На улице сыпал снег. Пушистый, лохматый, ленивый, как перебравший украинского гостеприимства ирландский турист. И по этому утреннему снегу, такому чистому и праздничному, не спеша прогуливались мы с Мариной. Мороз нас только бодрил, румянил наши лица. Лисья шуба надежно защищала Марину от холода. Правда, красная лыжная шапочка с надписью «Нескафе» казалась странноватой. Мне тоже не было холодно: дубленка, джинсы, волчья меховая шапка с отстегивающимися ушами.
Прошел уже месяц с нашей с Мариной свадьбы. Учились мы оба в университете. Курс назывался круто и по-английски: «business administration». В стране медленно происходила смена сливок общества со старых на новые, и мы уже почти ощущали себя верхним слоем этих сливок, легким движением ума превращающим недоразвитое постсоветское государство в здоровое капиталистическое общество.
За последний месяц, который, впрочем, оказался первым месяцем зимы и нашей совместной жизни, мы с Мариной согрелись своею любовью до какой-то удивительно сладкой усталости. Казалось, что дольше наслаждаться друг другом нет не только сил, но и – нет, не подумайте, что желания, – не было уверенности, что физическая радостная близость снова принесет нам то ощущение полета, к которому мы уже привыкли и которое воспринимали как нечто само собой разумеющееся. Это действительно была боязнь, не боязнь остаться без сладкого, но без ощущения сладости этого сладкого.
Снег продолжал валить с неба хлопьями. Мы бродили по центру Киева, мерзли – как-никак минус пятнадцать по Цельсию, заходили в кофейни погреться. Снова выходили, смотрели на витрины, на елочные игрушки.
Саму главную елку страны мы тоже проведывали. В этот раз ее поставили под землей, в трехэтажном торговом центре на площади Независимости. Она стояла, бедная, и теснилась в широком общем для всех этажей пространстве, между эскалаторами и двумя вертикалями лифтов. Здесь она, должно быть, и переждет обещанные метели и бураны, из-за которых, видимо, и было решено ее спрятать под землю.
– Ну, что? Какие предложения на вечер? – спросила Марина, когда мы в очередной раз спустились к основанию главной елки страны и уселись за «макдональдовский» столик почти что под ее нижними ветками.
Я развел руками.
– У тебя что, действительно нет ни капли фантазии? Сегодня же сочельник!
Я напрягся мыслями из последних сил.
– Я знаю, – твердо заявила Марина, стянула с головы лыжную шапочку и взлохматила рукой ежик своих волос.
– Что ты знаешь?
– В это Рождество мы зачнем ребенка! Сделаем себе и миру рождественский подарок!
– Да? – удивился я. Это предложение Марины застало меня врасплох.
– Ты что, против? – В ее зеленых глазках засветился огонек недоверия, и я тут же захотел потушить его.
– Нет, что ты! – поспешил я не согласиться. – Я просто подумал… Когда сексу придаешь такой смысл, он становится чем-то более значительным…
– Рождество – это не секс, это любовь… А тот секс, о котором ты говоришь, мне уже надоел…
«Мне тоже», – подумал я, но вслух не произнес.
Вслух я только задумчиво вздохнул. И посмотрел на главную подземную елку страны. С ближней ко мне колючей ветки свисал блестящий шарик с надписью «2002». Это вызвало у меня саркастическую улыбку.
– Смотри! – Я показал Марине шарик. – Прошлогодний!
– Зато блестит, как новый! А представляешь, на следующее Рождество мы уже будем с ребеночком!
Я представил себе это, и, надо сказать, картинка в моем воображении получилась красивой, только отчасти похожей на икону с младенцем-Иисусом.
– А знаешь, – я посмотрел Марине прямо в ее прищуренные зеленые глазки, – было бы еще лучше родить прямо на Рождество!
Она, улыбнувшись, отрицательно покачала головой.
– Так что? Поедем домой? – спросил я, представляя себе очередной зимний вечер в уютной домашней обстановке, перед широченным экраном телевизора с бокалами шампанского.