Новая реальность
Повесть
Человечество стоит перед выбором:
свобода или счастье,
и для подавляющего большинства
счастье – лучше.
Джордж Оруэлл. «1984»
Глава первая
Старый редактор и новый редактор
Закончив раскладывать немногочисленные вещи, он наконец осмотрелся. Комната была тесной, в ней не поместилось бы ничего лишнего: стол, стул, постель и шкаф для одежды. По двум стенам от пола к потолку были развешаны книжные полки. Ряды запылённых, миллион лет никем не читанных книг ещё более сужали пространство.
В окне над столом белела зима, полосы серого цвета пересекали пол и стены. Впрочем, через пару недель ему стало казаться, что именно о такой небольшой комнатёнке он всегда мечтал. Андрей всегда хорошо уживался с обстоятельствами, и, может, поэтому в прошлой, столичной жизни они часто шли ему навстречу.
Через неделю, когда произошло его примирение с новым местом, Андрею, как и обещали, дали должность в главной (и единственной) газете города. Тут многое было в единственном экземпляре: не только газета, но также и радио, кинотеатр, библиотека, даже рынок. А ещё дорога для въезда и выезда из городка.
Впрочем, он не очень тревожился. Всё казалось временным. Об этом неустанно повторяли и по радио. «Временные меры», «временная угроза», «временные неудобства» и так далее. Устроившись в газету, Андрей узнал, что работа будет заключаться в том, чтобы повторять в статьях о временном характере всего происходящего.
Главным редактором была молодая женщина. В первый день она вызвала его к себе и пространно начала рассказывать о политике газеты, её целях и задачах. Андрей слушал вполуха. Ему, маститому московскому журналисту, казалось нереальным застрять тут надолго. Во время её монолога больше всего ему хотелось спросить, замужем ли она и естественный ли у неё цвет волос.
– У вас остались вопросы? – лучезарно улыбнувшись, спросила она, когда закончила рассказывать. Андрей поймал себя на мысли, что почти ничего не запомнил.
– Простите, я могу задать вопрос не по теме нашей встречи?
– Да, конечно.
– Что думает ваш супруг об этом?
Редактор непонимающе похлопала ресницами. Её огромные глаза окончательно превратились в голубые блюдца. Андрей не смог сдержать улыбку.
– О переезде сюда, – уточнил он.
– Он ничего не думает, – сказала она после секундного замешательства, – вернее, мы не… в общем, он ничего не думает.
«Неожиданно», – подумал Андрей, чей внутренний голос склонялся к тому, что она не замужем. Он вдруг почувствовал апатию и растерянность. Конечно, позже, в другое время и в других обстоятельствах можно будет продолжить натиск, но сейчас ему этого не хотелось. Он вообще не хотел углубляться в расспросы, однако редактор заговорила дальше сама:
– Но даже если у него и есть какие-то мысли… то он не думает ничего специфического, если вы понимаете, о чём я.
– Нет, не понимаю. Что тут можно «специфическое» думать или не думать?
– Но вы же имели что-то в виду, не так ли? – Редактор встрепенулась и подалась вперёд, чуть перегнувшись через стол, хотя её и так было прекрасно слышно.
– Я вот думаю, что тут довольно мило, – сказал он первое, что пришло в голову, и перевёл взгляд на окно.
Сидели они в кабинете на последнем этаже здания бывшего завода. Огромное пространство двора было утоплено в снегу. Ветер, порывами налетавший с бескрайних просторов тундры, подтаскивал снег к ограде. Андрей почувствовал меланхолию и поспешил отвернуться, вновь встретиться глазами с редактором.
– Да, здесь очень мило, – согласилась она.
– Я, знаете, тоже ничего особенного не думаю. Не знаю, зачем спросил. Извините.
– О, нет-нет, я ценю ваш интерес, – казалось, она заговорила с облегчением.
Они простились, и Андрей отправился на своё рабочее место. Редакции газеты был отдан целый этаж. Зачем так много? Пока здесь трудилось всего десять человек. Кажется, редактор что-то упоминала о расширении. Но Андрей не стал переспрашивать, а просто занялся делом. «Всё временно», – повторил он.
Андрей без особых сложностей составил несколько текстов, которые ему в качестве задания прислала редактор. Это напоминало работу на втором-третьем курсе института. Он сделал её механически, почти не вникая в то, что пишет. Больше походило на агитационный плакат, чем на статью. Впрочем, посидев над ней с полчаса и перечитав дважды, он убедился, что именно агитацией теперь и занимается.
Это осознание задело его. Несколько минут он просидел в растерянности. Он почувствовал себя натянутой пружиной, готовой в любой момент разжаться. Вот сейчас он вскочит, пересечёт холодный, плохо отапливаемый этаж, ворвётся в кабинет к блондинке и воскликнет: «На такое я не готов подписаться! Извините, что отнял ваше время, но я ошибся!» Он объяснит, что привык заниматься журналистикой: расследованиями, разоблачениями, аналитикой, громкими выводами, а не демагогией на уровне болтовни в подъезде – ему не пришлось даже ни разу зайти в интернет, чтобы написать это.
Но по какой-то причине пружина не разжалась. Пройдёт много времени, но всякий раз, думая о том, чтобы отказаться от этой работы, Андрей представлял себя снова едущим через тундру – в обратном направлении, к Москве, через те же бесконечные заснеженные просторы «настоящей» России, прежде известные ему лишь смутно. Делалось неуютно и даже страшно от размеров страны, которую он, столичный житель, прекрасно представлял по карте, но совершенно не был готов объять в действительности.
Когда он спрашивал, ещё в самом начале пути, отчего их не отправляют в городок на самолёте, ответили очень просто и неправдоподобно: «Посадочную полосу не вычистить от снега». Он чувствовал, что и назад ехать придётся на поезде, пересекающем яростной чёрной стрелой утонувшие в полярной ночи белоснежные поля. Постепенно он расслабился и поник над текстом, стараясь думать как можно меньше. Время пошло быстрее.
В день Андрей обязан был сдавать не менее трех статей. Писать требовалось под тремя разными псевдонимами и по возможности – с тремя различными интонациями. Однако, несмотря на поселившееся в голове Андрея многоголосие, тексты сводились к одной и той же мантре: «пребывание в городе временное, все сложности – не навсегда, вы рано или поздно вернётесь в родные дома, всё пойдёт по-прежнему» и так далее.
Пару недель спустя Андрей подумал, что его статьи слишком однообразны, голоса ничем не отличаются от его собственного и что для придания им жизни нужно получить хоть какую-то информацию о внешнем мире. С этой мыслью он пришёл в кабинет редактора. В кресле главреда сидел среднего роста мужчина в тёмно-коричневом костюме, белой рубашке и чёрном галстуке. Закинув ноги на стол, он читал маленькую записную книжку – судя по розовой обложке, она явно принадлежала не ему.
Пёстрая записная книжка показалась Андрею единственным ярким пятном в кабинете: за те недели, что прошли со времени первого и последнего разговора с девушкой, куда-то исчезли все книги и журналы, опустели полки и стол, пропали картины. Собственно, не было ни компьютера, ни даже комнатных цветов.
Пустота добралась и до подоконника: чуть дрожали от порывов метели деревянные ставни, звенели стёкла. Тусклое пятно уличного света освещало фигуру и лицо незнакомого мужчины, сидящего за столом главреда (был морозный полдень – впрочем, здесь, за полярным кругом, день лишь слабо подсвечивался, урывая краткие пару часов между вздохами вечной беззвёздной ночи).
Андрей сначала хотел сказать, что ошибся кабинетом, но потом решил просто незаметно выскользнуть обратно в коридор, ведь незнакомец никак не отреагировал на его появление.
– Постойте, – властно сказал он, когда Андрей уже почти закрыл дверь. – Войдите.
Андрей вошел. Мужчина впервые поднял на него глаза и изучал несколько мгновений. У него было узкое уставшее лицо, иссечённое мелкими морщинами; благодаря длинному носу и узким бескровным губам оно казалось заострённым, как у птицы. Однако он не выглядел старым. Его глаза были скрыты за толстыми линзами очков, поэтому Андрей не видел, какого они цвета. Через несколько секунд незнакомец вернулся к изучению записной книжки. Проведя за ней некоторое время, он небрежно сказал:
– Сядьте.
Андрей сел. Он поймал себя на мысли, что в прошлой, московской жизни испытывал бы возмущение и гнев, что какой-то непонятный человек отдаёт ему команды, как собаке. Но мысль о неповиновении возникла, померцала недолго и ушла. На её месте осталась белая, безразличная покорность. Закончив листать записную книжку, незнакомец отложил ее в сторону, сел ровно и спросил:
– Вы, должно быть, Андрей?
– Да.
– И вы зашли, чтобы побеседовать с прежним редактором?
– Да.
– К сожалению, она уехала.
«Интересно, он ждёт от меня какой реакции?» – подумал Андрей и понимающе кивнул.
– Вам не любопытно куда?
– Наверное, обратно. Домой.
Человек хмыкнул и удовлетворённо улыбнулся, как будто Андрей угадал ответ в викторине. Он снова занялся чтением книжки.
– Все рано или поздно вернёмся, – проронил он. – Кстати, можете обсудить свой вопрос со мной. Теперь я тут редактор.
Андрей поёжился, осматривая кабинет ещё раз: казалось, какая-то мрачная сила высосала отсюда все краски жизни, и, хотя тому не было никаких подтверждений – что-то заставляло его думать, что человек в коричневом костюме имеет к этому отношение.
Тем не менее он сказал:
– Мне нужно больше информации о внешнем мире. Нужен доступ в интернет, московские газеты, новости о том, что там происходит.
– Там? – Редактор снял очки, отложил чтение и изобразил голосом удивление, но его глаза не выразили ни капли эмоций. Он смотрел на Андрея внимательным, пронизывающим взглядом, который, в отличие от взгляда обычного человека, не содержал никакой связующей людей теплоты – только холодное, расчётливое любопытство, будто перед ним сидело уравнение в человеческом обличии.
– Ну да, – смущённо подтвердил Андрей, – во внешнем мире.
– Зачем это вам такая информация?
– Понимаете, я журналист…
– Я знаю, – мужчина опустил локти на стол и приблизил острое птичье лицо. Андрей хотел податься назад, но он оцепенел на стуле и лишь поёрзал от неуюта, уставился вниз. – Думаете, я не знаю, кто вы? Я же вам сказал, что я новый редактор. У вас проблемы со слухом?
– Нет.
– Тогда к чему эти слова? «Я журналист». Я прекрасно осведомлён, кто вы, Андрей Павлович Городков. Мне прекрасно известно, откуда и когда вы прибыли, кем работаете, какую комнату в городе занимаете и по каким часам приходите на службу сюда. Кстати, к вашей дисциплине есть вопросы.
Андрей растерянно поглядел на него. Неужели он про те две минуты вчерашнего опоздания? Или про пять минут, что Андрей украл в пятницу, уйдя домой пораньше, чтобы послушать по радио трансляцию матча?..
Удивительно, в Москве он вообще не обращал внимания на свое рабочее время. Вроде бы оно было прописано в контракте, но он даже не знал, где и валяется этот контракт. Ему никогда не говорили о дисциплине, редактор только требовал сдавать материалы в срок, но это и так все понимали… Новая реальность – зауженная в чёрном, пахнущем лаком кабинете из дерева – заковала Андрея в цепи растерянности и беспомощности. Он чувствовал, что настоящий Андрей давно вышел вон не только из этого здания, но и вообще из города, возвратился в кипучую, вечно занятую Москву и успешно работает в любимом глянцевом журнале, который горожане читают за утренним кофе или прозябая в пробке на Третьем кольце… Если так, то здесь осталась лишь никчёмная оболочка, разучившаяся возражать, чувствовать негодование или обиду; она сидит тут, отбывая наказание за ещё не доказанное преступление.
– Не могли бы вы перейти к делу? – Не дождавшись реакции, мужчина нахмурился и соединил пальцы в замок.
– Понимаете… Я пишу статьи о временности нашего положения. Я пишу, как вы знаете, под тремя разными псевдонимами, и мне… бывает нужен материал. В городе очень мало событий, и я… и мне… нужно, бывает, обосновать то, что я пишу, привести примеры, пояснить, почему мы должны пережидать этот период здесь…
– Хм, теперь уже я засомневался, журналист ли вы, столько заикаетесь, – иронично сказал новый редактор. – Но если серьёзно, зачем вам что-то обосновывать?
– Ну… приводить аргументы, звучать убедительно…
– Чему вас только учат в этом МГУ? Вы хоть знаете, сколько государство тратит на обучение таких как вы? Знаете, сколько тысяч рублей стоит обучение вот такого «профессионала»?! А он потом приходит к редактору и клянчит интернет. Я вам скажу вот что: если вас не научили писать статьи так, чтобы не требовалось ничего обосновывать, то ищите себе новую работу. У меня очередь внизу из бывших столичных журналистов, и каждый умоляет его взять на работу. А вы получили место безо всякого конкурса и не исполняете свои обязанности, про́сите, чтобы вам ещё что-то давали!
Андрей просидел несколько мгновений, как оглушённый, потом кивнул и сказал:
– Я просто думал, что мне нужно больше знать о происходящем, если я о нём пишу. Но, видимо, я ошибся.
Редактор фыркнул.
– Конечно ошиблись! Интернета в городе нет. Есть зато более важные вещи: вода, еда, электроэнергия, газ. Имеются музеи, театры, радиостанция. Надёжная охрана, в конце концов. Вам мало?
– Нет-нет.
– Вот это правильно. Кстати, интернета нет и у меня, – голос редактора вдруг стал теплее и доверительнее. Андрей невольно потянулся за ним, почувствовав человечность, как растения тянутся к солнцу. – Это сейчас не самое важное. Представляете, каково тем, кто остался там, позади?
– Не представляю, – искренне ответил Андрей, – мы же ничего о них не слышим и не знаем. Емейл написать не можем, новостей нет…
– Опять вы про свои новости и емейлы! – воскликнул редактор. – Вы что, издеваетесь?!
– Но я… – Андрей понял, что от него требуется перестать упоминать ненавистные редактору вещи, но отмотать назад уже не мог.
– Вам создают все условия! Строят город посреди пустыни, завозят всё необходимое, свозят лучшие умы, спасают их от наступающей холодной зимы в Москве! А они что: «нам бы интернетику», «нам бы емейльчик написать»! – Он передразнил более высокий голос Андрея. – Будь моя воля, выбрасывал бы всех к чёртовой бабушке в тундру, и ищите там под снегом свой интернет!
– Всё понятно, – поспешил вставить Андрей, когда улучил секунду.
Он ожидал, что въедливый редактор потребует сказать, что именно ему понятно, но тот моментально успокоился, будто увидел: собеседник осознал правила игры, и можно перестать корчить из себя возмущённого. Лицо его приняло прежний равнодушный отстранённый вид, и снова он смотрел сквозь Андрея, пронизывая его глазами-излучателями.
– Раз вам понятно, то поверьте мне на слово, что там, откуда вы все приехали, сейчас очень и очень несладко. И знать в подробностях вовсе не обязательно. Придёт время, и все мы вернёмся. Вот вы где жили в Москве?
– В Тушине.
– Ну вот, я там бывал, лет двадцать назад, на концерте.
– Здорово, – Андрей улыбнулся. На мгновение тот прежний, столичный Андрей посетил безвольную оболочку, прикованную к стулу, и наполнил её жизнелюбием и радостью. Это продлилось недолго.
– А вообще я из такого же городка, как этот, – добавил редактор. – Так что мне тут более привычно, чем вам. Но вы тоже привыкнете.
Прежний Андрей шепнул чуть слышным голосом: «К тому же у вас нет выбора», заканчивая фразу, повисшую в кабинете. Но Андрей нынешний предпочёл его не слышать. Он улыбнулся и пожелал начальнику приятного дня.
Глава вторая
Попытки предаваться воспоминаниям о Москве
Вернувшись на рабочее место, Андрей дописал привычные три материала, разбросал их по трём своим псевдонимам и неподвижно застыл перед компьютером. Обычно он не заканчивал так рано. В редакции было как всегда тихо, но лишь сегодня впервые он обратил внимание на эту тишину. Андрей тщетно пытался вызвать к жизни прошлого себя, умевшего чувствовать и протестовать против того, что ему не нравится. И тогда он побрёл по прерывающейся тропинке воспоминаний, чтобы дойти до того места, где старый Андрей остался стоять, а новый – безвольный и бесчувственный – продолжил путь в заснеженную тундру.
Оказалось, это не так просто. Память то и дело подводила, он спотыкался, поднимался, отряхивался, замещал пустые, белые как снег пространства выдуманными и по этой бледной выдумке, кое-как, преодолевал расстояние в сторону увядающего прошлого. Как он ни старался, найденные воспоминания были нереалистичными, приукрашенными – будто всё, что ему удавалось восстановить, происходило не с ним и не вполне взаправду, а с персонажем, которого выдумали, но вовремя стёрли и заменили пустой функцией в редакции городской газеты.
Андрей постепенно отматывал дни: вот вечер, когда их поезд оказался на станции городка. В купе ещё трое: тревожный молодой студент-физик с такой же молодой, но беспечной женой и полуторогодовалый мальчик. Студент подскакивал на каждой остановке и силился увидеть, что творится за тёмным пятном окна. Андрею долгое время казалось это напрасным трудом, но в тот вечер они действительно достигли конечной платформы. Какой день пути это был? Третий? Пятый? Седьмой?
На платформе много полиции, собак, каких-то энергичных людей в длинных зимних пальто и шляпах. Вдруг почудилось, что в одном из них он угадывает нынешнего редактора: кто-то с заострённым носом подходит, заглядывает в их окно, водит лицом из стороны в сторону, будто сканируя людей, замерших в тепле. Никто из них прежде не ощущал на себе такого взгляда, никто не смог бы назвать живущую внутри него могущественную тёмную силу. Но сейчас, недели спустя, Андрею начинает казаться, что, возможно, именно этим острым взглядом, видящим не людей, а только клетки для строительства нового городка, его прошлого и его нынешнего отделили друг от друга.
– Куда мы, интересно, прибыли? Как вы считаете? – со смешком спросил студент. Андрей пожал плечами. – Думаете, конечная?
Минуты потянулись медленнее. По вагону повторялось объявление: «Не покидать купе, оставаться на местах, приготовить документы». Студент принялся копаться в одной из многочисленных сумок, но через несколько минут взвизгнул как ошпаренный.
– Что случилось? – спросила жена.
– Эвакуационный листок! Эвакуационный листок не могу найти!
Впервые за путешествие его супруга потеряла безмятежный вид, её лицо исказил страх. Оба принялись искать листок, Андрей глядел на них, словно угодил в чужой кошмарный сон. Его ноги стали тряпичными, руки опустились на колени, он вжался в уголок своей полки и не мог даже почувствовать раздражение к ревущему ребёнку, потому что страх молодой пары вполне передался ему, отравил кровь. Пальцы слабо сжимали собственный паспорт и злосчастный потрёпанный листок, где были напечатаны его сведения и разрешение покинуть Москву и следовать в эвакуацию.
Никто в поезде не мог бы внятно объяснить, что в потере такого ужасного. На всех преодолённых полустанках проверяющие смотрели листок мельком, и никто не комментировал его содержание, но общее, неизвестно откуда взявшееся понимание, что листок терять нельзя, поселилось в нём и попутчиках, сделало заложниками нелепой потери. Жена начала яростно бранить студента, но их прервал звук скользящей двери: в купе вошли двое полицейских. Андрей в полузабытье протянул документы, молодой румяный сержант вырвал их с нетерпением, а второй в этот момент выслушивал сбивающиеся объяснения студентов…
Впрочем, Андрей понимал, что идти надо дальше в прошлое. Он нёсся в направлении, обратном движению поезда: тот не сразу угодил в заснеженную пустыню. Первые двое суток он взбирался по российской средней полосе, упрямо не делая остановок нигде, кроме маленьких провинциальных станций вдали от городов, и даже там – лишь поздними вечерами и ночью. В остальное время состав мчался без устали, будто смутная угроза, бесконечно пульсирующая в разговорах, интернете, по телевизору, преследовала их, яростно гнала состав подальше от дневного света.
Наконец память Андрея добралась до дня отправления. Никто не приехал его проводить. Он стоял один, с маленьким туристическим чемоданом; с ним он привык ездить в Европу или Юго-Восточную Азию – зимние вещи едва поместились. Прежде, собирая его много раз, он никак не думал, что будет однажды держать в руках билет со странным, будто взятым из прошлого словом «ЭВАКУАЦИЯ», выбитым чёрными буквами поперёк жёлтой бумажки.
Уже тогда общительность его оставила. Он глядел на телефон и всё ждал, что позвонят друзья или хотя бы Лена. Но никто не звонил, а над платформой разносился голос диктора: «Всем отбывающим с пятого пути сдать мобильные телефоны и средства личной связи. При обнаружении несданных средств связи будет осуществляться высадка с поезда без дальнейшей транспортировки!» Андрей не помнил, сколько лет не расставался с телефоном. Дома он сел было переписать номера на бумагу, но забросил это дело через полторы сотни имён. Да и не верилось, что телефоны отберут навсегда.
– Простите, – вспоминал он собственный голос, тогда ещё вполне твёрдый, – а когда нам вернут наши телефоны?
– Сдавайте телефон или покидайте платформу, – не глядя ответила женщина, принимавшая аппараты. – Всё по прибытии расскажут.
– Ну их же туда привезут?
– Молодой человек, либо сдаёте, либо не садитесь на поезд, что непонятного? На входе будет досмотр.
Андрей решил ещё постоять на платформе. Время убывало. Не было сил двинуться. Начали зачитывать фамилии опаздывавших. «Городков, Городков, Городков», – слышал он. Андрей крутил головой, пытаясь увидеть друзей, обещавших проводить, или хотя бы Лену. Но никто не пришёл. Никто не звонил. Может, именно в этот момент оглушительного, из ниоткуда взявшегося одиночества и пропал старый Андрей?.. Нынешний присмотрелся к нему повнимательней, но признаков умирания не увидел. Нет, наверное, это случилось ещё раньше. Оставив воспоминание о последних минутах в Москве, когда он отдал проводнице трубку и шагнул в вагон для обыска, Андрей отправился ещё дальше.
Вот он собирает вещи: вдумчиво, аккуратно складывает рубашки; пересматривает фотографии и выбирает, какие взять; собирает в стопку книги и говорит Лене, что оставит их в квартире. Не отрывая глаз от компьютера, она отвечает: «Конечно, почему бы не заняться чтением». Он продолжает сборы. Нет, это совсем не интересно. Андрей отходит дальше, на несколько дней назад, в тот вечер, когда она узнаёт, что решение ехать принято.
– Что ж, – говорит Лена, – раз ты предпочитаешь обставить это таким образом, так тому и быть!
– Что обставить?
– Своё бегство! Вчера мы строили планы, у нас было будущее, а сегодня ты говоришь мне «оревуар». Ну что ж, очень по-европейски! – В руках её сверкает большая металлическая зажигалка, пальцы плохо слушаются, она щёлкает крышкой, выпускает пламя, сигарета начинает тлеть в её губах. Она почти не затягивается, дымит просто для позы.
– Надеюсь, ты образумишься и приедешь вслед за мной.
– Образумлюсь? Ты купился на дешёвую пропаганду и тащишься в неизвестность, а мне говоришь о разуме! Андрюша, ау! – Она касается его лба – её ладонь ледяная. – Ого, ты горишь!
Он растерянно улыбается.
– Брось, у нас прекрасная жизнь, у нас карьера! Какая эвакуация, о чём ты?! Нигде в России не может быть безопаснее, чем в Москве. Тут вся власть же. Что с нами случится?
Андрей опускает глаза. Может, в тот вечер?..
По редакции пронёсся дребезжащий звонок. Шесть часов. Заснеженные улицы давно и плотно стянул мрак. Сотрудники покидали редакцию. Андрей просидел некоторое время, силясь отнестись ещё раньше в прошлое: в день, когда он получил предложение об эвакуации, или когда впервые услышал о том, что несколько тысяч человек будут вывезены из Москвы ввиду приближающейся угрозы, или даже в день, когда он впервые услыхал об угрозе именно как об Угрозе, а не о наборе событий, происходящих в мире, медленно, но верно стремящихся захлопнуть пасть вокруг одиноко стоящей России. Однако шум шагов помешал ему, и он решил не привлекать к себе внимания, оставшись сидеть, когда остальные уходят.
«Обдумаю это дома», – решил он, однако дома память отказалась служить: Андрей уснул, едва прилёг на кровать, и ему ничего не снилось. Он проснулся с головной болью, как будто накануне много выпил, и о погружении в воспоминания не могло быть и речи – дожить бы до вечера. Боль мучила его весь день, немного отступив к обеду. Он попытался было вернуться в прошлое, но, словно поджидавший его на неверной дорожке часовой, боль тут же нагрянула с новой силой.
Он кое-как закончил работу к самому времени вечернего звонка и немедленно отправился домой спать – лишь во сне боль оставила его в покое. На следующий день была только среда, а у него уже не было сил ни на работу, ни на воспоминания. Только нежелание видеть птичье лицо редактора заставило остаться и не просить отгул. Взяв себя в руки и выпив три таблетки анальгина, Андрей дописал свои положенные три материала, на полчаса задержав завтрашний номер.
Он предположил, что редактор придёт делать ему выговор, но тот не появлялся, и в шесть сорок вечера Андрей вышел из здания – последним. Только сейчас, промучив два дня, боль полностью отпустила его. На свежем воздухе стало гораздо лучше. Откуда ни возьмись возникло желание курить. Андрей отправился в магазинчик на углу. Оказалось, что ассортимент невелик. Он взял «Северные», о которых прежде никогда не слыхивал: после первой затяжки показалось, что курит сухую траву с привкусом табака. На улице разбушевалась метель, он не стал докуривать, вернулся домой и закрылся в комнате.
Без интернета ритуал засыпания сводился к чтению книги и выключению света, а после Андрей лежал в безмысленном вакууме несколько десятков минут, пока такой же пустой сон не забирал его в черноту до утра. На этот раз у него ещё были сигареты. Он закурил. В тёплом помещении это оказалось приятнее. Андрей невольно улыбнулся, переносясь в далёкое прошлое: он сидит с полудюжиной друзей и коллег в небольшом баре прямо под редакцией после сдачи очередного материала.
Им весело, обсуждают планы на отпуска и каникулы (приближался очередной Новый год, но какой – было невозможно вспомнить). Все собирались куда-то ехать или лететь: вот Пашка Самылин – всегда брал билеты в Индию, не на Гоа, а именно на материковую часть, говорил, что не может представить зиму без запаха «настоящего карри», но все знали, что он летит туда как следует накуриться; а вот Сёма – время безжалостно стерло его фамилию – водитель редакции, самый пьющий человек из знакомых Андрея, – и в этом воспоминании он тоже напился первым, самым дешёвым пойлом, но Сёму никто не осуждает, ведь до следующего года с ним никто не поедет, значит, улицы города в безопасности, чьи-то руки доверительно лежат на плечах Сёмы, но Андрей не помнит, кто это такая; а вот и она – его Лена, в воспоминаниях она юная, беззаботная, талантливая, щебечет с какой-то секретаршей, болтая в руке тонкий бокал для «Маргариты»…
Раздался стук, улыбка исчезла с лица Андрея. Он поднялся и сделал два шага – именно столько было нужно, чтобы пересечь комнатку и открыть дверь. В коридоре вполоборота стояла хозяйка – маленькая темноволосая женщина с тонкими руками и узким, вечно удивлённым лицом. Она заглянула в комнату, но ничего не сказала, пока Андрей не спросил:
– Простите, вы стучали?
– Вы что, курите?
– Да.
– Это запрещено. У меня тут не курят.
– Но вы же сами курите, – заметил он.
– Если хотите курить, проходите на кухню и там курите сколько вам угодно. А тут книги у меня. Нечего их прокуривать.
Она объявила это бойким голосом, он раньше не слышал или позабыл, чтоб она так разговаривала – не так уж часто они прежде общались. На кухне тоже было тесно, не было даже места сидеть: вдоль стены умещались только стол и шкафчики, холодильник, газовая плита и гигантские мешки с картошкой и луком. Узкое окно было плотно закрыто, утеплено ватой и бумагой, но всё равно сквозь него просачивалась лютая зима. Хозяйка накинула куртку и тоже курила.
– Это что у вас, «Северные»? – спросила она. – Дорогие. Наверное, вам в газете хорошо платят?
Он не помнил, чтобы они когда-либо обсуждали, где он работает. Но, наверное, она могла узнать от городской администрации, которая обеспечивала расселение эвакуированных.
– Что-то платят, – согласился он. – Тратить не на что.
– Это вам не на что. А нам было бы на что.
– Вы давно живёте в городке?
– Городок как городок, – невпопад сказала хозяйка, – нам всё нравится! А кому не нравится – разъехались! И могут дальше уезжать, я так считаю! Может, если все недовольные разъедутся, то не придётся жить с кем попало!
Андрей подумал, что она либо не в себе, либо глуховата. Но скорее первое, потому что теперь её глаза горели злым, нездоровым блеском. Он хотел спросить, всё ли в порядке, но решил промолчать и докурить быстрее. Чувствовал на себе раздражённый взгляд хозяйки, но не желал оборачиваться.
– Чем это вы там занимались в комнате? – спросила она.
– Ничем. Просто курил, вспоминал.
– Что вспоминали?
– Москву.
– О-о. Никогда не была, – она усмехнулась, – даже вспомнить нечего.
– Не знаете, что там сейчас? – спросил он вдруг с внезапно загоревшейся надеждой.
– Откуда мне знать? Вы же оттуда.
– Ага. Вестей нет. Связи нет. Может, и города давно нет?
– Как это нет? Поезда же как приходили, так и приходят.
Он встрепенулся. Странно, что такая простая мысль не пришла к нему раньше. Повернув голову, он увидел, что хозяйка внимательно наблюдает за его реакцией. Вполне возможно, она фиксирует каждое его движение, а далеко за её щуплой фигурой, в темноте коридора, и гораздо глубже – в старых деревянных жилах дома, переплетениях его износившихся коммуникаций и перегородок – прячется тот, кому на самом деле интересно, как он поведёт себя. С большим трудом Андрей улыбнулся, потушил сигарету и пожелал женщине спокойного сна.
Спал он тревожно. Ему казалось, что хозяйка сидит под дверью и караулит, пойдёт он на платформу или нет. Неужели его мысли так легко разгадать? Однако даваться им так просто он не собирался. Андрей заставил себя спать, откладывая поход до завтра. «Ты всё выдумываешь, – говорил он себе, – ей плевать, и нет никого, кому она расскажет. Просто вздорная больная бабёнка, спи!»
Андрей проснулся неотдохнувший и достал из чемодана одну из немногих фотографий Лены, захваченных из Москвы. Если бы сказали, что здесь так долго не будет интернета, взял бы больше. Тут она в зимней шапочке: только лицо под огромным синим помпоном. Он разглядывал фотографию некоторое время, пытаясь определить, осталось ли прежнее чувство.