземелья!
– Знаю, – ответил спаситель, не оборачиваясь. – Но я уйду отсюда с Оком Митры или останусь здесь навсегда! Держись рядом, малыш. Ты не знаешь, где эти могильные черви прячут главные сокровища?
– Не-а, – помотал головой Краш. – Наверное, где-то внизу…
– Я бы на их месте поступил так же, – удовлетворенно кивнул русоволосый, продолжая спускаться по ступенькам.
Краш старался не отставать. На ходу он, мало-помалу свыкнувшись со светом фонаря, рассматривал своего спасителя. Высокий, широкоплечий, длинные волосы стянуты узким кожаным ремешком. Когда мужчина пару раз останавливался, озираясь, можно было разглядеть волевое лицо с высокими скулами. Под плащом незнакомца обнаружилась длинная льняная туника, доходившая до середины бедер и туго подпоясанная ремнем. За ремень были заткнуты три кинжала: длинный и два коротких. На одном боку висел тяжелый меч в потертых ножнах, на другом – тыква-долбленка с водой. Незнакомец производил впечатление человека решительного, бывалого и уверенного в себе.
Рядом с ним Краш чувствовал себя в безопасности.
Неожиданно мальчик услышал шаги неподалеку – движение воздуха, эхо едва различимого звука, тихое сотрясение камня под ногами. Он быстро взглянул на спасителя, но тот, похоже, ничего не заметил.
– Сюда идут а'шури. По-моему, шестеро. Ты их убьешь? Или мы спрячемся?
Незнакомец ни на миг не усомнился в сказанном. Качнув фонарем из стороны в сторону, он углядел тесный проход слева и ловко скользнул туда, пряча фонарь под плащ. Краш, щурясь, последовал за спасителем. После яркого света требовалось время, чтобы восстановить «темное зрение».
Присев в расщелине на корточки, мужчина укрылся плащом с головой, подоткнув края так, что ни единый лучик не пробивался наружу. Он слился с камнем и застыл в полной неподвижности. Краш скорчился рядом, осторожно выглядывая из-за плеча.
Когда шестерка а'шури гуськом прошла мимо и шаги их стихли в глубинах тоннелей, мужчина высунул голову из-под плаща, подмигнул спутнику и, как ни в чем не бывало, продолжил спуск в недра Шаннурана. Краш вспомнил, что незнакомец, уходя, закрыл вход в его темницу, задвинув плиту на место. Мальчик оценил предусмотрительность спасителя: так подгорные жители не сразу заподозрят побег.
Ступени закончились неожиданно. Масленые блики фонаря мазнули по гранитной плите, сестре-близняшке той, что охраняла тюрьму Краша. Мужчина внимательно осмотрел плиту, усмехнулся и нажал на малозаметный выступ в стене. Плита с тихим скрежетом убралась прочь, открывая проем.
Обнажив меч, незнакомец посветил внутрь.
– Сколько ж вас тут… – с разочарованием буркнул он.
Эта пещера оказалась совсем маленькой: пять шагов в длину и три в ширину. В углу, прикованный к стене толстыми, лоснящимися в свете фонаря цепями, скорчившись, сидел старик, облаченный в грязное рубище. Космы седых волос, свалявшись в сальные колтуны, падали ему на лицо. Когда старик поднял голову, щурясь от света, как до того – Краш, стало видно, что рот пленника зашит суровыми нитками.
– Колдун, – уверенно заявил русоволосый.
Как он сумел с первого взгляда сделать подобный вывод, осталось для мальчика тайной. С виду – старик как старик…
– Руки сковали и рот зашили, чтоб не мог творить заклинания, – пояснил спаситель в ответ на невысказанный вопрос и обратился к пленнику: – Думаю, у тебя есть немалый счет к подземным ублюдкам. Если я тебя освобожу – поможешь мне?
Старик кивнул.
– Отлично. Хороший колдун всегда кстати. Конечно, если он на твоей стороне…
Мальчик хорошо запомнил эти слова. А незнакомец извлек из-за пояса короткий, бритвенно-острый кинжал и рассек им нити, стягивающие губы пленника, с ловкостью опытного хирурга. Колдун глубоко вздохнул, глаза его разом прояснились.
– Симон Остихарос, маг из Равии, – представился старик тихим, неожиданно ясным голосом, слизнув с губы капельку крови. – Можешь звать меня колдуном, мне все равно. Кто ты, воин?
– Меня зовут Вульм, – сообщить что-то еще мужчина не счел нужным. – Сам освободишься или тебе помочь?
– Сам. Она приходит пить мою силу… Но у меня в жилах еще осталась толика огня!
Краш понял, о ком говорит Симон.
– О-о, вы пожалеете! – в предвкушении прошептал маг. – А'шури, дети геенны, гнилая плесень, вы стократ пожалеете о том, что посягнули на Остихароса Пламенного!
Глаза его сделались пронзительно-синими, как небо, очистившееся после дождя. С израненных губ сорвались несколько слов, зашипев во тьме пещеры, будто слюна на огне:
– Аршшах г'хар! Иль-ферра-оро рубиго суджш!
Краш охнул от изумления: блестящий металл кандалов, сковывавших запястья и лодыжки мага, покрылся густой ржавчиной. Мигом позже цепи прогнили насквозь и прахом осыпались на пол пещеры. Колдун медленно, с усилием поднялся, громко хрустнув коленями, и принялся бормотать очередное заклятие – видимо, восстанавливал телесные силы.
– Славная шутка, – одобрительно кивнул Вульм. – Я в тебе не ошибся, Симон. Может быть, ты знаешь, где эти исчадия прячут Око Митры?
– Око Митры? – маг перестал бормотать и с интересом поглядел на спасителя. – Да, оно стоит того, чтобы рисковать головой. Нет, воин, я не знаю, где пасынки Черной Вдовы прячут свое сокровище. Не знаю, но предполагаю.
– Тебе известна дорога туда? Покажешь?
– Неизвестна. А показать – покажу, – туманно ответил старик.