Клинки Ойкумены

Это мешало ему сосредоточиться.

Как пахну я, подумал он. Сильно? Своего запаха не слышишь. Святые угодники, да какая разница, как я пахну? Мы не в будуаре, мы в фехтовальном зале…

Рапира Диего концом упиралась в пол, не царапая паркета. После первого знакомства в качестве учителя и ученицы Диего настоял, чтобы острия клинков были закрыты тупыми наконечниками. Ему пришлось выдержать лютый бой, вернее, два боя. Донья Энкарна категорически возражала против наконечников. В финале, отступив на заранее приготовленные позиции, девушка согласилась «испортить» только свою шпагу. Она настаивала, чтобы Пераль фехтовал настоящей, боевой рапирой. «Без скидок, – сказала донья Энкарна. – Без поблажек. Вы же не раните меня, маэстро? Имейте в виду, я могу упасть в обморок при виде крови! Если это будет ваша кровь, я, наверное, еще справлюсь. Но если кровь будет моя собственная…»

И расхохоталась, как ребенок.

Он уступил в одном, согласившись давать уроки при помощи своей рапиры, и добился успеха в другом, воспользовавшись наконечником. Насаживая на клинок пробковый цилиндр с латунным навершием, он чувствовал себя молокососом, совершающим непристойность. Проклятье! Надо было потребовать, чтобы донья Энкарна отвернулась. Она и ее камеристка, чинно сидящая в углу, с руками, сложенными на коленях… Операцию с наконечником маэстро повторял каждый день, и всякий раз испытывал постыдную неловкость. Ему вспоминался отец. Ну конечно же, Луис Пераль любую неловкость обратил бы в шутку. El Monstruo de Naturaleza, даже прилюдно сняв штаны, заставил бы рукоплескать кого угодно – хоть целый эскадрон девиц-гусаров! О, слабость! Впервые в жизни сын мечтал о присутствии отца в зале для фехтования.

Это все слова, подумал Диего. Слова отца. Я повторяю их во время урока, вот отец и торчит у меня за спиной: насмешливый, острый на язык призрак. Между мной и отцом, при всех его талантах, есть большое различие: меня никогда не били палками. Сталью – да, но палками – нет.

– Если у вас плохо со слухом, напоминаю: вы забываетесь, – маэстро взмахнул рапирой, словно дирижерской палочкой. – Во-первых, я не интересуюсь вашим мнением насчет моих актерских способностей. Мне платят не за смазливую внешность и приятный баритон. Во-вторых, на сцену с вами выйду не я, а молодой д'Эрио. Помидоры или розы – они достанутся не мне. И наконец, вольт после реплики «…а на дуэли я дерусь» делается следующим образом…

Он показал и потребовал:

– Повторите!

– Я устала, – возразила донья Энкарна.

– Повторите!

– Я хочу пить.

– Повторите!

– Вы что, не слышали? Я устала и хочу пить.

– Если вы сейчас же не повторите вольт, это будет наш последний урок.

С минуту ему казалось, что она запустит в него шпагой и выбежит из зала. В жизни Диего Пераля не было ничего дольше этой минуты. Когда же время истекло, она вернулась в исходную позицию и повторила вольт: раз, другой.

– Лучше, – кивнул он. – Теперь с батманом. Сражаюсь я в бою кровавом, а на дуэли я дерусь…

И встал в меру, готовясь к удару шпаги о рапиру.

Кроткая, как овечка – если можно вообразить овечку в гусарском доломане, со шпагой в копытцах – донья Энкарна изобразила вольт с батманом. Отвратительно для гусара; безукоризненно для дочери маркиза де Кастельбро.

– Выпад!

Выпад его порадовал не слишком, но Диего раздумал придираться. Следовало закрепить успех, точнее, послушание.

– Хорошо! Можете перевести дух и выпить воды.

– Благодарю, маэстро. Вы слишком добры ко мне.

Он прислушался. Нет, издевка померещилась.

– Только не пейте много. Нам еще работать…

Камеристка кинулась к госпоже с бокалом воды, слегка подкрашенной вином. Донья Энкарна отпила треть – и с видимым сожалением вернула бокал. Черт возьми, подумал Диего. Ее покорность хуже строптивости. Почему мне хочется попросить прощения за грубость? Я не сказал ничего лишнего. Будь на ее месте мужчина…

Его до сих пор смущал мужской костюм на женщине. То, что костюм был воинской формой, лишь усиливало смущение. А может, не смущение – Диего никак не мог подобрать название для своей слабости.

– Мой ястреб, – сказала дочь маркиза де Кастельбро.

– Что? – удивился Диего Пераль.

– Не ястреб, а надутый гусь? Не обращайте внимания, маэстро. Я репетирую. Не ястреб, парирование, рипост в бедро. А надутый гусь, укол «in seconda» с шагом, рассчитанный на шаг противника влево…

– С переводом шпаги, – напомнил Диего.

– С переводом шпаги, – согласилась донья Энкарна. – С внешней стороны. Вы уверены, что это эффективно?

– Это эффектно. В нашем случае зрелищность важнее практического результата. Еще два дня, и вам понадобится настоящий партнер. Я имею в виду, тот партнер, который будет играть Трамонтена.

– Да, – задумчиво сказала донья Энкарна. – Понадобится настоящий. Закрепим, маэстро? Я уже отдохнула.

Она мне в дочери годится, думал Диего, глядя на непривычно тихую девушку. Роди мне Мадлен девчонку, когда я, наглый сопляк, второй год тянул пехотную лямку – у меня могла бы сейчас быть семнадцатилетняя дочь. Почему же мне временами кажется, что младший здесь я? Что она вертит мной, как я – рапирой? Где ты, Мадлен, обозная роза? Ты бы объяснила мастер-сержанту Пералю, что происходит. Ты знала толк в таких вещах, циничная, потрепанная, грудастая Мадлен, всегда готовая утешить солдата за горсть монет…

Он встал в меру. Клинки соприкоснулись, но донья Энкарна не спешила атаковать. Диего наметил выпад, не доведя укол до конца. Так в театре подают реплику «из-за такта», выталкивая партнера на ответ. Нет, не помогло. Робость, решил Диего. Робость после выговора. Он повторил выпад, приглашая ученицу к намеченной серии действий. Даже словами подсобил:

– А я вам повторяю: нет!

– Я смотрела «Колесницы судьбы», – невпопад ответила дочь маркиза де Кастельбро. – В постановке Монтелье. Мне было тринадцать лет, и я считала себя едва ли не старухой. Да, возрастные ограничения. Они злили меня больше, чем красный плащ – быка. Но я смотрела версию для визора, а не полный транс-вариант. Отец ничего не узнал, мать – тоже. У маленьких девочек есть свои маленькие хитрости.

– А я вам повторяю: нет!

Диего понятия не имел, зачем он снова вступил с текстом пьесы.

Девушка улыбнулась:

– А я вам повторяю: да. Я влюбилась в вашего отца. Сперва в главного героя, потом – в саму пьесу, а там и в блистательного Луиса Пераля, чьи уши торчали из-за каждого монолога. В доктора философии, избитого палками за эпиграмму. Вас когда-нибудь били палками, маэстро?

– А я вам повторяю: нет, – уныло буркнул Диего.

– Я и не сомневалась. Вас – нет, его – да. Вы же из-за этого взялись за шпагу? Сбежали в армию? Вы похожи на отца, дон Диего. Его тоже после того злополучного раза никто не бил. Ну как же, гений Эскалоны, Чудо Природы! Он выковал себе другую шпагу – славу. Тронь кто-нибудь Луиса Пераля хоть пальцем, и в воздухе сверкнет сотня клинков, готовых покарать злодея! Каждому будет лестно отомстить за гения. Это все равно, что мстить за Эскалону…

Диего скосил глаз на камеристку. Та сидела статуей, глухая, немая и безучастная. Кажется, она перестала дышать. Черт возьми, подумал маэстро. Ну конечно же! Не камеристка – дуэнья. Не служанка, а сопровождающая, чья задача – следить за надлежащим поведением подопечной. Раньше его смущал возраст дамы, тенью ходившей за дочерью маркиза, возраст и свобода нравов – в дуэньи не брали молодых. Если донья Энкарна при всей строгости ее семьи настояла на такой дуэнье, добившись разрешения от родителей – это много говорило о качествах лже-камеристки, но еще больше говорило о характере Энкарны Олдонзы Марии де Кастельбро.

– Моя рапира будет первой, – с угрозой в голосе произнес Диего Пераль. – Задень кто-нибудь отца, и дону Луису не придется ждать, пока сотня клинков покинет ножны.

– Подайте реплику, – велела донья Энкарна.

– Что?

Он и забыл, где находится.

– Подайте реплику. Ну же! Льстецы про вас такое пели…

– А я вам повторяю: нет!

– Вы, значит, рыцарь дутой славы? Не ястреб… Колите!

Выпад. Парирование. Рипост в бедро.

– …а надутый гусь?

Шаг, рассчитанный на шаг противника влево. Перевод шпаги с внешней стороны. Вполне удовлетворительный перевод. Укол «in seconda». Укол не очень. Слишком много чувства.

– Сражаюсь я в бою кровавом…

Вольт налево.

– …а на дуэли я дерусь…

Батман. Здесь намечался батман. Он ждал, что сейчас клинок ударит о клинок, затем последует выпад в грудь. Он ждал, и напрасно. Выполняя вольт, донья Энкарна поскользнулась. Подошва щегольского гусарского сапожка поехала на вощеной паркетине, девушка всплеснула руками, едва не выколов маэстро глаз наконечником своей шпаги. Тело среагировало быстрей рассудка: Диего парировал, выбив оружие из пальцев дочери маркиза. Он мгновенно убрал рапиру в сторону, стараясь не задеть девушку острой сталью, шагнул вперед – и, сам того не желая, поймал в объятия падающую ученицу.

Рапира зазвенела об пол.

– Не ястреб? – одними губами спросила донья Энкарна.

– Я…

– Значит, не ястреб?

– Вы…

– А надутый гусь?

– Ты…

– Кажется, я не вовремя.

В дверях стоял дон Васко – Васко д’Авилькар, жених Энкарны де Кастельбро. Он был в форме артиллерийского офицера: темно-синий мундир с красной выпушкой, шейный платок, плащ-накидка на витом шнуре. Видом и осанкой дон Васко полностью соответствовал требованиям гвардейской пешей артиллерии, куда зачисляли не раньше, чем после семи лет службы в линейных частях, и только если ты был широкоплечим молодцом саженного роста. Мрачностью лица сеньор д’Авилькар полностью оправдывал свое имя, значившее «ворон».

Кивок дона Васко вряд ли кто-нибудь счел бы поклоном.

– Дон Диего, я жду вас внизу.

Уже на лестнице, строго-настрого запретив донье Энкарне следовать за ним – да так, чтобы и в голову не пришло ослушаться! – Диего еле слышно пробормотал:

– А на дуэли я дерусь.

Отец, Чудо Природы, был прав, как никогда.

III

– …Жди, скоро буду!

Дав отбой, Мигель Ибарра спрятал коммуникатор за пазуху – подальше от любопытных глаз, а главное, шаловливых рук. По улице слоистыми волнами полз удушливый дым – горела аптека Хромого Гильермо. Целебные снадобья, угодив в огонь, вызывали прямо обратный эффект: Мигель отчаянно закашлялся. Еще чуть-чуть, подумал он, и я выхаркну легкие на мостовую. Глаза резало – хуже некуда.

– Мигель!

Из дыма, отчаянно подволакивая ногу, вывалился трубочист, нагруженный двумя баулами жуткого вида. Путем сложных умозаключений Ибарра опознал в трубочисте Гильермо, владельца полыхающей аптеки. Сажа и копоть покрывали аптекаря с ног до головы; волосы стояли дыбом, опасно дымясь, как аркебузные фитили.

– Помоги! Сам не дотащу.

Мигель решил не задавать лишних вопросов. Он отобрал у калеки один баул, крякнув, взвалил на плечо.

– Скорее! – торопил аптекарь. – Сейчас рванет!

И с прытью, неожиданной для человека, чья правая нога короче левой, припустил кособокой рысью прочь по улице. Опешив от такого зрелища, Ибарра едва нагнал его у перекрестка. Тут позади рвануло, как и обещал Гильермо. Плотная жаркая волна ударила по ушам, толкнула в спину, швырнув Мигеля на булыжник. Баул придавил ногу, в нем что-то глухо лязгнуло. Перевернувшись на спину, Ибарра наблюдал, как над вчерашней аптекой, а сейчас – руинами, вздымается к небесам черный гриб с красными проплешинами. Вскоре сверху начали падать обгорелые куски дерева, жесть и черепица, какие-то тряпки. Траурными мотыльками кружились жирные хлопья копоти.

«Вовремя убрались, – Ибарра помотал головой, тщетно пытаясь вытрясти из ушей поселившийся там звон. – А то бы прямиком в рай улетели. Собирай нас Господь по частям… Знатно шарахнуло! Небось, во всем квартале ни одного стекла целого не осталось…»

– У тебя там что, пороховой склад был?

Хромой Гильермо намеревался встать, но пока успел подняться лишь «на четыре кости». Ибарра орал ему в ухо, как глухому. Хотя насчет глухоты беспокоиться стоило самому контрабандисту – он едва слышал себя, словно не вопил, а шептал.

– Хуже.

– Что?!

– Хуже, говорю!

– Ну, ты даешь! – восхищенно ахнул Мигель. И задним числом спохватился: – А как же твоя Паула? Дети?!

– Они в деревне, у Хорхе. Позавчера отправил. Идем, надо бомбы нашим отнести. Без них баррикаде не выстоять.

– Бомбы?

Мигель решил, что ослышался.

Для наглядности, не тратя времени на объяснения, аптекарь ткнул пальцем в баул. Ибарру прошиб холодный пот. Упади он менее удачно… Контрабандист глянул на часовой браслет, вытатуированный на левом запястье. Времени, чтобы встретиться с Диего и добраться до космопорта, оставалось с лихвой. Оттуда до места посадки челнока – рукой подать. Гильермо, ясен дублон, чокнутый, но помочь ему – дело чести. В конце концов, аптекарь тоже выручал Мигеля, когда тому нужно было отлежаться в укромном месте и зализать раны.

– Далеко тащить?

– Два квартала. Баррикада на Патримонио-авеню.

Успею, решил Ибарра.

– Ладно, идем.

Вывернув из подворотни, они оказались в двух десятках шагов позади баррикады. Буквально в этот же момент по другую сторону баррикады прозвучала команда, и вторая рота 1-го лейб-гвардии гренадерского полка устремилась в атаку. С баррикады ударил жиденький залп, после чего эскалонцы принялись лихорадочно перезаряжать свою рухлядь: старые мушкеты и аркебузы. На полусотню защитников имелась едва ли дюжина стволов. Продолжал стрелять лишь пожилой, сильно пьяный идальго – обладатель шестизарядного револьвера. От грохота ответного залпа у Мигеля заложило уши. Несколько раненых, а может, убитых скатились с потешного бастиона, обливаясь кровью. Господь любит пьяниц – оставшийся невредимым идальго методично расстрелял барабан в наступающих и присел за опрокинутой телегой, перезаряжая оружие со спокойствием бессмертного.

– Скорее! – аптекарь весь дрожал от возбуждения.

Он сбросил с плеча баул с бомбами, и тот со знакомым лязгом упал на мостовую. Мигель зажмурился, покрывшись ледяным потом. К счастью, обошлось: бомбы не взорвались. Гильермо выхватил из баула помятый медный чайник с крышкой, прикрученной тонкой проволокой, и торчащим из носика разлохмаченным фитилем.

– Огонь! – воскликнул аптекарь. – Мне нужен огонь!

Контрабандист молча отобрал у него чайник. Взвесил в руке – фунта четыре, не меньше. Ручка оказалась неожиданно удобной. Выглянув в просвет между громоздким комодом и штабелем мешков с землей, Мигель прикинул расстояние до гренадеров. Проверим, на что годятся твои бомбы, дружище Гильермо!

Он чиркнул кресалом, высекая огонь. Шнур загорелся сразу: зашипел, как разъяренный кот, выбросил острый язычок пламени, исходя вонючим серным дымом.

– Бросай! – взвизгнул Гильермо.

Ибарра раскрутил чайник за ручку и по высокой дуге отправил в полет – на головы атакующим. Помня взрыв аптеки, он успел предусмотрительно упасть за баррикаду. И вовремя! Кажется, сегодня Мигелю Ибарре было суждено оглохнуть. Ахнуло так, что чертям в пекле, небось, стало тошно! Полыхнуло рыже-белое пламя, перед носом Мигеля на комод шлепнулась оторванная кисть руки. Четверку солдат адский чайник разорвал в клочья, еще кто-то получил ранения. Второй залп эскалонцев закрепил успех – гренадеры отступили.

– Вы как нельзя вовремя, сеньоры, – расхохотался идальго, вставляя в револьвер заново снаряженный барабан. – Сколько у вас бомб?

– Мигель, ты?!

Контрабандиста обступили приятели. Дьявол меня забери, подумал Ибарра, расчувствовавшись. Здесь был Медвежонок Хуанито, и Рыжий Роберто, и Бенито Трещотка…

– Теперь живем!

– Гильермо! Дай я тебя обниму!

– Мигель!

– Теперь-то, с вашими бомбами!..

– Утрем нос пехтуре!

– Ура!

– Уррра-а-а!!!

Ну как тут можно слинять по-тихому? Товарищи не поймут. Да и самому стыдно. Эскалонец он, в конце концов, или козье дерьмо?! Бомбы доставил, а там – хоть трава не расти? Пусть другие гибнут… Нет, Мигель Ибарра никогда труса не праздновал! Но он обещал Диего Пералю… Успею, сказал себе Ибарра. Время есть. Еще одну атаку отобьем – а мы ее отобьем! – и сразу к Диего. До «Трех бочонков» недалеко.

…Когда отбивали третью атаку, Мигель сквозь грохот выстрелов и взрывов каким-то чудом расслышал сигнал вызова. Это Диего, понял он. Увы, ответить другу контрабандист не мог. Пьяный идальго получил мушкетную пулю в лоб и умер так же легко, как и жил. Сейчас Ибарра палил из его револьвера, давая возможность остальным перезарядить оружие. Для бомб расстояние было слишком велико: наученные горьким опытом, гренадеры рассредоточились и вели беглый огонь по баррикаде от угла. Похоже, они чего-то ждали.

Подкрепления?

…Диего звонил ему – Мигель засек два вызова, и ни на один не сумел ответить. Так получилось. Бой шел уже на баррикаде: сабли и багинеты против мясницких ножей и топоров. Глаза в глаза, хрипя, дыша ненавистью, кашляя ненавистью, живя ради ненависти.

Что было дальше? Ах да, взрыв.

…Трупы. Кровь залила мундиры гренадеров: сразу и не поймешь, какого они были цвета. Медвежонок Хуанито погиб. Рыжий Роберто погиб. Бенито Трещотка, Хромой Гильермо… От аптекаря мало что осталось: багинет вошел ему между ребер, когда Гильермо замахнулся бомбой для броска. Погибли все, кто оказался рядом – и враги, и свои. Уцелевшие солдаты отступили. На баррикаде осталось шестеро защитников, включая Мигеля. Бросить их? Предать?! Да труп Бенито Трещотки плюнет ему вслед, и будет тысячу раз прав!

Успею, подумал Ибарра. У меня, как в борделе…

В дальнем конце улицы началось движение. Кажется, гренадеры перестраивались для последней атаки. Пользуясь минутой передышки, Мигель достал коммуникатор. Надо сообщить Пералю, где будет ждать «левый» челнок. Пусть скажет: мы от Мигеля, и его с девчонкой возьмут на борт. Сейчас, Диего. Сейчас мы все тебе расскажем… Он слишком поздно разглядел, что происходит на углу. Последний взрыв что-то повредил в черепушке, перед глазами плыло и двоилось. «В укрытие!» – хотел крикнуть Ибарра и опоздал. Откуда бы пушка ни взялась, орудие гаркнуло сержантом, из ствола полыхнул огонь – и Мигель успел увидеть несущееся к баррикаде ядро. Нет, не ядро – начиненную порохом артиллерийскую бомбу.

Как же ему осточертели взрывы!

…Больно. Очень больно! Мне разворотило живот, понял Мигель. Немеющими пальцами он нащупал за пазухой коммуникатор. Хвала Создателю, плоская коробочка уцелела. Номер Диего всплыл из памяти уникома. Боль, умница, таяла. Перед глазами, сгущаясь, плясали тени. «Господи, еще две минуты! – взмолился Ибарра. – Ну что тебе, жалко? Я успею…»

Сигнал вызова. Ответ. Есть ответ!

– Мигель! Мигель, это ты?!

– Сьерра-Трампа… Челнок сядет в Сьерра-Трампа…

– Мигель! Отзовись! – надрывался уником голосом Диего. – Где ты?!

Он меня не слышит, понял Ибарра. Слишком тихо. Я едва шепчу. Собравшись с силами, контрабандист закричал так громко, как только мог:

– Сьерра-Трампа…

Крик его был вздохом умирающего.

– Мигель!..

Имя покойника еще долго продолжало нестись из коммуникатора, выпавшего из холодной руки. Через пять минут после того, как Диего Пераль, отчаявшись, прервал сеанс связи, умное устройство выключилось само, сберегая заряд аккумулятора.

* * *

Господь был милостив к непутевому Мигелю Ибарре. Захлебываясь собственной кровью и не чувствуя этого, контрабандист видел челнок, взмывающий в небеса – и дальше, за небеса, в черную тьму космоса; челнок и пилота в нем, славного парня, падкого на лишний грош, и Диего Пераля с его девчонкой, удирающих с неприветливой Террафимы куда-то, где текут медовые реки меж пряничных берегов. Я успел, думал Мигель. Я успел, черт меня дери. Я сдержал слово. У меня, как в борделе: кто платит, того и любят!

Он будет думать об этом вечность напролет. Когда кладбище Святого Выбора, где похоронят Мигеля, много лет спустя решением городского совета превратят в парк, молодой бульдозерист разроет могилу контрабандиста, сломав прогнивший гроб, выберется из кабины и встанет над мертвецом.

– Он улыбается! – воскликнет бульдозерист, глядя на череп.

Пожилой сторож лишь плечами пожмет:

– Они все улыбаются. Точно тебе говорю.

– Кто?

– Жмуры. Если они долго лежат, они улыбаются.

IV

Колесницы судьбы

(не так давно)

– Вы без шпаги, дон Диего.

– А вы без секундантов, дон Васко.

– Это не ваше дело. Почему вы без шпаги?

– Ответьте первым. Где ваши секунданты?

– Вы тоже без секундантов.

– Мне некого пригласить. Я надеялся на вас.

– В смысле?

– Кого бы вы ни пригласили секундировать, я полностью доверяю этим людям.

– Где ваша шпага? Что это за ящик, черт возьми?!

– Это пистолетный ящик.

– Ерунда! Это какой-то гроб для младенца.

– Извините, другого нет. Я недостаточно богат для палисандра и бронзы.

– Зачем вы взяли пистолеты?

– Кровь Господня! Гвозди ими буду заколачивать!

– Вы что, хотите стреляться?

– Хочу.

Лес был реальным. Дубы, клены, заросли шиповника. Монастырь Сан-Педральбес-ла-Пенья был реальным. Стены, крыши, колокольня. Люди были реальными: двое сердитых мужчин. Настоящее солнце, уходя на закат, цеплялось краем за подлинные верхушки деревьев. Но ситуация чем дальше, тем больше напоминала скверную пьесу. Слово за слово, диалог превращал в декорации все вокруг. Лес из разрисованной мешковины. Монастырь из картона и гипса. Солнце-фонарь на щетине войлочных крон. Двое сердитых мужчин – маски, амплуа, актеры; еще-не-муж, еще-не-любовник.

Комедия положений: белки в колесе.

– Это невозможно!

– Почему?

– Я повторяю: это невозможно!

– Утром вы вызвали меня на дуэль. Согласно дуэльному кодексу право выбора оружия и рода дуэли – за мной. Я выбираю пистолеты.

– Сейчас вечер!

– Ничего. Еще светло, мы прекрасно разглядим друг друга.

– Это оскорбительно, дон Диего!

– Отчего же, дон Васко?

– Вы специально пришли без шпаги, чтобы унизить меня. Это означает, что вы оцениваете свое умение владеть клинком гораздо выше моего. Это означает, что вы хотите уравнять наши шансы пистолетами. Правы вы или нет в своей оценке, я этого не потерплю. Ваше благородство хуже пощечины.

– Теперь моя очередь. Вы явились сюда без секундантов, потому что не хотите предавать нашу дуэль огласке. В деле замешана женщина, и ее честь – превыше личных амбиций. Хочу заметить, что вы ошибаетесь в своих грязных предположениях.

– Грязных?!

– Простите, сорвалось. Ваше благородство, помноженное на горячность нрава, привело вас к сомнительным выводам…

– Дон Диего!

– Короче, вы ошибаетесь. Если я принесу вам извинения, вы их примете?

– Нет.

«Интрига, – писал Луис Пераль в «Руководстве к сочинению комедий», – королева сцены. Только сюжет, основанный на интриге, способен удержать внимание публики. Кто наш хозяин? Не свод правил, но приказ черни! Впрочем, следует избегать невероятного: предмет искусства – правдоподобное.»

Что может быть невероятней принесенных извинений? И что правдоподобнее отказа принять их?!

– Я так и думал. Значит, будем стреляться?

– Вы загоняете меня в угол. В конце концов, это смешно. Это тема для анекдота: учитель фехтования, опасаясь заколоть противника, предлагает артиллеристу воспользоваться пистолетом. Я чувствую себя не на дуэли, а в театре, участником дурацкого фарса.

– Сколько вам лет, дон Васко?

– Двадцать шесть. Это имеет значение?

– Да. Я старше вас. И уверяю, что вся жизнь – фарс. Как сын комедиографа, замечу, что Смерть – один из главных персонажей фарса. Может быть, вы все-таки примете мои извинения?

– Нет.

– Тогда, если не возражаете, я заряжу пистолеты. Они мне незнакомы, я ни разу не стрелял из этой пары.

– Я вам верю.

– Двадцать шагов вас устроит?

– Да. Барьеры?

– Вы воткнете в землю вашу шпагу, я – сорванную ветку. Стреляем от барьера, в произвольном порядке. Подайте команду сходиться, прошу вас.

– Хорошо.

– Если кто-то из нас будет ранен или убит…

– На окружной дороге, возле съезда к монастырю, ждет мой слуга с повозкой. Тот, кто уцелеет, приведет его сюда. Если же не уцелеет никто… Мануэлю велено явиться на эту поляну ровно через час. Он – верный малый. И умеет держать язык за зубами. Я не раз имел возможность удостовериться в его преданности и молчаливости.

– Я вижу, вы все предусмотрели.

– Все, кроме ваших проклятых пистолетов!

– Кроме моих проклятых, уже заряженных пистолетов. Срубите шпагой вон ту ветку, она чудесно подойдет для барьера. Да, спасибо. Конец я заточу сам, кинжалом. Втыкайте шпагу!

– Готово.

– Один, два, три… десять… двадцать. Второй барьер отмечен. Отойдите к дубу, я же встану у кустов жимолости. Как только вы скомандуете…

– Сходимся!

Несмотря на всю свою любовь к интриге, Луис Пераль, пожалуй, вымарал бы этот эпизод. Да что там! El Monstruo de Naturaleza без жалости вымарал бы всю сцену поединка, несмотря на выигрышность ее в постановке. Зритель любит дуэли. Зритель аплодирует, вскакивает, полон восторга, швыряет шляпу на подмостки. Браво! А драматург за кулисами вздыхает украдкой. Каждый персонаж для него – родной сын. Будь его воля, он даже диалоги писал бы так, чтобы от них не тянуло пороховым дымом.

Но кто тогда заплатит за билет?

– Вы промахнулись, дон Васко.

– Да, вы правы. У вас на шее кровь, дон Диего. Вы ранены?

– Действительно… Ваша пуля оторвала мне мочку уха.

– Я целил в голову. Как ни крути, чистый промах.

– Вы удовлетворены?

– Нет.

– Я…

– Если вы выстрелите в воздух, дон Диего, вы наживете смертельного врага, уверяю вас. Мы будем драться на шпагах. На саблях; на пушках, черт возьми! День за днем, пока один из нас не сойдет в могилу. Мало того, что вы плюнули мне в лицо, явившись на дуэль без шпаги… Проклятье! Святые угодники!..

– Вы ранены, дон Васко.

– Вы что, целились мне в пах? Мерзавец!

– Если вам так понравится больше, считайте, что я целился вам в пах – и промахнулся. Давайте, я осмотрю ваше бедро. Кость, кажется, цела.

– Дьявол вас раздери!

– Нет, кость не вполне цела. Пожалуй, пуля зацепила ее по касательной. Кровь я остановил, не беспокойтесь. Лежите, я приведу вашего Мануэля. Он отвезет вас домой и вызовет лекаря. Вот мой плащ, перекатитесь на него. Земля стынет к ночи, вы простудитесь.

– Вы не спросите, удовлетворен ли я?

– Вы удовлетворены?

– Идите за Мануэлем. Видеть вас не желаю…

V

Извозчик остановил колымагу у перекрестка. Здесь дорога разделялась на три рукава. Левый уходил в квартал помпилианцев, где над пышно разросшимися садами и башнями из поляризованного плексанола мерцал мыльный пузырь защитного поля. В воздухе по периметру зависли блестящие сферы модулей-истребителей. С той стороны долетала беспорядочная стрельба и крики. Похоже, мятеж успел докатиться до территории рабовладельцев – и разбился о боевое охранение. Справа – воплощенный бред безумца – виднелись нагромождения спиральных конструкций, пчелиных сот и зонтиков-исполинов. Квартал инопланетян с Ларгитаса окутала тишина: ни пальбы, ни воплей. Попросить убежища у ларгов?! Откажут, как пить дать. Энкарна в розыске – ее опознают по ориентировке и под конвоем препроводят к отцу.

– Вперед, любезный. Поезжай прямо.

– Куда именно, сеньор?

– Прямо! Я скажу, когда остановиться.

– Ваше дело. Прямо, значит, прямо…

– Только в пекло не суйся!

– Я похож на идиота, сеньор?

Колеса загрохотали по брусчатке. Хибары окраины вскоре сменились ветхими домами трущоб, а там и зданиями поприличнее. На черепичных крышах вяло держали нос по ветру ржавые флюгера. Улицы вымерли: это было лучше, чем толпы повстанцев или шайки мародеров. Возница обладал отменным чутьем, выбирая самый спокойный маршрут.

– Надо найти гостиницу, – Карни нарушила молчание.

– Гостиницу? Там нас будут искать в первую очередь.

– Предлагаешь сутки напролет колесить по городу?!

Вместо ответа Диего хлопнул извозчика по плечу:

– Стой! Да стой же!

Расплатившись с возницей, маэстро дождался, пока колымага скроется за поворотом. Зачем извозчику видеть, куда направились его пассажиры? Сейчас, когда с ним была Карни, Диего сделался маниакально осторожен. Он не позволил девушке взять сумку: взвалил всю поклажу на себя и быстрым шагом свернул за угол. Донья Энкарна последовала за ним без лишних вопросов. И все же при виде хорошо знакомой постройки – широкие ступени, колонны у входа, фронтон, украшенный резными барельефами – у Карни вырвался возглас изумления:

– Мы идем в театр?!

– Да. Только с черного хода.

Калитка в ограде на задах театра громко заскрипела – точь-в-точь как ее двоюродная сестра, та гадкая калитка, за которой Диего ждали шпаги трех головорезов. Впрочем, разбужен скрипом, вместо наемников перед гостями объявился Анхель Сарагоста – сторож, а при случае билетер. Старик опирался на дубовый посох – отполированный грубыми ладонями, обитый с обоих концов железом. Славное оружие в умелых руках, но руки Анхеля, увы, давно утратили былую сноровку.

– Дон Диего? – сторож подслеповато сощурился. – Какими судьбами?

– Здравствуй, Анхель.

– Доброго вам дня! И вам доброго денечка, сеньорита…

То ли он и впрямь не узнал донью Энкарну, то ли притворился, не желая ставить даму в щекотливое положение. «Что взять с дряхлого маразматика?» – читалось на морщинистом лице сторожа. Диего рассчитывал проскользнуть в театр без свидетелей, но отступать было поздно.

– Как тут, спокойно?

– Хвала Господу, дон Диего! С утра еще народишко шастал, а сейчас – тишь да гладь. И представления сегодня нет. Отменили, сами понимаете…

– Это хорошо. Мне бы не хотелось…

Диего замялся. Он не успел придумать благовидный предлог для визита.

– Вы, небось, декорации глянуть пришли? Реквизит?

– Реквизит? А что, и реквизит…

– Родитель ваш просил?

Браво, оценил маэстро намеки сторожа, в прошлом – изрядного комика, любимца публики. Вот ведь старый хитрец! И Карни он узнал, разбойник, и все понял наилучшим образом.

– Так я вам открою, – Анхель разливался соловьем. – Проверяйте, никуда не торопитесь: мне по-любому дежурить. Веселей дышать, когда знаешь, что ты в компании. А другим про наше компанейство к чему знать? Вовсе и ни к чему…

Он шагнул к черному ходу, загремел ключами.

– Вот, тут порожек…

Старик вручил Диего закрытый фонарь с горящей свечой внутри. В длинном коридоре без окон фонарь оказался не лишним. У стен громоздилась рухлядь: декорации, сломанные кресла, сундуки с барахлом. Освещая путь, Диего выбрался из коридора на лестницу, ведущую на второй этаж, в уборные актеров. Здесь было светлее, но маэстро раздумал гасить фонарь, зная по опыту: во втором коридоре, куда выходят двери уборных, также царит мрак.

Сгрузив багаж в ближайшей комнатушке, он обмахнул стул от пыли, предложил девушке сесть и устроился рядом на трехногом табурете. Одолевала усталость: действие «коктейля» близилось к концу.

– Что дальше?

Донья Энкарна, не скрывая брезгливости, изучала уборную: зеркало-трельяж в раме с облупившейся позолотой, шкатулки с гримом, пуховки и кисточки, медный рукомойник в углу…

– Еще не знаю. Нам нужно убежище. Затаиться, перевести дух, собраться с мыслями…