© Светлана Лаврова
© Уна Андерсоне
© Издательство Эдвенчер Пресс, 2021
www.adventure-press.ru
Пролог
Взрывы надо устраивать в начале недели
Бывает нечто, о чём говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас
Книга Екклесиаста
Взрывы надо устраивать в начале недели. Лучше в понедельник. Если расчет неверен и взрывная волна пойдёт не в окно, а в парадный фарфоровый сервиз, то тебя, конечно, поругают и накажут. Но к выходным всё забудется. А Мегги организовала взрыв в пятницу. И её заперли в «наказательную комнату» и не возьмут на море! Семья собиралась на уик-энд сгонять на побережье в Борнмут. А теперь все поедут, а Мегги оставят дома. Потому что она – «позор семьи», «совершенно невоспитанный ребёнок» и что-то там ещё третье, Мегги забыла. Нет, взрывы надо устраивать в понедельник, в крайнем случае – во вторник.
– Привет! – в окошко просунулась голова Джека. – Страдаешь?
– Ни чуточки, – гордо шмыгнула носом Мегги. – Им же хуже. Пусть все уезжают. Я останусь одна и наконец-то на свободе проверю ударную силу пикриновой кислоты.
– И мы вернемся к дымящимся развалинам, – кивнул Джек. – Нормально. Зачем ты брала мамину супницу из сервиза? Не могла смешать своё адское зелье в кастрюльке?
– По рецепту положено «растереть порох в фарфоровой ступке», – объяснила Мегги. – А супница больше всего на неё похожа. Кстати, я ни разу не видела, чтобы мама подавала в ней суп. И вообще мама супы не варит. Самый ненужный предмет в доме – и что они все так всполошились?
– Фарфоровая ступка, – хмыкнул Джек. – Так рецепт-то из книжки викторианского периода*, 1860 год. Кстати, ты вполне могла взять эмалированную кастрюлю и не погрешить против исторической правды, в те времена их уже делали*.
– Ну и ладно. Вы поедете на море, а там ка-ак образуется цунами, ка-ак всех вас потопит! Только я выживу. И буду без вас на просторе опыты ставить.
Джек фыркнул:
– Цунами в Ла-Манше? Нормально. Знаешь, если бы дело происходило десять миллионов лет назад, то тебя вообще невозможно было бы так наказать. Потому что мы не смогли бы поехать на побережье. Южного побережья не существовало. Англия прилипала к континенту, во Францию можно было пройти по суше.
– Да ну, врёшь, – не поверила Мегги.
– Честное слово, я читал. Там, где сейчас плещутся волны Ла-Манша, бегали неисчислимые стада гиппарионов*. Это такие маленькие лошадки размером с большую собаку и без копыт. У них были пальцы на ногах, прикинь? Современные лошади из них еще не образовались. Еще ходили жирафы с короткими шеями – палеотрагусы* и самотерии*. И слоны динотерии* ростом куда выше современных африканских. И носороги без рогов*. И верблюды с рогами на носу*.
– Жирафы в Англии, – вздохнула Мегги. – Супер. А чего еще было не так?
– Всё было не так, вся земля была не такая. Это называлось «миоцен»*. Например, Средиземное море то было море как море, а то пересыхало, потому что между Испанией и Африкой поднимался Гибралтарский перешеек и перекрывал воду из Атлантики. И Средиземное море становилось равниной с цепочкой солёных озер. А Чёрное и Аральское моря были одним большим Сарматским морем, которое соединялось с Индийским океаном. Потому что Аравия еще не прикрепилась к Азии и болталась отдельно*. А Индия плыла-плыла по океану и ка-ак влепилась с размаху в Азию! Её края от удара смялись в складки, и образовались Гималаи*. А Антарктида была тёплая, снег лежал только на горах, и по ней бегали разные звери. Только неизвестно, какие, потому что там всё сейчас подо льдом*. Но вроде бы Антарктиду уже начали с краешку раскапывать.
– А люди? – спросила Мегги.
– Так ты что, людей тогда еще не было.
– Да я знаю, что современных людей не было. А предыдущие люди? Наверняка были какие-нибудь древние люди – в кринолинах и цилиндрах, в кэбах и с тросточками.
– Мегги, тогда никаких людей не было! Обезьяны по африканским джунглям прыгали, и вся тебе цивилизация. А потом пришёл ледник. Огромная масса льда толщиной десять километров… или двадцать километров…
– Сто километров, – подсказала Мегги.
– Ну, сто, – согласился Джек. – Но по-моему все-таки десять. И эта ледяная глыба толщиной десять километров и шириной с Англию с севера ползла по земле и расплющивала всё – холмы и озера, огромные пальмы и маленькие цветочки.
– А зверюшки? – огорчилась Мегги.
– Зверюшки убежали, лёд полз медленно, – утешил ее Джек. – Слоны и жирафы, носороги и антилопы рванули прямо в Африку и там так и живут в саваннах. А раньше саванны были там, где Лондон. Но этот лёд уничтожил все следы древней жизни, все косточки палеотрагусов и динотериев и прочих обитателей миоцена. Представляешь, от тысячных табунов гиппарионов ученые нашли только одну маленькую косточку*! И всё!
– Вот! – торжествующе воскликнула Мегги. – Вот видишь! Лёд всё уничтожил, и следов не осталось от людей, живших в Англии в миоцене, доивших молочных палеотрагусов и устраивавших скачки в Аскоте на гиппарионах.
– На гиппарионах невозможно было скакать, они мелкие, – поправил Джек. – Всадник бы его расплющил. Наверное, тогда ездили на верблюдах. Не помню, когда они мигрировали из Америки в Европу. Породистый скаковой каурый верблюд, а на нем – герцогиня Ретленд в шелковой амазонке берет препятствие… м-да. Королева Виктория смотрит на парад гвардейцев на верблюдах.
– И они плюются по команде «Пли!», – добавила Мегги.
– По-моему, тогда еще не настоящие верблюды были, а какие-нибудь паракамелосы*. Но по сути всё равно верблюды.
– Это была красивая жизнь, – мечтательно сказала Мегги, глядя куда-то сквозь Джека. – Длинные платья, балы и кареты, офицеры в красных мундирах, священный рубин из индусского храма, охота на саблезубых тигров и слонов-динотериев… И семьи тогда были большие. У меня было бы три сестры и ещё родной брат, а не один ты – троюродный. Но ледник всё испортил. А часть территории Англии с усадьбами, лесами и церквями вообще потонула, когда сделался Ла-Манш, и море всё затопило. Так что пришлось человечеству образовываться заново.
– Что-то в этом есть, – признал Джек. – Викторианская эпоха в миоцене. Но от той цивилизации ничего не осталось, даже пуговицы.
– Папа говорит, человечество само себя уничтожит: или всё взорвётся, или всё отравится промышленными отходами. И тогда образуются новые люди, и какая-нибудь третья Мегги будет сидеть наказанная, и её не повезут в уикэнд на Луну купаться в Море Ясности.
– Почему третья?
– Ну, вторая – я. А первая – та, из миоцена. Их усадьба как раз стояла на земле, которой сейчас нет, которая стала дном Ла-Манша. Она называлась графство Ламаншир. Первая Мегги сидела запертая в «наказательной комнате»… наверное, в чулане, и её не взяли… не знаю, куда, может, на охоту. Купаться в море тогда еще было немодно*.
– Я понял, – кивнул Джек. – Идея напрочь бредовая и ненаучная. Ты считаешь, что эволюция всей жизни на земле идёт более-менее равномерно и постоянно, а эволюция людей доходит до какого-то этапа, прерывается и начинается сначала? Причем несколько раз? Человечество досуществовало до миоцена, вымерло в результате чего-то неизвестного (пандемия, ледник, несовместимые с жизнью мутации, ненужное зачеркнуть), потом возникло снова (из миоценовых обезьянок), дожило до нашего времени, вымерло второй раз (пандемия, ядерная война, загрязнение всего, до чего дотянулись, ненужное зачеркнуть), возникло в третий раз… А животные и растения жили и жили себе, не обращая внимания на судорожные попытки человечества.
– Ты слишком сложно говоришь, – пожаловалась Мегги. – Моя первая Мегги из миоцена ничего бы не поняла. И я тоже.
– Охота в миоцене была роскошная, – вздохнул Джек, стрелявший только в тире два раза. – Слоны, саблезубые тигры, кабаны с человека высотой. Хотел бы я побывать на такой охоте.
– Легко! – фыркнула Мегги. – Закрой глаза и… ты слышал выстрел? ВУМП!
Глава первая
Охотники пока не охотятся
Мы проверили всё, исторично вполне.
В самом деле, ну что же тут странного:
Впереди Пугачёв на буланом коне
С томагавком в зубах, в ламеллярной броне,
С запорожской двуручной катаною.
Вот так.
(Эльфину, Кот, Потаня, Скайюни и др)
ВУМП!
Над равниной выстрел знакомого штуцера* прозвучал не так, как в спёртом пространстве индийских джунглей. Или это туман меняет звук? Длинная тень между зарослями нипы* – низкой болотной пальмы – и таксодиями* покачнулась, и целых пять секунд Джек надеялся, что попал. Но палеотрагус метнулся в сторону и скрылся в болотных кипарисах.
– Вот чёрт! – рявкнул Джек, покосился на стоящего рядом священника и поправился:
– То есть я хотел сказать «мне очень жаль», Ваше Преподобие.
– Да, друг мой, я вас понимаю, – улыбнулся мистер Суонелл и погладил исцарапанное ложе своей старенькой двустволки «Вестли Ричардс»*. – Когда я промахиваюсь, то говорю что-нибудь из моего морского прошлого. «Три тысячи крюйс-бом-брамселей*», например, звучат не хуже проклятья, но вполне себе добродетельно, не так ли?
– Не огорчайся, Джек, мы ведь не собирались охотиться, сезон охоты еще не открыт, – похлопал его по плечу мистер Беннинг. – Я хотел показать тебе наши старые местечки поблизости от логова Олд Куба. Самого его мы тревожить не будем – на старика надо идти, серьёзно подготовившись. Сегодня так, экскурсия по охотничьим угодьям. Я бы и Мегги взял, она очень просилась. Но мисс Хикс наказала её за разбитую супницу – заперла в чулан.
– Да, дядюшка, но я не видел палеотрагусов четыре года, – оправдывался Джек. – Вот и не выдержал. Он так подходяще повернулся. В Индии, где квартировал мой полк, их почему-то не было. Из жирафов ходили одни палеомериксы*, а они маленькие и неинтересные.
Четвёртый охотник, мистер Резинг, обратился к священнику:
– Ваше Преподобие, я не перестаю удивляться: священник, представитель самой мирной профессии – и вдруг страстный охотник. Проливает кровь божьих созданий! Совместимо ли это с догматами англиканской церкви?
– Эх, друг мой, это грех, но он лучше, чем лицемерие. Я же ем жареного зайца* и ростбиф из палеотрагуса. А брать грех на душу и стрелять их для меня должен кто-то другой? Нет, нехорошо перекладывать грешное деяние на мою паству. Лучше уж согрешить самому, но спасти душу ближнего своего. Вот когда я был судовым священником на корвете «Разящий»…
– А в Библии охотник Нимврод – грешник, – блеснул познаниями мистер Резинг.
– Он не потому грешник, что охотник, а потому что поклонялся идолам, – возразил священник.
– А в Евангелии были охотники и одновременно праведники? – не унимался вредный мистер Резинг.
Священник почесал бровь, вспухшую от комариного укуса.
– Герои Евангелия жили намного позже Нимврода. К тому времени в окрестностях Иерусалима охотиться было уже не на кого, всю дичь извели, вот и охотников не осталось. И в Англии будет то же, если не регулировать охоту. В дни моего детства поля за деревней аж прогибались под тяжестью динотериев, а где они сейчас? Один-два заходит раз в год перед сезоном дождей, да и те мелкие.
– Тише, – оборвал их мистер Беннинг. – Мы уже близко к логову Олд Куба. Сам он не бросится, но всё же не шумите.
Джек одёрнул свою новенькую норфолкскую курточку* и поправил шляпу – как будто Олд Куб был герцогиней, которой его собираются представить.
– В Индии мы охотились на кабанов с бамбуковыми пиками, как туземцы, – сказал Джек, на всякий случай перезаряжая штуцер. – Верхом на верблюдах. Кто опасался подойти ближе к зверю, тот брал длинное копье, 13–20 футов*. Его надо держать одной рукой, захватив за две трети древка от заднего конца, суставы кисти повернуты вверх, а большой палец располагается вдоль древка, вот так.
И Джек показал правильный хват на сорванной тростинке.
– Рука висит свободно, а когда кабан покажется вдали, то кидаешь копьё вперёд с безопасного расстояния. Оно запутывается в зарослях, и прощай, добыча. А кто не боится приблизиться к кабану, тот брал короткое копье, 8 футов*, со специальным свинцовым грузиком на конце. Тут хват другой, суставы вывернуты вперёд, большой палец вверх. И верховой верблюд должен быть нетрусливый, специально обученный. Дождёшься, когда кабан будет прямо под тобой и наносишь вертикальный удар!
– Опасно, – покачал головой священник.
– Я всегда бил коротким копьем, – небрежно бросил Джек.
– А какие кабаны?
– Да местная разновидность микростониксов*. Их там тьма тьмущая, целыми полками по джунглям бегают.
– Фи, микростониксы! Малявки. У нас они домашние, по свинарникам сидят. То ли дело Олд Куб…
– Да тише вы, болтуны! Старик выйдет – никому мало не покажется.
Олд Куб – Старый Куб, мощный кабан из рода кубанохоерусов*, давно уже слышал этот гам. «Опять эти… как их, – думал он. – Как надоели. Сожрать что ли парочку? Нет, эти крупноваты. Вот детёныши – это да, это вкусняшки».
Олд Куб не боялся людей. Он был самым сильным в зарослях Блексвомпа, Чёрного болота. Высота пять футов* в холке, длина 10 футов*, длинная морда с рогами в центре и по бокам, мощные клыки – ах, как он был хорош! И еще не стар, в самой поре, хотя люди и прозвали его Старым Кубом. Даже огромные динотерии, выше его в два раза – и те опасались раздражать могучего зверя. Впрочем, динотерии редко заходили в его владения. А других хищников – махайродов*, амфиционов*, иктитериев* – он не боялся.
Олд Куб неподвижно замер в зарослях на расстоянии двух шагов от охотников. Ветер от охотников – они его не учуют. Маленькие глазки оценили размер дичи – ладно, пусть идут.
Они прошли. Джек чуть не задел плечом морду чудовища. Олд Куб хорошо умел прятаться.
– Нету его, – сказал мистер Беннинг. – Может, ушел куда. Обычно кубанохоерусы живут большими семьями, а этот одиночка. Только по весне к девушкам бегает. Солнце уже высоко, господа, пора возвращаться. Нет, Луи, свое ружье я несу сам, ты же знаешь.
И перехватил поудобнее своё изящное двуствольное ружье фирмы «Ланкастер»*, не доверяя его слуге.
– Красавица, – одобрил ружье мистер Резинг. – Оно будит во мне недостойные чувства. С удовольствием украл бы его у вас, дорогой сосед. На редкость удачная модель.
– Не укради, – весело заметил священник.
– Не буду, – хмыкнул мистер Резинг.
Джек дождался, когда эти двое прошли вперёд, и тихо попросил мистера Беннинга:
– Дядюшка, вы поговорите с Софией? Она опять отказала.
– Вот негодная девчонка! – огорчился мистер Беннинг. – Не горюй, мой мальчик, мы уговорим её. Я так давно привык называть тебя сыном, что хотел бы звать тебя так на законных основаниях.
Охотники скрылись в гуще высоченного тростника и осоки. Олд Куб проводил их взглядом, фыркнул неодобрительно, почесал рог о ближайшую пальму и всей тушей вломился в заросли нипы.
Глава вторая
Небольшая путаница с сыновьями и дочерьми
Вернёмся назад примерно на сорок лет, когда и палеотрагусы были выше, и махайроды зубастее, а динотерии стояли буквально под каждым деревом, потрясая бесконечными бивнями.
В большом имении, куда входили и болота Блэксвомпа, жил совсем юный (чтобы не сказать маленький) мистер Беннинг, а через сколько-то миль на север в имении гораздо меньшем жил мистер Стенхоуп, его троюродный брат. Родство не самое ближнее, но поскольку остальных родственников выкосили холера, тиф, болотная лихорадка, родильная горячка и прочие прелести той эпохи, то считались братья близкими родственниками за неимением остальных. И оба неизменно гордились, что «помилуй бог, в роду у нас все здоровые, чахотки ни у кого не случалось».
Троюродные братья с разницей в возрасте около пятнадцати лет, не питали друг к другу пылкой любви. Но ладили неплохо и даже, будучи еще совсем отроками, по совету родителей уговорились породниться. Старший кузен, мистер Стенхоуп, должен был произвести на свет сына, а младший, мистер Беннинг, лет через десять-пятнадцать – дочку, коих и следовало поженить.
Прошли годы. Мистер Стенхоуп вступил в брак, согласно естеству и благоразумию, с красивой, не бедной и исключительно благонравной девице Клоуд и по прошествии положенного природой срока предъявил брату сына, о котором договаривались. А дальше лет пятнадцать с ним ничего не происходило. Мистер Беннинг по малолетству подзадержался с обещанной дочкой. Наконец он женился на приличной и тоже не бедной мисс Скалингер, и вскорости на свет явилась невеста для сына мистера Стенхоупа. Забегая вперед, скажем, что мистер Беннинг на одной дочке не остановился, потому что его имение наследовалось по мужской линии – всё отдавалось сыну, а дочери ничего не наследовали и людьми как бы не считались. А значит, нужен был сын-наследник, который получился только на седьмой раз, считая двух умерших крошек. Но это случилось много позже.
Примерное в это время к своей величайшей скорби мистер Стенхоуп овдовел, а через три месяца женился на семнадцатилетней дочери викария. Соседи не одобрили ни девицы, слишком бойкой и красивой для сорокалетнего вдовца, ни того, что она не принесла мужу ни приданого, ни знатных родственников – ничего, ради чего стоило бы жениться. Тем не менее, назло соседям и собственному сыну, который невзлюбил юную прелестную мачеху, мистер Стенхоуп был очень счастлив, и через некоторое число месяцев получил второго сына, на редкость хорошенького, копию своей матери. К сожалению, не судьба была молоденькой миссис Стенхоуп радоваться младенчику – она умерла от родильной горячки. А не прошло и трёх месяцев, как за ней последовал и неутешный супруг. Он как раз собрался посвататься к восемнадцатилетней дочери своего поверенного. Соседи говорили, что мистер Стенхоуп умер от горя по молодой жене, хотя (едучи к новой невесте) он упал с верблюда и умер от перелома позвоночника. Но разве нельзя от горя упасть с верблюда? Вполне можно, и соседям, конечно, виднее.
Итак, младенец остался круглым сиротой на попечении няньки и старшего брата. Конечно, странно было бы требовать, чтобы шестнадцатилетний юноша, энергичный, честолюбивый, после отца наследовавший вполне пристойное поместье, качал колыбель и учил брата букварю. Старший брат получил образование, потом поступил на военную службу и успешно делал карьеру в Индии, а младший практически с рождения был подкинут к единственным родственникам Беннингам, которые уже имели двухлетнюю дочь (ту самую будущую невесту старшего брата Роберта Стенхоупа). Потом у Беннингов с завидной регулярностью начали рождаться девочки, и маленькому Джеку была обеспечена компания младших кузин.
Когда пришло время, Джек был отправлен в дорогую закрытую школу для мальчиков. Деньги за обучение поступали регулярно, и Роберт Стенхоуп считался образцовым старшим братом, хотя за пятнадцать лет он едва ли видел Джека пятнадцать раз. Все каникулы Джек превесело проводил в Блэксвомпе с дядей, тётей и кузинами и по праву считал их своей настоящей семьей. А то, что он вырос немножко шалопаем и не совсем соответствовал идеалу благовоспитанного джентльмена, так чего можно ожидать от мальчика, во младенчестве лишенного родительского надзора? Поэтому общество снисходительно относилось к Джеку и прощало ему забавы и шалости юного возраста. Хотя пришпилить булавкой к церковной скамье юбку сидящей впереди миссис Бренн во время проповеди – это уже слишком. Опять же миссис Бренн сама виновата: если бы надевала в церковь, как все приличные дамы, плотную юбку из мериносовой саржи* или хотя бы тарлатана*, она бы не оборвалась. А эта новомодная ткань «ла газ кристалл»*, неподобающая для проповеди, конечно, разлетелась на лоскутки, продемонстрировав потрясённым прихожанам аккуратные розовые панталоны добродетельной миссис.
Так что не зря нянька Беннингов ворчала, что из мастера Джека ничего путного не выйдет. Это по верной примете выходило: если кто снашивает обувь у носка, то он добьется успеха в жизни, а если у пятки – то совсем наоборот. А все башмаки Джека были сношены у пятки*.
Когда Джек закончил обучение, встал вопрос, что с ним делать дальше. Мистер Беннинг, его названный отец и троюродный дядя, советовал обосноваться в поместье Роберта и составлять ему, Беннингу, компанию на охоте, а там как пойдёт. Джек понимал, что он фактически никаких средств к существованию не имеет, хозяином всего стал Роберт. Понятно, что родовое поместье ушло старшему брату, но Джек не получил ни пенни из денег, потому что отец умер внезапно и завещания не оставил. И Джек склонялся к тому, чтобы получить профессию. Лучше пойти в моряки, так интереснее. Но мистер Роберт решил дело по-своему, купил брату офицерский патент, и Джек отправился служить в Индию. Там была война, старший брат сделал карьеру, добыл (как говорили соседи) несметные богатства, и очень порядочно с его стороны было пристроить на тёплое местечко родного братика. Местечко было действительно тёплым, так как в Индии даже жарче, чем в Англии, а то, что там стреляли и умирали от холеры и прочих неприятных причин – так что с того, это судьба мужчины.
Джек добросовестно служил, стрелял, когда приказывали, хотя гораздо лучше попадал в тигров и слонов, чем в людей. Людей всё-таки было жалко. Жалованье лейтенанта тратилось как-то очень быстро, возможно, таяло в жарком климате, а долги, наоборот, росли пышно, как местные орхидеи. Пару раз его ранили, а один раз чуть не взяли в плен, но всё это было нормально, и Джеку такая весёлая служба нравилась.
Полк старшего брата размещался далеко от Джека, и они не виделись. Роберт Стенхоуп быстро дослужился до полковника. Он был храбр и хитер, ладил с махараджами, говорил на местных языках. Слухи о Роберте Стенхоупе ходили разные, порой очень странные, но ничего откровенно порочащего. И Джек, конечно, не верил, что его строгий добродетельный брат, которого ему всю жизнь ставили в пример, за неведомые услуги получил от султана пять дворцов, имел гарем в сто красавиц, ограбил махараджу Брахмапутры, вывез его казну на сотне верблюдов, поджёг царский дворец, чтобы скрыть улики, и украл рубин размером с кулак. Всё это была ерунда.
Но внезапно Роберт Стенхоуп умер. О его смерти тоже говорили разное, но тоже ничего откровенно порочащего. Кинжал евнуха по приказу махараджи, укус кобры, дуэль с сослуживцем, отравленное вино из рук ревнивой наложницы султана – это дела житейские и чести не марают.
Джек не очень горевал по почти незнакомому брату, но завещание его слегка тревожило. Как оказалось, не зря.
Заботливый старший брат оставил всё своё движимое и недвижимое имущество, как то: имение Стенхоупхилл, пять тысяч фунтов (нажитых непосильным трудом на службе королеве) в Банке Армии, Cox and Co.*, 16 and 17, Charing Cross, S.W. и десять ящиков привезённого из Индии добра (только сувениры, ничего ценного) своему единственному возлюбленному младшему брату Джеку в полное владение безо всяких условий, за исключением нижеследующего: вместе с имением, деньгами и сувенирами означенному Джеку Стенхоупу завещается и невеста покойного, мисс София Беннинг, дочь Джошуа Беннинга, эсквайра, владельца поместья Блэксвомп в Ламаншире*. Брак должен быть заключен не позже, чем через один год и один день после смерти Роберта Стенхоупа.
Если же по любой причине (отказ или смерть жениха или невесты, всемирный потоп, конец света) брак не состоится, то всё имущество и деньги передаются во владение Парижского антропологического общества под личный контроль мсье Поля Брока*, в этом году обнаружившего центр речи в головном мозге. Деньги должны быть истрачены на исследования головного мозга, которые имеют огромное практическое значение для британских солдат, получивших ранения в голову на службе королеве.
Прямо так и было написано. И ко всем слухам, окружавшим покойного Роберта, прибавился еще один: что он сам был ранен в голову (потому и написал такую чушь в завещании), но этот француз его вылечил. А иначе зачем бы оставлять ему такую кучу денег и имение? Да хоть бы этот неизвестный Брока был англичанин, а то лягушатник! Оставлять деньги французу совсем неприлично для британского офицера.
Доброжелатели советовали Джеку опротестовать завещание, чтобы вычеркнуть этого непонятного Брока. И вообще по закону он – настоящий наследник как старший в роду. Но Джек сказал, что воля старшего брата для него священна, и Роберт вполне имел право оставить свое имущество на благотворительность, то есть антропологическому обществу, так что он, Джек, против покойного брата не пойдёт, ибо это бесчестно. Джек подал в отставку, закатил прощальную пирушку и помчался в Англию жениться. Один год и один день – не такой большой срок, тем более весть о смерти брата задержалась, оформление отставки затянулось, и плыть из Индии до Англии не один месяц. Да и в Лондон надо было заглянуть, повидать старых приятелей и узнать новости, а это тоже за три дня не сделаешь. В общем, до конца срока оставалось около двух месяцев.
Джек совершенно ничего не имел против Софии. Девица была красивее остальных сестёр, немногословна и не раздражала его, как большинство болтливых гарнизонных дам (за исключением некой миссис Эллис). Он знал Софию с детства и не думал, что она всё ещё обижается за то, что он запрягал её как ездового верблюда в игрушечную карету из табуретки и понарошку стегал прутиком за то, что табуретка медленно едет. К тому же гарнизонные дамы избаловали Джека своим вниманием, и прекрасные туземные девушки тоже его совсем не отвергали.
Поэтому он страшно удивился, когда София ему отказала.