bannerbannerbanner
Название книги:

Красные камзолы. Капрал Серов: год 1757

Автор:
Иван Ланков
Красные камзолы. Капрал Серов: год 1757

000

ОтложитьЧитал

Шрифт:
-100%+

Автор благодарит Михаила Андреева и Полину Каменецкую за помощь в работе над книгой.


© Иван Ланков, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Пролог

«Здравствуйте, мама и папа!

У меня все в порядке. Условия на вахте хорошие, есть столовая, душевая, теплые бытовые помещения. Работа интересная, мне нравится. К сожалению, сотовой связи здесь нет, потому устроить конференцию по видеосвязи не получится. А выходить через спутник я смогу, только когда стану большим начальником и буду почаще бывать в городе. Но это и к лучшему. Ведь когда еще в наше цифровое время появится возможность получить настоящее бумажное письмо!

Так как это бумажное письмо, то, по законам жанра, я должен вам сейчас написать про погоду. Но не буду, потому как иначе мама будет волноваться. Да и какая тут может быть погода? Полярная ночь – и этим все сказано. Причем ночью на точках народу очень много. Практически все работы происходят зимой, в полярную ночь, когда по замерзшему грунту можно раскатать зимник, по которому большие тягачи смогут таскать большие грузы. Трансформаторы там всякие, столбы, катушки с проводами… ну что я вам рассказываю, сами все знаете.

На самом деле со стороны, в описаниях и на фотографиях все это выглядит гораздо страшнее, чем если жить здесь и смотреть своими глазами. Север – он не злой. Со своими особенностями, которые могут показаться городскому жителю неприятными, но в целом очень приятная земля.

Зарплату платят исправно, спецодежда качественная, натуральная, теплая и экологически чистая. Места здесь тоже очень даже полезные для здоровья. Первозданная природа, свежий воздух. Знаете, здешние старожилы говорят, что, если приехал на Север и не сбежал через неделю – значит, это на всю жизнь. Местные говорят, что бывших полярников не бывает. И я их понимаю. В покорении Севера есть что-то такое… завораживающее, что ли. Все эти зимники, вертолетные площадки и наглые, разбалованные местные олени… я словно в другой мир попал. Да, пожалуй, так и считайте – ваш сын, мол, попал в другой мир. У меня появилась интересная работа, новые друзья. А еще у меня теперь есть возможность похвастаться, что я оказался там, где никто из моих знакомых никогда не был и вряд ли когда-нибудь будет.

Хочу сказать, что я благодарен вам за все те знания и умения, что вы успели вложить в мою бестолковую голову. Как выяснилось, я далеко не самый бездарный человек, и это целиком и полностью ваша заслуга.

Когда вернусь – не знаю. Вахты по моей должности идут полгода и полтора года. Людей не хватает, сами понимаете. Потому руководство настоятельно упрашивает меня остаться еще на один сезон. Но за меня не беспокойтесь, у меня все хорошо. И в чем-то я даже счастлив. Ведь я участвую в большом деле, о котором потом много лет подряд будут писать в учебниках истории.

Буду писать по возможности. Если от меня полгода нет вестей – не переживайте. Отправка корреспонденции тут нерегулярная. Да и на тему писать письма я не большой умелец, уж извините.

Желаю вам крепкого здоровья! Привет брату!

Ваш сын Георгий».

– Осторожно, двери закрываются! Следующая станция – Синево! – провозгласила женским голосом электричка, и вагон дернулся, набирая ход.

Я свернул листок и положил его обратно в конверт. Глянул адрес отправителя и с удивлением посмотрел на толстого мужика напротив.

– Это где вообще?

Толстяк махнул рукой.

– А, не бери в голову. Если вдруг попробуют нагрянуть в гости – то переведу тебя на другой адрес. Мало ли таких точек на Севморпути? Но в целом-то как? Нравится письмецо-то? По стилю похоже будет?

Я пожал плечами:

– Ну, почерк точно мой. А стиль… не знаю. Никогда не писал бумажных писем.

– Ну ничего. Научишься. Было бы желание. Да, малец? Есть оно – желание-то?

Мне стало немножко стыдно. Все-таки родня. Как они там?

– И сколько ты уже таких писем послал?

– Это уже второе. Как и договаривались, письма буду слать каждые полгода.

Я отвернулся к окну вполоборота и спросил, стараясь, чтобы голос не дрогнул:

– А какой-нибудь ответ получить можно будет?

Молчит.

Вздохнул, повернул лицо и напоролся на тяжелый взгляд желто-карих глаз. Добродушная улыбка с лица мужика куда-то пропала.

– Нет.

– Почему?

– Потому что.

Вот как?

– Очень информативно.

– Они еще не родились, малец. И от тебя зависит, родятся ли вообще.

Я вскинул брови и покосился на конверт.

Мужик махнул рукой и выхватил у меня письмо.

– Ты, малец, голову-то себе парадоксами не забивай. Говорю – с твоими все в порядке, письмо они получат. Веришь?

Мне стало как-то неприятно. Грубо отвечаю:

– А ты не Господь Бог, чтобы тебе верить.

Мужик поперхнулся, быстро достал из нагрудного кармана грязный носовой платок и шумно высморкался. Откашлялся в сторону, протер ладонь платком и сказал:

– Ну смотри сам. Я свою часть уговора блюду. Ты уж тоже постарайся, хорошо?

Пожимаю плечами. Будто у меня выбор есть, ага.

– Куда ж я денусь. Что там? Шпиона поймать надо или еще чего?

Думал – заржет в своем фирменном стиле, ан нет. Он изобразил на толстой морде нечто вроде смущения и, глядя в сторону, проговорил:

– Да я и сам не уверен. Видишь ли, какая штука. Один из игроков сделал ход. Да такой, знаешь, на тоненького. Ну вот как я Чичагова от воспаления легких твоими руками спасал, так и этот что-то такое делает. Что-то мутит, мутит… А я все в толк не могу взять, что именно. Если честно – я бы даже не догадался, что на моей земле играют. Просто недавно обратил внимание, что у меня появилось право на ответное вмешательство. Ответное, понимаешь? А на что отвечать, скажи мне? Это не дуболом Юнас, не боевик с кучей приметных инородных вещей. Какой-то уж очень хитрый субчик…

Мужик допил банку, одним движением смял ее и бросил под сиденье. М-да. Все-таки он не меняется. Аккуратность и чистоплотность – не его стиль.

– От меня-то чего хочешь, старый? Я, знаешь ли, намеков не понимаю. Молодой, глупый, все дела. Ты уж как-нибудь поконкретнее цели ставь, что ли!

Толстяк снова не принял шутливый тон. Посмотрел все так же тяжело, придавливая взглядом. Потом залез во внутренний карман куртки, достал смятую бумажку, небрежно расправил ее и показал мне.

– Знаешь его?

На листке синей шариковой ручкой был сделан достаточно неплохой шарж. Знакомое лицо. Круглое, щекастое, в парике с буклями…

– На генерала нашего похож, Василия Абрамовича. Я, правда, его только издалека видел…

– Верно, малец. Он самый, Василий Абрамович Лопухин. И племянница его, Машка. И еще зятек, Петрушка Черкасский. Где-то рядом с ними трется чужак. Они его знают в лицо. Они с ним разговаривали. Он уже как-то влияет на их судьбы. И мне это очень не нравится, малец. Очень.

Чего он хочет-то, не пойму?

– Мне что, этого чужака найти, поймать и убить?

Мужик поморщился.

– Ишь какой боевик-убивальщик нашелся! Ты хотя бы просто мне информацию какую-нибудь дай. Что да как, да почему. Я, малец, никак в толк взять не могу, что происходит. Нутром чую, что какая-то муть вокруг Лопухина творится, а что, к чему да почему – не понимаю. И мне это, знаешь ли, совсем не нравится.

Ого! Это он серьезно?

– И как я, простой солдат, буду следить за генералом? Ты в своем уме, старый? Тем более он даже не в нашем городе!

Мужик невесело усмехнулся в грязные засаленные усы:

– Помнишь анекдот? Ну этот, где сова такая: «Мыши, станьте ежиками»? Я, малец, стратегические вопросы решаю. А ты уж как-нибудь постарайся, очень тебя прошу. Поможешь?

– Станция Синево! – объявил женский голос, и электричка начала сбавлять ход.

Глава 1

Стаканчик с костями с глухим стуком ударил по столешнице. Столпившиеся вокруг люди невольно подались вперед, чтобы рассмотреть выпавшие на гранях кубиков значения. Раздался вздох разочарования.

– Три плюс два! – довольно осклабился ундер-офицер Максим Годарев и подгреб к себе банк.

Ундер-офицер Ефим Иванов в сердцах шлепнул своими огромными ладонями по столу.

– Да чтоб тебя!

Заскрипели скамейки, вскочившие было игроки с ворчанием рассаживались обратно по своим местам.

В большом и просторном зале кухмистерской было холодно, душно и накурено. Света от масляных коптилок едва хватало, чтобы рассмотреть лица друг друга, а от часто открываемой входной двери регулярно сквозило. Но зато здесь была возможность сдвинуть несколько столов один к одному и устроить посиделки ротных ундер-офицеров, которые за эту зиму стали уже традиционными. Хозяин заведения – одноногий калека, не так давно списанный из армии по увечью – был хорошим знакомым Архипа еще по свейской войне. Потому капралы и ундера всего нашего батальона столовались именно тут. Да и готовили здесь хорошо, чего греха таить. Даже картошку подавали. Мелкую, как по мне, но – картошку! Как же я по ней соскучился! А местные ее не жаловали. Они вообще консервативны в плане еды, экзотика у них не в чести. Не только картошку не едят, но и яблоки.

Яблоневые сады сейчас активно высаживают по всей России. Сами яблоки стоят дешево, потому что их особо никто не покупает. Нет привычки. Думают, мол, очередная блажь власть имущих, нехай они это все и едят. Я ж не буду им говорить, что яблоки станут главным фруктом в стране. Это сейчас они мелкие и кислые. А через двести лет будет ого-го! Как и картошка окажется главным овощем, а эту вашу репу позабудут, как страшный сон. Впрочем, пусть их. Мне больше достанется.

Да, я стал завсегдатаем таких посиделок. Нет, я не пристрастился к игре, хоть и играл вместе со всеми. К выпивке и табаку тоже пока оставался равнодушным. Просто… Солдатам нужен отдых. Хотя бы пару часов вечером. А при начальстве, знаете ли, не расслабишься. Особенно если это начальство – капрал. Капрал – он злой. Он муштрует. Он бьет. Он постоянно придирается к каждой мелочи, от пуговиц и выправки до знания артикула и экзерциций. Даже если капрал покровительственно похлопает по плечу и скажет: ну чего ты, мол, Степа, жмешься? Мы ж с тобой из одного котла ели! Степан, разумеется, вежливо улыбнется и даже поддержит разговор. Но все равно не расслабится. Конечно же мы со Степаном ели из одного котла. Только вот тот криворукий калич из Шлиссельбургского полка, над которым Степан поставлен «дядькой» – он сегодня снова накосячил. И ему влетело. И Степану неудобно. А еще Степан знает, что шлиссельбургский накосячит и завтра. И послезавтра. Это полено еще тесать и тесать, такого за день не воспитаешь.

 

Поэтому Степан напряжен. И разговор ведет так, чтобы и меня отвлечь рассказом о том, чему научился у пушкарей, и в то же время загородить спиной бестолкового новичка. Чтобы я не увидел, значит, как он снова рукавом нос вытирает.

Да и Сашка тоже. Я ж ему тут втащил недавно. Потому что… Короче, между мной и ребятами моего прошлогоднего шестака образовалась дистанция. И по вечерам я ухожу, оставляя их наедине с собой. Чтобы они могли расслабиться и спокойно поужинать, не опасаясь очередной выволочки. Да уж. А ведь прошлой весной, там, в учебном лагере в Луге, я еще удивлялся. И куда это, мол, старые солдаты с капралами сваливают после обеда? И еще радовался, помню. Наконец-то ушли, хоть ноги отдохнут! А теперь вот и я ухожу. И другие капралы и ундера роты тоже уходят. Потому что у остальных капралов ситуация в капральствах примерно такая же. Эти шлиссельбуржцы… они ж никакущие! Настолько унылые солдаты, что Степан – вместе со мной в рекрутской команде был год назад, если что – становится «старым солдатом» над шлиссельбуржцем пятого года службы. И да, Степану есть чему учить этого недоумка. Вот же порадовали нас пополнением, а?

А ведь еще летом наша рота числилась лучшей. Да и без ложной скромности можно сказать, что и являлась таковой. Лучшей.

А потом… В октябре его сиятельство граф Шувалов объявил о создании Обсервационного корпуса. В который было велено собрать лучших солдат со всех полков. Если учесть, что в марте уже собирали лучших солдат в гренадерские роты взамен тех лучших солдат, что были отобраны на формирование гренадерских полков… А все равно, найди да пред оставь. Будто у нас тут фабрика по производству лучших, ага. В полках и так некомплект из-за того, что рекрутский призыв пятьдесят четвертого года оказался с недобором, а внеочередной призыв пятьдесят шестого года и вовсе провалился из-за эпидемии в этих новомодных учебных лагерях графа Шувалова. Причем в другом лагере, том, что в Великих Луках, так и вовсе случилось восстание рекрутов, которое пришлось давить войсками. Это нам один из киевских кирасиров по секрету рассказал, про восстание-то. Да и вообще слухами земля полнится.

Нет рекрутов – нет пополнения. Людей не хватает даже заполнить штат. Но при этом – вынь да положь, да непременно лучших, ага.

Проблему некомплекта людей в линиях граф Шувалов придумал решить простым переводом нестроевых в строй. А че? Людишки – они и есть людишки, какая разница-то? Так что вот этих всех возниц, денщиков, мастеровых – и в строй. На бумаге это почти полторы сотни человек. Хватит, чтобы закрыть большую часть штата. Ага. А то, что в реальности нестроевые – это или бестолковые недоросли, которым по молодости лет еще рано в линии стоять, или совсем уж седые старики, постарше нашего Семена Петровича… Его сиятельству графу Шувалову такие мелочи неинтересны. Решение он нашел, а дальше вы как-нибудь сами. Взамен он обещал в качестве нестроевых прислать малороссов гетмана Разумовского. Мол, договоренность уже есть, так что ждите, все будет… когда-нибудь. Ну-ну. А в памяти-то еще свежи рассказы о летних событиях в Польше, когда слобожанские и малоросские казачки начудили так, что генерал Апраксин приказал их срочно отвести на восток, во избежание. И вот теперь их же сородичей поставить к нам на полковой обоз? Прекрасное решение нашел его сиятельство, ага. Дивизионное начальство прям ножками сучит от восторга.

И так-то вроде все эти рескрипты Конференции выходили постепенно, по чуть-чуть. И там, в Лифляндии, дивизия особо и не нервничала по их поводу. Так же по чуть-чуть исполняли или не исполняли. Спокойно, в рабочем режиме. А вот мы… На нас все это счастье свалилось разом, в один момент, в январе, вместе с явлением в полк нового командира, полковника Вильгельма Лебеля. Полковник пришел, сделал назначения на должности и повышения в чинах, а потом достал из сундука толстую пачку накопившейся корреспонденции и… полк затрясло в лихорадке реформ.

Шлиссельбургский полк, который летом развалился на куски из-за проблем с руководством, большие начальники из Петербурга решили сделать учебным, а опытных солдат из него раздать на пополнения. К нам из того полка пришло почти четыре сотни человек. А две с лишним сотни людей – лучших, разумеется, в нашем полку негодных нет – отправились служить в Обсервационный корпус. Еще обещали прислать на пополнение полсотни ландмилиционеров из Нижнего Новгорода, но, как известно, обещанного три года ждут.

Итого по личному составу в целом нарисовалась следующая картина. Полк весной потерял две сотни своих гренадеров, взамен летом получил три сотни рекрутов – это та команда, с которой прибыл и я. Потом потерял три сотни рядовых, отданных Шувалову, обратно получил еще четыре сотни «шлиссельбуржцев». Получается, что каждый третий солдат в полку – новичок, зимующий в полку первую зиму. Да и качество новичков… Или бестолковые рекруты, или горькие пьяницы и прочий сброд, от которых их прежний полк избавился без малейшего сожаления.

А я, например, хоть и капрал, но все равно по сравнению со старослужащими еще зеленый салага. Хотя бы потому, что для меня это тоже первая зимовка не только в полку, но и в армии вообще. А зимой солдаты живут не совсем так, как летом. Есть некие особенности, знаете ли.

Так вот. С рекрутами-то все ясно. Новички – они всегда новички, и есть устоявшийся шаблон, как именно их обтесать под службу. А вот шлиссельбуржцы…

Те, кого нам отдали из Шлиссельбургского полка – это, конечно, что-то с чем-то! Больные, тощие, битые-перебитые, глаза у кого потухшие, у кого одичавшие, одеты все в обноски… Имущество полка они в полку же и оставили, пришли к нам без ничего. При том, что те наши, кого граф Шувалов забрал в Обсервационный корпус, – они обязаны были идти уже полностью упакованными. Так не принято, ведь полковое имущество принадлежит полку, а не солдату… Но кто воспротивится графу Шувалову? Полковник Макшеев? Так ему до нашего полка уже и дела нет, он теперь гражданский чиновник. Новый полковник? Так он иностранец, еще не вник в местные особенности. Потому сейчас играет педанта. Что велено – то и делает.

Но это еще не все наши несчастья. Есть еще одно, имя которому – капитан Алексей Андреевич Нелидов. Новый командир роты. Произведен из гвардейских сержантов в капитаны и выслан в войска. Такой вот подарочек. Преображенец с лицом и повадками горького пьяницы – прошу любить и жаловать, ваш новый командир. В роте он появляется нечасто, почти все время проводит в штабе батальона при майоре Небогатове. Наверное, учится и стажируется. Все ж капитанская работа – ее знать надо. Ну или пьет. Или и то и другое сразу. А ротные дела все так же решает поручик Нироннен. Разве что с поправкой на редкие набеги Нелидова с ворохом сверхценных советов и спесивой критики. Ох, намучаемся мы еще с ним, нутром чую!

М-да. А мое капральство…

– Как дела, Жора? – спрашивает меня крестный. С заботой так спрашивает, с участием.

Он – ундер-офицер, у него полномочий побольше, чем у меня. Может по-свойски подсобить, если вдруг надо чего, да не доводя до ушей поручика Нироннена. Ну там, мало ли что. Но я пока его ни о чем не просил. Эта глупость еще успеется.

Встречаемся мы, считай, каждый вечер. Кроме тех случаев, когда мое капральство заступает в караул. Над нашей полуротой за старшего – ундер-офицер Годарев, капральства из полуроты Ефима заступают в другую смену. Потому видимся вот на таких ундерских посиделках в кухмистерской знакомца Архипа.

Собираемся, ужинаем, обсуждаем текущие дела и планы на завтра, решаем рутинные вопросы – ну, мало ли, кто из солдат занемог и его подменить надо на работах или в караулах. Играем в кости по малым ставочкам. У нас тут все по-свойски. Кто выиграет – тот за всех и платит. В целом выходит вроде каждый за себя расплатился, а вроде и поиграли с азартом. Я, правда, не выигрывал еще ни разу. Обыгрывать по комбинациям мне по сроку службы не положено, а шанс выпадает редко, и, как правило, не в тему.

Шанс – это комбинация, когда из пяти костей у всех разные значения. В тех правилах, по которым играем мы, шанс – самая высокая комбинация. Выше, чем пять одинаковых значений. Правда, только в том случае, если выпадает с первого броска. Если со второго или третьего – то считается лишь одна костяшка старшего значения.

Так и играем. Ставка, потом бросок, оставляешь на столе понравившиеся костяшки и можешь сделать еще два броска. Потом отдаешь стаканчик следующему. Те, у кого одинаковые значения – играют между собой, пока не останется только один. И вот самый смак игры, когда в финале человек с трех бросков собирает, к примеру, четыре одинаковых, а его оппонент с первого же броска выбрасывает шанс. О, какой тут случается всплеск эмоций! Крики, вопли, обида, восторг, зависть, восхищение, требование пересмотреть правила… Шанс – он такой. Кто-то старается, разрабатывает стратегию, выполняет суеверные ритуалы перед каждым броском, а кому-то просто повезло.

В паузах между партиями травим байки. Максим Нилыч Годарев, как человек образованный и дворянин, рассказал мне, что слово «азарт» произошло от слова «зар», что означает – «игральная кость». Оно проделало длинный путь от арабов к испанцам, от испанцев к французам, а оттуда уже к нам. Я в ответ рассказываю, что слово «шанс» по французски означает всего лишь – «бросок».

Я самый младший из тех, кто сидит за столом. Не по званию, по возрасту. Потому больше слушаю и запоминаю, сам же говорю мало. Редко когда удается вставить свои пять копеек, чтобы было в тему и не напрягло старших. Ну а старые капралы с удовольствием дают советы и травят наставительные байки. Оно же приятно, когда вроде бы за столом все равные, но есть тот, перед кем можно выпендриться, рассказывая поучительную историю. А я что? Мне несложно. Киваю в нужных местах, восхищаюсь там, где от меня этого ждет рассказчик. Знания лишними не будут.

Стаканчик передают мне. Встаю, двигаю в банк в центре стола медную монетку. Трясу костяшки, переворачиваю, бью об столешницу. Убираю стакан. Ага, две единицы оставляем, остальные кубики обратно в стакан. Еще. И еще. Ну вот, две тройки выпало. Два плюс два – ничего так, средняя комбинация. Передаю дальше и сажусь на место.

Спрашиваешь, как у меня дела, крестный? Так и хочется сказать, что хреново у меня дела. Проблем вагон и маленькая тележка.

Вот, к примеру, из вечного: деньги. Жалованье, еда, дрова, солома – на все нужны деньги. А потребности капральства зимой чуть выше, чем позволяет жалованье. Летом-то мы никаких приготовлений не сделали. А даже если бы и успели чего – новички все равно бы все свели к нулю. Да и тем, кто уходил, надо было с собой чего-нибудь в дорогу собрать. Знаем мы интендантов графа Шувалова, наверняка там в этом новообразованном корпусе из имущества только обещания.

В общем, туго с деньгами. В декабре даже думал пойти к Стродсу и попросить своих денег, чтобы из них покрыть нужны капральства, но Семен Петрович отговорил. Не надо, говорит, свое вкладывать в служебное. Во-первых, не окупится. А во-вторых, то, что ты сегодня делаешь просто, чтобы помочь – завтра от тебя будут требовать. Так что будь любезен, изыщи возможность в рамках службы. Да и майор Стродс был злой как собака. Полковая казна пуста, долговых расписок хоть печь топи. Так что мне за то мое золото большая человеческая благодарность. Впрочем, я не в обиде. Легко пришло – легко ушло. Да и не мое оно было, если быть совсем откровенным. Послужило хорошему делу – и то хлеб.

Но тем не менее, кроме большого человеческого спасибо, майор Стродс нашел для меня еще и чуть-чуть возможностей. Починять крыши – не самое прибыльное дело, зато в наших силах. Так-то самое прибыльное – это стоять постом у переправы через реку Великая, на входе в город. Зима, снег, реки встали, дороги превратились в отличный санный путь, по хозяйству хлопот почти нет – самое время для торжища. Купцы, купчишки и просто деловитые крестьяне стекаются в Псков со всей окрестности, а то и из других регионов. Разумеется, нужно следить, чтобы никто торговый люд не обидел. Внимательно так следить, ага. А торговый люд – он такой, благодарный. Обязательно вознаградит служивого за старание. От чистого сердца, так сказать, прими, не побрезгуй.

 

Но это место было крепко занято ундер-офицером Фоминым и ундер-офицером Ивановым, который Ефим. Другим там ловить нечего. Разве что плетей, если поймают вдруг за руку какого-нибудь гада окаянного, что смеет с честного торговца мзду вымогать.

В январе наконец-то раздали жалованье, секунд-майор Стродс и его каптенармусы быстро подсуетились, сменяли на звонкую монету многочисленные долговые расписки, и вроде как жить стало легче. В плане финансов и снабжения.

Но вот пришли шлиссельбуржцы, и началась большая полковая реформа. С трех батальонов о пяти ротах полк уменьшался до двух батальонов с четырьмя ротами каждый. Третий батальон полулегально теперь считался учебным и, по предварительным планам, на кампанию должен был остаться во Пскове, вместе со всеми негодными к походам старыми солдатами. Плюс отдельно инженерная полурота и одна полурота в помощь и охрану пушкарям. То есть полк теперь состоял из девяти рот. Зато полного штата, по двенадцать дюжин мушкетеров и полным комплектом капралов и унтеров. Разве что офицеров некомплект, но эту проблему обещали решить к весне. А мне выделили под командование свое собственное капральство. В его состав вошла дюжина солдат из бывшего капральства Ефима, Семен Петрович и дюжина этих, пришлых. Наслаждайся, Жора.

Проблема денег снова встала в полный рост. На амуницию каждого солдата положено выделять сорок рублей в год. А это на дюжину моих шлиссельбуржцев – без малого пять сотен. Камзол, кафтан, башмаки, епанча, мушкет, огнеприпас по стандарту военного времени. Даже если бы я стребовал у майора Стродса свое золото – все равно не хватило бы. Но полковой квартирмейстер помнит добро, и ротный каптенармус пообещал, что первыми, кто получит мундиры от полковых портных, будут мои сиротинушки. Но когда это еще будет? Скоро февраль, мороз вдарит так, что и в кафтане-то околеешь, а мои оборванцы до сих пор по Крому шляются в драных армячках. На солдат они похожи только потому, что у них на головах треуголки, а не шапки-литовки или треухи, как у обычных горожан. Впрочем, в зимнее время года вполне позволялось дополнительно утепляться. Надеть меховую жилетку под кафтан или на кафтан не считалось нарушением формы одежды. Если, конечно, в городе нет каких-нибудь важных шишек из столицы.

А еще у меня сразу не заладились отношения с одним из моей шлиссельбургской дюжины, с Кирилой Белкиным. Он такой… наглый, в глазах постоянно насмешка, говорит все время со шпильками да подколками. За одиннадцать лет в армии это у него уже третий полк. Сначала был во Владимирском, потом его под благовидным предлогом – лучший солдат, а как же! – перевели в Шлиссельбургский, где он и демонстрировал свой неуживчивый характер еще пять лет. А тут вдруг такая оказия – можно снова помочь хорошим людям, предоставив им лучших солдат!

Белкин… И формально-то вроде его даже упрекнуть не в чем. Ну мундир на нем сидит чуть-чуть расслабленно, но в рамках приличий. Во фрунт тянется вроде бы, как положено, разве что самую малость голову наклоняет эдак… И вроде все нормально, но все равно остается впечатление, что он постоянно надо мной насмехается. И смотрит так, будто он все знает и умеет, а я молокосос и недотепа, и его просто забавляют мои потуги показаться большим начальником… Иногда даже артикул воинский цитирует, как заправский Капитан Очевидность. Не мне, конечно, а как будто рядом сидящему солдату… Но все равно эдак с подковыркой. Грамотный, ишь ты. Прибил бы гада.

И еще Сашка. Я ж ему за что в лоб засветил-то фирменным ударом Ефима? А у меня просто выбора не было. Сашка – он же маленький, но вредный. Хулиган и забияка. Когда шлиссельбуржцев зачислили в мое капральство, Сашка сразу начал показывать пришлым, что он вроде как со мной на короткой ноге и что в капральстве он не прыщ, а шишка.

Ну и как-то раз сидели в доме, шили, всякой вечерней мелочью занимались, и вдруг вздумалось ему начать пришлых задирать. В своем фирменном стиле – дерзко, обидно. Да еще и при мне. И еще так оглядывается исподтишка – вижу ли я? Ну мало ли, вдруг его выручать придется, успею ли?

А я смотрю – придирается-то по пустякам. До столба докопался. Где вас таких, мол, учат, что шило в руках держать не умеете. У нас в Кексгольмском полку таких вот, как вы… И понес, и понес! Язык что помело!

И Белкин этот, смотрит так… В общем, чую, сейчас Сашку будут бить. На глазах у меня и у остальных. Причем так-то бить за дело, но… пришлые бьют местного? Нельзя такого допустить. А что, разрешить мелкому шкету разводить дедовщину только на том основании, что он с капралом вась-вась и типа приближенное лицо? Тоже нельзя. Вот и пришлось мне прописать Сашке в лоб до того, как он прохватится от Белкина с шлиссельбургскими и спровоцирует большое побоище внутри капральства.

Сашка встал, утерся, вытянулся во фрунт и испросил разрешения выйти. Ну иди, чё. Обиделся, ишь ты. На обиженных воду возят! А в комнате тишина повисла. Ни старички, ни новички ничего не говорят. Даже Семен Петрович промолчал. Только у Белкина такое насмешливое выражение на лице, будто я все равно ошибся. Ведь получается, что я бил своих на глазах у чужих.

И можно, конечно, начать слова говорить, мол, какие они мне чужие, вроде ж мои, моего капральства. И можно было вообще пытаться весь этот конфликт словами решить. Меня так все детство учили – все, мол, нужно решать словами.

Да только вот ведь какая закавыка. Чтобы словом можно было что-то решить – это самое слово должно вес иметь. Слово не должно само по себе висеть в воздухе. Оно должно быть альтернативой чему-то. Тогда да, тогда можно будет словом решать. А в этой ситуации что делать? Наябедничать кому-нибудь из офицеров и прогнать сквозь строй и правых и виноватых? Отличное решение, ага.

Сложно все это. И так плохо, и эдак плохо, и перешептывания по углам.

Поэтому я начал по вечерам ходить в кухмистерскую, играть в кости с капралами. Давать отдохнуть ребятам. А еще я завел себе настоящий шпицрутен. И на следующее утро даже пару раз пустил его в ход. Белкин тогда еще посмотрел так насмешливо – мол, чего, молокосос, в начальника играешь, ща всех запорешь до смерти? Вай, баюс-баюс! И я, может быть, и сорвался бы. Если бы не одобрительный взгляд Семена Петровича, нашего бессменного «дядьки». Хорошо, что поручик Нироннен перевел его в мое капральство. С ним как-то спокойнее. Он мужик тертый, опытный. Не даст натворить совсем уж очевидных глупостей.

Да уж.

Спрашиваешь, как у меня дела, Ефим? Зачем спрашиваешь? Ждешь, что я начну жаловаться на своих солдат, на нищее хозяйство обеих артелей капральства, на безденежье, морозы, хреновое снабжение, свары в коллективе, просить помощи и поддержки? В другой раз, Ефим. Как-нибудь в другой раз.

Улыбаюсь радостно, протягиваю руку для приветствия и отвечаю:

– Нормально, крестный. Как сам?


Издательство:
Издательство АСТ
Книги этой серии: