Меч в ножнах из дикой сливы

– А-Чжэнь, мне нужно кое-что тебе сказать.

– Слушаю, эргэ.

– Наш брат Шоуцзю… умер.

– Умер? – глупо повторил Ючжэнь.

Он плохо помнил самого старшего из братьев Си: разница в пятнадцать лет – не шутка, и из дома тот ушел, не дожидаясь совершеннолетия, когда самому Ючжэню едва исполнилось пять; семью потом навещал раз в полгода, не чаще. Когда Ючжэня отдали на обучение в монастырь, встречи стали еще реже, пусть Шоуцзю и бывал в Тяньбаожэнь.

Молодой даос чувствовал сходство с Шоуцзю – пожалуй, большее, чем с остальными братьями, ведь тот тоже выбрал путь постижения мира; кто бы что ни говорил, а между заклинателями и даосами различий было не так уж много. Шоуцзю к тому же, пусть и не отличался разговорчивостью, всегда выказывал готовность выслушать, с уважением относился к мнению Ючжэня и был хорошим собеседником, когда дело касалось спорных мест в философских трактатах.

И вот теперь он мертв? В это верилось с трудом, но… Ючжэнь с болезненным, стыдливым изумлением понимал, что не чувствует в своем сердце скорби – той скорби, что сжимала его всякий раз, когда монах вспоминал о смерти матери или задумывался о гибели Сяньцзаня либо Иши. Он лихорадочно пытался найти причину: они не были близки? Виделись слишком редко? В нем все же укоренилась мысль о неизбежности, естественности смерти всякого живого существа?

И да, и нет. Горькая правда заключалась в том, что Шоуцзю был для него… чужим. Не тем, ради кого Ючжэнь посвятил себя служению богам и изучению трав. Не той необходимой частью семьи.

Да, Шоуцзю был чужим; для него, но не для Сяньцзаня.

И этому своему брату Ючжэнь обязан был помочь – не только из-за вгрызшегося вдруг в душу чувства вины.

– Сожалею, эргэ, – тихо проговорил он, взяв холодную ладонь брата в свои, и беззвучно прошептал молитву Небесным покровителям. – Все в руках высших сил. Пусть душа Шоуцзю недолго пробудет в круге перерождений и быстрее вернется в мир.

– Наш брат умер, – повторил Сяньцзань, и что-то дрогнуло в его лице, судорожно дернулись ледяные пальцы. – Ты не понимаешь, А-Чжэнь… Его убили.

Даосское спокойствие Ючжэня, и так подточенное внезапно накатившей виной, все-таки не выдержало. Эмоции нахлынули мгновенно – одной огромной волной, разбивающей волю в щепки.

– Как убили?! – Монах схватил брата уже за обе руки. – Кто? Почему? За что?

– Если бы я только знал, – горько усмехнулся Сяньцзань. – А-Ши сообщил мне вчера. Все сложно, А-Чжэнь. Тело нашли в саду столицы с множеством колотых ран… Видно, дагэ скрывал от нас многое – хотя бы то, что никогда не состоял в клане Хань Ин, как мы считали.

– То есть он обманывал тебя? Нас? – Ючжэнь все никак не мог осознать услышанное. В ушах начинало противно звенеть.

– Хотелось бы мне верить, что это не так. Прости, что ворвался к тебе с такими вестями, но А-Ши сейчас в столице, пытается выяснить хоть что-то, а мне, – он замялся, – слишком тяжело было оставаться одному.

– Эргэ… – На памяти Ючжэня Сяньцзань впервые так откровенно говорил о своих чувствах. Монах боялся даже предположить, насколько сильно тот тревожился, если не в силах был удержать маску ответственного и всезнающего старшего брата. «Действительно, как сильно он переживает! Что ты почувствовал бы сам, узнай о смерти эргэ или саньгэ^[30]?» – тут же выговорил себе Ючжэнь, едва удержавшись от того, чтобы закусить губу.

– Надеюсь, мне позволят побыть здесь до завтра, – тихо закончил Сяньцзань. – Здесь даже дышится легче.

– В Тяньбаожэнь всегда рады гостям, – твердо ответил Ючжэнь, окончательно справившись с волнением. – Я прослежу, чтобы тебя разместили со всеми удобствами. И еще, эргэ… ты позволишь вернуться с тобой домой?

– Домой? – Сяньцзань недоуменно моргнул и внезапно впился взглядом в лицо брата – обсидиановые глаза заблестели, словно омытые дождем камни. – Со мной? Зачем? Ты же…

– Следовать Пути можно везде, – сказал Ючжэнь уже мягче. – А я так давно не был дома. Прости за откровенность, эргэ, но мне кажется, там я буду нужнее, чем здесь.

Сяньцзань глубоко вздохнул, словно сбрасывая с плеч тяжелый груз, и вдруг обнял монаха, прижав его к себе так крепко, будто тот в любое время мог раствориться в полуденных тенях:

– Спасибо, А-Чжэнь…

И Ючжэнь уже точно знал, что скажет мастеру-травнику и самому настоятелю, чтобы те отпустили его с братом. В конце концов, облегчить боль потери близкому человеку – задача ничуть не менее достойная, чем избегание мирских соблазнов в стенах монастыря. А странности с богами, о которых он услышал сегодня, подождут. Он нужен своей семье.

* * *

Иши никогда не считал себя общительным. Да, он не был ни таким скрытным, как Шоуцзю, ни таким напоказ уверенным в себе, как Сяньцзань, ни таким доброжелательно-отстраненным, как Ючжэнь, – но искренне считал, что кому попало свои чувства и пристрастия открывать не стоит. Это не подобает благовоспитанному мужу. Быть со всеми ровным и вежливым, не терять лица и стойко встречать все, что посылают Небеса, – так его учила мать. «Беден – так не обманывай, богат – так не зазнавайся», – говорила Мэн Минчжу; ей, дочери знатного, но обедневшего рода об умении держать лицо было известно не понаслышке. Иши вырос скорее ее сыном, чем отца – и, наверное, потому его и любили больше в семье матери за эту сдержанность и прилежание в науках. Старший господин Мэн очень помог в продвижении по службе: пригодились былые связи при дворе.

Иши никогда не считал себя общительным – и, возможно, именно поэтому поладил с Хань Шэнли. Молодой заклинатель любил поесть и поболтать – последнее, пожалуй, больше всего, – а Иши хорошо умел слушать. Его не раздражала болтовня Хань Шэнли – она казалась вовсе не надоедливой, как другим служащим их ведомства, а даже уютной; Хань Шэнли же был рад молчаливому собеседнику, способному, однако, четко дать понять, когда следует остановиться. Они быстро сработались – потому господин Цао и отправил их двоих во Дворец Дракона. Полет на мече туда занимал чуть более ши; вчера Иши и Хань Шэнли успели вернуться до исхода ши Крысы, но измученный душевной болью и дорогой молодой чиновник дурно провел ночь, и сейчас ему, поднявшемуся с рассветом, приходилось прилагать все усилия, чтобы ровно держаться на мече и не слишком сильно наваливаться на стоящего впереди напарника. В иное время ведомство выделило бы повозку для служебной поездки, но тогда дорога заняла бы несколько дней, а господин Цао считал, что дело не терпит отлагательства. Иши был с ним согласен – пусть и по иной причине.

– Си Иши! Си Иши, ты слушаешь?

– Да? – очнулся от полусна-полузадумчивости молодой чиновник. – Прости, ты что-то сказал?

– Говорю, ты очень хороший брат! – почти прокричал Хань Шэнли, повернув голову. – Так заботишься о родных! Едва получил письмо о болезни господина Си и сразу сорвался домой – нет-нет, я не упрекаю, мне в радость помочь. Даже завидую.

«Ты и не представляешь, до какой степени я забочусь о родных», – мрачно подумал Иши, стискивая меч-цзянь Шоуцзю – вещественное доказательство. Последнее, что осталось от брата. Прямой меч с простой кожаной рукоятью и потрепанной кистью. Прямой меч – а путь старшего брата, как видно, прямым не был.

И кто виноват – еще только предстоит выяснить. Если бы не потребность хранить тайну от всех, Иши бы сейчас с полным правом распустил волосы^[31] и был рядом с Сяньцзанем в его горе, но ему пришлось вместо этого сосредоточить сердце и направить волю^[32]. Что ж, Небеса посылают испытания под стать человеку – в этом Иши убеждался всю сознательную жизнь.

Кажется, он все же задремал, уцепившись за пояс Хань Шэнли, и едва не свалился с меча от пронзительного вопля приятеля:

– Мы на месте! Си Иши, смотри, где ты еще увидишь такое!

Осторожно выглянув из-за плеча своего возницы, молодой чиновник увидел внизу и впереди Дворец Дракона – резиденцию клана Хань Ин. В зеленой долине возле реки вилась целая цепь дворцов и зданий разной высоты, складывавшихся в изображение дракона. Река и галереи по обоим ее берегам служили ему туловищем с длинным хвостом, вытянутые одно- и двухэтажные дома (очевидно, склады или жилые павильоны) – лапами, а головой – несколько соединенных между собой зданий с загнутыми крышами. Крыши отливали зеленым, будто и правда покрытые драконьей чешуей. Между домами вдоль реки розовели цветущие магнолии и темнели хвойные деревья.

Постепенно снижаясь, Хань Шэнли в нескольких чжанах^[33] от земли заложил лихой вираж и подвел меч прямо к главным воротам, резко выделявшимся ярким пурпуром на фоне бледно-зеленых с голубыми вкраплениями стен. «Точно пасть дракона, готовая нас проглотить. Строители постарались на славу», – невольно подумал Иши, осторожно спускаясь с меча. О заклинателях он слышал много – в основном от матери, впоследствии кое-что рассказывал и Шоуцзю (горько теперь думать о том, сколько же правды в действительности было в его словах); сам Иши познакомился с совершенствующимися уже на службе в ведомстве, а вот бывать в клане ему еще не доводилось. Да, миссия у них сегодня важная (а для него это еще и долг перед семьей), но, если уж эта свеча зажглась, Иши обязательно воспользуется случаем^[34] и рассмотрит все как следует.

От ворот к ним уже спешили двое заклинателей в лазурных ханьфу.

– Приветствую братьев! – звонко выкрикнул Хань Шэнли, складывая руки в приветствии. Иши повторил его жест. – Этот адепт^[35] сопровождает служащего из столичного ведомства по надзору за заклинателями. Его глава господин Цао Сюань должен был предупредить о нас вчера.

От Иши не укрылось, как похолодели взгляды адептов, едва Хань Шэнли произнес «ведомства по надзору за заклинателями». Поклоны и приветствия, однако, были безупречно вежливы. Один тут же убежал, а другой повел гостей к воротам. За блестящими створками цвета киновари обнаружились еще одни – куда массивнее и толще, все покрытые искусной резьбой, изображавшей, судя по всему, сцены из истории клана. Наверное, не одно поколение заклинателей добавляло свои узоры на эту летописную парчу^[36], бережно храня память о прошлом.

За воротами открылся просторный двор, вымощенный восьмиугольными мраморными плитами и окруженный павильонами; в дальнем конце высилось здание, опоясанное галереями на высоте каждого этажа. На коньках сидели деревянные драконы.

– Ждите здесь, – велел адепт и вернулся к воротам.

Вскоре появился представительный мужчина средних лет в таком же лазурном ханьфу, как у Хань Шэнли и стражей ворот, но с вышитым цветком магнолии.

– Я Хань Шуан, ответственный за прием новых адептов, – представился он не слишком дружелюбно, но и без открытой враждебности. – Мне передали послание господина Цао Сюаня, прошу за мной.

Он привел гостей в один из павильонов, жестом пригласил сесть и выжидательно уставился на Иши. Молодой чиновник был готов к такому. Глубоко вздохнув и постаравшись очистить разум от лишних эмоций, он коротко и сухо обрисовал положение дел. Хань Шуан внимательно осмотрел меч и проговорил:

– Работа не нашего клана. И кисть из конопляных нитей, а у нас делают из хлопковых с примесью шелка. Как, говорите, выглядит тот заклинатель?

– Не старше сорока, темная одежда без знаков отличий, медная заколка, – ответил Хань Шэнли.

– Надо посмотреть точнее, – свел брови Хань Шуан. – Иди-ка сюда, – махнул он Хань Шэнли.

Иши сразу догадался, что заклинатель собирается применить технику «чужих глаз», которая позволяла на короткое время заглянуть в сознание другого человека и увидеть то, что видел он сам. Господин Цао предупреждал его об этом, и Иши был готов – и даже почти не беспокоился о том, что будет пристрастен из-за Шоуцзю; в конце концов, отделять службу от личного его научили прежде всего. Но сейчас он все же порадовался, что выбрали Хань Шэнли, ведь, как ни очищай разум, он живой человек и сердце у него живое.

Отняв руки от головы Хань Шэнли, Хань Шуан нахмурился еще сильнее.

– Никогда раньше не видел этого человека. – И Иши с трудом подавил горестный стон. Если до этого он позволял себе надеяться, что произошла какая-то ошибка и Шоуцзю все же состоял в клане Хань Ин, как говорил домашним, то теперь надежда осыпалась мертвым холодным пеплом. Не может человек, ответственный за прием новых адептов, не знать их в лицо, ведь не так уж часто появляются люди с потенциалом совершенствующегося, готовые посвятить жизнь укрощению стихий и познанию мира.

– Может быть, кто-то пропадал у вас в последнее время? – сделал он последнюю попытку что-то прояснить.

– Нет, – покачал головой Хань Шуан. – Наш клан заботится о своих адептах; если кто из них и захочет вернуться к обычной жизни, ни к чему уходить тайно. Глава Хань Ин господин Хань Даичжи, да пошлют ему боги всех милостей, строг, но справедлив, беды всего клана как свои принимает.

– Что ж, – поклонился Иши, – благодарю, что уделили нам время, шифу^[37]. Позвольте в будущем снова к вам обратиться, если возникнет необходимость.

Голос его не дрожал, и он испытал слабое чувство гордости.

– Клан Хань Ин всегда готов оказать все возможное содействие господину Цао Сюаню и его ведомству. Буду рад и впредь иметь дело с вами, господин Си. Я передам главе содержание нашей беседы – думаю, он согласится, – на этих словах голос Хань Шуана неуловимо смягчился.

Погруженный в невеселые мысли, как в темный омут, Иши шел, куда вели, и очнулся уже во внутреннем дворе – Хань Шэнли тряс его за плечо.

– Си Иши, Си Иши, да послушай! Меня вызывает глава клана, тебе придется подождать вон там, в гостевом павильоне.

– Да-да, конечно, иди, – неловко улыбнулся Иши. – Подожду сколько нужно, о чем речь.

Из павильона открывался прекрасный вид на реку, вьющуюся яркой лентой между зеленых берегов. Деревянные галереи над водой бросали на ее поверхность резные сказочные тени – будто рассказывали истории о былых временах. Мальчик в ученическом ханьфу принес чайный прибор и чайник с кипятком, быстро и ловко заварил гостю душистого чая с цветками османтуса. Иши, любуясь видом, вспомнил один давний случай, которому невольно стал свидетелем.

Шоуцзю тогда навестил братьев впервые после смерти матери; до этого он приезжал как раз накануне ее смерти – Иши до сих пор помнил те бесконечные сутки, полутемную комнату, пропахшую лекарственными травами и болезнью, себя пятнадцатилетнего, забившегося в угол вместе с малышом Ючжэнем – тот цеплялся тогда за него, как детеныш обезьяны, не отодрать, и даже не плакал, только крупно вздрагивал. Помнил бледную руку матери в руке сидевшего на ее постели Сяньцзаня, ее задыхавшийся кашель – будто на груди у нее сидел злой дух, вытягивавший жизнь; помнил высокую фигуру Шоуцзю у двери – темную, неподвижную, как страж преисподней в ожидании грешника. Когда мать перестала дышать, Сяньцзань повалился лицом на постель и заплакал, Ючжэнь заскулил тоненько потерявшимся щенком, а Шоуцзю, присев возле Сяньцзаня, долго гладил брата по спине. Старший остался с ними до самых похорон, а потом снова ушел и вернулся лишь спустя полгода с подарками: несколькими искусно выделанными шкурами и набором кистей для письма в грубо вырезанном футляре. Денег он почти не привез – в который раз, и в глазах Иши, уже многое понимавшего в семейных делах и торговле, сказочно-могучий образ брата, великого заклинателя, оседлавшего тучи, несколько померк. Значит, дела у него вовсе не так хороши, как кажется домашним? Но он промолчал из любви к Шоуцзю: понимал, что взрослые встречаются с куда большими трудностями, чем мечтающий о государственной службе подросток, а вот Сяньцзань – как уже потом понял выросший Иши – из любви же к Шоуцзю молчать не стал. Из любви, а еще из обиды: горькой, странной, смешанной с ревностью.

Сяньцзань тогда сильно похудел: после болезни, а затем и смерти отца ему и так пришлось несладко, а гибель матери почти добила его. Он стоял у ширмы, тонкий, почти прозрачный, в белых траурных одеждах, а Шоуцзю сидел у чайного стола в своем темном ханьфу (Иши и не помнил его в другом после ухода того из дома) и упрямо молчал, не сводя глаз с брата. А у Сяньцзаня дрожали губы, дрожал голос, и весь он был как тростник на ветру:

«Дагэ, скажи, почему ты ни разу не появился в клановой одежде? Ты ничего не говоришь о своей жизни, ничего не рассказываешь, неужели мы не заслужили хоть немного правды?»

«Я никогда не лгал тебе, диди».

«Ты никогда не говорил прямо, это другое! Теперь, когда отец мертв, когда матушка ушла вслед за ним, неужели ты так и продолжишь ходить дорогами ветра? Ни за что не поверю, что в твоем клане запрещают навещать родных чаще, чем раз в полгода!»

«Я не могу посвящать семью в клановые тайны». – Шоуцзю мрачнел все больше, но глаз все не отводил, и взгляды братьев скрещивались, как клинок и копье, но ни одному не удавалось проткнуть другого^[38].

«Ты обещал, – почти прошипел Сяньцзань, – обещал помогать нам, говорил, что никогда не оставишь! И все, что досталось тебе в твоем клане, – это жалкие шкуры? Дагэ, дело не в деньгах, мы как-то выживали без тебя, выживем и дальше, если придется, но неужели ты не понимаешь?!..»

«Это ты не понимаешь! – взорвался Шоуцзю, вырастая над чайным столом, как готовый к прыжку леопард. – Зачем ты пытаешь меня вопросами, на которые я не могу ответить?! Чего ты хочешь, в конце концов?!»

«Я хочу перестать чувствовать себя рыбой под острым ножом, которой не сбежать с разделочной доски! – Теперь и Сяньцзань повысил голос. – Я не просил об этой ответственности, не просил! Но мне стало бы хоть немного легче, если бы я знал, что все было не зря, что ты стал свободным, исполнил свою – нашу общую – мечту! Мне стало бы легче, если бы я знал, что ты все еще любишь свою семью!»

«Ты сомневаешься в моей любви к тебе, диди?» – тихо спросил Шоуцзю, и лицо его исказилось, словно от боли.

Сяньцзань внезапно успокоился. Тщательно расправил рукава одеяния, пригладил волосы.

«Я сомневаюсь в том, способен ли ты еще любить», – отозвался он пустым, бесцветным голосом.

«Цзань-гэгэ^[39], почему ты кричишь?» – раздалось от двери. Сонный Ючжэнь переминался с ноги на ногу, испуганно тараща глаза.

«А-Чжэнь? – Сяньцзань стремительно подошел к нему, присел на корточки. – Ты чего не спишь?»

«Услышал, как ты кричишь. Цзань-гэгэ, тебе больно?»

«Нет, малыш, все хорошо. – Сяньцзань подхватил младшего на руки. – Пойдем, уложу тебя».

«А сказку расскажешь?» – деловито спросил мальчик.

«Расскажу. Про художника, который нарисовал такого прекрасного дракона, что тот ожил и улетел на небо^[40]».

Иши, невольный свидетель разговора, едва успел отпрянуть за угол, но Сяньцзань по сторонам не смотрел – сразу прошел в комнату Ючжэня. А Шоуцзю опустился на место, спрятав лицо в ладонях, и долго еще сидел так. Тогда Иши не осмелился подойти – как и потом.

* * *

Все кланы заклинателей бережно хранят память о прошлом: когда первые из бессмертных сяней впервые поднялись в небо и оседлали тучи, когда божественные покровители поделили пробужденную землю на уделы, когда наступило время славы каждого из кланов – спроси старейшин о чем угодно, ответят без запинки. Лишь два вопроса оставят без ответа в клане Янь Цзи: как закончилась великая кровопролитная война и как была основана Рассветная Пристань, резиденция клана. О первом говорить слишком больно до сих пор – семьдесят лет, как живет клан без милости покровителя-Дельфина, семьдесят лет заклинатели пытаются удержать минувшую благодать, как отражение лотоса в зеркале или луну в воде^[41]; а о втором, напротив, ничего определенного и сказать нельзя. То ли покровитель-Дельфин, ведя за собой избранных им сяней, увидел впервые рассвет над устьем реки Дацзиньхэ и повелел построить здесь дворец, то ли у первого главы клана была невероятной красоты дочь, которая затмевала собой солнце и которую поэт сравнил с красным лотосом в тихой заводи^[42], то ли сам Цинчэнь-сяньшэн, Хозяин Рассвета, благословил это место в древние времена – выбирай любое объяснение. Может быть, дворец назвали и в честь самого Дельфина – рассказывали, когда он поднимался с морского дна и выпрыгивал вверх, навстречу небу, жемчужная кожа его блистала, как утренняя заря. Легенды сменяли друг друга, и неизменна была лишь вода, над которой рождался рассвет, – как текущая в русле Великой Золотой реки или проливающаяся дождем с небес, так и набегающая на морской берег прозрачными волнами.

Янь Шуньфэн, наследник клана Янь Цзи и единственный сын нынешней главы – Янь Хайлань, не представлял свою жизнь без воды. Он вырос на стыке реки и моря, у самого устья Дацзиньхэ, и шум воды всегда сопровождал его: стуком дождя по деревянному карнизу, прибоем у скал, водопадами у моста Светлого Пути. Особенно долгими летними ночами, когда часто не до сна и тянет на берег говорить с морем, Шуньфэну казалось, что вода течет в его жилах вместо крови и если воспользоваться духовным чувством, то можно увидеть голубое сияние под кожей. Он даже думал долгое время, что и его Золотое ядро^[43] голубого цвета, пока ему не объяснили, что так не бывает. Но, в конце концов, какое это имеет значение?

Вода была наставником Шуньфэна наравне с матерью и старшими членами клана, он учился летать на мече наперегонки с волнами, к воде он приходил тренироваться в игре на янцине^[44], и водные духи направляли его пальцы, пока переливчатый, будто стеклянный, звук подчинял себе разлитую вокруг энергию. Это про воду писал великий Лао-цзы: «Хотя в мире нет предмета, который был бы слабее и нежнее воды, но она может разрушить самый твердый предмет. В мире нет вещи, которая победила бы воду, ибо она нежнее и слабее всех вещей. Известно, что слабое существо побеждает сильное, нежное – крепкое, но никто этого не признает»^[45]. Впервые прочитав изречение мудреца, маленький Шуньфэн заявил матери и наставникам: «Я буду как вода!» – и сдержал слово. Еще одно изречение Лао-цзы: «Будь текуч, как вода, покоен, как зеркало, отзывчив, как эхо, и невозмутим, как тишина» – стало его девизом, и уже совершеннолетнего наследника Янь Цзи за глаза называли «крадущимся тигром, затаившимся драконом»^[46]. Шуньфэн лишь безмятежно улыбался: с крадущимися тиграми впору сравнивать исчезнувший в горах клан Цинь Сяньян, а «затаившийся дракон» больше подойдет Хань Дацзюэ, наследнику клана Хань Ин, обладателю невероятных серебряных волос и самых неулыбчивых губ в мире. Впрочем, пусть болтают – своего сердца Шуньфэн все равно не откроет никому. Даже матери – главе клана.

Легкая улыбка мерцала на его губах, когда он медленно вытянул из-за пояса меч и встал в боевую стойку. Дорога Ветров, узкая галерея над морем, была его любимым местом для тренировок. Позади – скала, впереди – море, над головой и под ногами – просоленное морскими ветрами и покрытое пятью слоями лака дерево. Место покоя и единения со стихией…

– Молодой господин Янь, молодой господин Янь!

…но явно не сегодня.

– Я здесь, Ляо Шань, – все с той же улыбкой Шуньфэн аккуратно убрал меч в ножны и повернулся к младшему ученику. Он знал по именам всех адептов клана и немало гордился своей превосходной памятью. Важное умение для будущего главы.

– Прошу простить, что прервал вашу тренировку, но вас зовет глава клана! Приехала молодая госпожа Чу!

– Сейчас буду.

«Чу Чжунай здесь? Впрочем, неудивительно, матушка открыто благоволит ей. Интересно, зачем я понадобился? Надеюсь, речь пойдет не о браке? Чу Чжунай, конечно, стройна и гибка, настоящий бамбук^[47], но вряд ли затмит луну и посрамит цветы»^[48].

По дороге к любимой чайной комнате матушки Шуньфэн повторял про себя свой девиз: спокойствие при встрече с возможной наследницей клана Чу Юн было необходимо как вода или воздух. Говорили, что У Иньлин, молодой глава клана У Минъюэ, отправлял свата к Чу Чжунай, но та отказала ему. Характер у девушки был далеко не сахар, не то что у ее младшего брата Чу Хэпина, которого прозвали Сунь – Ирис. Пусть некоторые и склонны были трактовать это прозвище как «молодой побег бамбука» или шли еще дальше и намекали на значение «государь», проча мальчишку в будущие главы, Шуньфэн считал, что Ирис – ирис и есть. В ядовитом болоте Чу Юн, где все грызутся за теплое место (и это если не вспоминать мутную историю с Сошествием гор), Чу Хэпин, похоже, единственный умудрился остаться нежным цветком. Судьба у нежных цветов, увы, незавидная: либо пропитаться ядовитыми болотными испарениями и уподобиться другим растениям, либо погибнуть от нехватки свежего воздуха. Чу Чжунай в силу молодости ядом пока не истекала, но язык имела острей болотной осоки.

Усердный ученик, однако, использует для обучения любую возможность. Если рассматривать визит Чу Чжунай как еще один урок, можно извлечь немало полезного.

Янь Шуньфэн оправил ханьфу цвета морской волны, разгладил плотный пояс-дай, повернул серебряной пряжкой по центру (Янь Хайлань строго следила за опрятностью своих подчиненных, и сын не был исключением) и поднялся по ступеням чайной комнаты. Шагнув под воздушный занавес, сложил руки в безупречном приветствии.

– Глава клана желала видеть этого адепта.

Янь Хайлань была великолепна в своем длинном коралловом ханьфу и с забранными в сложную прическу волосами. Шуньфэн посмеялся про себя: матушка, когда хотела, умела здорово пускать пыль в глаза. В обычные дни ничего роскошнее мантии-чаошэна с узкими рукавами поверх рубашки и штанов она не надевала, предпочитая удобство и свободу движений, но к гостям выходила исключительно при параде. Чу Чжунай, напротив, выглядела подчеркнуто скромно в цветах своего клана: темно-красном ханьфу с узкими «рукавами лучника», из-под которого виднелся ярко-зеленый ворот нижнего одеяния. При ближайшем рассмотрении, однако, были заметны и дорогая плотная ткань с блестящей нитью, и серебряная тесьма на вороте.

Насколько помнил Шуньфэн, эта девушка никогда не хвалилась богатствами клана (еще бы, после Сошествия гор южная часть Сяньян с ее железными и серебряными рудниками отошла именно Юн), но и забыть о своем положении не давала. А взгляд… Если бы заклинателям и впрямь передавались способности божественных покровителей в полном объеме, наследница Красной Птицы уже спалила бы наследника Жемчужного Дельфина дотла.

Янь Хайлань чарующе улыбнулась:

– Я всегда рада видеть первого ученика и единственного сына, однако, боюсь, младший ученик Ляо Шань неверно меня понял. Сейчас у меня гостья, прошу обождать в приемной.

Так, значит, сегодня будем играть в любимую матушкину игру: «Послушай, что происходит, и скажи, что думаешь об этом».

Это был их условный знак: «Прошу обождать в приемной» значило, что Шуньфэн устраивался снаружи у открытого окна и внимательно слушал разговоры матушки с гостями, а потом они вместе разбирали услышанное, и Янь Хайлань учила сына определять, кто лжет, кто ищет выгоды, кто играет словами, как морская волна – галькой, но на деле пуст внутри. Еще один церемонный поклон, и Шуньфэн, покинув комнату, занял привычное место.

Звякнула посуда, зажурчала льющаяся из чайника вода.

– Госпожа Янь, а вы не делаете разницы между своим сыном и остальными адептами, – подала голос Чу Чжунай.

– Мой сын – такой же адепт, как и прочие, – отозвалась Янь Хайлань. – Если он не будет знать их жизнь изнутри, как же сможет в будущем управлять кланом и вникать в нужды каждого?

– Великое благо – разумный глава, – вздохнула гостья. – Ах, если бы все разделяли вашу точку зрения.

– Разве почтенный Чу Мидянь не готовит себе смену?

Чу Чжунай усмехнулась:

– Отец и старейшины живут прошлым. А прошлое для них – это безграничная власть, интриги и попытки утопить противника. Я не застала эпоху до Сошествия гор, но, судя по тому, что все воевали со всеми, вряд ли можно говорить о превосходстве прошлого над настоящим. Если только не считать войну привычным делом. Но пока они у власти в клане, мои возможные права под угрозой, как утренняя роса^[49].

– А ваш младший брат, Хэпин, что думает об этом?

– Моего младшего брата интересуют лишь каллиграфия, рисование и науки, – фыркнула девушка. – Его мечта – должность хранителя архива или философа, и будь моя воля ее исполнить… Но управление кланом прочат ему, невзирая ни на его желания, ни на мои способности, – потому лишь, что я не родилась мужчиной!

Янь Хайлань мягко – о, Шуньфэн прекрасно знал цену этой мягкости! – заметила:

– Увы, предрассудки искоренить чрезвычайно непросто. Но верно говорят: «Бывает только неправильный путь, но не бывает безвыходного положения». Молодая госпожа Чу, с вашими умом и упорством вы можете добиться многого.

– Надеюсь, что выбрала правильный путь, госпожа Янь. Сейчас мне удалось договориться с Лю Вэньмином, приближенным императора и наставником принца Чэнь Шэньсиня. Лю Вэньмин имеет вес при дворе и обещал мне поддержку в моих притязаниях на пост главы клана.

– Будьте осторожны, милость придворных бывает недолговечна, а их слова подобны дыму от костра. Быть может, выгодный брак быстрее поправил бы ваши дела? Поддержка супруга бывает не менее важна, чем поиск сторонников. Я слышала, к вам сватался молодой глава клана У…

Шуньфэн мысленно рукоплескал матери: так выводить собеседника на откровенность надо уметь!..

– Сватался, – пренебрежительно ответила Чу Чжунай. – Меня это не интересует. Да и что У Иньлин может мне дать? Мальчишка, за которого правят советники! Прислал мне дар со сватом – парчу с вышитым любовным стихотворением, представляете?^[50]

– Подобный дар говорит о возвышенной и чуткой натуре господина У. – Шуньфэн ясно представил себе тонкую улыбку матери, так похожую на его собственную. – Внимание к чувствам будущей супруги исключительно важно для счастливого брака.

– Госпожа Янь, простите за откровенность, а ваш брак был счастливым? – прямо спросила Чу Чжунай. – Как ваш муж смирился с тем, что вы стали главой клана?

Янь Хайлань какое-то время молчала.

– Мой брак был очень счастливым, это не тайна, – наконец ответила она тихо. – Я осталась последним поздним ребенком у отца, двое старших братьев погибли в той самой войне всех со всеми, о которой вы уже упоминали сегодня, так что у главы клана не было выбора, кому передать управление. А мужа мне подарило море. Однажды к Рассветной Пристани вынесло потрепанную бурей лодку с потерявшим сознание заклинателем. Мне случилось обнаружить его первой. Когда он очнулся, не помнил ничего: ни своего имени, ни откуда он. Так и остался с нами, его прозвали Лиу – «Дар». Море подарило мне его – море и забрало несколько лет назад. Лиу повел торговый корабль на юг, в порт не дошел и домой не вернулся. Но я не жалею ни о едином дне, проведенном с ним. Когда рядом есть тот, кто всегда тебя поддержит, можно взлететь в небеса даже без меча.