Магия Фан. Жесть

Чёрные камни

О людях, попавших в шторм,

Связанных в лодке бумажной.

О волосах, не любивших шпилек,

О слабости злой и бесстрашной.

Ольга Пулатова

Волна накатывает на берег и пронизывает холодом, кажется, до костей. Седовласый мужчина, лежащий на берегу, закрывает лицо руками, но это помогает слабо – он весь промок настолько, будто бы сам стал морской водой. Это был бы лучший исход, ведь так холод и страх навсегда отступят, как уйдёт и тоска по далёкому дому вместе с грустью о погибших товарищах.

– Уилл, Матиас, Сергей, Том, Андрей… – бормочет он имена друзей, пусть те больше никогда не отзовутся. – Рик, – вспоминает он собственное имя. – Ричард.

Пока волна отступает, Ричард медленно поднимается. Колени подгибаются, в ладони впиваются острые грани камней, от чего в полумраке на берег капает кровь. Но он помнит, что нельзя сдаваться, иначе…

* * *

Тамара просыпается от будильника, но глаза не открывает. Его мелодия подобна грому, оглушительной волне, сбивающей с ног. Как же там будет спасаться тот мужчина? Кто он? Ей хочется как можно дольше помнить этот сон, ведь кажется, что там, на холодном морском берегу, всё по-настоящему. Более по-настоящему, чем её собственная скучная студенческая жизнь.

Будильник звонит второй раз. От некогда любимой мелодии Тома морщится и всё-таки открывает глаза, а после встаёт, но лишь затем, чтобы взять в руки скетчбук. Образ мужчины настолько яркий, что до сих пор сохраняется в памяти, будто бы там, среди чёрных камней, остался кто-то хорошо знакомый. И пусть Тамара уверена в том, что видит пожилого мужчину в первый раз, относиться к нему с безразличием не получается.

– Какие красивые глаза, прямо как грозовое небо, – бормочет Тамара. – Прямо как у мамы. Наверное, поэтому он и показался мне знакомым. Давно я ей не звонила, кстати…

Наплевав на то, что до первой пары остаётся меньше получаса, Тамара берёт в руки смартфон и набирает номер матери.

Длинные гудки длятся слишком долго.

«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети», – сообщает ей механический голос. «Опять телефон где-то оставила, и он разрядился?» – думает Тома, но в глубине души переживает. А что, если сон был предупреждением? Он ведь такой яркий, живой, даже немного пугающий. Тамара до сих пор чувствует солоноватый запах моря, а пронизывающий всё тело ветер и сейчас будто бы охлаждает воздух в комнате и колышет волосы.

Слишком тревожно. Она вскакивает со стула и начинает расхаживать по комнате туда-сюда. Звонит ещё раз – результат тот же.

Больше ждать Тома не может.

Буквально подбежав к шкафу, Тамара берёт первое, что попадается под руку – серые джинсы и голубую – прямо как её собственные глаза – рубашку. Мама поэтому её и подарила месяц назад, на день рождения. Сказала, что она точь-в-точь такого же цвета, какого были и глаза, унаследованные от отца. Единственное, что осталось от него на память: ни фото, ни личных вещей, даже волосы у Томы мамины: каштановые и до невозможности прямые. А у того мужчины из сна они были длинными и волнистыми, о чём неожиданно вспоминает Тома, но не понимает, чем ей это поможет.

«С мамой беда», – стучит, бьётся в голове навязчивая тревожная мысль.

Тамара одевается быстро и уже через пять минут выбегает из общежития в солнечный сентябрь, так контрастирующий с её настроением и недавним сном.

Вокзал, электричка, стук колёс, растягивающий время во что-то вязкое и бесконечное. Наконец, нужная станция. Как бы Тома не уговаривала, мама не хотела переезжать в город: жила в деревянном домике на окраине деревни, вела скромное хозяйство и была этим довольна. Сейчас Тамара в очередной раз жалеет о том, что мама живёт так далеко от цивилизации, пусть ей и помогают немногочисленные соседи.

Путь до дома смазывается в одно мгновение. Тамара чувствует себя натянутой струной, готовой вот-вот порваться или взорваться подобно шипучему драже. Ассоциация кажется настолько странной и неуместной, что Тома улыбается.

Дом встречает её промозглой темнотой. Свет нигде не горит, печь давно не топлена, разряженный мобильник лежит на столе в прихожей. Мамы нигде нет.

Тамара обходит дом, чтобы убедиться в этом, заглядывает в каждый закоулок, даже поднимается на чердак, который некогда до невозможности её пугал. Да и трудно не бояться, когда на тебя падает что-то большое и мрачное. Пусть это и оказался старый плюшевый мишка с неё ростом, на чердак Тома с той детской поры не поднималась.

Где включать свет, она так и не находит, но благо, штор на небольшом круглом окне под потолком нет, поэтому хоть что-то рассмотреть можно. Мишка так и сидит рядом с люком. Вздрогнув, Тамара проходит мимо. Мишке, по виду, лет тридцать, не меньше. «Чей он, интересно? – думает она попутно: – Мамин?».

Чердак оказывается просто огромным! Томе даже кажется, что он в несколько раз больше дома под ним. Она осматривается, с удивлением понимая, что видит очень много вещей, связанных с морем. Откуда? Мама ни о чём таком ни разу не рассказывала.

Взгляд цепляется за удивительно чёрную ракушку, выглядывающую из-под тёмно-серого от грязи обрывка паруса.

– Томочка, здесь ты? – спрашивает снизу мама.

«Значит, с ней всё в порядке», – с облегчением думает Тамара, чувствуя, как что-то бывшее с утра неподъёмным грузом, исчезает, просто растворяется. Подхватив ракушку, она пружинящей походкой идёт в сторону выхода с чердака.

– Здесь. Иду, мам! – отвечает Тома насколько может весело и бодро.

Разговор им предстоит непростой.

Тамара входит на кухню следом за матерью. Она уже не та испуганная девчонка, которая примчалась при первом же подозрении на опасность.

– Ма-ам, ну я же просила тебя следить за телефоном, – протягивает она с претензией.

– А чего за ним следить? Сам пусть за собой следит. Связь, тем более, ловится не везде, – говорит мама совершенно спокойно и даже весело.

– Я же волнуюсь…

– А ты не волнуйся, Томочка, твоя мама и не такое видела.

– Какое «такое»? – напрягается Тома.

– Хочешь чаю? Травяного. Специально в лес вот ходила, набрала. Как знала, что ты сорвешься и примчишься сегодня. – Мама смеется, но Тамара чувствует исходящее от неё будто бы даже осязаемое напряжение.

– Что-то случилось? – спрашивает она, заглядывая матери в глаза удивительного цвета.

– Нет-нет, всё в порядке. Мой руки и садись за стол! – резко отвечает та и идёт к печи.

Тома оставляет смартфон с ракушкой на тумбочке и подходит к рукомойнику. А из головы отчего-то так и не идёт тот седой мужчина – Ричард.

– Мам, а у нас случайно нет предка-моряка? – спрашивает она невзначай.

К удивлению Тамары, мама вздрагивает и начинает осматриваться, особенно внимательно вглядываясь в окно.

– С чего ты так решила, дочь?

– Ну… – сначала Тома хотела рассказать и про сон, но после решила повременить с ним. – Там, на чердаке, столько всего морского. И даже смотри, какая ракушка!

Вытерев руки, Тамара подходит к тумбе и берёт в левую руку чёрную ракушку.

– Я таких и не видела никогда. Чёрная-чёрная, прямо как…

– Как что? – испуганно перебивает её мама.

– Мне сегодня приснился пожилой мужчина. Он шёл вдоль морского берега, а там было много острых камней. Цвет похожий.

– Чёрный? – спрашивает мама подавленно.

– Да, чёрный. А что такого? – не понимает Тамара.

– Пора, – бормочет мама себе под нос, так что Тома едва может разобрать голос.

– Ч-что пора? – холодок, отступивший в поезде, возвращается, так что Тамара вздрагивает.

– Пить чай, конечно же. Он как раз настоялся. – Пусть мама и пытается казаться бодрой, Тома этим не обманывается.

Тамара чувствует, что мама что-то недоговаривает, но давить на неё не хочет. И так женщина пожилая, многое испытавшая за свою жизнь. Вон, даже седые волоски появляться начали, что Тома замечает только сейчас. Она садится за стол, оставляет ракушку рядом и берёт в руки тёплую кружку. Аромат чая, до того витавший в воздухе лёгким флёром, наполняет ноздри.

– Что это за травы? – с улыбкой спрашивает Тома.

– Пей, девочка, пей, – сухо отвечает мама.

Тамара делает один глоток, потом ещё и ещё. На вкус тоже никак не удается определить, что там за травы такие необычные, но останавливаться не хочется. Хочется пить и пить – до дна. Томе не удаётся остановиться даже тогда, когда она понимает, что мама никогда не обращалась к ней «девочка» – только по имени или «дочка». А это её «девочка» звучит слишком отстраненно для матери.

– Мужчина, которого ты видела во сне – мой отец, – неожиданно сообщает она.

Томе уже сложно воспринимать информацию, глаза слипаются, а в голове появляется какой-то туман, но она слушает родной голос изо всех сил.

– Их корабль напоролся на рифы, когда мне было пять. Вся команда погибла и только он смог спастись, заключив договор с морским дьяволом. В качестве залога отец использовал меня. – Мама смеётся, но этот смех далек от привычных звонких колокольчиков. – Теперь, чтобы жить самим, нам нужны жизни кровных родственников. Мне жаль, Тома. Я думала, что успею родить ещё кого-то, но времени больше нет. Прощай.

Это «прощай» становится последним, что Тамара слышит от матери. Голова стремительно тяжелеет, глаза слипаются, в ушах шумит ветер. Тому тянет зевнуть, но даже этого она сделать не успевает. Тьма накрывает её подобно савану.

Тамара приходит в себя, но в первые секунды даже не понимает, где она. Здесь холодно, оглушительно шумит море и до щиплющей боли пахнет солью. А ещё – острые камни впиваются в колени и ладони.

Тома поднимается, но чувствует необычайную слабость, как будто бы ей не двадцать, а все восемьдесят. Да и руки какие-то слишком тонкие и бледные…

Тут появляется Ричард. Он уже совсем не старик, а вполне себе мужчина в самом расцвете сил. Дедушка, как теперь знает Тамара, широко улыбается, смотря на ослабевшую Тому.

– Ну здравствуй, внучка, – с сильным акцентом произносит он. – Очередная.

Ричард начинает лающе смеяться. Глаза его сверкают безумным блеском, а волосы теперь такие же тёмные, как у мамы.

Только сейчас Тамара понимает, что то, что она во сне приняла за чёрные камни, на самом деле обломки костей, пропитанные кровью. Она вздрагивает и начинает пятиться от безумного родственника. Хочется оказаться как можно дальше от этого острова. И как Ричард провёл здесь столько лет?

Тома спотыкается и едва не падает. Равновесие удаётся сохранить, но идти с каждым шагом это всё тяжелее делать.

– О, ты ещё можешь двигаться? Екатерина хорошо о тебе позаботилась, я рад. Мне хоть какое-то время будет не так скучно. – Ричард, которого никак не удаётся считать собственным дедом, опять начинает смеяться.

Обессилевшая Тамара падает на колени и закрывает глаза, по её щекам текут такие же солёные, как морская вода, слёзы.

* * *

– Мне правда жаль, Тамара. Я хотела бы тебя спасти, – бормочет Екатерина в своём, реальном, мире, заворачивая иссохшееся тело Томы в грязно-серую парусину. На голове женщины больше нет седых волос.

Наклонившись, она целует дочь в морщинистый лоб. На подобную пергаменту щёку падает одинокая слеза.

Отражение

Милый, имя тебе легион.

Ты одержим,

Поэтому я не беру телефон.

Соблюдаю постельный режим,

Но в зеркале ты, из крана твой смех,

Ты не можешь меня отпустить,

А я не могу вас всех.

Ольга Пулатова

– Опять, – шепчет Игнат, уставившись на себя в отражении.

Опять ему показалось, что кто-то по ту сторону подмигнул ему. Вернее, не кто-то, а он сам, его собственное отражение. Игнат стоит так ещё пять минут, сосредоточенно уставившись на зеркального двойника, но больше никаких лишних движений не замечает.

– Опять мерещится? – обеспокоенно спрашивает Алёна, жена Игната, заглядывая в ванную.

– Нет, – резко и неправдоподобно возражает он.

– Сходи уже проверься. – Она вздыхает, но говорит тихо, не настаивая – смирилась – после чего тихо выходит, придерживая живот. Игнат так и не решается рассказать жене, что курс лечения он уже проходил незадолго до знакомства с ней.

Он, конечно, не рад такому положению вещей, но в остальном чувствует себя прекрасно. Считать всё подряд не принимается, навязчивых идей не имеет. И только эти странно движущиеся отражения опять не дают покоя день ото дня. Он ведь надеялся, что всё уже закончилось…

Игнат не помнит, когда именно это началось. Кажется, так было всегда. Отражение в зеркале понимающе улыбалось, подбадривая в тяжёлые минуты, даже когда сам он не мог сохранять самообладание. Отражение давало ощущение, что он не одинок. Игнат с детства привык к этому чувству, радовался единственному понимающему существу, пока однажды не ощутил, что становится чужим для этого мира, что за связью с незеркальным отражением почти потерял связь со всеми людьми.

Родители после переезда уже давно его не навещали. Сколько? Год? Два? Три? За монотонной жизнью он даже не заметил прошедшего времени. С девушками отношения так и не сложились…

Осознав это, Игнат испугался, начал игнорировать гримасы отражения, прошёл курс лечения у психиатра. Странные видения исчезли, чтобы вернуться тогда, когда он будет счастливо женат, а жена вот-вот родит. Почему? За что? Игнат не понимал и не понимает этого до сих пор.

Набросив куртку, он выходит на улицу, вдыхая полной грудью влажный послегрозовой воздух. Пусть дождь и закончился, с листвы деревьев ещё падают капли, звонко ударяясь об асфальт, будто бы кто-то смеётся. Игнат вздрагивает от неожиданной ассоциации и оборачивается. В окне он видит встревоженное лицо жены и своё собственное отражение, которого на таком расстоянии точно не может быть там.

– Спасайся! – кричит он, срываясь с места и разгоняясь до немыслимой скорости.

В мгновение ока Игнат преодолевает эти несколько метров до дома и ударяет кулаком в стекло. То разбивается, осыпаясь и на него, и на жену десятками острых осколков. Алёна с визгом отскакивает, а на шум прибегают соседи.

Как бы Игнат не пытался объяснить, что именно видел и почему так поступил, ему не верят. Сосед – здоровенный бугай, имеющий разряд по боксу, без проблем скручивает Игната, пока хрупкая жена соседа успокаивает Алёну и вызывает скорую помощь.

* * *

– Извини меня, извини меня… – тихо повторяет Игнат, сидя через десять минут на крыльце в ожидании скорой.

Сосед нависает рядом своей горой мышц и даже не предлагает обработать руку. В отличие от приехавших врачей. Они его осматривают и забирают, а у Игната даже сил спорить с этим нет. Может, оно и к лучшему будет.

Теперь его жизнь состоит из одних только уколов и редких встреч с Алёной, введённых в монотонный больничный график. Она рассказывает, как жизнь, как справляется, как ей не хватает дома мужа, ведь на девятом месяце беременности трудно делать очень многое.

– Извини, – в очередной раз повторяет Игнат, погладив её по округлому животу, но увидев, как Алёна вздрагивает и сжимается, убирает руку.

– Я держусь, – жена грустно улыбается. – Да и соседи помогают. Виктор вчера следил за установкой нового окна, Маша по дому чуть ли не больше меня хозяйничает… – Она смеётся. – А как рожу, чувствую, пора будет её домработницей на полную ставку брать.

– Лучше нормальную найти, – напряжённо говорит Игнат.

– А что такого? Ей не трудно, а мне хоть не так одиноко, – с плохо скрываемой болью в голосе возражает Алёна.

– Ах! – он не в силах просто сидеть и смотреть на это. – Предательница! Лгунья! Мужа, значит, в дурдом отправила, а сама…

В комнату для общения забегают санитары. Один из них скручивает успевшего встать и нависнуть над женой Игната, а второй что-то ему вкалывает, от чего мужчина мгновенно отключается.

И вот, он опять абсолютно один в комнате. Вспылил на пустом месте. Игнату безумно стыдно, хочется извиниться перед женой, но теперь он сомневается, что она придёт ещё хоть раз. А если у неё из-за волнения случится выкидыш? Терзаемый мыслями, он продолжает лежать на кровати, не в силах пошевелиться из-за плотных ремней, обхватывающих всё тело.

Приглушённый свет мог бы навевать желание уснуть, но Игнат и думать об этом не может. Мысли его свободно дрейфуют, подкидывая безрадостные воспоминания, но ни на чём он не может сконцентрироваться слишком долго.

– Эй, отражённый, ты здесь? – спрашивает Игнат с надрывом. – Я же знаю, что здесь! Почему не показываешься? Неужели бессилен без зеркальной поверхности? Ха-ха-ха, не такой-то ты и всесильный, здесь тебе меня не достать. Ни за что не достать!

Смех переходит в какие-то безумные бульканья. Санитар, наблюдавший за всем этим, уже спешит в палату, держа в руке шприц со снотворным. Игнат смотрит на него, на иглу, и видит собственное широко улыбающееся отражение на острие.

– Нет, нет! – кричит он и пытается выпутаться из врачебного плена.

Он дёргается, но безуспешно, раз за разом лишь ослабевая в надёжных путах. Они явно рассчитаны и на более сильных мужчин.

– Пожалуйста, я не хочу, помогите… – шепчет Игнат, сам не понимая, к кому именно обращается и о чём просит. – Я хочу, чтобы это прекратилось…

И ему действительно помогают. Голова кружится, глаза закрываются, а уже через несколько секунд Игнат видит себя, лежащего на больничной кровати. Картинка кажется какой-то искажённой, а ещё до невозможности узкой, сплюснутой с боков.

– Нет, нет! – кричит он, когда понимает, что именно случилось. – Нет, Алёна, Тимур…

– Мне жаль, сын, – раздаётся тихий голос за спиной. Незнакомый, но какой-то странно родной.

– Сын? – Игнат оборачивается и видит мужчину, удивительно похожего на него самого. Или это он похож на неизвестного мужчину?

– Да. Лили тебе не рассказывала? – Мужчина удивлённо поднимает брови, совсем как сам Игнат. Даже небольшая ямочка между бровей точно такая же.

– Нет. Мама… Мы с родителями ничего такого не обсуждали.

– Ах, с родителями. Ну, чертовка! Тот, кого ты знаешь как отца, на самом деле твой отчим. Лили думала, что спасёт тебя, обманет демона. Наивная дура! От судьбы не уйдешь, как бы ни хотелось.

– Я бы попросил… – начинает было возмущаться Игнат, но понимает, что толку не будет. Биологический отец – а похоже, это был именно он – сына даже не слышит и смотрит куда-то в бескрайнюю туманную даль, заполненную мраком.

– Она думала, что сходства со мной никто не заметит. Возможно, Борис и непроходимый идиот, но уж точно не демон…

– Да какой ещё демон?! – сейчас Игнат чувствует себя очень бодро и живо впервые за долгое время, он не хочет просто сидеть здесь и бездействовать.

– Легион. Вырвавшись на свободу, он поглощает души всех, до кого может дотянуться. Но для его воплощения почему-то подходит только наш род. Может быть, какая-то древняя сделка, но факт остаётся фактом – Легион может воплотиться только в нас. Он методично сводит с ума, а потом находит слабое место и захватывает тело. Он убивает, пока есть силы, а потом бросает бесполезную оболочку и пирует, готовясь к новой атаке.

– Тимур…

– Это мой… Твой сын?

– Да, но он ещё не родился. Наверное… Сколько я вообще провёл в больнице, чёрт возьми?! Мне срочно надо вернуться!

– Это невозможно.

– Почему?

– Я пытался, – с горькой обречённостью отвечает отец. – Демон меня едва не поглотил. Да и куда возвращаться? Тело уже в лапах Легиона, а он свои временные оболочки не жалеет, не говоря уже о том, что просто от его нахождения внутри тело разрушается.

– Что же теперь делать? – Игнат запускает пятерню в волосы и морщится.

– Ничего, – равнодушно отвечает отец.

– Но ведь ты откуда-то об этом узнал!

– Из старого дневника одного из предков. Лили его сожгла, – с тем же обречённым равнодушием отвечает отец.

Не зная, как действовать дальше, Игнат садится прямо на чёрный пол и осматривается. Холода он не чувствует. Температуры в этом странном месте вообще будто бы нет – есть только серый туман, выделяющийся на фоне вязко-серой темноты.

– Что теперь будет? – с отчаянием в голосе спрашивает он.

– Меня поглотит Легион, а ты останешься один.

– Но почему?

– Потому что он подчиняет через эмоции, а я больше не могу сохранять спокойствие. Ты – сможешь, я уверен в этом. Прощай, сын… – Голос становится всё тише, пока вовсе не смолкает, растворяясь в гнетущей темноте.

Игнат мгновенно вскакивает. Туман на секунды становится чёрным, забирая немногие отблески света. Игнат весь сжимается, но его туман не трогает. Пока? На том месте, где совсем недавно стоял мужчина, называющий его сыном, никого нет. Только что-то бледно отблёскивает на полу. Игнат подходит и наклоняется, поднимая старинный серебряный перстень с рубином.

– И как мне это поможет, отец?

* * *

Шлепок, первый крик.

– Ма-ачик, – радостно кричит картавая медсестра в очках, стоящая рядом с акушеркой.

– Тимур, – слабым голосом произносит роженица, с трудом сохраняя сознание.

Новорожденный мальчик ревёт навзрыд, но быстро успокаивается и даже улыбается, заметив блеск сбоку. Легион знакомится с новой жертвой.