© Чеснокова Т.А., перевод, 2018
© Издательство «Редкая птица», 2018
В мире сказок и легенд
Перед вами повесть о далёком – тысячелетней давности! – 1018 годе и о тех временах, когда шведы, норвежцы и датчане то воевали, то примирялись друг с другом. И когда династические браки с иноземными принцессами помогали укрепить мир. Говорится в ней также о Гардарики, «стране городов», как называли Русь древние скандинавы. «Астрид» была опубликована в 1899 году в сборнике «Королевы из Кунгахэллы»[1], который включал в себя, кроме этой повести, несколько новелл и поэму. Легенды и предания, основанные на историческом материале и воссозданные фантазией замечательной сказочницы, занимали важное место в её творчестве в целом.
Сельма Лагерлёф (1858–1940) была одним из тех шведских писателей, которые стали необычайно популярны в России на рубеже XIX–XX веков. В 1912 году она побывала в России, где в то время часто издавались её книги. Эта популярность сохранилась и сегодня, и многогранное творчество писательницы по-прежнему известно широкому кругу читателей, а её произведения неоднократно переиздаются на русском языке[2].
Ещё при жизни Сельмы Лагерлёф её называли писательницей патриархальной старины и дворянских гнёзд. Она родилась в усадьбе Морбакка, в Вермланде, провинции, которая дала шведской литературе многих известных поэтов, писателей и художников. Отец её был отставной военный, а мать учительница.
Своему дому будущая писательница посвятит в 1920–1930-е годы книги «Морбакка», «Мемуары ребёнка» и «Дневник».
Среда, дом, в котором проходило детство Сельмы Лагерлёф, оказали большое влияние на развитие её поэтического дарования. Яркие наблюдения в отцовской усадьбе отразились затем в изображении быта поместья и крестьянской жизни Вермланда.
Лагерлёф как писательница начала с поэтических опытов, баллад, сказочных пьес. О своём детском творчестве она рассказывает в автобиографии «Сказка о сказке» (1908).
Получив соответствующее образование, она стала учительницей в школе для девочек в городе Ландскруна. Теперь там висит мемориальная доска в память о том, что именно в этом доме Лагерлёф написала свою знаменитую книгу, которой она дебютировала как писательница, – «Сагу о Ёсте Берлинге» (1891), высоко оценённую известным критиком Георгом Брандесом. За этот роман Лагерлёф получила премию и смогла оставить школу, посвятив себя целиком писательскому труду. Уже в первом романе звучит главная тема всего творчества Сельмы Лагерлёф – по замечанию многих шведских критиков, это спасительная сила любви. Ёста Берлинг – герой романтической прозы, и в самой «Саге» заметно возвеличивание патриархальной старины. Отдельные главы романа представляют собой жизнеописания главных героев старинных вермландских преданий: двенадцати кавалеров, обитающих в усадьбе майорши из Экебю. С одобрением была встречена и следующая книга писательницы – сборник рассказов «Невидимые узы» (1894).
Сельма Лагерлёф признавалась, что никогда не стала бы писательницей, если бы не выросла в Морбакке с её старинными обычаями и множеством легенд. И действительно, жанр многих её произведений определяется ею самой как «сага» или «сказание», и в своём творчестве она часто прибегает к народным преданиям и легендам. Так, упомянутый выше сборник новелл «Королевы из Кунгахэллы» (1899) содержит мотивы древнескандинавских саг; примечательно название её романа: «Сказание об одной дворянской усадьбе». Роман же «Деньги господина Арне» (1904) основан на легенде западной шведской провинции Бохуслен.
Путешествие в Италию дало Сельме Лагерлёф материал для книги «Чудеса антихриста» (1897), а поездка на Ближний Восток отразилась в двухтомном романе «Иерусалим» (1901–1902).
Тема спасительной силы любви варьируется в различных произведениях Сельмы Лагерлёф. В «Сказании об одной дворянской усадьбе» любовь исцеляет больного Гуннара Хеде. В «Вознице» (1912) она возвращает к жизни Давида Хольма, а роман «Император Португальский» (1914) критики называли историей безграничной любви.
В 1909 году она получает Нобелевскую премию по литературе, став первой женщиной-лауреатом этой премии. В 1914 году Сельма Лагерлёф становится членом Шведской академии, также первой среди женщин. Она выступает в защиту мира, и этой теме посвящён её антимилитаристский роман «Изгнанник» (1918).
В позднем творчестве писательницы особое место занимает историческая трилогия о Лёвеншёльдах: «Перстень Лёвеншёльдов» (1925), «Шарлотта Лёвеншёльд» (1925) и «Анна Сверд» (1928). Трилогию можно назвать семейным романом-хроникой, и этот жанр был весьма популярен в европейской и шведской литературе того времени. Сельма Лагерлёф рисует историю семьи на протяжении пяти поколений, и действие романов начинается в XVIII веке и заканчивается в середине XIX века. В трилогии использованы как документальные, так и фольклорные источники. Яркие образы сильных женщин, которые всегда были главенствующими в творчестве писательницы, присутствуют и в романах о Лёвеншёльдах. Это дворянка Шарлотта и крестьянка-коробейница Анна.
* * *
Рубеж XIX–XX веков был отмечен подъёмом индустриализации и ростом городов в Швеции, что вызвало отрицательную реакцию в литературе неоромантизма, или национального романтизма, сформировавшейся в 1890-е годы. Неоромантики не принимали буржуазных отношений, славили старину, и многие из этих писателей сами были выходцами из разорившихся дворянских семей. Они становились бытописателями патриархального уклада шведских провинций и идеализировали его, рисуя этот уклад в романтическом ключе. Неоромантизм был явлением, общим не только для литературы, но и для искусства и культуры в целом. В 1891 году в Стокгольме был создан Скансен – музей под открытым небом, куда свозили образцы деревянного зодчества из разных провинций страны. А крупнейшие живописцы рубежа веков – Андерс Цорн, Карл Ларссон и другие – нередко черпали свои сюжеты и мотивы из народного быта.
Неоромантическая школа дала лучшие образцы в лирических жанрах, и её известными представителями стали поэты Вернер фон Хейденстам, Густаф Фрёдинг, Эрик Аксель Карлфельдт. Сельма Лагерлёф была наиболее талантливой представительницей прозы неоромантизма.
Народные, национальные истоки всегда питали творчество Лагерлёф. Фольклор был для писательницы не только поэтическим выражением народной мудрости, он стал и основой для создания собственных, авторских сказок. Как сказочница, Сельма Лагерлёф прославилась, в частности, двухтомным сборником новелл «Тролли и люди» (1915–1921). Но в памяти многих поколений она остаётся прежде всего автором знаменитой книги, прославившей саму Швецию далеко за её пределами. Это «Удивительное путешествие Нильса Хольгерсона с дикими гусями по Швеции» (1906–1907).
Знакомая всем с детства книга была первоначально задумана как учебник географии для шведских школ. Сказочное превращение заколдованного мальчика в гнома – наказание, обернувшееся для него в конечном результате благом, – а также волшебный мир животных – всё это указывает на близость романа к народным истокам. И вместе с тем в этом произведении Лагерлёф предстаёт эпическая картина самой Швеции, географии страны, её истории, быта и преданий различных провинций.
В 1899–1900 годах Сельма Лагерлёф совершила путешествие в Иерусалим. Там она познакомилась с колонией шведских крестьян из провинции Даларна, которые в 1896 году, охваченные религиозным порывом, уехали из своей страны в Святую землю и примкнули там к американской колонии поселенцев. Крестьяне эти жили общей собственностью и посвящали себя делам милосердия. Жизни крестьян в Даларне посвящена первая книга романа, а их жизни в Иерусалиме – вторая.
Известно, что ещё до путешествия в Иерусалим у Сельмы Лагерлёф был замысел, который сначала воплотился в новелле «Божий мир» (1898). В этой новелле она рассказывает о крестьянине Ингмаре Ингмарсоне, который заблудился в лесу и заночевал в медвежьей берлоге, но потом нарушил Божий мир на Рождество и пошёл охотиться на медведя. Дети Ингмара, с которыми происходит духовное преображение, оказываются затем в центре повествования, когда она описывает судьбу шведской колонии в Иерусалиме.
Поездки в Италию и Иерусалим пробудили интерес писательницы к богатому католическому житийному наследию, к апокрифам, средневековым легендам. В своём творчестве она использует жанр легенды, который представлен в нескольких сборниках: «Легенды о Христе» (1904), «Легенды» (1904), «Сказка о сказке и другие сказки» (1908).
Любовь к Христу как смысл жизни является главным мотивом в таких произведениях, как «Королевы из Кунгахэллы», «Чудеса антихриста» и, наконец, «Иерусалим», где героиня романа, Гертруд, родственна образу Эббы Доны из «Саги о Ёсте Берлинге». Косвенное присутствие образа Христа, обращение к теме жертвенности и сострадания прослеживается в романах «Возница», «Император Португальский», в трилогии о Лёвеншёльдах. В Иисусе Христе Сельма Лагерлёф, по замечанию шведского литературоведа Якоба Куллинга,[3] видела центральный образ (huvudgestalten) человеческой истории, смысл и цель самой истории.
* * *
«Астрид» – это повесть о любви и милосердии, о лжи и раскаянии, о борьбе язычества и христианства как в человеческой истории, так и в душе человека. И героиня повести относится к тому типу ярких и сильных, тонко чувствующих женщин, которых так любила изображать в своих произведениях Сельма Лагерлёф. Кем же были королевы из Кунгахэллы и чем прославилось это древнее на Скандинавском полуострове место, на границе между Швецией и Норвегией, ныне не существующее?
Писательница обращается к фигурам раннего средневековья в скандинавской истории, рисуя в своём сборнике образы королевы Астрид, жены норвежского короля Олава Святого, шведской принцессы Маргареты Миротворицы, которые своими династическими браками укрепили мир и положили конец войнам, а также злобной и мстительной Сигрид Гордой (или Сигрид Стурроды). Все они имели отношение к Кунгахэлле, одному из древнейших городов Швеции, упоминавшемуся ещё в исландских сагах. Он находился на берегу реки Нурдре-Эльв, в нескольких километрах от нынешнего шведского города Кунгэльв, в провинции Бохуслен. В 1135 году на город напали венды, разграбили и сожгли его. Затем он был восстановлен.
Согласно археологическим находкам, город уже существовал в XI веке. А в XIII веке Кунгахэлла играла важную роль в качестве южного форпоста Норвегии. Город прославился в истории как место встреч и переговоров скандинавских правителей. Норвежский король Олав Трюггвасон в 998 году встречался здесь с королевой свеев Сигрид Стуррода, чтобы договориться о браке, но Сигрид отказалась принять христианство, как того требовал Олав. В 1020 году здесь встретились шведский король Улоф Шётконунг и норвежский король Олав Святой, чтобы подтвердить заключение мира между двумя странами. В 1025 году в Кунгахэлле заключили военный союз шведский правитель Анунд Якоб и король Норвегии Олав Святой против датского короля Кнута Великого.
Каждая из историй о королевах, рассказанная Сельмой Лагерлёф, по-своему уникальна. Маргарета Миротворица, шведская принцесса, была королевой Норвегии и затем Дании. Своё прозвище (Fredkulla) она получила оттого, что стала «частью» мирного соглашения между правителями Швеции и Норвегии в 1101 году. И наоборот, причиной войны явилась Сигрид Гордая (Стуррода), королева Швеции и Дании. Она была замужем за Эриком Победоносным, затем, после смерти последнего, за Свейном Вилобородым. В исландских сагах рассказывается о Сигрид как о красивой и мстительной женщине. После смерти Эрика её руки стали добиваться многие знатные женихи, двух из которых она спалила в бане. Олаву Трюггвасону она пригрозила смертью, после того как он ударил её по лицу, и из мести вышла замуж за датского короля Свейна Вилобородого, который враждовал с Норвегией. Её угрозы сбылись. Около 1000 года объединённая армия Свейна и шведского короля Улофа Шётконунга разбила норвежцев в морском сражении при Свольде, и Олав Трюггвасон погиб. Все эти события легли в основу новеллы Лагерлёф о Сигрид Гордой.
При написании повести «Астрид», как и других новелл сборника «Королевы из Кунгахэллы», Сельма Лагерлёф внимательно изучала «Круг земной» («Хеймскринглу») – свод королевских саг, крупнейший памятник скандинавской литературы XIII века. Предполагается, что его автором был исландский скальд, историограф и политик Снорри Стурлусон (1178–1241). Среди исландских саг выделяются так называемые королевские саги, или саги о норвежских конунгах, посвященные истории Норвегии с древнейших времен и до конца XIII века.
Тесные связи Скандинавии и Руси в X–XIII веках оставили свой след в исландских королевских сагах, которые повествуют о торговых поездках в Гардарики (как тогда называли Русь), о службе скандинавов в дружинах русских князей, о пребывании на Руси норвежских конунгов. Основная часть этого повествования соотносится с X–XII веками русской истории, то есть с периодом княжения Владимира Святославича и Ярослава Мудрого (конунги Вальдамар и Ярицлейв, как они именуются в сагах). Исследователи считают уникальными сведения королевских саг о матримониальных связях русской княжеской династии со скандинавскими королями. Именно таким браком являлся союз киевского князя Ярослава Мудрого и шведской принцессы Ингигерд. Однако отец Ингигерд, король Улоф Шётконунг, обещал сперва свою дочь норвежскому королю Олаву Святому, а затем обманул его, выдав принцессу за Ярослава Мудрого. В сагах рассказывается о том, что в итоге Олав получил в жёны другую дочь шведского правителя, рождённую им от наложницы, – Астрид. Именно этот исторический сюжет Сельма Лагерлёф развивает в своей повести, насыщая его драматизмом, обогащая психологическими деталями. Как поступил Олав Святой, обнаружив обман? И что происходило в душе самой Астрид? Об этом вы узнаете, прочитав эту повесть.
* * *
В сборник вошли также повести из сборников «Легенды о Христе» и «Тролли и люди», издававшиеся ранее в других переводах. Тролль, фольклорный персонаж, часто символизирует в творчестве писательницы зло, таящееся в человеческой душе, её тёмные стороны. Важное место в произведениях Сельмы Лагерлёф, написанных для детей, занимают «Легенды о Христе». Их символика проста, так что она доступна детям. Это пересказ библейских сюжетов и некоторых средневековых легенд с позиций волшебного, сказочного мира детства. Того мира, который сохранился в памяти и самой писательницы. И всякий раз писательница находит неожиданный, увлекательный для детского восприятия ракурс, в котором предстают события Евангелия. Так, например, бегство в Египет передаётся от лица старой высокой финиковой пальмы, растущей в далёкой восточной пустыне и наблюдающей за святым семейством, а затем поклонившейся Младенцу Христу от лица всего ветхозаветного мира и всей природы.
В первой же легенде, «Святая ночь», возникают воспоминания о бабушке, которая рассказывала своим внукам сказки, пела песни, читала Библию. Самым удивительным и чудесным для Сельмы Лагерлёф осталось с той поры сказание о Рождестве Христовом. Именно поэтому, как пишет автор, этим бабушкиным рассказом и открывается сборник её легенд.
Рождественская святая ночь предстаёт перед нами в восприятии старого ворчливого пастуха, который недоумевает, отчего это собаки не кусают, посох не убивает, огонь не жжёт и никто никому не может причинить вреда. Подобное одушевление вещей и природы – элемент сказочного мироощущения, который естественно вплетается в чудесное сказание о великой радости и милосердии, пришедших в мир с Рождеством Христовым.
Татьяна Чеснокова
Астрид
I
Меж приземистых строений в старой королевской усадьбе Упсалы стояла девичья. Она возвышалась на сваях, словно голубятня, и люди поднимались в неё по крутой лесенке, а входили внутрь через дверцу, низенькую, как оконце. Стены в девичьей были покрыты рунами, которые означали любовь и тоску, а возле узких окошек виднелись маленькие круглые ямки, протёртые в дереве, ибо там стояли обычно служанки и, облокотившись, глазели вниз на двор.
Вот уже несколько дней в королевской усадьбе гостил старый скальд Хьялти. Каждый день поднимался он в девичью к принцессе Ингигерд и говорил с ней о короле Норвегии, Олаве, сыне Харальда. И всякий раз, когда приходил Хьялти, сидела там и рабыня Ингигерд, Астрид, и внимала скальду столь же восторженно, как и принцесса.
Слушая речи Хьялти, обе девицы, позабыв обо всём на свете, роняли работу на колени и сидели не шевелясь. Тот, кто увидел бы их, не смог бы даже поверить, что в девичьей трудятся не покладая рук. Не смогли бы поверить и в то, что они собирали слова Хьялти, словно это были шёлковые нити, и из них они ткали себе образ короля Олава, каждая – свой собственный. Не смогли бы поверить и в то, что они, каждая в своих мыслях, ткали из слов скальда прекрасный стенной ковер.
Во всяком случае, оказалось так, что для принцессы образ короля был столь возвышен, что, когда он представал перед её мысленным взором, ей хотелось броситься перед ним на колени и поклониться ему. Ибо она видела, как король восседает на своём троне, высокий, увенчанный короной. Она видела, как с его плеча свисает до самого пола плащ, затканный пурпуром и золотом. В руке его она видела не меч, но Священное Писание, и ещё видела она, что трон его стоит на поверженном тролле. Белее восковой свечи сияло его лицо, обрамлённое длинными локонами, а глаза его излучали веру и покой. О, принцесса почти страшилась, видя сверхчеловеческую силу, которая светилась в этом бледном лице. И она понимала, что король Олав – не просто король. Нет, она видела, что он был святым, подобным ангелам.
Но совсем иным был образ короля, сотканный Астрид. Светловолосая рабыня, испытавшая голод и холод, терпевшая тяжёлую нужду и тем не менее наполнявшая девичью шутками и смехом, представляла себе короля иначе. Она ничего не могла поделать, но всякий раз, когда слышала о нём, она рисовала себе молодого парня, лесоруба, который вечером выходит из леса с топором на плече.
– Я вижу тебя, вижу тебя так ясно, – говорила Астрид своему образу, словно он был живой. – Ты невысок, но широкоплеч, ты лёгкий и проворный, и ты целый день блуждал в лесном мраке, так что последний отрезок пути ты преодолеваешь стремительно, и когда выходишь на дорогу, то улыбаешься и высоко подпрыгиваешь. Ты сверкаешь в улыбке зубами, волосы твои развеваются от ветра, и мне это очень нравится. Я вижу тебя, твоё обветренное лицо и веснушки на носу. У тебя голубые глаза, и в лесной чаще они становятся тёмными, но, как только ты видишь долину и свой дом, идя по дороге, глаза светлеют, и взгляд твой смягчается. Едва увидев в долине свой дом, ты срываешь с головы шапку и приветственно машешь ею, и тогда я вижу твой лоб. Разве это не лоб короля? Разве этот высокий лоб не достоин короны и шлема?
Такими разными были эти два образа, и как принцесса любила образ святого, который она создала в своём воображении, так и бедная рабыня любила образ крепкого парня, выходившего ей навстречу из лесной чащи.
И если бы Хьялти-скальд смог увидеть обе картины, он наверняка похвалил бы их. Он точно сказал бы тогда, что обе они напоминают ему короля.
– В том-то и удачливость короля Олава, – сказал бы Хьялти, – что он одновременно и бодрый, крепкий парень, и святой воин Господа.
Ибо старый Хьялти любил короля Олава, и хотя бывал он при дворах многих королей и повидал всяких, но никогда не встречал ему подобного.
– Где найду я того, кто заставит меня позабыть об Олаве, сыне Харальда? – повторял он обычно. – Где встречу я более достойного?
Хьялти-скальд был суровым, с грубыми чертами лица. Но каким бы старым он ни становился, волосы его всегда оставались чёрными, кожа тёмной, а глаз острым. И песнь его как нельзя лучше отвечала его наружности. Никогда в устах его не звучало иных слов, кроме боевого клича, и никогда не складывал он иных песен, кроме героических.
Сердце старого Хьялти до сих пор было как дикий лес вокруг одинокой избушки. Оно было словно груда камней, на которой растут только тощий папоротник да редкая травка.
Но во время своих странствий прибыл однажды Хьялти в Упсалу и увидел принцессу Ингигерд. И увидел он, что она благороднее многих других женщин, которых он встречал. Даже если на самом деле принцесса была не намного прекраснее других женщин, а король Олав – не отважнее других мужчин.
Но у Хьялти внезапно родилась мысль, что он должен пробудить их любовь друг к другу: шведской принцессы и норвежского короля. Он спрашивал себя, почему бы ей, первой среди женщин, не полюбить короля Олава, превосходившего всех остальных мужчин.
И после того, как мысль эта пустила корни, Хьялти больше уже не сочинял своих хвалебных песен о героях. Он не стремился завоевать награду и честь у суровых воинов Упсальского двора, но долгие часы проводил в девичьей. И трудно было поверить, что это Хьялти разговаривает с женщинами. Трудно было поверить, что он умеет найти столь прекрасные, нежные слова, когда рассказывал им о короле Олаве.
Никому не удалось бы узнать теперь старого Хьялти. С тех пор как возникла у него эта мысль о браке, он совершенно переменился. Как только эта сладостная мысль выросла в душе Хьялти, стала она будто яркая роза, источавшая аромат, с нежными лепестками, распустившаяся посреди пустоши.
* * *
Однажды Хьялти сидел, как обычно, в девичьей у принцессы. Все служанки ушли, кроме Астрид.
Хьялти подумал тогда, что он уже долго говорил об Олаве, сыне Харальда. Он сказал о нём столько прекрасного – всё, что знал. Но принесло ли это пользу? Что думает о короле принцесса?
И Хьялти принялся расставлять сети, чтобы выведать у принцессы, что она думает о короле Олаве. «Я догадаюсь об этом по её взгляду или румянцу», – решил он про себя.
Но принцесса была знатного происхождения и потому умела скрывать свои чувства. Она не покраснела и не улыбнулась. Глаза её не заблестели. Она не дала понять Хьялти, что думает о короле.
И когда скальд заглянул в её благородное лицо, он устыдился. «Она слишком хороша для того, чтобы заманивать её в ловушку, – сказал он себе. – Надо встречать её в открытом и честном поединке».
И тогда Хьялти спросил прямо:
– Королевская дочь, если Олав, сын Харальда, посватается к тебе, что ты на это скажешь?
Лицо юной принцессы просияло, как сияет лицо у людей, когда они, взобравшись на гору, видят море. И она сразу ответила:
– Если он такой король и такой христианин, как ты говоришь о нём, Хьялти, то для меня это было бы великим счастьем.
Но едва она произнесла эти слова, как взор её угас. Будто бы пелена возникла между ней и далёким прекрасным видением.
– Ах, Хьялти, – вздохнула она, – ты забыл об одном. Король Олав – наш враг. Войны, а не сватовства ждем мы от него.
– Пусть это тебя не тревожит! – ответил ей Хьялти. – Раз ты сама желаешь этого, всё будет хорошо. Я знаю, чего хочет король Олав.
Хьялти-скальд был доволен, он даже улыбнулся, сказав эти слова, но принцесса опечалилась ещё больше.
– Нет, – молвила она, – не от меня или короля Олава это зависит, но от моего отца, Улофа Шётконунга. Ты ведь знаешь, как он ненавидит Олава, сына Харальда, и даже запрещает упоминать его имя. Никогда не позволит он мне поехать вслед за врагом в его королевство. Никогда не отдаст он свою дочь за Олава, сына Харальда.
И принцесса, забыв о гордости, принялась жаловаться Хьялти.
– Что же мне теперь делать, – говорила она, – когда я узнала об Олаве, сыне Харальда, и мечтаю о нём все ночи, тоскую о нём все дни напролет? Не лучше ли было никогда не слышать о нём? И не лучше ли было бы, если ты никогда не приезжал бы к нам и не рассказывал мне о нём?
И когда принцесса произнесла эти слова, глаза её наполнились слезами. Но едва Хьялти увидел слёзы, как он в нетерпении поднял руку.
– Бог хочет этого! – воскликнул он. – И я повинуюсь Ему. Вражда должна сменить свой кровавый плащ на белое одеяние мира, и ваше счастье сможет наполнить землю радостью.
И когда Хьялти говорил это, принцесса сперва склонила голову перед именем Господа, а потом подняла её с новой надеждой.
* * *
Когда старый Хьялти вышел, нагнувшись, из низенькой двери девичьей и пошёл по узкой галерее, не имевшей даже перил, за ним выбежала Астрид.
– О Хьялти! – крикнула она ему вослед. – Почему ты не спросишь меня, что я ответила бы Олаву, сыну Харальда, если бы он посватался ко мне?
Астрид заговорила с Хьялти впервые. Но скальд лишь мельком взглянул на златовласую рабыню, у которой на висках и затылке курчавились волосы, у которой на руках были самые широкие обручья и в ушах – самые тяжёлые серьги, у которой юбка была схвачена шёлковым поясом, а лиф так расшит бусинами, что казался тугим, словно латы. Затем Хьялти пошёл дальше, ничего не ответив.
– Почему ты спросил лишь принцессу Ингигерд? – продолжала Астрид. – Почему бы тебе не спросить меня? Ты разве не знаешь, что я тоже дочь короля свеев?
– Разве ты не знаешь, – говорила она, когда Хьялти вновь не ответил, – что хотя моя мать и рабыня, но в юности она была королевской невестой? И знаешь ли ты, что при её жизни никто даже вспомнить не смел о её незнатном происхождении? О Хьялти, тебе неизвестно, что, только когда она умерла и король женился, все вспомнили, что она была рабыней!
Только после того, как у меня появилась мачеха, король начал подумывать о моём низком происхождении. Но разве я не дочь короля, Хьялти, пусть даже мой отец и презирает меня, так что позволил сделать меня рабыней? Разве я не королевская дочь, хотя моя мачеха и заставляет меня одеваться в обноски, тогда как моя сестра щеголяет в расшитых золотом платьях? И разве я не королевская дочь, хотя мачеха велит мне пасти уток и гусей и наказывает меня плёткой? И если я королевская дочь, то почему ты не спросишь меня, хочу ли я выйти замуж за Олава, сына Харальда? Посмотри на мои золотые локоны: они вьются вокруг головы мягче пуха! Посмотри, как прекрасны мои глаза и что за румянец играет на щеках! Почему же король не захочет взять меня в жёны?
Она следовала за Хьялти через весь двор, до самого королевского дома. Но Хьялти обращал на её жалобы столь же мало внимания, как вооружённый воин – на мальчишку с камнем в руке. Он и не слушал златовласую рабыню, словно она не больше чем сорока на верхушке дерева.
* * *
Никто не поверит, что Хьялти удовлетворился тем, что уже сосватал Ингигерд за своего короля. Нет, на следующий день старый исландец собрался с духом и завёл разговор с Улофом Шётконунгом об Олаве, сыне Харальда. Но ему едва удалось вымолвить словечко. Как только услышал король о своём враге, тут же и прервал скальда. И Хьялти понял, что прекрасная принцесса была права. Ему казалось, что он никогда прежде не встречал большей ненависти.
– Но этот брак должен быть заключён, – сказал тогда Хьялти. – На то воля Божия. Воля Божия.
И это звучало так, словно правда была на стороне Хьялти. Через несколько дней прибыл посол от короля Олава из Норвегии, чтобы договориться со свеями о мире. Отыскал тогда Хьялти посла и сказал ему, что мир между двумя королевствами будет прочнее благодаря браку принцессы Ингигерд с Олавом, сыном Харальда.
Усомнился посол в том, что старому Хьялти удалось расположить принцессу к чужестранцу, но всё равно он решил, что предложение это разумное. И он обещал Хьялти, что заговорит о браке с Улофом Шётконунгом на большом зимнем тинге[4] в Упсале.
Вскоре после того Хьялти покинул Упсалу. Он бродил от двора к двору по широкой равнине, забирался в лесные дебри и дошёл до самого берега моря.
И всем людям, которых он встречал, рассказывал Хьялти об Олаве, сыне Харальда, и принцессе Ингигерд.
– Слышал ли кто-нибудь из вас о более славном мужчине и более прекрасной женщине? – вопрошал он. – Поистине на то воля Божия, чтобы они соединили свои жизни.
Пришёл Хьялти и к старым викингам, зимовавшим на берегу, которые в старину похищали женщин на побережье. И с ними он тоже говорил о прекрасной принцессе, пока они не вскочили, схватившись за мечи, и не пообещали ему, что помогут принцессе и её счастью.
А Хьялти уже направлялся к почтенным, уважаемым бондам, которые никогда не слушали жалоб своих дочерей, но выдавали их замуж так, как того требовали разумность и честь рода. И с ними он говорил так мудро о мире и браке, что они поклялись, что скорее лишат короля короны, чем позволят, чтобы такой союз был расстроен.
И молодым женщинам Хьялти говорил такие лестные слова об Олаве, сыне Харальда, что они поклялись не быть благосклонными к тем юношам, которые не поддержат на тинге посла и не помогут сломить сопротивление короля Улофа.
Так ходил Хьялти по стране и говорил со всеми, пока не подошло время съезжаться на зимний тинг, и люди по снежным дорогам не потянулись к большим скалам тинга в Упсале.
И когда тинг собрался, то были все люди так решительно настроены, что казалось, будто звёзды погаснут на небе, если брак этот не состоится.
Пусть король дважды произносил своё твёрдое «нет» миру и сватовству, что ж из того?
Что из того, что он не желал даже слышать имени короля Олава?
– Мы не хотим войны с Норвегией, – восклицали люди. – Мы хотим, чтобы эти двое, достойнейшие из людей, соединили свои жизни.
И что мог поделать старый Улоф Шётконунг, когда все выступили против него с угрозами, грубыми словами, грохоча своими щитами? Что мог он поделать, когда видел вокруг лишь занесённые мечи и разгневанный народ? Не должен ли он обещать свою дочь, если хочет сохранить себе жизнь и корону? Не должен ли он поклясться, что будущим летом отправит принцессу в Кунгахэллу, на встречу с королем Олавом?
И вот, любовь Ингигерд поддержал весь народ. Но никто не пожелал помочь Астрид обрести своё счастье, ни один не нашёлся, кто спросил бы о её любви. А любовь жила. Она жила, словно дитя вдовы-рыбачки, в нужде и бедности, но росла с радостью и надеждой. Она росла и продолжала жить, ибо в душе Астрид, как в море, были свежий ветер и солнце, и волны, и пена прибоя.