Петербургские ювелиры XIX – начала XX в. Династии знаменитых мастеров императорской России

Кстати, украшения, заставляющие вспомнить о дарах человечеству Цереры, богини растительных сил природы, оставались модными всю первую половину XIX века. Потому-то Николай I повелел 16 января 1826 года выплатить ювелиру Римплеру (Рёмплеру – Römpler) 12 070 рублей из Кабинета за взятые в комнату императора «три бриллиантовые колосья». ^[111]

Глава IV
Династия Кейбелей

Отто-Самуил Кейбель – основатель династии петербургских ювелиров, златокузнецов и серебряников

Родоначальники некоторых семейств мастеров, прославившихся в XIX веке, появились в Петербурге ещё в последние годы царствования Екатерины II, а затем успешно работали для её внуков.

Долгое время считалось, что Отто-Самуил Кейбель, родившийся 2 сентября 1768 года в маленьком прусском городке Пазевальке, приехал в столицу Российской империи в 1797 году, где он сразу вступил золотых дел мастером и ювелиром в иностранный цех. Прусский умелец так быстро приобрёл достаток, а заодно и уважение коллег по профессии, что всего через десять лет те избрали его цеховым старостой-«алдерманом» (на англосаксонском Ealdorman, т. е. старший).

Но впервые Отто-Самуил Кейбель, оказывается, появился в Петербурге одиннадцатью годами ранее. И тому были веские причины. Для молодого немецкого мастера, выучившегося в 1783–1789 годах ремеслу не где-нибудь, а в самом Берлине у Франсуа-Клода Термена, известного мастера дивных эмалей, судьбоносным оказался год его двадцатилетия – 30 мая 1788 года, когда на свет появился сын-наследник Иоганн-Вильгельм. Однако родительское счастье омрачалось скудостью средств из-за малого количества достойных заказов. Пришлось новоиспечённому отцу, не откладывая, отправиться искать Фортуны в далёкий Петербург, где ему «хорошо подфартило»: вскоре по приезде кто-то из земляков рекомендовал талантливого ювелира цесаревне Марии Феодоровне.

Той хотелось приготовить сюрприз к праздновавшемуся 20 сентября 1788 года дню рождения своего благоверного, избежавшего опасностей на войне со шведами. Поскольку Екатерина II весьма неохотно отпустила сына на арену боевых действий, то престолонаследник Павел Петрович, отправившийся 1 июля в поход для присоединения к его Кирасирскому полку, уже через два с половиною месяца, 18 сентября вернулся в Северную Пальмиру.^[112] Дабы возблагодарить Бога за удачный исход опасной кампании, любящая супруга решила сделать богатый вклад в один из наиболее почитаемых храмов.

Она сама выточила из слоновой кости и янтаря целый литургический набор, состоявший из потира, дискоса, звездицы, двух тарелей, лжицы и копия. (Правда, уже в XX веке выяснилось, что великая княгиня использовала в этих изделиях не слоновую, а «отечественную» мамонтовую кость.) Оставалось только дополнить все эти вещи золотой оправой и драгоценными камнями. Казалось бы, исполнить заказ цесаревны должен был придворный ювелир Малого двора. Но занимавший много лет это престижное место Луи-Давид Дюваль неожиданно скончался 12/23 января 1788 года, а на его старшего сына и наследника, двадцатилетнего Якова (Жакоба-Давида), помимо обязанностей ювелира при Кабинете Ея Императорского Величества, свалились все хлопоты не только об овдовевшей матери, двух входивших в брачный возраст старших сёстрах и четырёх младших братьях и сёстрах, но, главное, по приведению в порядок дел, связанных с работой обширной отцовской мастерской.

Расстроенной цесаревне кто-то порекомендовал молодого талантливого Отто Кейбеля, и она доверила прусскому мастеру отделку золотом сделанных ею предметов драгоценного церковного прибора. В работе над потиром Кейбелю потребовались все его знания и навыки. Мало того, что на золотой чаше сосуда для причастия между живописными изображениями Деисуса «цвели» накладные травы и кресты, так ещё и на рубчатом ободке расположились шестнадцать четырёхконечных крестов, набранных из кроваво-красных гранатов, таивших в середине посверкивающий радужными искрами алмазик. Да и каждую дробницу отнюдь не случайно обрамляли те же камни. Ведь гранаты напоминали о крови, пролитой мучениками за веру, а уподобленные прозрачной слезе алмазы символизировали чистоту христианской церкви.

Костяная белая ножка выглядела скромнее: лишь на её стояне золотились три янтарные обоймицы, да поддон в три ряда окольцевали матовые золотые ободки с чеканными листьями аканта. Зато на ней красовалась гравированная надпись, увековечивавшая деяние цесаревны: «На память благополучного возвращения моего любезного супруга из похода против шведов, сентября 18-го 1788 года, собственных трудов моих. Мария».

Изысканную парадность готовому литургическому набору придавало не только сочетание блеска великолепно полированного матового золота, перекликающегося по цвету с «медовым» янтарём, поскольку к золотистым оттенкам добавлялся изысканный гармоничный аккорд чуть желтоватой белизны кости и разноцветных огоньков драгоценных камней. Не случайно мастер, довольный своей работой, гордо вырезал на металле гладкого дна ножки свою фамилию: KEIBEL.

Все вещи набора, положенные в специально сделанный деревянный футляр, изнутри обитый зелёным атласом, а снаружи – красным сафьяном, цесаревна передала митрополиту Московскому Платону в Успенский собор Московского Кремля, где проходили молебны в честь побед русского оружия над шведами. Но дар супруги будущего российского императора Павла I сильно пострадал во время нахождения наполеоновских войск в Первопрестольной. Вдовствующая императрица Мария Феодоровна, чтобы придать прежний вид драгоценным сосудам и восстановить утраченные самоцветы, распорядилась увезти литургический прибор в Петербург. В 1819 году отреставрированный церковный комплект был возвращён в Успенский собор князем Александром Николаевичем Голицыным. В 1895 году драгоценный вклад вдовы Павла I передали на хранение в Патриаршую ризницу. Это оказалось для него роковым.

В неспокойное послереволюционное время даже мощные стены Московского Кремля и святость места не уберегли церковную сокровищницу. Воры проникли в, казалось бы, достаточно защищённое помещение через пролом окна и железной ставни в углу у колокольни Ивана Великого. Всё самое ценное налётчики похитили, оставшиеся вещи разбросали, причём многое испортили и переломали. Из-за того, что святые отцы не озаботились внести в опись Патриаршей ризницы львиную долю хранившегося, поиск пропавших уников чрезвычайно осложнился. Несмотря на трудности, вскоре бандитскую шайку братьев Полежаевых удалось задержать и вернуть множество бриллиантов и жемчуга, россыпи различных самоцветов, а также часть золотых и серебряных предметов. Уже через две недели после ограбления, 13 февраля, в Оружейную палату передали одиннадцать закрытых и опечатанных корзин с сокровищами Патриаршей ризницы.^[113] Однако потир с подписью Отто Кейбеля пропал.

К счастью, остальные предметы литургического прибора 1788 года из-за скромности декора не привлекли внимания налётчиков, и с 1920 года эти вещи вошли в собрание Государственной Оружейной палаты Музея-заповедника «Московский Кремль». Тщательная проработка костяных деталей и янтаря, использование как полированного, так и матового золота в поясках-ободках, изящно гравированных листьями аканта, рождают впечатление гармоничности и особой парадности.^[114]

Будучи в Петербурге, Отто Кейбель оценил возможности карьеры и, вероятно, попытался завести полезные знакомства. Вернувшись в родную Пруссию, он в 1789 году закончил обучение таинствам эмалей у их знатока Франсуа-Клода Термена.

Когда же на русском престоле оказались Павел I с Марией Феодоровной, Отто Кейбель перевёз семью с подросшим сыном из Германии в Петербург, где 12 октября 1797 года был записан золотых дел мастером и ювелиром в столичный цех ювелиров. Дела его пошли очень хорошо благодаря высокой квалификации, умелой технике и отличному знанию тонкостей своего ремесла. Он стал весьма востребованным ценителями и быстро разбогател. Все свои навыки искусник передавал не только своему сыну Вильгельму, но и другим ученикам. Не напрасно был продлён у прусского посланника на 1804–1808 годы заграничный паспорт. В 1804 году коллеги избрали Отто Кейбеля помощником старосты цеха, а в 1807–1808 доверили ему пост старосты, или, как тогда говорили, альдермана.

Всё складывалось отлично. Множество заказов, состоятельные клиенты, уважение коллег по работе. Да и сын порадовал: в 1808 году двадцатилетний Вильгельм получил статус подмастерья. Теперь уже, казалось бы, можно осуществить давнюю мечту: завести, подобно семейству Дювалей, собственную фирму, расширив мастерскую. И вдруг совершенно неожиданно, 15 апреля 1809 года Отто Кейбель умирает.^[115] К счастью, до нашего времени дошла одна из поздних его работ. Современники считали Отто Кейбеля одним из лучших ювелиров и отличным золотых дел мастером.

Загадочный именник «K&S» на знаках Андреевского ордена из коллекции великого князя Алексея Александровича

После смерти великого князя Алексея Александровича в 1908 году к драгоценным вещам Эрмитажа присоединилась приобретённая за 500 тысяч рублей изысканная и любовно подобранная коллекция из 397 предметов, заботливо собранная родным дядей Николая II. В бумагах разбиравшего её хранителя Императорского Эрмитажа Армина Евгеньевича фон Фёлькерзама среди перечня собрания великого князя за № 36 значились особенно привлекавшие своей элегантностью и ослепительным блеском великолепно подобранных камней «бриллиантовые звезда и крест ордена Св. Андрея Первозванного, принадлежавшие Государыне Императрице Марии Александровне», оценённые в 7 тыс. рублей.^[116]

Оба знака полностью соответствуют установлениям статута о русских орденах, прочтённого в 1797 году Павлом I с амвона Успенского собора сразу же после окончания церемонии коронации. Орденский крест «синего цвета в двуглавном и тремя коронами увенчанном орле, представляющий распятого на нем» ученика Христа, «и по четырём концам имеющий четыре золотые латинские буквы S.A.P.R.», расшифровывающиеся как Sanctus Andreas Patronus Russiae», то есть «Святой Андрей Покровитель России». Императорская корона и хищная птица российского герба сплошь «вымощены» алмазами самых разнообразных форм огранки и величины, а в глаза орла вставлены огненно-красные рубины. С короны свисает крупный бриллиант. В диске же звезды виден появившийся с 1800 года «голубой гладкий» косой крест Св. Апостола Андрея на груди помещённого на привычном золотом фоне чёрного гербового двуглавого орла с тремя коронами, сжимающего в когтях перуны и лавровые ветви победы. Оправы алмазных букв девиза «За веру и верность» напоминают о том, что литерам в тёмно-голубом эмалевом обруче-«окружности» полагалось обычно быть золотыми. Правда, сплошная «вымостка» алмазами заставила убрать не только ангелов, поддерживавших корону над крестом, но и саму корону. Чуть заметны ушки для пришивания, характерные именно для XVIII – начала XIX века. Да и уменьшившиеся размеры сих знаков Андреевского ордена позволяют датировать их началом XIX столетия.^[117]

Тем же установлением Павла I дозволялось «украшенные алмазами или другими драгоценными каменьями» знаки русских орденов носить лишь тем, кому они были пожалованы самими самодержцами. Членам же династии Романовых доводилось довольно часто получать орденские знаки, некогда принадлежавшие более ранним представителям императорской семьи.

Судя по прекрасному подбору бриллиантов и безукоризненной закрепке их в изящной серебряной оправе, а также по отличной полировке и тонкой чеканке металлических деталей, не говоря уже о безукоризненности написания букв русскоязычного девиза на звезде, оба знака высшего русского ордена явно вышли из рук высококлассного петербургского ювелира, оставившего на обороте как звезды, так и креста выгравированную надпись: «K&S» с номерами 2636 и 2637 соответственно (см. рис. 7 вклейки).^[118]

Обычно так обозначалась фирма, принадлежащая ювелиру и его компаньону. Под литерой «S» традиционно скрывалось немецкое слово Sohn, подчёркивающее, что ювелир работал совместно со своим сыном. Но кто из мастеров Северной Пальмиры, близких к императорскому двору в 1800-е годы, мог сократить свою пишущуюся латиницей фамилию до инициала «К»?

Сразу отпали Иоганн-Готтлиб «Кало»-Калау (Calau), чья фамилия хотя даже на французский лад произносилась с «К», но писалась с «С»,^[119] и скончавшийся ещё в 1801 году Иоганн-Христиан Кайзер (Keyser).^[120] Да и ювелир Иоганн-Георг Краутведель (Krautwedel), сделавший в августе 1799 года по повелению Павла I мальтийский крест с бриллиантами, предназначенный для награждения генерал-майора князя Петра Ивановича Багратиона, перестаёт упоминаться уже в первые годы правления Александра I.^[121] Серебряник же Фридрих-Йозеф Кольб (Kolb) исключительно занимался искусным исполнением разнообразных предметов утвари и сервировки стола.^[122] К тому же у всех перечисленных мастеров неизвестны сыновья-наследники, продолжавшие (бы) дело отца.

Вильгельм-Готтлиб Классен, подписывавшийся в счетах W. Klassen, переселился в Петербург с паспортом, выданным в Дерпте 9 февраля 1805 года, в 1810 году значился членом иностранного цеха, а со второй половины 1810-х годов создал для вдовствующей императрицы Марии Феодоровны множество табакерок, предназначенных для подарков.^[123] Казалось бы, что отцом этого любимца фортуны вполне мог бы быть золотых дел мастер Георг-Готтлиб Классен, родившийся 1 сентября 1771 года в Ревеле от законного брака каменщика Johann-Dettlow Classen с Anna-Dorothea Vogel. На Пасху 1785 года покинул родительский дом, затем успешно выучился в родном городе мастерству у Отто-Вильгельма Франкенштейна и 1 апреля 1791 года уже получил статус подмастерья. По достижении брачного возраста взял в жёны Марию Кирмин. В поисках фортуны он перебрался в Петербург, где уже в 1799 году стал работать золотых дел мастером. Однако в церковных и кладбищенских книгах фамилия Георга-Готтлиба Классена везде начинается с «С», а не с «К» – Classen.^[124] Посему оба столичных мастера были однофамильцами, да и то лишь в русскоязычном написании, никак не могли приходиться друг другу отцом и сыном, а соответственно, создать, объединившись, в Северной Пальмире ювелирную фирму K&S.

Казалось бы, претендовать на создание семейной фирмы K&S могли отец и сын Кёниг. Георг-Генрих (Андреас) Кёниг (Georg König), родившийся в 1756 году, исполнявший как наградные золотые шпаги и табакерки, в основном, после поездки в Англию, чтобы поучиться на керамической фабрике Джозайи Веджвуда, больше работал со стеклом и стеклянными массами, одновременно будучи гравёром, резчиком, чеканщиком, ювелиром, составителем эмалей и стеклянных сплавов, знатоком красящих составов, лепщиком, причём он не только чувствовал и создавал форму как художник, но всё время находился в поиске средств выражения. Мастер высочайшей квалификации, Кёниг мог воплощать такие сложнейшие композиции, как портреты и натюрморты, в самых различных материалах: от мягкого и пластичного воска, стекла, мрамора, до твёрдых камней и даже бронзы и стали, что было необходимо при работе с медалями. 29 февраля 1788 года по именному указу Екатерины II Георг Кёниг принимается ко двору на жалованье в 1200 рублей в год от Императорского Кабинета делать слепки и отливки-«паты» с гемм коллекции герцога Орлеанского, только что приобретённой самодержицей во Франции, а затем и с других резных камней-«антиков» собрания императрицы.^[125] В начале правления Александра I, с 1802 по 1805 годы, по сложившейся традиции, к Пасхе в числе служащих «при особых по Ермитажу должностях» причиталось выплатить своеобразные премиальные: «при делании пат художнику Григорию Кениху» 150 рублей, а состоящему «при нём Ивану Кениху» – 100 рублей.^[126] Не исключено, что сей Иван мог быть сыном и помощником Георга-«Григория» Кёнига. Однако вряд ли они могли располагать большими деньгами, чтобы создать собственную фирму и исполнять столь сложные вещи, как эрмитажный бриллиантовый Андреевский орден.

По сведениям Александры Васильевны Алексеевой, долгие годы проработавшей хранителем мебели Государственного музея-заповедника «Павловск» и отдавшей много лет архивным изысканиям, Георг Кёниг умер в 1815 году, в июле этого года вдове художника Кёнига, Ревекке Кёниг (скончавшейся 12 октября 1832 года), была установлена пенсия в 1200 рублей в год. Кстати, тогда же установили пенсию в 400 рублей Майе Фай, вдове токарного мастера Фая, так много помогавшего вдове Павла I в работе над изделиями из кости и янтаря.^[127]

Итак, единственными, кто из петербургских ювелиров начала XIX века действительно бы мог претендовать на именник K&S, остаются Отто и Иоганн-Вильгельм Кейбели.

Мысль о создании фирмы, подобной Дювалям, окрепла и созрела у Отто Кейбеля с получением Вильгельмом статуса подмастерья в 1808 году. Учитывая незаурядный талант сына и его подготовленность к ремеслу, Отто не сомневался, что вскоре он станет мастером иностранного цеха. К тому же содружество отца и сына приветствовалось, разрешалось иметь мастерскую с таким названием. Однако не прошло и года, как 15 апреля 1809 года Отто неожиданно умирает. Его сын и наследник, хотя и достиг совершеннолетия, ещё не получил статуса мастера, то есть не имел права на собственное клеймо, на обучение учеников. Ему пришлось не менее двух лет помечать собственные вещи клеймом отца, выдавая их за сделанные ранее работы, чтобы не вступать в какую-либо из купеческих гильдий, исходя из стоимости имущества, и не потерять, таким образом, право стать мастером иностранного цеха.

Однако выгравированный именник K&S говорит о том, что эти знаки ордена Св. Андрея Первозванного выполнены до 15 апреля 1809 года. Но для кого они могли быть предназначены? Как раз в апреле 1809 года состоялось венчание великой княжны Екатерины Павловны с принцем Георгом Ольденбургским. Ещё раньше, 28 ноября 1808 года состоялся сговор будущей четы, а на торжественное официальное обручение в январе 1809 года в Петербург пожаловали король Пруссии Фридрих-Вильгельм III с супругой, обворожительной красавицей Луизой. Вероятно, скорее всего, в связи с грядущими торжествами, праздниками и визитами, были сделаны новые дополнительные знаки высшего русского ордена для императрицы Елизаветы Алексеевны.

Своему самому младшему сыну, великому князю Михаилу Павловичу, Мария Феодоровна оставила «мой орденский знак и бриллиантовый крест Андрея Первозванного, полученные мною от покойного императора Павла», выразив пожелание, чтобы «эти две w 190 вещи прошу его сохранить в своем семействе».^[128]

«Мою орденскую звезду и крест св. Екатерины» вдовствующая императрица Мария Феодоровна завещала любимой невестке Александре Феодоровне.^[129] Другой невестке, великой княгине Елене, хозяйке Михайловского дворца, августейшая свекровь предназначила «Орденский крест св. Екатерины, возвращённый после смерти моей матери, который император Павел соблаговолил подарить мне», приписав: «Я желаю, чтобы этот крест всегда переходил к супруге старшего члена их дома».^[130] Еще одни «орденские знаки св. Екатерины, покойной великой княгини Елены Павловны» достались средней внучке Ольге Николаевне.^[131]

После смерти вдовы Александра I эти знаки работы Кейбеля-отца, попавшие в хранилища драгоценных вещей императорской фамилии, могли потом оказаться у императрицы Марии Александровны, завещавшей (?) их сыну Алексею. Ведь Александра Феодоровна, супруга Николая I, вряд ли бы стала носить атрибут, принадлежавший грешной «скромнице»-предшественнице на престоле.

Иоганн-Вильгельм Кейбель

Иоганн-Вильгельм Кейбель прожил долгую жизнь. Родился он 30 мая 1788 года в Пазевальке, а скончался в Петербурге 25 мая 1862 года, не дожив пяти дней до своего семидесятичетырёхлетия. Вместе с отцом Иоганн-Вильгельм в 1797 году из родного прусского городка перебрался в столицу Российской империи. Неожиданная смерть отца 15 апреля 1809 года стала для его сына и наследника подлинной трагедией. Как уже говорилось, Вильгельм, хотя и достиг совершеннолетия, но статуса мастера получить не успел и в течение двух лет помечал готовые вещи батюшкиным клеймом. Лишь в 1812 году В. Кейбель получил статус ювелира, а также золотых и серебряных дел мастера петербургского иностранного цеха. Отец так хорошо выучил его, что исполненные Кейбелем-младшим изделия сразу же начинают цениться, как некогда работы его отца, и Вильгельм решил и дальше проставлять на своих работах (но уже на законных основаниях) клеймо-именник отца: Keibel, из-за чего изделия обоих мастеров часто путают между собой.^[132]

Уже в сентябре-декабре того же 1812 года «у золотых дел мастера Кейбеля» приобретаются в 3-е отделение Кабинета две золотые табакерки: «осьмиугольная с голубою и красною эмалью и с живописным ландшафтом» и «тупочетвероугольная с синею эмалью с живописью и с жемчугами», а также «шпага золотая пехотная с надписью за храбрость».^[133]

А далее Кейбель-младший сделал прекрасную карьеру в чём мастеру помогло начавшееся ещё со времён отца личное знакомство с августейшими особами.^[134] Несомненно, памятуя о заветах отца, Вильгельм Кейбель стремился повторить карьеру Якова Дюваля. В их биографиях есть удивительные совпадения: оба потеряли отцов в двадцать лет, получили в наследство по обширной мастерской, оба пользовались покровительством августейших особ. Подражание сопернику даже привело Вильгельма Кейбеля к вступлению в масонскую ложу Пеликана.^[135]

С воцарением Александра I просвещённые слои русского общества перестали скрывать увлечения идеалами равноправия и справедливости. Образованная в 1802 году ложа Соединённых друзей объединила аристократов, в неё не преминул вступить даже великий князь Константин Павлович. Благодарные молодому императору вольные каменщики, распевавшие французские гимны и канты^[136] на слова Василия Львовича Глинки под музыку, написанную знаменитым в то время композитором Катарино Кавосом, положили даже праздновать день рождения первенца Павла I, «яко истинного Благодетеля и высокого Покровителя нашего». А через два года (в 1805) возобновилось действие старой ложи «Пеликана и благотворительности», разделившейся в 1809 году на три новых, одна из которых также отнюдь не случайно теперь получила уточнённое название «Александра и благотворительности коронованного Пеликана». Её знаком являлся иоаннитский^[137] крест с исходившими от него солнечными лучами, а в перекрестии – буква «А» и пеликан с птенцами. Вдохновляемые милосердием, братья, чтобы помочь финансово пострадавшим в Отечественную войну 1812 года, основали многотиражную газету «Русский инвалид». В 1815 году, когда в Петербурге уже насчитывалось около тридцати лож, некоторые из них, в том числе и «Александра и благотворительности коронованного Пеликана», работавшая на русском и немецком языках, объединились в Директоральную ложу Астреи. Кстати, сам русский монарх присоединился к вольным каменщикам то ли в 1808 году в Эрфурте, то ли в 1813 году в Париже, то ли после окончания войны с Наполеоном, по шведскому обряду, в стенах Зимнего дворца. Неслучайно братья по Ордену распевали в своих собраниях: «Днесь с Александром на престоле / Сама Премудрость восседит! / Она свой взор к нам обращает / И с видом благостным вещает: / Я знаю ваших цель работ! Она священна и полезна…». Но узнав о противоправительственных настроениях, возобладавших в ложах вольных каменщиков, в 1822 году Александр Павлович издал Высочайший рескрипт о запрещении всех масонских лож и не возобновлении впредь любых вольнокаменщических работ.^[138]

Иоганн-Вильгельм Кейбель, унаследовав родительскую мастерскую, долгое время размещавшуюся в собственном доме в Гусевом переулке, достаточно быстро зарекомендовал себя отличным специалистом, до тонкостей овладевшим секретами работы не только с драгоценными камнями и золотом, но и с серебром, а потом и с платиной. В мастерской Кейбеля из этого серебристого металла, отличающегося очень высокой температурой плавления, делали прелестные табакерки, дополняемые сложным накладным орнаментом из золота.

Успешная карьера Иоганна-Вильгельма Кейбеля началась при Александре I, но по-настоящему звезда ювелира взошла при Николае I. К тому времени мастер по праву с 1825 по 1828 год занимал выборную должность сначала помощника старосты, а затем и старосты цеха.^[139] 31 марта 1841 года за успешную работу его удостоили звания «Придворного золотых дел мастера» и разрешения помещать на вывесках и изделиях изображение государственного герба,^[140] а в 1859 он получил орден Св. Станислава 3-й степени и звание потомственного почётного гражданина, перешедшее к его потомкам. Скончался Иоганн-Вильгельм Кейбель 25 мая 1862 года, его потомки успешно продолжали семейное дело, преобразовав мастерскую в фабрику, существовавшую ещё в 1910 году.

А во втором десятилетии XIX века совсем ещё молодого ювелира, лично известного членам августейшей семьи, всё чаще привлекали к исполнению весьма ответственных заказов от Двора.