Заумник в Царьграде

От автора

Эта книга возникла из чрезвычайно разросшегося научного доклада, тема которого стала складываться довольно давно – ещё когда я начал составлять том избранных работ Ильи Зданевича, вышедший в издательстве «Гилея» в 2008 году. В обширном издании, подготовленном вместе с французским исследователем Режисом Гейро, я взял на себя и функцию комментатора основной, «константинопольской» части романа «Философия», пытаясь прояснить исторические обстоятельства и разные детали, определяя реальные основания сюжетных линий и прообразы главных персонажей, разбирая авторские записи и пометы на оборотах листов рукописи. Тогда, конечно, появились ошибки, неточности, «белые пятна», части из которых теперь удалось избежать, но многие наверняка живут и в данном тексте, противопоставляя моему стремлению быть в изложении фактов и в построении выводов предельно точным известную долю неопределённости.

Надо сказать, что тот толстый оранжевый том оказался, если не брать в расчёт не доведённый до конца проект пятитомного издания сочинений писателя и поэта, пока единственной попыткой представить его творчество в не столь раздробленном виде, как это чаще всего получается. Правда, в книгу не попали вещи ранние, футуристические и «всёческие», и поздние, сонеты и десятистишия, но всё это было издано потом, в той же «Гилее». Получается так, что в научных трудах и в восприятии многих читателей этот парадоксальный новатор, проживший довольно долгую жизнь, главная часть которой была отдана очень цельной творческой работе, чаще всего существует в виде дискретного автора, то есть нескольких разных Зданевичей, разделённых временами и странами (Россия, Грузия, Франция), делами (теоретик нового искусства, поэт и прозаик, книжный дизайнер и издатель) и даже именами (Зданевич и Ильязд). У нас наиболее привычными и чаще исследуемыми до недавнего времени оставались Зданевич «дореволюционный», опубликовавший первую монографию о Н. Гончаровой и М. Ларионове, а также познакомивший публику с работами Нико Пиросмани, и «тифлисский», напечатавший в столице Грузии в 1918–1920 годах почти весь свой заумный и типографический театр. После выставки французских издательских работ Ильязда, впервые прошедшей в Москве в минувшем году, книжная сторона деятельности мастера, затмевающая в остальном мире прочие его идеи и открытия, стала актуализироваться и в России, вызвав восторг у образованных зрителей. Но «за бортом» репрезентации неизбежно остались его проза и поэзия, которые так и продолжают находиться в ведении узкого круга литературоведов и филологов. И последних это, кажется, вполне устраивает. Хотя понятно, что встреча всех Зданевичей вместе и их разговор с читателями без посредников – вопрос времени.

Можно подумать, что тема «Зданевич в Константинополе», обозначенная в названии книги, демонстрирует то же намерение обособить какого-то одного, своего Зданевича – скажем, Илью-заде, как писатель называет героя и самого себя в некоторых местах «Философии». Но действительной задачей исследования, которая, признаюсь, стала окончательно проясняться лишь в процессе работы, является, наобо рот, попытка увидеть «непрерывного» Зданевича, взглянув на короткий период его жизни в этом городе как на своего рода границу, обнаруживающую, как и всякие границы, разломы и промежутки, часто именно то, что связывает или когда-то связывало между собой разделённые части.

Я от всей души благодарю хранителя рукописного фонда И.М. Зданевича в Марселе Франсуа Мере за помощь в получении из архива документов и нужных изобразительных материалов. Моя большая признательность – давнему коллеге и товарищу Режису Гейро, который не только давал все необходимые консультации биографического характера, а также прислал список докладов Зданевича по византинистике и некоторые использованные в работе тексты, но и посоветовал из текста выступления на конференции сделать книгу. Мои всегдашние благодарности – Марии Лепиловой, выполнившей несколько необходимых для книги переводов с разных языков. Эта работа вряд ли была бы написана и издана, если бы не постоянная поддержка моей жены, Нади Гутовой, которая и была её первым читателем.

Белград, 11 февраля 2016

Центральный фрагмент карты Константинополя. 1903

Вступление

Покинув независимую Грузию в последние месяцы 1920 года, Илья Зданевич прибыл в оккупированную странами Антанты столицу Османской империи, где находился почти до конца 1921 года. Оттуда на пароходе, идущем в Марсель, он отправился во Францию и прожил там оставшиеся полвека.

Приводя биографические сведения о нём, весь период его жизни между Тифлисом и Парижем чаще всего вмещают в одну короткую фразу: «Провёл год в Константинополе в ожидании французской визы». Действительно, многие бежавшие из России в те времена, покидая страну через её южные границы, попадали в этот «перевалочный пункт», откуда потом происходило их рассеяние по Европе и даже начинался путь в Америку¹. Довольно чужой для русских беженцев древний город воспринимался ими как временное убежище, и весь смысл житья там для большинства из них заключался в выборе дальнейшего пути следования и в ожидании необходимых документов.

Но было ли это так для Зданевича? Есть яркий соблазн всё-таки увязать путешествие писателя в этот город на границе Европы и Азии с теми антизападническими настроениями в искусстве, которые были свойственны многим русским новаторам – с тем «путём на Восток», который ещё в 1913 году провозгласила близкая соратница Зданевича Наталья Гончарова², или с «паломничеством на Восток», как он сам выразился в докладе о художнице, наконец, с его собственными футуристическими речами о Востоке как о единственной ценности в сегодняшнем искусстве³. В этой связи надо, конечно, вспомнить совершившего путешествие в Константинополь и Тегеран футуриста Василия Каменского с его «железобетонной поэмой» «Константинополь», персидскими мотивами и стихами, включающими квазивосточную заумную лексику⁴; Михаила Ларионова, очень стремившегося в Турцию и начавшего писать турецкую жизнь исключительно по своему представлению⁵; друга Зданевича Михаила Ле-Дантю с его чрезвычайным интересом к персидским миниатюрам и к грузинскому примитиву; журнал «Бескровное убийство» с «восточными» выпусками; в конце концов, Велимира Хлебникова с его гилянской эпопеей и персидским поэтическим циклом 1921 года⁶. В этом перечне окажется и Алексей Кручёных, служивший почти два года (1916–1918) на территории Восточной Турции и именно там сочинивший лучшие образцы своей «супрематической» зауми и визуальной поэзии⁷.

Для Зданевича, который в известном докладе «О футуризме» заявил: «Россия – Азия, мы – передовая стража Востока»⁸, этот путь никогда не означал поиска неожиданных, экзотических или омолаживающих решений. Для него, русского литератора и наполовину грузина, родившегося и долго жившего в Тифлисе (Тбилиси) – азиатском городе, находящемся в соседнем с Турцией, Азербайджаном, Ираном регионе Российской империи – это, по сути, всегда был путь к себе домой.

Афиша доклада Зданевича «О Наталии Гончаровой». 31 марта 1914

До отъезда в Константинополь он уже не раз побывал в Турции, где работал в качестве военного корреспондента на Кавказском фронте Первой мировой войны и исследовал местности, на которых сохранились древние христианские храмы. При всей любви к Востоку как к своему дому Зданевич, давний корреспондент Ф.Т. Маринетти и пропагандист италь янского футуризма, сторонник прогресса, сочинитель упорядоченной поэтической зауми и создатель новаторской шрифтовой типографики, стремится за новыми идеями и с новыми идеями на Запад, где вскоре, как известно, присоединится к дадаистам. Он оказался в главном городе Византии и Турции не с исследовательскими или художественными целями, а с изначальным намерением побыстрее добраться до Европы, – намерением, по всей вероятности, редко его весь этот год оставлявшим.

В конце своего затянувшегося пребывания в Константинополе он написал отцу в Тифлис, что провёл там «бесплодно потерянный год». И потом:

«Можно ли дальше жить здесь – в этом проходном дворе, а не городе…»⁹ Но обращает на себя внимание другое письмо, где говорится об обстоятельствах, позволяющих нам предположить, что это путешествие всё же было особенным. Вдова Ле-Дантю Ольга Лешкова летом 1924 года сообщила Зданевичу:

До меня дошли слухи <…> о Ваших константинопольских похождениях. Похождения были настолько зданевичьи, и по существу, и по стилю, что интерпретация передатчика вне подозрений. Из них и из Вашего письма ясно, что и Вы тоже кой-что пережили…¹⁰

И вот что Зданевич написал ещё через пять лет, в начале своей автобиографической повести, подроб но рассказывающей о его турецких приключениях:

Если не считать происшествия, свидетелем какового я нечаянно оказался в Константинополе, странствия эти никакого не заслуживают внимания¹¹.

Незавершённая повесть 1929 года «Письма Моргану Филипсу Прайсу» состоит из пяти писем-глав, сохранившихся в разных вариантах. В её основе находится, по крайней мере, три действительных письма, отправленных Ильяздом в том же году его другу английскому журналисту и политическому деятелю, с которым он вместе собирал материалы для репортажей с Кавказского фронта Первой мировой войны¹². Потому можно полагать, что многие описанные в книге события имели место на самом деле.

Следом за ней писатель подготовил рукопись романа из 20 глав «Философия» (1930), сюжет которого тоже посвящён Константинополю и развивает замысел повести¹³. И хотя действие этого авантюрного романа постепенно всё больше отклоняется от линии автобиографии Ильязда и смещает, как нам кажется, истинные мотивы героя, именно этот не обычный текст лучше всего передаёт разные смыслы константинопольского «происшествия», какими они были для самого писателя.

Страница из авторской машинописи «Писем к Моргану Филипсу Прайсу». 1929

Попытаемся разобраться, что Зданевич делал в течение этого времени в Стамбуле-Константинополе – в какой обстановке находился, где жил, где работал и как отдыхал, чем ещё занимался и что там произошло. Отчасти восстановить события или понять намерения героя помогут как оба его художественных текста, информации и оценкам которых мы будем иногда и с осторожностью следовать, так и другие его записи и разные документы, дополняющие событийную канву и открывающие неизвестные прежде факты. Эти материалы также прольют некоторый свет на источники литературных сюжетов, на прототипы их героев и на мотивы поступков самого Зданевича.

Ахмет Хусейн оглы из Ошка, проводник Зданевича в Отха. Южный берег озера Тортум-гель. 1917

I. Лазы, гюрджи и переселенческий вопрос

Как вспоминал Зданевич, в 1915 году он побывал в северо-восточной части Турции, в расположенном в высоких горах Эрзуруме, а также в Трабзоне – древнем понтийском Трапезунде, сохранившем великолепные византийские постройки¹⁴. Но более вероятно, что это случилось позднее, весной 1916 года, когда эти местности были оккупированы воюющей с турками русской армией, и он оказался там, будучи командирован как военный корреспондент петроградской кадетской газеты «Речь»¹⁵. В 1915–1916 годах он напечатал в «Речи», а также в её тифлисском филиале, буржуазно-националистической «Закавказской речи», письма в редакцию и статьи, написанные в защиту военнопленных мусульман и народностей, населяющих приграничные районы, занятые русскими войсками¹⁶. В статье «Лазы и переселенческий вопрос», опубликованной в 1915 году, Зданевич писал:

Не будь переселенческой политики, которой мы на Кавказе придерживаемся с XVIII столетия, не было бы и того гордиева узла, который завязали здесь <…>. Если лазы уйдут из Лазистана¹⁷ и не вернутся на родину, мы потеряем культурн<ую>, стойкую силу, которой у нас так мало и которая нам так необходима¹⁸.

Наверное, известны не все его газетные статьи этого времени, часть из которых выходила под псевдонимами. Главный герой романа «Философия», Ильязд, зимой 1920/21 годов в Константинополе встречает лодочника-лаза, которому говорит:

Я рад видеть лазов, я люблю лазов, во время войны я в английских газетах и в русских писал в защиту лазов, и за это мне русские отказали в сотрудничестве. Я знаю, что нет народа поэтичнее вас. У вас, у тех, которые ещё говорят по-лазски, нет письменности, и, однако, вы сочиняете поэмы в десятки строк, которые держатся на одной рифме, и на одной ножке ваши столы. Я тебе уже говорил, что я друг лазов и гюрджи, я рад буду видеть всех лазов, каких ты знаешь. Я долгое время подписывался в газетах Мживане, ты не знаешь этого слова, но те, кто говорят, так называют птичку, которая сидит на шарманке и вытаскивает билетики с предсказаниями¹⁹.

 

В «Письмах Моргану Филипсу Прайсу» писатель разражается признаниями в ненависти к Империи, «безобразнейшему чудовищу», которому он желал в те годы всяческого поражения в войне. Он сообщает другу, с которым подписал письмо-манифест о защите мирного турецкого населения от действий российских властей:

…я достаточно насмотрелся русского порядка на окраинах, насильственного обрусения, грабежей, захвата земель, науськивания <одной> народности на другую, нагаек, расстрелов и виселиц, убожества, близорукости и неисправимого хамства. Вы припоминаете, вероятно, наши разговоры о русском поведении в Лазистане и сообщное письмо в Manchester Guardian²⁰? Чем и объясняется, что я работал с грузинскими националистами, чья газета в 16 году была одиноким пристанищем для врагов отечества. Простите за некоторое фанфаронство, но мне льстило, <что> мои статьи по международной политике неизменно искажались цензурой или газета выходила со страницами, наполовину белыми…²¹

В революционном феврале 1917 года Зданевич, недавний студент юридического факультета Петроградского университета, стал сотрудником канцелярии Временного правительства, в это же время он выступал как активный противник государственной, партийной или академической опеки над искусством и автор идеи Учредительного собора по вопросу устроения художественной жизни страны. Он был организатором и автором устава ассоциации «Свобода искусству», предложенной взамен Министерства искусств, создававшегося властями без ориентации на художественное большинство. На митинге в Михайловском дворце в Петрограде 12 (25) марта он призывал:

Боритесь же с монополией государства в искусстве вместе с художественными империалистами, с попытками воскресить восемнадцатый век, учредить ведомство для давления на Россию, боритесь за самоуправление областей и художественный демократизм <…>. Объединяйтесь, опрокинем уготовленный нам порядок²².

Уже в мае 1917 года Зданевич вернулся в Тифлис, что Р. Гейро связывает с неудачей, постигшей его в конкурентной борьбе за утверждение своей линии в политике по вопросам искусства²³. Однако сам писатель пояснял, что «покинул революцию ради архитектуры», получив из Тифлиса приглашение от местного археологического общества, и надеялся лишь на кратковременное отсутствие в Петрограде, «считая Октябрь далёким более, чем он был на деле»²⁴.

В июле Зданевич действительно отправился в путешествие по северо-восточным провинциям Турции («турецкой Грузии», именуемой Западным Гюрджистаном или просто Гюрджистаном), которые к тому моменту оказались в тылу российской армии. Это была экспедиция, организованная историком и археологом Эквтиме Такайшвили для поисков раннехристианских храмов, построенных грузинскими мастерами, и оставшихся в этих районах следов грузинской культуры и языка. Группа начала свой маршрут в древнем армянском городе Карс и отправилась к бассейну реки Чорох, передвигаясь сперва по конной железной дороге, потом на автомобиле, на ослах и пешком, вглубь горной страны. Зданевич сделал множество записей, фотографий, чертежей и зарисовок, обмеров церквей и останков строений, но и разговаривал с местными жителями, убеждая их в необходимости государственного самоопределения этих областей²⁵. Кроме инженера и иеромонаха в группу вошли люди искусства – художник Ладо Гудиашвили, актёр, сценарист и режиссёр, впоследствии один из создателей кино-сталинианы Михаил Чиаурели, а также театральный художник и грузинский культурный деятель Дмитрий Шеварднадзе.

Зданевич в экспедиции по Западному Гюрджистану. 1917

Исследование описано в книге Такайшвили «Археологическая экспедиция 1917-го года в южные провинции Грузии», которая вышла в советском Тбилиси спустя три с лишним десятилетия и уже после смерти грузинского академика²⁶. Значительная часть чертежей, рисунков и фотографий, помещённых в книге, выполнена Зданевичем, хотя его имя, как и имя репрессированного в 1930-е годы Д. Шеварднадзе, в книге не названо, он там указан просто как некий «архитектор-любитель».

В повести Зданевич будет так описывать эти месяцы:

Я посетил страну, воспоминание о которой мне будет светить весь век. Была ли где-то война или нет, нам не было до неё дела. Слонялись в горах, без конвоя, безоружные, не зная почти языка, не среди враждебного населения, а редчайших друзей, пользуясь баснословным гостеприимством. Нас не только кормили, отказываясь от денег, но изобретали особые блюда, по мнению наших хозяев, напоминавшие русские, чтобы мы скучали по Северу менее; не только нам позволяли работать в церквах, обращённых в мечети, и сотрудничали, но и просили не торопиться, так как пребывание наше среди этих горцев было якобы одним для них удовольствием; не только не жаловались на трудные времена, о коих мы спрашивали, но всячески старались их отрицать. И после четырёх месяцев мы впервые остались без обеда и крова, когда, перевалив через пограничные хребты, воротились в район матерной ругани, на родину²⁷.

Отделившись от экспедиции, Зданевич поднялся с проводниками на гору Качкар (ок. 3937 м), господствующую вершину Понтийских гор. О своём восхождении он оставил подробный отчёт, сохранившийся как глава XII его дневника «Западный Гюрджистан. Итоги и дни путешествия И.М. Зданевича в 1917 году», прочий текст которого нам неизвестен. После множества разговоров с гюрджи, хемшинами и лазами в записях Зданевича среди деталей увиденного вновь появляются строки о губительной российской политике на окраинах:

…русские ничуть и не пытались использовать или культивировать наличные русофильские течения. Наоборот, в течение войны русская политика, согласно её врождённым порокам, делала промах за промахом и всё, чтобы эти течения заглушить или, по крайней мере, игнорировать. Поведение русских войск в Лазистане и Гюрджистане и особенно действия тыловой администрации в этом направлении <…> способны вызвать только удивление и не политиков одних, но, думаю, и населения. Разумеется, революция может привести к упразднению той системы, которая называется русской окраинной колониальной политикой – лозунги «самоопределения и отказа от аннексий, как следствия первого», может, первые ласточки. Но для этой перемены потребуется такая встряска, что ни о каком империалистическом движении на юг не может быть и речи…²⁸

Асур Ибрагим оглу, мулла из Хахула. Фотография из экспедиции по Западному Гюрджистану. 1917

И.М. Зданевич. Церковь в Ишхане, восточный фасад.

Иллюстрация из книги Э. Такайшвили «Археологическая экспедиция 1917-го года в южные провинции Грузии» (Тбилиси, 1952)

В 1927 году в Париже Ильязд напишет и безуспешно попытается издать в СССР роман «Восхищение», где действие происходит в маленькой горной стране, живущей в окружении «подлой империи»²⁹.

Благодарственное письмо Зданевичу от «Помощи на Ближнем Востоке». Перевод на русский. 27 июля 1920

II. Дорога на Запад

Вернувшись в Тифлис в конце октября 1917 года, Зданевич на ближайшие три года остался в Грузии, которая вскоре станет независимым демократическим государством. В её столицу стекались многие из тех, кто бежал от большевиков, там осели петроградские и московские художники и писатели, а оказавшиеся у власти меньшевики решили поощрять развитие искусств. Провинциальный Тифлис тогда даже стали сравнивать с Парижем³⁰. Соратник Зданевича, поэт и впоследствии театральный режиссёр Игорь Терентьев в октябре 1919-го в письме одному своему другу написал такие строки:

Если бы я начал рассказывать тебе по порядку всё, что за последние три года я устраиваю в Тифлисе, у меня не хватило бы ни памяти, ни времени для этого описания. Имеются в Тифлисе определённые графоманы, которые днём и ночью пишут историю превращения Тифлиса в Париж³¹.

Это время Зданевича мы знаем как время новых скандалов и ярких диспутов об искусстве; «Синдиката футуристов» и «41°» – поэтических групп, в создании которых он принял самое активное участие; артистических кафе «Химериони», «Ладья аргонавтов» и «Фантастического кабачка», собиравших литературный Тифлис; журналов Ars, «Орион», «Феникс», «Куранты»; наконец, как время, когда были изданы четыре его заумные драмы³². Сам же Зданевич более чем через десятилетие вспоминал об этом так:

Что я делал? Работал над документами, вывезенными из Турции, чертил разрезы и планы осмотренных мною церквей, читал в кругу друзей об искусстве и для сих же друзей издавал книги на особом заумном языке (точно и без того мы недостаточно были оторваны от действительности), зарабатывал, торгуя мукой и керосином, побывал наборщиком, барменом и играл на бирже³³.

Начальные страницы заумной драмы Зданевича «асЁл напракАт».

Коллективный сборник «Софии Георгиевне Мельниковой Фантастический кабачок» (Тифлис, 1919)

Телеграмма С.Г. Мельниковой Зданевичу в Батум. 20 мая 1920

С февраля по июнь 1919 года Зданевич также работал в Британской железнодорожной миссии в Тифлисе в качестве переводчика³⁴. А с конца года служил в Тифлисе и в Батуме в Счётном отделе Железнодорожного департамента американской благотворительной организации «Помощь на Ближнем Востоке» (Near East Relief, сокращённо N.E.R.), созданной в 1915 году для помощи пострадавшим от турецкого геноцида армянам. И вот что он пишет в своей повести:

…я продолжал жить под гнётом виденных зрелищ в мире мёртвых идей, в захудалом Тифлисе, вдали от центров, где решались судьбы человечества. <…> Когда же в Тифлисе дышать стало нечем и дорога на Запад приоткрылась, я вернулся к мечтаниям ранней юности уехать в Париж, карта которого висела в детстве у меня над кроватью, о котором я столько слышал от отца, где живут знаменитые писатели и художники, на бульварах сидят усачи, хмелея от абсента, а дамы умело приподымают хвост, показывая чулки, и где меня ждут неведомые успехи и беспричинная слава³⁵.

Реклама изданий группы «41°» в книге Зданевича «згА Якабы» (Тифлис, 1920)

Летом 1920 года Зданевич получил от N.E.R. ряд благодарственных и рекомендательных писем. Среди них есть письмо американскому консулу в Тифлисе Чарльзу К. Мозеру³⁶, с которым в этом году познакомился и Терентьев³⁷. Там, в частности, можно прочесть следующее:

Он хорошо образованный молодой человек и желает покинуть Кавказ ради той страны, в которой он мог бы продолжить свою работу и больше не терять времени. У него в Париже родственники³⁸, и он хотел бы отправиться туда, чтобы скорее с ними воссоединиться. Любая помощь ему будет принята с признательностью. Он не является ни большевиком, ни сторонником Деникина.

5 октября 1920 года Зданевич, гражданин Грузинской демократической республики³⁹, подал заявление в Комиссию искусств при Учредительном собрании Грузии, в котором попросил помочь ему выехать во Францию. Вот его полный текст:

Настоящим заявлением я прошу Комиссию искусств оказать мне содействие в поездке во Францию для продолжения моего художественного воспитания и образования. Развитие современных художественных идей делает необходимым широкий обмен для всякого новаторского и реформирующего направления. Независимо от политических перемен, Франция и Париж продолжают играть роль мирового центра искусства со времени Второй Империи, и связь с ними для всех иностранных культурных ячеек представляется неизбежной. Та доблестная быстрота, с какой французские художественные умы восстановили по окончании войны темп искусства и шагнули вперёд, несмотря на общий упадок артистизма в мире, ещё более возвысили эту доминирующую роль Парижа.

Между тем, не имея возможности съездить за границу в мои студенческие годы (1911–1916) и вернувшись в Грузию в 1917 году, я, потеряв всякую связь с художественными центрами, как и всякий мастер-новатор, обречён, в условиях безвыездной жизни в Грузии, на медленное нивелирование и распад, ибо отказ Грузии от культурной ориентировки на Север и недостаточная ещё связь с Западом делает крайне ничтожным пока этот приток художественных идей. Оттого поездка во Францию стала вопросом моего артистического существования. Но я поэт. Нигде же не записано, что и поэтам надо учиться. С другой стороны, моя принадлежность к русской школе не давала мне права рассчитывать на материальное содействие Правительства. Я должен был надеяться на себя. После двухлетней службы в поисках заработка я убедился, что надежда эта на прочный материальный базис тщетна. Поэтому я уезжаю в Европу с крайне скудными средствами на европейский масштаб и, чтобы облегчить возникающие трудности, обращаюсь к Вам за помощью.

Я прошу: 1) санкционировать мою поездку от имени Комиссии и выдать мне соответствующие бумаги, 2) ходатайствовать перед французской миссией о визировании моего паспорта, 3) обратиться к грузинским представителям в Париже с просьбой принять меры к подысканию для меня какой-нибудь работы и какого-либо заработка – это мне особенно важно, 4) снабдить письмами к представителям по пути – в Константинополе и Риме, 5) ходатайствовать о продаже мне валюты из Государственного банка. Примите заранее мою признательность и благодарность⁴⁰.

Почтовые карточки с видами Тифлиса. Нач. XX в.

Есть ещё один интересный неопубликованный документ – это заявление, поданное Зданевичем в том же месяце на имя Министра народного просвещения Грузии с просьбой разрешить к вывозу различные футуристические книги:

Выезжая в Париж, прошу не отказать разрешить вывезти следующие футуристические книги моего сочинения и издания 41°:

⁴¹Машинопись, АЗ. Дата не указана, в канцелярии Министерства документу присвоен № 1447.

Этот целый чемодан книжной продукции тифлисских заумников (точнее, всего 285 единиц) Зданевич должен был довезти до Парижа, где все эти издания были необходимы для саморекламы и пропаганды достижений тифлисской школы. Поэтому их придётся хранить ещё год – в романе книги упоминаются как лежащие на полу его комнаты в Константинополе⁴¹. Осенью следующего года Зданевич напишет оттуда Н. Гончаровой в Париж: «У меня ничего нет, кроме зубной щётки и чемодана, набитого моими книгами»⁴².

Герой романа «Философия» Ильязд садится в Батуме на пароход, отходящий в Турцию, октябрьской ночью⁴³. Но в одном из вариантов первого письма Прайсу Зданевич пишет, что покинул Грузию позднее:

В ноябре двадцатого года я распродал часть своих вещей, купил пароходный билет четвёртого класса и вместе с возвращавшимися в Константинополь военнопленными и рогатым скотом покинул Батум. Через неделю я был в Константинополе…⁴⁴

Стоит скорее поверить последнему свидетельству: отъезд писателя в ноябре подтверждается записью на обороте рукописи романа, где в качестве вероятной даты появления Ильязда в Константинополе указано 15 ноября, а также рассказами, и в повести, и в романе, о встрече на константинопольском рейде с военнослужащими Русской армии генерала П.Н. Врангеля, которые прибывали туда в течение нескольких дней в середине ноября 1920 года.

Впоследствии Зданевич не раз подчёркивал, что его отъезд не был вызван никакими политическими мотивами и не был бегством от большевиков, которые к тому моменту ещё не захватили Грузинскую республику. Например, в «Философии» есть фрагмент, где главный герой не хочет, чтобы его называли беженцем⁴⁵. В статье «Русскому футуризму 50 лет», написанной в мае 1962 года в виде письма к бывшему итальянскому футуристу Арденго Соф-фичи, Ильязд настаивал, что он покинул Петроград до октября 1917-го, а Тифлис – до февраля 1921-го, то есть до момента, когда войска советской России заняли территорию независимой Грузии⁴⁶. По версии романа «Философия», у его главного героя вообще созревает план бегства в Турцию – для того, чтобы добиться освобождения его любимого Гюрджистана⁴⁷. Это, скорее всего, вымысел, который никакими действиями ни героя романа, ни реального Зданевича не подтверждается. И хотя цели его поездки в документах, которые мы привели, изложены вполне ясно, можно предположить, что там указаны не все её настоящие причины – в особенности, зная, что в те же годы под предлогом учёбы или временной работы за границей писатели, художники, учёные нередко навсегда покидали советскую Россию.

В январе 1920 года страны Антанты – Англия, Франция и Италия – признали независимое грузинское государство де-факто, а в мае де-юре её признала советская Россия, но обстановка в стране и в её столице начала меняться только в худшую сторону. После установления в апреле советской власти в Азербайджане Грузия была объявлена на военном положении и было сообщено о всеобщей мобилизации. 3 мая в Тифлисе большевики подняли мятеж, вскоре, впрочем, подавленный силами армии. Но по договору с РСФСР, подписанному уже через несколько дней, республике было вменено в обязанность прекратить давать убежище врагам новой России и немедленно разоружать, а также интернировать в концентрационные лагеря все оппозиционные России политические силы, претендующие на смену в ней власти. При этом в секретном дополнении к договору Грузия гарантировала полную легализацию работы большевистских организаций. В апреле 1920 года советская власть была установлена и на Северном Кавказе, в июне – на севере Ирана, в сентябре – в разграбленной Бухаре, а в ноябре падёт правительство дашнаков в Армении, и красными будет взят Крым.

Советские настроения распространялись и в литературной среде. Это хорошо демонстрирует ве сёлый эпизод, рассказанный в дневнике Веры Судейкиной и относящийся к вечеру в «Фантастическом кабачке» и выступлению на нём Василия Каменского:

«Если он опять начнёт читать “Цувамму”, я уйду», – раздаётся голос Ильи Зданевича, и я замечаю, что он слегка пьян. Но Василий Каменский говорит сначала о России, о советской России, об «ало-шёлковом расцвете понизовой революции», об успехе, который он имел там, о своём «Стеньке Разине», не сходящем со сцены тридцати театров и так далее, приблизительно то, что он говорил на ужине «Голубых Рогов». Илья Зданевич не давал ему покою, и, несмотря на усилия окружающих предупредить скандал, <у него> ежеминутно вылетали вместе со смехом злобно-насмешливые слова: «сосуны советской власти», «идиоты, воображающие себя футуристами», и когда Василий Васильевич после речи начал читать «Цувамму», свист, крики, хохот той части публики, которая слышала остроты Зданевича и радовалась скандалу, заставили его остановиться и с обиженно-беспомощным лицом заявить, что если: «Илья Зданевич, который, очевидно, пьян, не умолкнет, то… и так далее»⁴⁸.

Вскоре в одной из газет появилось ругательное письмо художника В.И. Джорджадзе с именами В. Камен ского, С. Городецкого и С. Судейкина и с такими словами: «Много непризнанных футуристических талантов нашло радушный приют в столице Грузии и навязывают нам свой большевистский взгляд на искусство»⁴⁹. В сентябре 1919 года в Тифлис приехал поэт Рюрик Ивнев, который прочитал там лекции «20 месяцев в Советской России» и «Ленин и Россия»⁵⁰. Зданевич выступил на банкете, устроенном в его честь группой «41°», и пожелал, чтобы этот банкет послужил «почвой для обмена мнениями о взаимоотношениях советской и несоветской поэзии»⁵¹, почувствовав, как представляется, суть грядущих тенденций в культуре.