Не последняя точка

Проза

Глоток добра

Вторая послевоенная весна заблажила появлением нарядным зелёным покровом свежих сочных трав, которые выползли из таинственных земных нор, из взбухшей от зимней спячки земли и замаскировали рваные раны брутальной кровопролитной войны, спрятав под себя обугленные осколки кирпичей разрушенных домов. Появление добрых солнечных лучей обогрело обрадованные душистые акации, которые нарядились в свадебный белый наряд цветков, распыляя пыльцу – предшественницу новой жизни, – как будто предстояло быть торжественному церемониалу. Давно не наблюдалось такой яркой нарядной весны. По гудению заводских труб, из которых вываливал сивый бурый дым на лазоревое, свежее, весеннее небо, а также по движению звенящих тяжёлым гулом шумных трамваев можно было определить начало наступившей рабочей недели.

Когда завыли гудки заводских труб, мама, молодая женщина 33 лет, по имени Голда – так нарекли родители – невысокого роста, с густыми каштановым волосами, мягким голосом, торопливо будила своего сына, ласково приговаривая, что пора одеваться и ехать в интернат. Прервать сладкий сон для пятилетнего ребёнка – это всё равно, что оторвать его от сладкого мороженого. Мороженое – это конденсированное счастье: когда на него смотришь, будто сам таешь. Ничего, что оно холодное, зато сладкое. Чтоб каждый ребёнок ощущал себя счастливым. Но время послевоенное зажало в тесные тиски несчастливое детство. Счастливое детство – когда ребёнок окружён игрушками, лаской, полноценной заботой родителей. У этого пятилетнего ребёнка, сладкий сон которого прервали и отправляют в интернат, счастливое детство прервалось после гибели отца, которому, по счастливому случаю, удалось увидеть один раз новорождённого сына. Голда одела его в новый американский бархатный костюмчик, полученный в эвакуации как подарок, чудом сохранившийся в пороховом гуле войны наряду с американской тушёнкой, и они окунулись в объятия уличного запаха весеннего утра.

Этот двор был знаком Голде ещё с трёхлетнего возраста. Её большая еврейская семья перебралась сюда не по своей воле, а по воле царственного указа Николая II из прибалтийского города Ковна, где её мама Лея имела колбасный завод, магазин, гостиницу. По тем меркам семья относилась к буржуазному сословию. Им никто не мешал воспитывать восьмерых маленьких детей. Но в их мирную благоустроенную жизнь ворвалась Первая мировая война. Вследствие плохой подготовки в первые годы российские войска терпели неудачу. В окружение попала вся армия Самсонова. Когда преследуют неудачи, нужно находить виновных. Во Франции виновным объявили конкретно капитана Дрейфуса, по ложному доносу. В России виновными оказались абстрактные евреи, которые якобы шпионили и передавали врагу секреты. В соответствии с таким положением Николай II издал указ, согласно которому все евреи должны покинуть прифронтовую зону и переселиться вглубь страны. Так семья раввина оказалась на юге страны, откуда с улицы видны мутные воды Тихого Дона.

В то время Голде исполнилось 3 года. До войны улица родная выглядела горбатой, вымощенной булыжниками, как в Одессе. Эти города многое объединяло, особенно в то смутное время – 53 года – воровской мир. Ростов и Одесса как города- побратимы. Еврейская среда создавала особый колорит, назвав Ростов – папой, а Одессу – мамой. На Ростовской улице проживало много еврейских семей. Мало кто вернулся после войны. Вот за домом до войны стоял двухэтажный особняк, где жила большая еврейская семья. Туда попала случайная заблудшая вражеская бомба. Сейчас о ней напоминают разбросанные красные обугленные кирпичи. Там, на втором этаже, собиралась еврейская студенческая компания, заряженная сионистскими идеями. В тот день они собрались, чтобы отметить встречу Нового еврейского года или Рош-Шана. Как положено, по традиции приготовили сладкое вино, фрукты, мёд, яблоки и варенную Голдой фаршированную рыбу – деликатес еврейской кухни. Десять молодых сердец из мединститута изучали запрещённый язык – иврит, исполняли песни. В коридоре послышался гулкий тяжёлый стук кованых сапог – видимо, непрошеные гости поднимались на второй этаж.

Раздался громкий стук в дверь. К то-то крикнул: «НКВД!» Голда не растерялась, резко раскрыла раму и шмыгнула в окно. Затем спрыгнула на примкнувшую крышу сарая, пробежав до конца, она оказалась на другой стороне улицы. Домой не явилась, а добралась до подруги. Родителям сообщила, что домой не явится. Просила через старшего брата, который близко дружил с работником НКВД, чтоб оформили другой паспорт. Брату удалось получить для неё паспорт на другое имя и дату рождения.

Она стала именоваться Раей. Рая училась в мединституте, мечтала стать врачом. Но теперь придётся менять профессию. Забрав документы, спасаясь от НКВД, уехала в город Мариуполь, перевелась в металлургический институт. Все арестованные друзья были сосланы в разные регионы страны на различные сроки. Вместо заветной профессии медика получила специальность металлурга. Место работы предоставили быстро. Молоденькую, хорошенькую, приятную девушку радостно встретили в цехе на должности начальника смены по выплавке алюминия.

Подкрался подозрительный 37 год. Её смена начиналась утром. Ночной сменой руководил её друг. Электрики собирали для печи электросхемы. Один электрик то ли по незнанию, то ли по невниманию собрал схему- треугольник, вместо звёздочки. После подключения печи взорвались. Вредителей нашли быстро, всю смену арестовали. Перепуганная Рая быстро перевелась в Таганрогский комбинат тоже начальником смены.

Её воспоминания прервал резкий лязг тормозов трамвая. Каждую субботу мама забирала Даника домой из интерната. В том интернате находились дети, у которых погиб кто-то из родителей. Трамвай, грохоча колёсами, словно молотом по стальным рельсам, звенящим шумом вырвался из широких проспектов и, виляя вдоль узких неприметных улочек, оказался зажатым между притулившимся приземистыми домиками, которые прятались за чахлыми покосившими деревянными заборами, почерневшими от времени. Вагон постепенно редел. Рая на минуту призадумалась, предалась воспоминаниям. Сегодня не очень радостная дата: 22 июня – два года, как началась кровавая Отечественная война, изменившая начальную радостную жизнь. Эта дата глубоко врезалась в её ясную память, и вряд ли её можно было забыть. Был летний, тёплый, солнечный выходной день, воскресенье. Каждый планировал провести его по-своему. Они с мужем планировали посетить драмтеатр и посмотреть оперу «Аида». Заранее приобрела билеты, заказала вечернее выходное платье, но надеть не пришлось. В одиннадцать часов услышала тревожное сообщение о начале войны. Собираясь в эвакуацию, она уложила с собой платье, нарядный вечерний наряд, машинально, сама не понимая, почему так сделала. Это платье очень пригодилось. Находясь в эвакуации в Киргизии, в Кара- Балты, вся семья проживала во временном строении – курятнике, с глиняном полом и маленьким закопчённым окошечком. Зима 42 года выдалась на редкость холодной. Мороз-воевода так околдовал холодом, что вода промерзала, превращаясь в лёд. Годовалый ребёнок заболел воспалением лёгких. Топить было нечем. Там, не лесопилке, Рая за машину дров вынуждена была отдать вечернее нарядное платье. Тем самым она спасла жизнь сына.

Резкий тормоз трамвая прервал её мысли. Доехав до конечной остановки, трамвай затих. Выйдя из трамвая, малыш с мамой направились вдоль разбитой колеи железной дороги, на которой работали пленные немцы, в сторону жёлтого здания интерната. Его, своими раскинувшими разлапистыми деревьями, закрывала роща. Пока Даник не видел интернат, шёл спокойно, а мама тем временем отвлекала различными разговорами, зная, какая реакция у него последует от увиденного ненавистного жёлтого здания.

– Будешь слушаться, – повела разговор мама, – я тебе принесу сдобную, сладкую, твою любимую булочку.

– Она с изюмом, с коричневой корочкой, – уточнил сын.

– И посыпана сахарной пудрой, – добавила-мама.

Даник любил такую булочку из всех возможных кондитерских изделий, может, потому, что другие дети не могли ещё кушать, в силу дефицитной недоступности и дороговизны, но этого он не понимал. Его мама работала технологом на хлебобулочном комбинате и правдами- неправдами доставляла сыну детскую сакраментальную дефицитную радость.

– Если принесёшь такую вкусную сдобную булочку, – обрадовался малыш, – я куплю тебе, когда вырасту, крепдешиновое платье, – пообещал сын.

Дорога пролегала вдоль железнодорожного полотна, где на лежали в хаотическом порядке искорёженные рельсы, а пленные немцы с пилотками на головах, одетые в выгоревшие от солнца, непонятного цвета потные гимнастерки, восстанавливали узловую ветку. Приземистый паровозик «кукушка» торопливо свистел, поставляя шпалы и новые рельсы. Там, вдали, за станцией показался ров и бугорок, покрытый заросшей травой. Это зловещее место, называемое Змеевая балка, где немцы уничтожили двадцать семь тысяч мирных граждан, женщин и детей. Рая с семьёй тоже могла оказаться там. Но судьба её оберегла. Когда фашисты захватили первый раз Ростов, на следующий день они вывесили объявление на каждом перекрёстке, чтобы к одиннадцати часам дня все евреи собрались на площади К. Маркса, имея с собой все ценности. Вся семья Раи готовилась к выходу, но Красная армия в тот день выбила немцев из города и тем самым спасла людей от неминуемой гибели.

Солнце пробудилось, косые лучи постепенно выправлялись. Густые деревья рощи редели, и сквозь них показалось ненавистное жёлтое здание. Некогда спокойный, послушный мальчик мгновенно преобразился в свирепого зверька. В пылу гнева он припомнил об обещанной покупке платья и изменил своё решение.

– Не куплю крепдешиновое платье, а куплю ситцевое, – всхлипывая, вытирая слёзы, показавшиеся на щёчках, пригрозил обиженный сын.

Вырвавшись из цепких рук матери, он помчался вдоль ухабистого полотна. Мать в отчаянии бросилась за ним. Но каблуки мешали. По дороге проходил очередной отряд немецких пленных. Ходили без конвоя. Высокий стройный немец, увидев убегающего пацана, вышел из строя и побежал наперерез. Взяв его на руки, держа над головой, направился к маме и, отвлекая его разговорами, передал ей. Рая панически боялась немцев. Как в силу пропаганды, так и личного столкновения. Когда немцы в первый раз заняли Ростов, на следующий день во двор заглянули двое вооружённых солдат и направились к дому. Войдя, грохоча сапогами, они потребовали продукты. Это были регулярные части. Старушка, мать Раи, открыла буфет, выложила продукты, которые в нём хранились. Этого довольствия им показалось недостаточно. Один подошёл к пианино, открыл заднюю стенку и стал выкладывать все запасы. Старушка, плача, показала на беременную дочь, умоляя пожалеть, но он продолжал складывать продукты в чемодан, оттолкнув её грубой силой. Рая, дрожа, бросилась к обезумевшей матери. Её он тоже не пощадил. Этот момент запомнился на всю жизнь.

Страшней всего был эпизод, когда эшелон с эвакуированными людьми был атакован немецкими ястребами. Все бросились врассыпную к роще. Рая, прижимая сына, бежала в страхе не успеть. Самолёт, пикируя, погнался за Раей. Пули пронеслись рядом, и она, падая на землю, закрыла своим телом маленького сына. Самолёт настолько низко пролетел, что она различила и запомнила смеющееся, самодовольное, наглое лицо немца в шлеме. Забыть это лицо невозможно. С тех пор она возненавидела немцев всеми фибрами души. Даже сейчас, видя, как немец с благородной, добродушной и миролюбивой улыбкой держит сына на своих руках, не могла смириться, а он спокойно протянул ей сына, но она, обезумевшая от страха, продолжала дрожать. Дети должны жить в мире сказок, красоты, музыки и игрушек. Несмотря на добродушное расположение и приветливую улыбку недружественного попутчика, Рая по привычке с опаской и недоверчивостью искоса сторонилась. Она заметила висевший на гимнастёрке значок лётчика.

– Какой чудный мальчик, – обратился он к Рае по-немецки. Рая неплохо овладела враждебным языком, изучая его в институте.

– У меня дома такие же красавцы остались. – Он достал из бокового кармана небольшую фотографию двух очаровательных малышей: мальчика и кудрявой пухленькой девочки. Оба улыбались, глядя с фотографии.

– Я их не видел четыре года, как они, что с ними – я ещё ничего не знаю, как хочется прижать их и погладить.

Немного успокоившись, она доверительно примирилась к нему и сказала:

– Мой мальчик никогда не увидит своего отца. Он погиб на Кавказе.

– Я тоже воевал на Кавказе, – опрометчиво и неосознанно выпалил немец. Но почувствовал неловкость, стыдливо опустив глаза, сняв пилотку, вытер пот со лба, смутившись, умолк.

Замкнутая, стеснительная и нерешительная, она вдруг почувствовала уверенность и решительно спросила:

– Ты лётчик?

Он растерянно замялся.

– Да, я летал, – подтвердил он. – Как ты могла угадать?

– Я хорошо запомнила твою искажённую улыбку, когда ты с присущей злобой гнался за мной.

– Какая неприятная встреча. Я же солдат, выполнял бездумный приказ, не осознавал.

– У тебя самолёт с пулемётом, а у меня ребёнок, которому полгода. Если приказали убить женщину с ребёнком и ты равнодушно готов исполнить, то ты военный преступник.

Этот боевой калёный лётчик сейчас выглядел жалким мелким пленникам.

– Да, я пленный, искупаю свою вину своим трудом.

Он вытащил из кармана плитку шоколада, присланную от Красного Креста, и благородно подарил Рае в знак уважения и примирения.

Колонна пленных немцев прошла строем и примкнула к тем, кто разгружал с платформы шпалы. Спохватившись, наш добродетель, попрощавшись, бросился вдогонку.

Эхо войны надолго оставило тягучий тяжёлый отпечаток в сознании людей. Дома Данику была недоступна отцовская ласка. Отец, не вернувшийся с войны, не мог согреть теплом. Недоставало еды… Интернат восполнял эти пробелы. Даник помнил тот момент, когда мама первый раз привела его в интернат. Его ласково встретила пожилая сгорбленная нянечка, отвела в спальню к крайней кроватке, над которой висел большой портрет какого-то усатого дяди в военной форме и сказала:

– Это товарищ Сталин тебе подарил ботиночки.

Достав из-под кровати детскую обувь, Даник примерил: ботиночки оказались ему как раз по размеру. «Откуда он узнал мой размер?» – подумал смышлёный малыш.

Всех детей вывели на детскую площадку на прогулку. Площадка, огороженная колючей проволокой, примыкала к железнодорожной насыпи, на которой работали, как муравьи, пленные немцы. В обеденный перерыв раздался звучный звук удара трубы о швеллер. Педантичные немецкие рабочие, оставив работу, укрылись под тень деревьев. Работа работой, а обед – святое дело. Достав пустые фляги, работники подневольного труда протянули их, попросив воды. Дети наперебой бросились доставлять воду просителям. Впереди всех бежал наш маленький герой. Он узнал этого высокого стройного немца. Он хочет воды. Что такое жажда, он слышал от мамы. В августе сорок второго года по пути в Киргизию эвакуированные переправлялись через Каспий на перегруженной барже, в которой кончилась вода. Трое суток под палящим зноем солнцем на барже женщины с малышами молили о воде. Капитан жёстко ответил, что вода предназначена для экипажа. Если он увидит, что кто-то раздаёт воду, – расстрел на месте по закону военного времени. Дети не могли уже плакать, они хныкали, протягивая ручонки, высохшими, потрескавшимися губами, помутневшими глазами с надеждой прося воду. Некоторые женщины, не имея воли смотреть на мучение детей, бросали грудных за борт, в горько- солёные воды Каспия. Вода – это жизнь. Без воды всё живое погибает. Только верблюд может в пустыне две недели обходиться без воды. Больно смотреть, когда кругом за бортом окружает горько- солёная морская каспийская вода, а ты не можешь к ней прикоснуться. Рая решилась на отчаянный шаг. Упросила молодого моряка вынести ей кружку воды. Он отказал, ссылаясь на приказ, тогда она сняла с руки золотые часы, подарок мужа на свадьбу, и, не раздумывая, сунула матросу. Под покровом ночи Рая, пряча под платком золотую воду, спасала сына от жуткой жажды. Вот цена золотой воды…

Даник бросился подавать флягу с водой, и радость играла на его лице.

Мальчики, играя в войну, знали, как позорно быть немцем, их всегда убивали, а теперь он, проявляя гуманность, спасал от жажды. Может, этот немец хороший, добрый, милосердный, ему надо подарить глоток добра, лишь бы больше не было войны, лишь бы больше не воевали.

Вой на убивает всё человеческое. Может быть, этот глоток добра убьёт те вредоносные злобные воинственные бациллы, которые гнездятся в пробирке войны.