Усмешка тьмы

Ramsey Campbell

The Grin Of The Dark

© Ramsey Campbell, 2007

© Григорий Шокин, перевод, 2017

© Михаил Емельянов, иллюстрация, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

* * *

Посвящается Питу и Ники, которые уберегли меня от безумия

1: Я – не Лишенец

Не успел я и палец от кнопки звонка оторвать, как интерком, кашлянув, оживает и выдает:

– М-да?

– Привет, Марк.

– Это Саймон! – рапортует Марк, семилетний сынишка Натали, затем спрашивает нетерпеливо:

– Работу нашел?

Едва я раскрываю рот, за моей спиной – где-то на волнах Темзы – гудит прогулочный пароход. Звук услужливо доносит до меня недружелюбный ноябрьский ветер. Под Тауэрским мостом проплывает баржа, расцвеченная яркими огоньками. Проезжая часть снизу идет мерцающей рябью, словно двигается, как будто мост сейчас разведут. Корабль, забитый элегантно выглядящими кутилами, скользит мимо меня. Мужчина с круглым луноподобным лицом смотрит на меня из иллюминатора и салютует бокалом шампанского – при этом улыбается так широко, что я невольно думаю: с моим внешним видом что-то не так. Но нет, все в порядке. Пароход уплывает дальше, оставляя за собой блики на воде, вскоре, впрочем, исчезающие в черноте реки, зеркально отражающей мрак вечернего неба.

По обитому сосной полу вестибюля стучат чьи-то поспешные шаги, и я уже готовлюсь улыбнуться Марку, но открывает дверь отец Натали.

– А вот и Саймон, – объявляет он. В его полном, но при этом угловатом лице больше радушия, чем в голосе. Возможно, всему виной искусственный загар – жалкая альтернатива отъезду из Калифорнии; выбеленные солнцем брови стали почти серебряными, гармонируя с короткими жесткими волосами такого же оттенка и бледно-голубыми глазами. Пока мы с отцом Натали обмениваемся крепким, несколько болезненным и коротким рукопожатием, эти глаза изучают меня.

– У тебя пальцы как ледышки, дружище, – сообщает он и тут же поворачивается ко мне спиной. – Марк говорит, у тебя хорошие новости.

К тому времени как я затворяю за собой тяжелую дверь – стены здесь толстые, дом переделан из складских помещений, – он уже карабкается вверх по лестнице из бледной сосны.

– Уоррен… – говорю я ему вслед.

– Скажешь все семье, – отмахивается он и добавляет, повышая тон, чтобы услышали во всем доме: – Наш Мистер Успех прибыл!

Жена Уоррена, Биб, появляется из главной спальни, и вид у нее такой, словно она пытается чисто на глазок угадать, не изменяю ли я Натали. Ее щекастая физиономия в обрамлении коротко стриженных по последней моде волос цвета меди краснеет на глазах от воодушевления.

– Что ж, послушаем, что он нам скажет, – говорит она и следует за мужем мимо развешанных по стенам дизайнерских журнальных обложек Натали, скрашивающих местное убранство.

Марк стрелой вылетает из своей комнаты рядом с ванной, кричит на бегу:

– Вау, Саймон!

И вот наконец сама Натали появляется в гостиной. Одаряет меня улыбкой – гордой, но в то же время понимающей, предназначенной только для нас двоих. Когда рядом ее родители, особенно заметны общие семейные черты: такие же веснушки, как у Биб, такие же рыжие волосы – если даже не короче. Чувствую себя изгоем. Разеваю рот, пробую начать:

– Послушайте, все, я…

– Придержи коней, – говорит Уоррен и идет на кухню.

Почему все-таки супруги Хэллоран здесь? Что они купили дочери и внуку на этот раз? Их деньгами тут оплачено все: плазменный телевизор, DVD-плеер, миниатюрный роутер и компьютер с корпусом, напоминающим шоколадную плитку. Надеюсь, бутылка шампанского, которую Уоррен вносит на серебряном подносе, в окружении четырех бокалов, из старых запасов.

Я прочищаю горло – во рту настоящая пустыня.

– Это ведь все не для меня, да? – хрипло каркаю я. – Меня не взяли на работу.

Уоррен меняется в лице. Он ставит на низкий столик поднос с шампанским. Хмурит брови – застывший бодрый оскал выглядит теперь нелепо. Губы Биб стягиваются в тончайшую бескровную полоску. Натали склоняет голову – в ту же сторону, куда кривится краешек ее нервной улыбки. И только Марк, похоже, в замешательстве.

– Но ты… ты был такой счастливый, – обвиняющим тоном произнес он. – Такой… такой звук выдал…

– Это был пароход, – говорю я ему.

– Неужели нельзя отличить Саймона от парохода? – спрашивает Натали Марка, и ее родители тускло переглядываются.

– Рассказывай – подает голос Уоррен.

– Ну… – приходится объяснить. – Там по реке плыл…

Прежде чем Марк дослушал, встряла Биб – и раздражение, звучавшее в ее голосе, лишь должно было казаться незначительным:

– Вот уж не думал никто, что ты подался в защитники китов. Может, сэкономишь время и найдешь-таки себе достойную работу?

– Нет. В смысле… киты тут ни при чем. Мне на них плевать. Марк, разница между мной и пароходом: пароходу, чтобы плыть, нужно паром напитаться, ну а мне, чтоб просто жить, нужно на плаву держаться.

Понимаю, не самый подходящий момент для рифмованных шуточек, но мне она показалась к месту. А вот родители Натали явно думали, что я должен сгореть со стыда прямо на месте за всю эту клоунаду.

– Почему тебя не взяли работать в журнал? – спрашивает Марк. – Ты же сказал, это то, что нужно. Ты хотел эту работу!

– Не всегда мы получаем то, что хотим, малыш, – говорит Уоррен. – Порой приходится соглашаться на то, чего мы заслуживаем.

Натали смотрит на меня – быть может, побуждая к ответу, – и произносит:

– Так и есть.

Биб приобнимает дочь за плечи.

– А еще у вас двоих всегда есть мы, ты же знаешь.

– Ты так и не сказал, – напоминает о себе Марк.

Стол редактора стоял у самого окна, и за ним были видны лондонские просторы, но когда он озвучил мне свое решение, я почувствовал себя так, будто меня запихнули в тесную коробку.

– Они бы взяли меня на работу, – отвечаю я, – если бы я не упомянул… кое-что. Одно словечко.

Биб закрывает ладонями уши Марка:

– Если это то, о чем я думаю, то мальчику не стоит его слышать.

– Да нет же, – отвечает тот. – Он про «Кинооборзение».

Она убирает руки так быстро, словно уши внука раскалились:

– Мамочка, я поражаюсь, что ты позволяешь ему слышать такие слова.

– Он видел, как я читала один из номеров. Как же быстро ты забываешь, – качает головой Натали. – Я тоже работала на этот журнал. Если бы не он, я никогда бы не повстречала Саймона.

Все взгляды сходятся на мне, и слово берет Уоррен:

– Не понимаю, как одно-единственное упоминание об этом заставило их отказаться от тебя, тогда как за Натали чуть ли не борьба шла.

– Она была всего лишь дизайнером.

– Не меньший грех, скажу я тебе.

– Не спорю. Даже побольше моего. Внешний вид журнала – целиком на ее совести, и именно благодаря ей он так хорошо продавался… Ну, а моим именем просто была подписана добрая половина статей.

– Может, тебе стоит просто не упоминать его?

– Не хочешь же ты, чтобы люди думали, что ты намеренно отлыниваешь? – добавляет Биб.

– Саймон работает. Ему нелегко, – Натали не оборачивается к родителям – смотрит куда-то надо мной. – Одна работа днем, другая ночью. Это, если хотите знать мое мнение, не так-то просто.

– Просто не слишком выгодно, – подводит черту ее отец. – Ладно, Саймон, давай отвезу тебя на работу. Нам как раз пора домой…

– Не ждите меня. Я успею на метро.

– А может, не стоит рисковать? Представь себе – только что потерял одну работу, опаздываешь на вторую…

Натали ободряюще улыбается мне, а Марк говорит:

– Пойдем, я покажу тебе мой новый комп, Саймон! Он круче того, что накрылся!

– Все лучшее для юного мозга! – восклицает Биб.

– Вложение в наше общее будущее, – поддакивает Уоррен. – Ты уж прости, Марк, но как-нибудь потом, сейчас нам надо ехать.

Супруги Хэллоран обмениваются с дочерью невинными семейными поцелуйчиками, и я вслед за ними одаряю Натали таким поцелуем, который не смутил бы Марка. А тот, отделавшись коротким «пока», уходит в свою комнату – возиться с новообретенным компьютером. Я стискиваю холодную ладонь Натали напоследок, будто извиняясь, и следую за ее родителями на подземную парковку.

Кирпичная колоннада, взирающая на нас глазками камер видеонаблюдения, бросает на каменные плиты пола решетчатую тень. Машина бибикает и мигает фарами со своего парковочного места, отзываясь на брелочную сигнализацию Уоррена. Я забираюсь на заднее сиденье и защелкиваю ремень безопасности; машина выруливает задним ходом, разойдясь впритирку со стоящим неподвижно «ягуаром». На выезде нас едва ли не скребет по крыше поднимающаяся автоматическая дверь.

– Уоррен! – взвизгивает Биб, скорее восторженно, чем испуганно.

Узкое пространство пролегшей между бывшими складами аллеи усиливает рев двигателя. Мы выезжаем на большую дорогу. Уоррен не глядя (и не особо церемонясь) втискивается в общий поток машин.

– Эй, а тормоза для чего придумали? – отвечает он на возмущенную симфонию клаксонов и включает музыку.

Первые ноты «1812 года» Чайковского обволакивают все вокруг, когда подсвеченные башни Тауэра исчезают в зеркале заднего вида. На резком повороте меня бросает вперед – настолько, насколько позволяет ремень. Уоррен, видимо, слишком захвачен музыкой, чтобы это заметить. Когда мы проезжаем Кенсингтон, он еще больше увеличивает громкость, чтобы заглушить диско, доносящееся из «тойоты», которая стоит рядом с нами на светофоре – Биб зажимает уши ладонями. Увертюра возносится к уверенному крещендо на Хаммерсмитской эстакаде, за которой виден извив Темзы и небо над ним – небо, чье спокойствие нарушено огненными сполохами и грохотом, сотрясающим даже нашу машину. Фейерверки взлетают ввысь над Кастелно и пышно расцветают один за другим – искры-осколки растворяются в вечерней тьме. К Ночи Гая Фокса они опоздали ровно настолько же, насколько опередили новогодние празднества. На Грэйт-Уэст-роуд мелодия подходит к торжественному финалу, из-за чего далекие взрывы кажутся моим бедным ушам слабыми и какими-то искусственными.

– Как тебе музыка, Саймон? – окрикивает меня Уоррен.

– Великолепно, – я сам себя едва слышу.

– Вот и мне нравится! Парень знал, что любят люди, и впаривал им это. Так много врагов не наживешь.

– Не можешь понравиться – не стоит и пытаться, – поддакивает Биб.

– Все, что я делал, – раскрывал подноготную фильмов, которые стояли на верхних строчках кассовых сборов и критических рейтингов, – раздражаюсь я. – Колин написал статью про оскароносных наркоманов. Ну да, названо было много чересчур громких имен, вот нам и заткнули глотки.

Супруги Хэллоран уставились на меня в зеркало заднего вида – так, будто бы и думать не думали про «Кинооборзение». После паузы Уоррен выдал:

– Вот поэтому и стоит быть осторожнее в выборе друзей. Их репутация может повлиять и на твою.

Не знаю, говорит ли он это мне – или обо мне. Не знаю. На Темзе рыбачат. С Хитроу взлетают самолеты – неугасимые фейерверки. А Уоррен тормозит у видеотеки – тут моя дневная работа – и, визжа шинами, выносит машину на кольцевую в Эгхем. Когда мы съезжаем с Мэйн-роуд, неподалеку от шлагбаумов Лондонского университета, Биб тычет пальцем в студента, на голове у которого дорожный конус – милое воспоминание о Хэллоуине. Машина Уоррена тормозит наверху улицы, меж двух рядов кое-как припаркованных машин.

– Открывай, а я пока подыщу местечко для машины, Саймон, – напутствует он меня.

Спешу к погнутым металлическим воротцам у дома, что принадлежит Хэллоранам, распахиваю их навстречу кривой подъездной дорожке. Низкорослый рододендрон опутал сетью большой полосатый паук. В их саду этот чахлый кустик – единственная растительность, если не считать косматых пучков травы. В свете фонарей паутина трепещет оранжевым светом, куда более ярким, чем цвет листьев, и даже сам паучара кажется светящейся лампочкой. Взбежав трусцой по ступенькам к обшарпанной двери, я с трудом проворачиваю ключ в тугом замке.

– Здрасьте! – кричу я в отворившийся проем. – Ваши хозяева прибыли!

Холл тускло освещен, тени ложатся на щербатую мозаику на полу. Тут две двери: в одну из них преграждает вход запечатленный на постере детина с мачете в руке (там живет Вул), в другую – криво нарисованный Голлум (обитель Тони). Все тут провоняло пиццей и чем-то вроде конопли. Обстановочка та еще, но, оборачиваясь к Биб, я стараюсь сохранить невинное выражение:

– Просто даю знать людям, что вы тут – вдруг они в непотребном виде.

Уоррен приближается к нам от машины, запаркованной через дорогу от дома, и она сразу рапортует ему:

– Он предупредил студентиков о том, что мы здесь.

– Свои люди – сочтемся, да, Саймон?

– Ну, когда-то и я был студентом. Не так уж и давно. Большое спасибо за то, что разрешили мне занять эту клетушку.

Смотрю, как супруги Хэллоран нога в ногу вышагивают через холл, оклеенный обоями в крупный листик, который кажется неуместным в здешней тесноте. Биб стучит в дверь Вула и сразу же пробует открыть, Уоррен проделывает то же самое с дверью Тони, но обе комнаты заперты. Биб включает свет в гостиной и одаривает меня хмурым взглядом. С чего бы, думаю я, ведь моя совесть чиста – в отличие от загаженного пегого ковра на полу. В любом случае весь этот мусор – комки газет, немытые тарелки, два фольговых контейнера с заплесневелыми пластиковыми вилочками, наполовину рассыпавшимися, босоножка со сломанным ремешком – не так уж сильно противоречит интерьеру, представленному разнообразными дряхлыми стульями, допотопным телевизором и пыльным видеомагнитофоном.

Биб собирает всё с пола и несет на кухню. В мусорном ведре, разумеется, нет места. И раковина забита до отказа.

– Ты вроде бы взрослый человек, Саймон, – жалуется она, вываливая свою ношу на стол между тарелок с присохшими заскорузлыми хлопьями. – Долго тут все это копилось?

Я бы сказал ей, где провел прошлую ночь, но Натали предпочла держать наши отношения под неким покровом недосказанности до тех пор, пока у меня не появится работа, которой мы могли бы гордиться. Храня молчание, я смотрю, как Уоррен забирает ведро, но Биб, расставляя посуду, разыгрывает такой раздражающий моноспектакль из вздохов и охов, что я вынужден вмешаться:

– Я не могу изображать хозяюшку при такой загрузке на работе.

– Студенты – точно такое же вложение средств, как и эти дома, – говорит Уоррен, затворяя за собой дверь черного хода. Ведро в его руке теперь пустое. – Инвестиции, которые мы все делаем.

– И как думаешь, Саймон, какую часть из этих инвестиций составляешь ты? – Биб протягивает мне тарелку, кивает: протри, мол.

Я кладу ее в шкафчик – несмотря на большое желание грохнуть об пол.

– Если Натали ценит меня, это кое-что да значит.

– Ах, как романтично. Ей точно понравится, – Биб вручает мне еще одну и добавляет: – Мне кажется, мы тоже кое-что значим. Мы вложили в нее чертовски много.

– Я собирался сказать ей, что мы встретили одного ее старого знакомого, – добавил Уоррен. – У него, да и у всех в его кругу, дела идут очень даже хорошо.

Мне, видимо, надо было ответить что-то в духе «чудесно, пусть выходит за него» – или найти какой-то более изящный выход? Ясно ведь было как божий день, что они только и ждали, когда Натали перестанет в меня верить. Предоставленный мне клоповник только мешал им открыто заклеймить меня как паразита. Никакие ссоры и пересуды не помогли бы. Вот и приходилось держать язык за зубами… и вытирать тарелки.

Слова Уоррена крутятся у меня в голове, пока мы все вместе поднимаемся на второй этаж. Я спотыкаюсь о дырку в ковре и чуть не скатываюсь вниз по ступеням. Биб снова охает – на этот раз из-за беспорядка в общей на весь этаж ванной. Дверь Джо заклеена постером какой-то труппы, замечательно названной «КЛОВАНЫ БЕЗ ГРАНИЦ». На стук Уоррена никто не отвечает – и, понятное дело, дверь заперта.

– Коли уж моим владениям надлежит инспекция, открою я, да простит меня Бог, – изрекаю я замогильным голосом.

– Валяй, – говорит Биб.

Я подшучиваю над ними – и если они этого не понимают, тут уж все врачи мира бессильны. Я мог бы сказать им больше – но слов не осталось, одно только чувство оплёванности. Распахивая настежь черную дверь без всяких постеров и пометок, я включаю лампу под украшенным кисточками зеленым японским абажуром – мелочь для уюта, вот как называет подобные штуки Натали. Взгляды ее родителей устремляются внутрь – хотя там, внутри, нет ничего такого, на что имело бы смысл долго смотреть, ничего такого, что можно было хотя бы покритиковать. Моя одежда хранится в покосившемся шкафу, и вчера я перетащил одеяло на кровать. Книги выстроились на полках рядом с видавшим виды рабочим столом, на котором занимает почетное место компьютер.

– Скажите, что показать, и я покажу, – подаю голос я.

– Тут все, похоже, в порядке, – говорит Биб, недобро сопя.

– Проверим остальных жильцов, – объявляет Уоррен, – и потом отвезем тебя на твою бензоколонку.

– Спасибо, не стоит, – отвечаю я. – Моя смена только через час. А пока что я тут кой-чем займусь.

– Надеюсь, чем-нибудь полезным, – хмыкает Уоррен на прощание.

Я сжимаю кулаки, глядя им вслед. Они спускаются вниз по лестнице, отсвет из моей двери окрашивает лысину Уоррена в зомбоидный зеленый цвет. Он оборачивается на секунду, улыбается мне, и эту мерзкую зеленую ухмылку я ну никак не могу принять за добрый знак. Закрыв дверь, включаю компьютер. Довольно с меня Хэллоранов. Я удивлю и их, и, быть может, Натали. Я всерьез возьмусь за свою жизнь.

2: Псевдонимы

А вот вам и вся моя жизнь – те факты, что явно пригодны для печати, и кое-что не столь пригодное в придачу: Саймон Ли Шевиц, родился 1 января 1977 года в Ланкашире. Ходил в начальную школу на Гримшоу-стрит (с 82-го по 88-й), затем – в старшую школу Уинкли (с 88-го по 95-й). Последствия: «отлично» по английской и мировой литературе, математике и испанскому, «хорошо» по физике, химии, обществознанию (про историю и географию не спрашивайте; сомневаюсь, что оценки по этим дисциплинам были бы выше, не влюбись я столь не вовремя в кинематограф и видеокассеты). Поступил в Ройал Холлоуэй^[1] в Лондоне, проучился там с 95-го по 98-й. Бакалавр гуманитарных наук, особо отличился в исследованиях в области СМИ. Соавтор (на пару с Колином Верноном, но только тссс) университетского журнала о кино «Стоп-кадр», писал статьи и критические очерки. С 98-го по нулевые – кинорецензент в «Престон Газетт». Также писал статьи для «Сайт энд Саунд» и «Эмпайр». Ну а потом…

На электронную почту мне упала весточка от Колина Вернона: «Кинооборзение» будет самым дерзким журналом про кино. Его отец согласен спонсировать начинание. Колин поселит меня в своем доме в Финчли, и я буду жить там, пока не смогу позволить себе квартиру. Последние сомнения развеяны в ходе редакционного совещания, не говоря уже о выпивке с Натали. Хотя бы из-за того, что встретил ее, стоило в это ввязаться. Ну а теперь журнал обвиняют в клевете, назначен суд, но Колин сможет выступить только в следующем году. Активы журнала заморожены. Как и моя карьера, судя по всему. Ну да ладно, главное – чтобы мозги не замерзли.

2001–2002: штатный журналист «Кинооборзения». Я выделил эту строчку, стёр ее и уставился в никуда. Всякий раз, когда я буду упоминать, что обозревал фильмы, интервьюеры будут вспоминать, где именно они обо мне слышали. Мне что теперь – имя поменять? Я зашел в Интернет и стал искать генератор анаграмм. Нашелся какой-то сайт с дурацким названием «Ослослов». Забив свое имя в поле, я кликнул по клавише «Сгенерировать».

Столбик полученных анаграмм уполз вниз, далеко за пределы экрана. Но в предоставленном изобилии – ничего такого, что хоть отдаленно напоминает нормальное имя. Тем не менее некоторые результаты этой игры с буквами по-настоящему забавны. Например, Шмон Виселица или Маисей Шило. Прямо какие-то бандитские прозвища. Скопировав наиболее человеческий вариант (который все равно выглядит как женское имя и звучит как «ежемесячный плющ» – Айви Монсли, ну надо же!) в шапку моего резюме, я сохраняю изменения и выключаю компьютер. Под порывом ветра пластиковый стул стучится о столешницу выброшенного садового столика, и я представляю, как беру свое старое «я», сажаю туда, да там, во тьме, и оставляю. Если бы только у меня было время поискать сегодня вечером работу… Придется все перенести на завтрашнее утро.

Дыхание стынет, едва я выхожу за порог дома. Закрыв за собой дверь, достаю мобильник и набираю номер Натали. Паучище в рододендроне задумчиво перебирает сверкающие нитки своей ловчей сети. Я внимательно слежу за ним – до тех пор, пока ее голос не прорезается сквозь гудки:

– Алло?

– Айви Монсли на связи, – говорю я.

– Саймон? Саймон… – во второй раз мое имя из ее уст звучит как-то виновато. – Слушай, мне правда очень жаль. Мои родители… они нагрянули без спросу.

– Ну, ты же предупреждала, что они вернулись.

– Вот только не надо все время придираться к словам! – резко возражает она. А у меня и в мыслях не было к чему-то там придираться. – Я не про сам факт. Они позвонили мне на работу, я рассказала им про твое собеседование и про проблемы Марка с компьютером. Они не предупредили, что приедут к нам домой. Я и знать не знала, что так выйдет, пока они не появились у меня в дверях с шампанским и новым компом.

– Как мило с их стороны.

– Я не меньше твоего хотела, чтобы их уже не было к твоему возвращению.

– Пустяки, дело житейское. Скоро они услышат об Айви Монсли.

– Если это опять какая-то твоя шутка, я ее не догоняю.

– А я и не шучу. Я собираюсь взять псевдоним.

– Марк, погоди, я говорю с Саймоном. Так. Псевдоним. Ты хочешь написать книгу?

Такая идея мне в голову еще не приходила, хотя должна была бы.

– Что думаешь?

– Ну, знаешь, как говорится – у каждого из нас есть своя книга за душой.

Мне бы пришелся по душе чуть менее расплывчатый ответ. Оставляя озаренную светом монитора спальню позади, я иду к заправочной станции «Фрагойл», навстречу клаксонам, издевательски напоминающим о плачевном статусе Саймона Ли Шевица.

– Вообще, я просто хотел поставить тебя в известность о своих планах. До того как устроюсь, – говорю я ей.

– Удачи, Саймон. Я ведь могу еще называть тебя по старинке?

– Зови меня как хочешь, – отвечаю я, но голос перекрывают чертовы клаксоны нетерпеливых водил, стоящих в очереди на заправку, прямо-таки заливаются какими-то мотивчиками в три ноты, напоминающими музыкальные заставки из фильмов с Лорелом и Харди. – Люблю тебя, – добавляю напоследок, и мне хочется верить, что ответ Натали, предваривший гудки, не был всего лишь эхом моих собственных слов. Кладу телефон в карман и перехожу через дорогу.

Шарух угрюмо пялится на меня из-за кассы, когда я ступаю в его бензоколоночные владения, подсвеченные дерганым неоновым светом. Я позволяю себе маленькую роскошь: воображаю, что он даже не признал во мне рабочего – это означало бы, что я потихоньку превращаюсь из гусеницы в бабочку, в того самого Успешного Человека, каким хотел бы быть; но потом он слезает с табуретки, заправляет мятую белую рубашку в брюки и топает отпирать дверь.

– Ты опоздал, – приветствует он меня через дюймовую щелку между косяком и дверью.

Я бросаю взгляд на наручные часы. Двоеточие между циферками часов и минут весело подмигивает мне в ответ.

– Да на пару секунд же. Не спустишь такую чепуху, дружище?

– Нельзя тебе опаздывать. Работы много, – он грозит пальцем в сторону часов над стендом с сигаретами, втиснутым за узкий прилавок. – Ты медленный, – заявляет он, – и это плохо.

Я храню молчание, надеясь, что оно поспособствует сокращению сегодняшней проповеди, но он не отстает:

– Ты голодный? Ел вообще?

Я знаю этого типа слишком хорошо, чтобы не учуять подвох.

– Да так, перехватил, – отбрехиваюсь.

– Нельзя есть те сэндвичи, что просрочились. Воровство, – предупреждает он меня. – И вообще не выбрасывай их. Мистер Хан сам разберется с ними утром, если за них так никто и не заплатит.

– А, то есть это завтрак твоего папаши, да? Ну о’кей.

– Не надо издеваться. Твои остроты тут не оплачиваются, – говорит он и тычет жирным пальцем в сторону холодильного шкафа, забитого пластиковыми бутылками. – Что видишь?

– Что-то еще, что мне тут нельзя трогать?

– Там на полках пусто. А пустота не продается. Не платят люди за пустоту. Видишь пустую полку – поставь туда что положено.

А я знай себе молчу, и это его все-таки останавливает.

– Что ж, я ухожу, – говорит он и снимает свое пальто с крючка за дверью. – Все, что поставишь – запиши, мистер Хан потом проверит.

Придерживая у колен трепещущие на ветру полы, он уходит, и я затворяю за ним дверь. Его синий «мерс» выезжает с магазинной стоянки – по крыше скользят уродливые блики, и я остаюсь один, если не считать камеру видеонаблюдения, таращащуюся на здешние припасы. Если бы эта работа чего-то по-настоящему стоила, я бы относился к ней получше, но теперь, изучив установленный порядок, я прекрасно понял: все, что мне остается – валять дурака. Быть может, Айви Монсли взаправду стоит засесть за написание книги.

Из подсобки, освещенной лампочкой вдвое меньшей мощности, чем та, которую забрал домой мистер Хан, я приношу коробку пластиковых бутылок и отчетный лист. Как насчет «Продакт-плейсмента»? «Снятые на продажу», конечно, более броское название, но, подозреваю, вопрос о внедрении брендов в фильмы – это не достаточно прибыльная тема. Вспарываю ножом скотч. Может, тогда «Сцены смерти»? В кино их полно, фильмы живут ими, и я могу изучить, как их представление изменилось с самых ранних картин – реконструкций повешения – и то, как с ними работают различные актеры в разных жанрах. Или слишком уж мрачное направление я выбрал, непозитивно-непродаваемое? А что, если осветить тему популярного австралийского кинематографа? Или…

Пока я раздумываю и втискиваю две бутылки в пустующее пространство на полке, белый «вольво» въезжает на переднюю площадку. Я бреду к стойке, чтобы включить нужный насос, но когда лицо водителя показывается над краем распахнувшейся дверцы, замираю и сжимаю руки в кулаки. Тут же хочется брякнуться на пол, дабы не показываться ему на глаза: визита этого человека я страшился уже не один месяц.