Настоящий материал произведен иностранными агентами либо касается деятельности иностранных агентов: Бориса Гребенщикова, Андрея Макаревича, Артемия Троицкого, Натальи Барановой, Михаила Козырева, «Голоса Америки».
© Кушнир А. И., 2020
© Издание. Оформление. ООО «Издательство «Омега-Л», 2024
Памяти Бориса Мазина
Днем у тебя есть всё —
Всё, ради чего стоит жить:
Дело, друзья, иногда даже деньги
И вино, и с кем его пить,
Ведь ты – звезда рок-н-ролла
(По крайней мере, так говорят),
И мальчики в грязном и душном кафе
Счастливы встретить твой взгляд
И пожать твою руку.
Но ночью…
Ночью ты опять один.
Эй, звезда рок-н-ролла!
Что сможешь ты отдать за то, чтоб заснуть?
Что сможешь ты отдать, чтоб себя обмануть?
Эй, звезда рок-н-ролла!
Но новый день принесет покой,
И вечером будет игра.
Новый день, все те же старые лица —
Как вся эта игра стара!
Но ты – звезда рок-н-ролла,
И вот ты включил аппарат…
И ты снова поешь все тот же старый блюз —
Ты играешь, ты счастлив, ты рад.
Но ночью… Ночью ты опять один.
Эй, звезда рок-н-ролла!
И ты не помнишь, как звать ту, что спит рядом.
Не помнишь – и ладно, да и помнить не надо —
Ты – звезда рок-н-ролла!
Но кто тебя слышит? Десяток людей.
Кто тебя знает? Никто.
Им плевать на то, что ты им отдаешь, —
Им важней успеть забрать пальто,
Когда ты кончишь петь.
И ночью ты будешь опять один.
Эй, звезда рок-н-ролла!
Попробуй заснуть, но никак не спится.
Эй, звезда рок-н-ролла!
И если завтра проснешься – попробуй влюбиться,
Как звезда рок-н-ролла!
МАЙК НАУМЕНКО
Объяснительная записка
(вместо предисловия)
Сначала все было просто и понятно. Как только я завершил работу над книгой «Кормильцев. Космос как воспоминание», у меня появилась возможность зарыться в свою коллекцию пластинок шестидесятых годов. И уже осенью 2017 года я по уши погрузился в написание книги «Поколение Вудстока: герои, маргиналы, аутсайдеры». Название было немного фейковым, поскольку настоящая идея крылась в подзаголовке: «100 маргинальных альбомов золотой эпохи рока».
Всему виной, конечно, любопытство. Мне было дико интересно копаться в виниловых завалах, общаться с пластиночными дилерами и коллекционерами со всей страны. Речь шла о той безбашенной эпохе, когда музыканты тоннами жрали амфетамин и не слишком рефлексировали на предмет собственного творчества. Находившиеся на пике формы Моррисон, Джоплин и Хендрикс вовсю жгли на концертах, а «Ангелы Ада» еще не убили дух шестидесятых на рок-фестивале в Альтамонте.
За полгода мною была отобрана сотня редчайших пластинок кислотного фолка, шикарной психоделии, гаражной музыки и раннего панка. Параллельно я написал несколько эссе про незамутненных певиц вроде Карен Далтон или безумную группу The Holy Modal Rounders. Я конструировал необычную книгу и видел многообещающий свет в конце тоннеля – ни критика, ни комплименты не имели в тот момент никакого значения. В лесу под Киевом были подготовлены новые главы о барде-наркомане Тиме Бакли, гениальной самоучке-стоматологе Линде Перхакс и недооцененном рок-составе Liverpool Scene.
Тексты писались быстро, легко и от руки – в тетрадку с неровными полями. Казалось, что торопиться некуда, и ничто не предвещало каких-либо катаклизмов и метаморфоз. В досуговом режиме мы с друзьями сходили на фильм Кирилла Серебренникова «Лето», который понравился своей теплотой по отношению ко времени и его героям. А вскоре гастрольные тропы занесли меня в заповедную Гжель, где на выставке местного художника и рок-активиста Юры Гаранина я увидел несколько экспонатов, взорвавших мне мозг.
Дело в том, что в середине восьмидесятых Гаранин организовывал квартирники Гребенщикова, Макаревича и Науменко, лишая гжельскую молодежь затянувшейся невинности. Следствием этих экспериментов оказались подаренные культуртрегеру картины с наивной живописью Гребенщикова, магнитоальбомы «Зоопарка» и знаменитые черные очки вокалиста – их Наташа Науменко передала Юре в день похорон Майка.
Венцом коллекции оказалось письмо лидера «Зоопарка» Андрею Макаревичу, которое было отдано Гаранину с указанием «передать лично в руки» идеологу «Машины времени». Но… не случилось. Честно говоря, я слегка ошалел от таких нежданных богатств. Особенно мне приглянулась изготовленная Юрой фарфоровая статуэтка Майка, играющего на гитаре. Я пытался, но не смог удержаться от соблазна и попросил художника сделать мне копию. Без суеты, когда будет время.
Вскоре на знаменитой киевской барахолке мне попался виниловый диск «LV». Сольный альбом Майка был в идеальном состоянии, но стоил, сука, нереально дорого. Похоже, хозяева понимали, что охотник до подобных красот когда-нибудь найдется. Как назло, на соседней полке красовался «концертник» психоделической группы Pearls Before Swine – еще одних героев будущей книги про «поколение Вудстока».
Сказать, что альбом команды Тома Раппа представлял собой «значительную ценность,» – значит, не сказать ничего. Как назло, денег в тот момент хватало только на один из дисков, о чем я и сообщил продавцу – впрочем, без особой надежды.
Но тут случилось «чудо № 1». Ушлый торгаш с пропитым лицом улыбнулся и значимо сообщил, что «вырос на моих книгах». И готов отдать диск Науменко в обмен на биографию Сергея Курёхина «Безумная механика русского рока», которую в Киеве раздобыть невозможно.
Вечером того же дня, цинично конфисковав собственную книгу у родственников, я стал счастливым обладателем обеих пластинок. Дело было – это важно – 26 августа 2018 года, накануне годовщины смерти Майка Науменко. На следующий день я вернулся в Москву, где друзья поинтересовались, не собираюсь ли я делать в соцсетях какой-нибудь пост про Майка. О приобретенном в Киеве альбоме «LV» они знать не могли, поэтому совпадение выглядело просто мистическим. «А почему именно Майк?» – недоуменно спросил я. «Ну как же? – удивленные моей дремучестью, ответили боевые товарищи. – Сегодня же день его памяти!»
С некоторым опозданием я опубликовал в интернете концертное видео «Пригородного блюза», сыгранного Науменко вместе с Гребенщиковым на юбилейном фестивале Ленинградского рок-клуба. Вдруг я понял, что это выступление происходило в марте 1991 года, за пять месяцев до смерти музыканта. Глубокой ночью, держа в руках пахнущую сыростью и неизвестной жизнью пластинку «LV», я задумался: а видел ли сам Майк этот альбом?
Виниловый диск был издан в 1991 году фирмой «ЭРИО» – одним из первых независимых лейблов, посягнувших на монополию фирмы «Мелодия». «ЭРИО» создавали мои старые приятели: бизнесмен и музыкант Василий Лавров, художник Кирилл Кувырдин, журналистка Оля Немцова. Затем жизнь разбросала их по всему свету: Лавров затерялся где-то под Парижем, Немцова уехала из Москвы, а Кувырдин живет в Сан-Франциско, но легко вычисляется в интернете. В ответ на мой вопрос о дате выпуска пластинки Кирилл, сославшись на амнезию, перебросил меня на Немцову.
Блестящий журналист и один из промоутеров фестиваля «Рок-акустика’90», Оля Немцова уже давно обитает в Питере под фамилией Мартисова. Я написал ей письмо с вопросом, помнит ли она дату выпуска диска и держал ли Майк его в руках. В конце приписав, что мне это надо не «корысти ради», а исключительно для понимания «непреходящих ценностей» современной культуры.
Оля оперативно ответила, что альбом «LV» был выпущен при жизни Науменко.
«Я подписывала с Майком договор, – вспоминала она. – Он меня еще борщом кормил… Смешно – когда первый раз встречались – спросил: „Как я вас узнаю?“ Я ответила, что я-то его узнаю точно. Встречались на „сквозняке“ – станции метро „Маяковская“. Он был ласков, скромен и очень удивлен тому, что нашлась фонограмма… А нашлась-то она случайно, где-то в архивах у звукорежиссера Леши Вишни».
Не без волнения прочитав эти короткие мемуары, я ощутил, насколько туманна для меня история «Зоопарка» и его предводителя. Не говоря уже о том, что подаренный Сашей Липницким документальный фильм о Науменко я даже не удосужился посмотреть. Бля, и что же мне с этим богатством теперь делать, если в самом разгаре работа над другой книгой?
Затем по ночам мне начал сниться Майк. Всевозможные сцены из жизни и стоп-кадры, по которым я его помню. Это было уже не смешно.
Как феерично он выступал на «советском Вудстоке» в Подольске осенью 1987 года. Степень его алкогольного помутнения была незаметна, а сам концерт в Зеленом театре напоминал выход в открытый космос – без скафандров, но с электрогитарами. Неудивительно, что все карманные деньги я спустил тогда на фотки «Зоопарка», продававшиеся за кулисами. А примерно через год вырезал из молодежного журнала «Парус» концертный снимок Майка, который затем долго возил по разным странам – как один из экспонатов выставки подпольной рок-прессы 80-х годов.
Или другой сон. О том, как Науменко в ноябре 1988 года появляется в гримерке буквально за несколько минут до выхода на сцену переполненных «Лужников» – в рамках концерта памяти Саши Башлачёва. Помню, что лидера «Зоопарка» пошатывало, и он не без труда держался за дверь. Затем, глядя на притихших музыкантов, медленно произнес: «Мастерство артиста заключается не в том, чтобы не забывать слова. А в том, чтобы не опаздывать на собственный концерт… и не наблюдать выступление своей группы из зала».
Сны стали повторяться, жить так оказалось невозможно, и я придумал новый способ, как изгнать духов. На следующий день перешел в атаку – отключил телефон и обложился книжками про Майка. Просто так, из любопытства. Повторное чтение мемуаров дало неожиданные результаты. Если избегать резких оценок, скажу, что московские критики были не всегда в теме и часто барахтались на мелководье, постоянно жалуясь, что «в головах у свидетелей остались только самые отрывочные воспоминания». Ох, забудем скорее…
Питерские авторы создавали глубокие и эмоционально безупречные тексты. Все строчки о Майке читались органично и крайне драйвово. Наш герой словно мчался на коне – from here to eternity. Эти воспоминания, написанные земляками Науменко, выглядели пронзительными и искренними. Но в них совершенно отсутствовал географический объем, и порой они казались наглухо местечковыми.
Все выглядело так, словно и не было у Майка ни сенсационного дебюта в Москве, ни подпольной акустики в Свердловске, ни сюрреалистического турне по Дальнему Востоку. Не говоря уже о ментовском «винте» в Киеве или о трагическом последнем концерте в Белоруссии. Как будто все тридцать шесть лет своей жизни музыкант Науменко просидел безвылазно в Питере на жопе ровно. Никуда не ездил, нигде не играл и ни с кем за пределами Ленинграда не общался.
Я смутно догадывался, что это, наверное, не идеологическая позиция. Скорее всего, причины в бытовой лени и герметичном образе жизни, как будто за пределами Санкт-Петербурга никакой цивилизации не существует. Наверное, я бы все это делал по-другому….
Затем произошло «чудо № 2». Откуда-то из сумрака джаз-клуба Алексея Козлова материализовался Юра Гаранин с фарфоровой статуэткой Майка в руках, от которой невозможно было отвести взгляд. В некоторой панике от такого стечения обстоятельств я еще раз попытался отвлечь судьбу и спрятал фигурку – глубоко в ящик антикварного шкафа. Но небеса оказались настойчивее.
Через несколько дней я встретился с андеграундным продюсером Олегом Ковригой, который за четверть века выпустил множество альбомов Науменко. Он принес мне несколько редких дисков «Зоопарка», а заодно рассказал о подпольном сейшне Майка и Цоя, который организовывал у себя дома в Москве зимой 1985 года. Затем мы позвонили боевому товарищу Олега по музыкальному издательству «Отделение „ВЫХОД“» – коллекционеру архивных записей и аудиореставратору Евгению Гапееву. Женька сразу начал сетовать на то, что ему до сих пор не удается найти множество незаписанных Майком композиций, которые исполнялись на концертах: «Час Быка», «120 минут», «Блюз Вооруженных сил стран Варшавского договора», «Специальные дамы» и что-то еще.
«К примеру, гитарист Наиль Кадыров помнит несколько куплетов из песни со словами „здесь нас никто не любит, а только обижает“, – рассказывал Гапеев. – Некоторое время барабанщик „Зоопарка“ Валера Кирилов ходил в футболке с такой надписью. Они исполняли этот рок-н-ролл в каких-то сибирских или уральских городах, но записей я так и не нашел».
Белых пятен становилось все больше. Они меня явно затягивали, и я никак не мог себе признаться, что книгу про «Вудсток» придется отложить. Стало очевидным, что моими мыслями целиком и полностью завладел Михаил Васильевич Науменко со своими «Старыми ранами». Отпираться и обманывать самого себя больше не имело никакого смысла. Я достал из антикварного шкафа фарфоровую статуэтку Майка – и поставил ее на рабочий стол.
Часть I
Период неоформленной мифологии
(1972–1979)
Странные объекты между светом
Про рок-н-ролл не буду говорить,
Юнцы занялись сдуру этим делом —
Недюжинным, коварным, жадным, смелым,
Но про героев лучше позабыть.
Майк Науменко «Письмо другу о музыке»
Мартовским вечером 1975 года в Ленинграде было по-зимнему морозно. Но внутри клуба книголюбов «Эврика», затерянного среди университетских общежитий у станции метро «Парк Победы», плыло жаркое «лето любви». Как-то здесь выступил c подпольным концертом Владимир Высоцкий, а теперь, в рамках лекции «Пути развития современной музыки», культуролог Владимир Фейертаг вывел на сцену молодых артистов и певцов «городского фольклора».
У входа в театральный зал, где обычно репетировала пресная художественная самодеятельность, кучковалась стайка «посвященных» меломанов. Среди них находился 19-летний студент Инженерно-строительного института Миша Науменко. Он жил рядом на Варшавской улице, пришел одним из первых и занял место ближе к сцене. Свет погас, и мероприятие началось.
«Как вы, наверное, знаете, рок-музыка возникла не в Калуге», – откашлявшись, начал лекцию Фейертаг. Проиллюстрировать эту мысль был призван молодой фолк-ансамбль «Акварели», выступавший неполным составом. На гитаре играл Юрий Берендюков, на скрипке – Николай Марков.
В центре сцены с громоздкой виолончелью сидел сын авиаконструктора и внук известного океанолога Сева Гаккель. Сосредоточенно глядя в одну точку, он исполнял фолк-композиции из боевого репертуара Нила Янга и Пола Саймона. Отраженный от стен и низкого потолка звук приобретал настолько выразительный характер, что зрители забывали о путях развития современной музыки, – атональный шквал в исполнении длинноволосого Гаккеля обращал мероприятие из просветительского в психоделическое.
Следующим выступал юный Саша Ляпин из группы «Ну, погоди!». В платочке, повязанном вокруг шеи, он постоянно выпячивал челюсть, странно шевелил губами и лихо заполнял стоном электрогитары окружающее пространство. Возбужденный Фейертаг метался по залу и восклицал: «Смотрите, смотрите! Это наш ленинградский Джими Хендрикс!»
Затем на сцену вышло студенческое трио под названием «Аквариум». По слухам, они исполняли акустику в духе Вудстока, что звучало тогда в СССР как лютый авангард. Первым появился симпатичный басист по прозвищу Фан и сразу демонстративно повернулся к залу спиной. За ним вышел интеллигентный флейтист Дюша в белой рубашке, жабо, тонких круглых очках и с длинными волосами до плеч.
Третьего музыканта звали Борис Гребенщиков. Миша Науменко вспомнил, что видел его в своей английской спецшколе, куда изобретатель «Аквариума» заходил меняться пластинками с местным киномехаником. Там на почве обсуждения альбомов Jefferson Airplane и состоялось шапочное знакомство, о котором Науменко и Гребенщиков вскоре успешно позабыли.
Рок-фотограф Андрей «Вилли» Усов вспоминал, что на концерте в «Эврике» Борис был, что называется, в образе. Он пел и подыгрывал себе на губной гармошке и двенадцатиструнной гитаре. Из дров фабрики имени Луначарского он извлекал блюзовые аккорды и незаметно полуулыбался этим небесным звукам. Казалось, ему было все равно, сколько человек его слушает. Дух молодого Гребенщикова словно парил над аудиторией – и было отчетливо видно, кто здесь «главный артист».
«В середине одной из композиций на сцену выскочил безымянный барабанщик, – рассказывал впоследствии Сева Гаккель. – Он сел за ударную установку, очень эффектно вступил и после окончания песни так же загадочно исчез. Больше я его никогда не видел и почему-то решил, что так и было задумано».
К моменту исполнения «Блюза свиньи в ушах» неизбежное шипенье в колонках внезапно прекратилось, и до Миши Науменко донеслись слова: «Вы слышите меня, в ушах у вас свинья; / Вы не поймете, для чего пою вам это я».
На этой звонкой декларации дебют «Аквариума» в «Эврике» закончился. Другие события того вечера уже не имели никакого значения.
Оказавшись снаружи, Науменко некоторое время потоптался у входа, вспоминая «странные объекты между светом и звуком». Очарованный услышанным, он был уверен, что непременно туда вернется, только пока не представлял, когда именно. Теперь ему хотелось не просто наблюдать происходящее из зала, а стоять на сцене вместе со своей рок-группой. Через несколько дней студент ЛИСИ Михаил Науменко пошел в деканат и написал заявление об отчислении по собственному желанию.
Будущая звезда рок-н-ролла Майк Науменко родился 18 апреля 1955 года. Он был петербуржцем в четвертом поколении. Его отец, Василий Григорьевич, трудился преподавателем инженерно-строительного института, а мать, Галина Флорентьевна, закончив учебу в ЛИСИ, работала в дирекции библиотеки имени Салтыкова-Щедрина.
Подробных сведений о молодости его родителей не сохранилось. Говорят, что родственники отца были родом из Украины. Родители мамы – наполовину немцы и выделялись обстоятельным подходом к жизни. Дедушка, Флорентий Флорентьевич Брейтигам, по слухам, был склонен к чудачествам. Утверждают, что он даже писал научную работу о зверушке с названием «пипа суринамская».
Бабушка, Надежда Ивановна, происходила из семьи потомственных петербуржцев. Майк иногда привирал друзьям, что она – «смолянка», хотя Надежда Брейтигам училась не в Смольном, а в одном гуманитарном институте. Бабушка свободно говорила по-французски, была обучена манерам, обладала острым чувством юмора и крепко дружила с внуком.
Когда началась Великая Отечественная война, 23-летний Василий Науменко сразу же пошел воевать на Ленинградский фронт. Часть продуктового пайка и редкие посылки от украинских родственников он отправлял будущей жене. Похоже, именно таким образом семья Брейтигам смогла пережить блокаду.
Сама Галина с лета 1941-го по весну 1942 года служила в штабе оборонно-строительных работ на станции Дибуны, а затем продолжила учебу Моздоке, Ереване, Ессентуках и, наконец, Барнауле, куда институт был эвакуирован из Ленинграда. Там она снова встретилась с Василием Науменко. Провожая девушку по занесенным снегом улицам города, будущий доцент Инженерно-строительного института негромко читал ей стихи собственного сочинения: «Вот опять со мною рядом ты сидишь / И с улыбкой тихой в шутку говоришь: / „Ты – теперь мой пленник, пленник навсегда / Будем вместе ехать долгие года“».
Перед таким напором чувств робкая девушка-библиотекарь устоять не смогла, и ее сердце поддалось. После войны молодые люди вернулись в Ленинград, в 1946-м сыграли свадьбу, а через год в семье Василия и Галины Науменко родилась дочь Татьяна. Еще через восемь лет у них появился второй ребенок – сын Миша.
Поскольку дед его был немцем, а отец – украинцем, о себе Миша говорил, что он – наполовину хохол, на четверть немец и на четверть русский.
Родные вспоминают, что в детстве Науменко обожал читать энциклопедии и словари, неплохо разбирался в марках автомобилей, но особенно сильно увлекался самолетами. В школьные годы он собрал коллекцию книг об авиации и в течение многих лет покупал пластмассовые модели для сборки. В комнате Миши Науменко хранилось множество общих тетрадей с эскизами самолетов в сопровождении летно-технических характеристик всех моделей. На направляющий вопрос отца: «А может, ты собираешься в будущем стать военным летчиком?» – сын, не задумываясь, отвечал: «Ни в коем случае!» Уже тогда у него наблюдалось традиционное предпочтение изящной формы грубому содержанию. Армию и приказы он не любил с детства.
В семилетнем возрасте Мише довелось посетить Вьетнам, где его отец в должности горного инженера помогал братскому народу строить мосты. Добравшись на поезде до Ханоя, внук написал любимой бабушке: «Сегодня, 1 мая, мы были на центральной площади и видели живого Хо Ши Мина…. На площадь мы приехали на „москвиче“. А вчера видели хороший концерт на открытом воздухе…. Мне больше всего понравилось, как барабанщик бил в барабан».
Вернувшись в Ленинград, Науменко-младший еще долгое время восторженно вспоминал об аристократической жизни «белых» людей, которым прислуживали вьетнамцы. Он любил забираться на заброшенный чердак родительской дачи, где хранились экзотические предметы, привезенные отцом из загранкомандировки.
В четвертом классе Михаил переходит в английскую спецшколу № 207, которая находилась на Невском проспекте, рядом с кинотеатром «Колизей». Это было престижное учебное заведение, куда принимались (через жесткое собеседование) «сливки» из близлежащих школ, преимущественно – дети ленинградской послевоенной интеллигенции. Уровень преподавания был крайне высоким – к примеру, приятели Науменко с гордостью рассказывали, что все ученики из их класса поступили позднее в высшие учебные заведения.
В школе за Мишей закрепляется прозвище Майк – так его назвала учительница английского языка Лидия Михайловна Возняк. Это обращение прилипло к нему намертво буквально с первого дня учебы. Одноклассники вспоминают, что новенький ученик оккупировал последнюю парту, где уроки напролет рисовал эскизы гоночных автомобилей, военных самолетов, хоккеистов и гитаристов. Делал он это в красивых эстонских тетрадках «с железными пружинками» – купленных на деньги, сэкономленные на школьных завтраках.
«Майк был прирожденным дизайнером, – рассказывал мне его школьный приятель Саша Самородницкий. – Причем он не увлекался пейзажами, картинками животных или изображением красивых девушек. Его интересовала исключительно униформа».
Параллельно занятиям в школе Науменко записался в кружок технического дизайна во Дворце пионеров, где собирал пресловутые модели самолетов. Его друзья уверяют, что Мише нравилась «красота процесса»: склеивать из пластика объекты, которые гипотетически могли подниматься в воздух. Вскоре он вместе с приятелем Димой Преображенским собрал макет военного самолета, который восхищенные учителя вывесили в качестве основного экспоната отчетной выставки.
В паузах между уроками и занятиями во Дворце пионеров Майк совершал познавательный обход близлежащих кинотеатров: «Колизей», «Титан», «Аврора», «Октябрь», «Знание» и «Родина». Его любимыми фильмами были «Искатели приключений», «Большой приз», а также документальная лента «Небо над головой», в которой демонстрировались французские линкоры, авианосцы и морские регулировщики. Эти фильмы Науменко пересматривал несколько раз, не переставая восхищаться красотой «загнивающего капитализма».
Неудивительно, что в школе Майк блистал именно на уроках английского языка и русской литературы. В частности, написал серьезное сочинение на тему «Мой любимый литературный герой», посвященное Шерлоку Холмсу. Незадолго до этого Василий Григорьевич приобрел за макулатурные талоны дефицитный восьмитомник сэра Артура Конан Дойла, и впечатленный школьник выплеснул на бумагу поток эмоций и размышлений о знаменитом сыщике. Удивленная советская учительница сухо прокомментировала выбор мальчика пространным монологом из серии «вырастешь – поймешь».
«Однажды мы чуть не сорвали урок литературы, – признавался Самородницкий спустя много лет. – Наша преподавательница инспирировала диспут на тему „Сильвио – положительный персонаж или нет?“. Это был пятый класс, обсуждение повести Пушкина „Выстрел“. Мы чуть ли не с пеной у рта отстаивали перед всем классом, что Сильвио был настоящим героем. Также Майку очень нравился Печорин, и мы с ним проштудировали вдоль и поперек „Княжну Мэри“ из „Героя нашего времени“».
Несмотря на мелкие инциденты, казалось, что у любознательного ученика все в школе идет по восходящей. Так было до тех пор, пока в седьмом классе в его жизнь не ворвался рок-н-ролл. Здесь скорости стали повыше, а высоту полета спрогнозировать было совершенно невозможно.
«Моя сестра Таня тоже училась в английской школе, – объяснял Майк впоследствии. – У нее с приятелями проходили вечеринки, на которых они слушали Билла Хейли и Чабби Чеккера. Мне тогда было восемь лет…. И когда я впервые услышал The Beatles, то решил, что они поют по-французски. Но мне очень понравилось. Через какое-то время просто слушать надоело и захотелось узнать что-то о самих музыкантах».
В квартире на улице Жуковского Майк начал собирать компании одноклассников. Когда школьники рассаживались по периметру комнаты, он поднимал крышку проигрывателя «Аккорд», ставил маленькую черную пластинку и дрожащей рукой опускал иголку на диск. На розовом «яблоке» советского миньона было написано: «Когда мне 64» (Дж. Леннон, П. Маккартни). Слово «Битлз» там было стыдливо опущено, но при первых же аккордах завороженные школьники забывались. Песни недосягаемой ливерпульской четверки переслушивали, обсуждая каждое слово и домысливая подробности личной жизни музыкантов. В этих разговорах про ирреальный для СССР мир западного рок-н-ролла таились магия, волшебство и надежда.