bannerbannerbanner
Название книги:

198 басен дедушки Крылова

Автор:
Иван Крылов
198 басен дедушки Крылова

000

ОтложитьЧитал

Шрифт:
-100%+

И. А. Крылов

Портрет работы Р. Волкова. 1812


© Вострышев М.И., состав, комментарии, 2020

© ООО «Агентство Алгоритм», худож. оформ., дизайн, 2020

Иван Андреевич Крылов и его басни

Образ дедушки Крылова возникает уже в детском воображении, еще не вполне осознанный, но бесконечно близкий и родной, чем-то напоминающий рождественского Деда Мороза. Он неожиданно появляется где-то рядом с чудесными сказками и первыми художественными впечатлениями детства. В ту пору мы даже не задумываемся над тем – кто он? – писатель ли, драматург, баснописец… Сами по себе вошли в нашу жизнь крыловские умные звери с их вполне человеческими мыслями, поступками, рассуждениями. В своем просторном халате, а может быть, в причудливой мантии, в окружении своих удивительных героев Крылов невольно смыкается с волшебным миром народной сказки, столь богатой самыми «необыкновенными» превращениями.

И.А. Крылов (1769–1844) родился в Москве, в семье бедного дворянина, а после смерти отца, который оставил ему в наследство солдатский сундучок с книгами, жил со своей матерью в глубокой нищете. Мать ходила читать и отпевать покойников в богатые дворянские и купеческие дома, а будущий баснописец начал служить «подканцеляристом» в одном из казенных учреждений. Рано познакомился он с судейским произволом, крючкотворством, ябедой, взяточничеством, и вся эта затхлая и унизительная атмосфера человеческого бесправия, безусловно, произвела на мальчика громадное впечатление, которое в дальнейшем послужило основой для всего его сатирического творчества.

Жизнь Крылова в детстве сложилась так, что ему не пришлось даже учиться в школе. Но стремление к образованию у него было настолько сильным, что он самоучкой овладел языками, математикой и стал высокообразованным для своего времени человеком.

Уже в юности Крылов написал несколько комедий для театра, но ни одна из них не была исполнена на сцене. Вскоре он начинает сотрудничать в журналах «Лекарство от скуки и забот» и «Утренние часы», и там в 1788 году публикует первые свои басни. На следующий год он уже сам издает сатирический журнал «Почта духов», где в выдуманной им переписке волшебников, фантастических духов – гномов, сильфов, ондинов, невидимо живущих среди людей, – появляются сатирические образы екатерининской эпохи: пышные вельможи, живоглоты-чиновники и судьи-крючкотворы. Но сатирический журнал «Зритель», в котором писатель особенно смело обличал самодержавный и помещичий произвол («Каиб», «Похвальная речь в память моему дедушке»), вскоре закрывается императрицей; комедии, за малым исключением, не видят света театральной рампы. И как любимейший род сатирического оружия, им избирается басня. Начиная с 1805 года, Крылов входит в большую литературу как создатель русской классической басни.

Он понимает, что к басне труднее придраться, она сама кусает, а ее-то не укусишь, за аллегориями можно порой надежно укрыться. А звериные маски, благодаря таланту баснописца, не ограничены устойчивыми традиционными характеристиками (осёл – глупость, лиса – хитрость, заяц – трусость), но претворяются в более сложные, живые, бытующие характеры, родственные по существу человеческим. Интересы, навыки, привычки, выражения басенных персонажей близки и понятны самому широкому читателю. Из народного языка, из поговорок и пословиц черпал писатель многие свои сюжеты и мысли. По свидетельству одного из современников, он уже в детстве «посещал с особенным удовольствием народные сборища, торговые площади, качели и кулачные бои, где толкался между пестрою толпою, прислушиваясь с жадностью к речам простолюдинов…»[1]

Гуща жизни, живое ее кипение увлекали Крылова. Все творчество баснописца прочно и глубоко было связано с жизнью народа, служило его интересам, его правде. Крылов не только много знал о народе, но как бы проник в тайны мышления народного. «Это наша крепкая русская голова, – сказал Гоголь, – тот самый ум, который сродни уму наших пословиц, тот самый ум, которым крепок русский человек…»

Наблюдения, представления, мысли народа, весь его многовековый жизненный опыт воплотился мастерством писателя в предельно лаконическую форму басенной морали: «У сильного всегда бессильный виноват», «Беда, коль пироги начнет печи сапожник…», «Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку», «Что сходит с рук ворам, за то воришек бьют» и т. д.

Народность крыловской басни – органическая и истинная. Вспомните, к примеру, басни «Крестьянин и Овца», «Демьянова уха», «Волк и Кот», «Слон и Моська», «Кот и Повар», «Три Мужика». Словно бы сама старая Русь с ее обычаями, нравами, характерами оживает в созданиях Крылова. Даже те басни, сюжеты которых он позаимствовал у французского писателя Лафонтена, силой его могучего таланта стали такими неподражаемо русскими, органично крыловскими, что отдавать их Лафонтену нам никак не хочется. Гоголь писал о Крылове, что «всюду у него Русь и пахнет Русью», и что басни его – «книга мудрости самого народа». Историк М.П. Погодин как бы добавлял к этому: «Как все по-русски – чудо! И медведь Крылова, – видно, что земляк, русский!»

Иногда задумываешься. А что, если бы в баснях шла речь только о животных, что, если бы персонажи и «мыслили» по-звериному, и не было в них человеческих черт, что, если бы басни превратились в рассказы о зверях? Или, напротив, действовали бы в них только люди. Перед зеркалом вертелась какая-нибудь барышня-франтиха, а не обезьяна, и квартет устраивали не «проказница Мартышка, Осел, Козел да косолапый Мишка», а реальные и достоверные дворяне, купцы, чиновники? Пожалуй, все бы и пропало. Ведь «душа» крыловской басни в этом органическом синтезе человеческого и звериного, соединении тонком, тактичном и потому никак не оскорбительном. Сохранив «звериное» обличие, басенные герои стали одновременно и носителями таких общечеловеческих пороков, как лесть, зависть, жадность, угодничество, лень. Иногда же они судят о событиях мудро и справедливо, и тогда они не глупее людей. Сообразуясь с природными нравами и повадками животных, Крылов наделяет их вполне человеческими поступками и мыслями. Пчелы и Муравьи почти всегда трудолюбивы, скромны и наблюдательны. Хитрая плутовка и лицемерка Лиса выступает в басне как криводушный судья-взяточник или льстивый царедворец, а хищный, жадный, глуповатый Волк олицетворяет бюрократа-чиновника, хапугу и грабителя. Уже одно только присутствие этих людских качеств в звере и «звериных» и человеке рождает восхитительный крыловский юмор, такой непосредственный, лукавый и добрый.

Человек и зверь живут у писателя в одном прекрасном мире сказки, разговаривают они на одном языке, великолепно понимают друг друга, по одинаковому они «думают», хитрят, обманывают, вызывая наше негодование, сочувствие, жалость, смех.

И животные, и люди в баснях Крылова сказочны, но, как в подлинной, настоящей сказке, они в то же время достоверны. Их занимательное существование – приключения, конфликты, столкновения при всей сказочности абсолютно правдоподобны, вполне вероятны. Весь животный, растительный и вещный мир оживает в крыловских баснях. Так великолепно он живописует и облекает в живую плоть свою фантазию, что «даже сам горшок» у него, по выражению Гоголя, «поворачивается как живой».

Как автор и рассказчик своих басен, Крылов так задушевен и, казалось бы, прост, так непосредственно и вместе с тем лукаво проникает в самое сердце читателя, что становится ему близким и родным. Его простодушие, ясность мысли, некоторая наивность, в которые он облекал и свои басни, породили несколько упрощенное представление о нем, как о личности. За Крыловым прочно утвердилась репутация чудака и ленивца. Все знают забавный анекдот о баснописце, записанный Пушкиным: «У Крылова над диваном, где он обыкновенно сиживал, висела большая картина в тяжелой раме. Кто-то ему дал заметить, что гвоздь, на который она была повешена, непрочен, и что картина когда-нибудь может сорваться и убить его. “Нет, – отвечал Крылов, – угол рамы должен будет в таком случае непременно описать косвенную линию и миновать мою голову”».

Такая, казалось бы, чрезмерная невозмутимость и инертность предстают в несколько ином свете, когда узнаешь, что 14 декабря 1825 года, в день восстания декабристов, в самый разгар событий, писатель находился на Сенатской площади. Известно также, что, изучив главные европейские языки, Крылов, по словам Пушкина, «как Альфиери, пятидесяти лет выучился древнему греческому», и затем прочитал в подлиннике всех греческих классиков.[2]

Во многих баснях свое «простодушие» Крылов, когда это было необходимо, очень умно использовал. Поэт П.А. Вяземский тонко подмечал: «Крылов был вовсе не беззаботливый, рассеянный и до ребячества простосердечный Лафонтен, каким слывет он у нас… но во всем и всегда был он, что называется, себе на уме. И прекрасно делал, потому что он был чрезвычайно умен… Здесь и мог он вполне быть себе на уме; здесь мог он многое говорить, не проговариваясь; мог, под личиной зверя, касаться вопросов, обстоятельств, личностей, до которых, может быть, не хватило бы духа у него прямо доходить».

 

Под маской львов, орлов, медведей современники легко угадывали неправедных судей, лукавых и льстивых царедворцев, именитых сановников, а порой даже самого царя. Не случайно так ополчился на басню персонаж грибоедовской комедии «Горе от ума» Загорецкий – плут, подхалим и политический доносчик:

 
А если б, между нами,
Был ценсором назначен я,
На басни бы налег; ох! басни – смерть моя!
Насмешки вечные над львами! над орлами!
      Кто что ни говори:
Хоть и животные, а все-таки цари.
 

Также отнесся к некотором басням Крылова и Цензурный комитет: басни «Пестрые овцы», «Рыбьи пляски» (1 ред.), «Вельможа», «Пир» за смелые политические намеки были запрещены и распространялись в рукописных списках. Вот пример, когда «простосердечная», добродушная и мудрая позиция баснописца оказывается не менее воздействующей, разоблачительной и впечатляющей, чем злобная, протестующая, саркастически-язвительная. Форма и манера, выбранная Крыловым, не мешает многим его басням быть по существу социальными памфлетами.

Я не могу не сказать, как многолетний исполнитель Крылова, что чрезмерная нагрузка басен ядом и желчью, так сказать, бичующая манера чтения, воздействует на слушателей меньше, чем мудрая, философски добродушная, неотразимо спокойная интонация. В то же время, например, Салтыков-Щедрин или Маяковский обязывают к обличительной манере исполнения, полной сарказма, гражданского гнева и язвительной иронии. Хочется также добавить, если уж я начал говорить об исполнении, что верным Крылову надо быть и в сочетании звериного и человеческого. Часто можно увлечься показом и изображением животных, и уйдет человеческая психология, а вместе с ней подчас и философский смысл басни. И, наоборот, если показывать и изображать только людей, да еще не очень ярких, непохожих на действующих в басне зверей, в свою очередь уйдет или, во всяком случае, поблекнет все неповторимое своеобразие крыловской басни.

С некоторой горечью думаешь о том, что Крылова знают и любят с детства, а в более зрелые годы так и остаются с детскими о нем впечатлениями. В самом деле, если хочется перечитать классику, то с наслаждением обращаются к Толстому, Пушкину, Гоголю, Достоевскому, Лермонтову, Чехову и многим другим нашим писателям, прежде чем придет желание вернуться к Крылову. «Да стоит ли? – думает читатель. – Ведь я хорошо помню и “Квартет”, и “Лжеца”, и “Кота и Повара”. Все эти басни крепко засели в голове с детства. Так стоит ли перечитывать?» Стоит, и очень стоит.

Басни Крылова, как всякое истинно художественное произведение, обладают чудодейственной силой. Они заключают в себе мудрые незыблемые истины, почерпнутые художником из «моря житейского». Именно поэтому басни обретают необычную сюжетную гибкость и являются перед читателем каждый раз со свежим, неожиданным подчас содержанием и смыслом, в разные эпохи обретая новое рождение. «Да они как будто сегодня написаны, они актуальны!» – говорили мне иной раз и слушатели, и читатели, у которых крыловские басни рождали живые и современные ассоциации, аналогии. Во всяком случае, работы для фантазии басни дают вдоволь. А художественное впечатление, прошедшее через собственную фантазию, становится дорогим для человека и безмерно обогащает его, незаметно делая художником, сотворцом прочитанного.

Написаны басни Крылова замечательным русским языком, теми легкими, незатейливыми разговорными стихами, которые сродни грибоедовским строкам «Горе от ума», пушкинскому «Домику в Коломне» или «Гусару», и так и просятся быть произнесенными вслух, стать живыми, кажутся рожденными сию минуту в простой, непринужденной беседе. И названия крыловских басен, и отдельные строфы, и герои остаются в памяти, воспринимаются как народные поговорки, пословицы, крылатые слова: «Тришкин кафтан», «А Васька слушает, да ест», «Демьянова уха», «А ларчик просто открывался», и много, много других.

Прошло более полутора веков, как басни Крылова полюбились русскому сердцу, и, надо прямо сказать, пока он никем не превзойден. Насколько могуч талант баснописца, что никто и не решался вторгнуться в его владения. В русской литературе после И.А. Крылова, пожалуй, не были ни одного равного ему баснописца. Можно, конечно, назвать иронические, пародийные басни А.К. Толстого и бр. Жемчужниковых (Козьма Прудков), революционные басни Демьяна Бедного – и все. В последние годы советский поэт Сергей Михалков возродил басенный жанр, нашел свой, интересный стиль современной басни.[3]

И все же дедушка Крылов по-прежнему безраздельно царствует над басенным миром.

Игорь Ильинский

Книга первая

И. А. Крылов

Рисунок А. Орловского 1812

I
Ворона и Лисица

 
      Уж сколько раз твердили миру,
Что лесть гнусна, вредна; но только всё не впрок,
И в сердце льстец всегда отыщет уголок.
 
 
Вороне где-то бог послал кусочек сыру;
            На ель Ворона взгромоздясь,
Позавтракать было совсем уж собралась,
      Да позадумалась, а сыр во рту держала.
      На ту беду Лиса близехонько бежала;
      Вдруг сырный дух Лису остановил:
Лисица видит сыр, Лисицу сыр пленил.
Плутовка к дереву на цыпочках подходит;
Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит,
      И говорит так сладко, чуть дыша:
            «Голубушка, как хороша!
            Ну что за шейка, что за глазки!
            Рассказывать, так, право, сказки!
      Какие перушки! какой носок!
И верно ангельский быть должен голосок!
Спой, светик, не стыдись! Что ежели, сестрица,
При красоте такой, и петь ты мастерица,
            Ведь ты б у нас была царь-птица!»
Вещуньина с похвал вскружилась голова,
      От радости в зобу дыханье сперло, —
И на приветливы Лисицыны слова
Ворона каркнула во все воронье горло:
Сыр выпал – с ним была плутовка такова.
 

«Ворона и Лисица».

Рисунок А. Жаба. Начало ХХ в.


«Ворона и Лисица». Басня опубликована в журнале «Драматический вестник» в 1808 г. О времени написания данных нет. Текст окончательно установлен для издания 1815 г.

Басня самим автором отнесена к числу «переводов и подражаний». Сюжет заимствован у Лафонтена, который, в свою очередь, заимствовал его у Эзопа и Федра. До Крылова эту басню в России переводили Тредиаковский и Сумароков.

Басня призывает остерегаться лживых речей льстецов, против которых трудно устоять, и которые приносят один лишь вред.

Твердили миру – настойчиво повторяли всему свету, всем людям.

Вещуньина – принадлежащая вещунье, предвестнице, умеющей предсказывать будущее.

Зоб – нижняя часть горла у птиц, расширяющаяся в виде мешочка, в котором проглоченные зерна некоторое время остаются, поступая потом в желудок.

Дыханье сперло – трудно было дышать.

Такова – была такова, убежала.

II
Дуб и Трость

 
С Тростинкой Дуб однажды в речь вошел.
«По истине, роптать ты в праве на природу, —
Сказал он, – воробей, и тот тебе тяжел.
Чуть легкий ветерок подернет рябью воду,
      Ты зашатаешься, начнешь слабеть
      И так нагнешься сиротливо,
      Что жалко на тебя смотреть.
Меж тем как, наравне с Кавказом, горделиво,
Не только солнца я препятствую лучам,
Но, посмеваяся и вихрям, и грозам,
            Стою и тверд, и прям,
Как будто б огражден ненарушимым миром.
Тебе всё бурей – мне всё кажется зефиром.
      Хотя б уж ты в окружности росла,
Густою тению ветвей моих покрытой,
От непогод бы я быть мог тебе защитой;
      Но вам в удел природа отвела
Брега бурливого Эолова владенья:
Конечно, нет совсем у ней о вас раденья».
«Ты очень жалостлив, – сказала Трость в ответ, —
Однако не крушись: мне столько худа нет.
      Не за себя я вихрей опасаюсь;
            Хоть я и гнусь, но не ломаюсь:
      Так бури мало мне вредят;
Едва ль не более тебе они грозят!
То правда, что еще доселе их свирепость
            Твою не одолела крепость,
И от ударов их ты не склонял лица;
            Но – подождем конца!»
      Едва лишь это Трость сказала,
      Вдруг мчится с северных сторон
И с градом, и с дождем шумящий аквилон.
Дуб держится, – к земле Тростиночка припала.
      Бушует ветр, удвоил силы он,
            Взревел и вырвал с корнем вон
Того, кто небесам главой своей касался
И в области теней пятою упирался.
 

«Дуб и Трость». Рисунок А. Жаба. Начало ХХ в.


«Дуб и Трость». Басня опубликована в журнале «Московский зритель» в 1806 г. Написана в 1805 г. в Москве. Крылов неоднократно перерабатывал басню. Окончательный текст установлен в издании 1830 г. Московский знаменитый баснописец Иван Дмитриев приветствовал появление собрата по перу: «Это ваш истинный род, наконец, вы нашли его».

Басня самим автором отнесена к числу «переводов или подражаний». Она является переработкой басни Лафонтена «Дуб и тростник», в свою очередь восходящей к басне Эзопа «Трость и олива». В России до Крылова эту басню переводили Дмитриев, Княжин и Сумароков.

Мысль басни: слабый, но уступчивый предмет (и человек) может иногда гораздо лучше противостоять силе, нежели крепкий, но упрямый.

Подернет рябью – покроет мелкими волнам, делающими поверхность воды как бы рябою, неровною.

Зефир – теплый тихий ветерок; в античной мифологии – образ западного ветра в виде юноши с крыльями.

Эолова – принадлежащее Эолу, богу ветров.

Аквилон – северный ветер.

Область теней – подземное царство, куда по верованиям древних греков и римлян переселяются души умерших, их тени.

III
Музыканты

 
      Сосед соседа звал откушать;
      Но умысел другой тут был:
      Хозяин музыку любил
И заманил к себе соседа певчих слушать.
Запели молодцы: кто в лес, кто по дрова,
      И у кого что силы стало.
      В ушах у гостя затрещало,
      И закружилась голова.
«Помилуй ты меня, – сказал он с удивленьем, —
      Чем любоваться тут? Твой хор
            Горланит вздор!»
«То правда, – отвечал хозяин с умиленьем, —
      Они немножечко дерут;
Зато уж в рот хмельного не берут,
И все с прекрасным поведеньем».
 
 
А я скажу: по мне уж лучше пей,
Да дело разумей.
 

«Музыканты». Рисунок А. Сапожникова. 1834


«Музыканты». Басня опубликована в журнале «Драматический вестник» в 1808 г. О времени написания данных нет. Текст басни окончательно установлен в издании 1819 г.

В басне раскрывается смысл русской народной поговорки: «Кто в лес, кто по дрова». Проводится мысль, что при хорошем поведении следует обладать еще и талантом, и полезными знаниями. По словам писателя Николая Гоголя, при сочинении этой басни «заболела душа баснописца при виде, как и хвастаются тем, говоря, что хоть мастерства они не смыслят, зато отличнейшего поведения. Он знал, что с умным человеком все можно сделать, и не трудно его обратить к хорошему поведению, если сумеешь умно говорить с ним: но дурака трудно сделать умным, как ни говори с ним».

На тему этой басни есть две русские народные пословицы: «Пей, да дело разумей», «Пьяница проспится, а дурак – никогда».

Умысел – скрытое намерение, замысел.

Горланить – кричать во все горло, орать.

Хмельное – всякий напиток, производящий опьянение.

IV
Ворона и Курица

 
            Когда Смоленский князь,
Противу дерзости искусством воружась,
            Вандалам новым сеть поставил
      И на погибель им Москву оставил;
Тогда все жители, и малый, и большой,
            Часа не тратя, собралися
      И вон из стен Московских поднялися,
            Как из улья пчелиный рой.
Ворона с кровли тут на эту всю тревогу
            Спокойно, чистя нос, глядит.
            «А ты что ж, кумушка, в дорогу? —
            Ей с возу Курица кричит. —
            Ведь говорят, что у порогу
            Наш супостат».
      «Мне что до этого за дело? —
Вещунья ей в ответ. – Я здесь останусь смело.
            Вот ваши сестры, как хотят;
      А ведь Ворон ни жарят, ни варят:
      Так мне с гостьми не мудрено ужиться,
А может быть, еще удастся поживиться
      Сырком, иль косточкой, иль чем-нибудь.
      Прощай, хохлаточка, счастливый путь!»
            Ворона подлинно осталась;
            Но, вместо всех поживок ей,
Как голодом морить Смоленский стал гостей —
            Она сама к ним в суп попалась.
 
 
Так часто человек в расчетах слеп и глуп.
За счастьем, кажется, ты по пятам несешься:
            А как на деле с ним сочтешься —
            Попался, как ворона в суп!
 

«Ворона и Курица». Рисунок И. Иванова по эскизу А. Оленина. 1815

 

«Ворона и Курица». Басня опубликована в журнале «Сын Отечества» в 1812 г. Написана или закончена в середине ноября 1812 г. (титул князя Смоленского был присвоен М.И. Голенищеву-Кутузову после сражения под Красным, закончившегося 6 ноября 1812 г.). Окончательный текст басни был установлен в издании 1815 г.

Басня непосредственно связана с заметкой, помещенной в «Сыне Отечества»: «Очевидцы рассказывают, что в Москве французы ежедневно ходили на охоту стрелять ворон… Теперь можно дать отставку старинной русской пословице: попал, как кур во щи, а лучше говорить: попал, как ворона во французский суп».

В заключительных строчках басни имеется в виду, предположительно, Наполеон.

В басне выражена мысль, что надежды часто обманчивы, счастье непрочно.

«Ворона и Курица» – оригинальная историческая басня, относящаяся к Отечественной войне 1812 г. Она изображает, с одной стороны, бедственное положение французов в опустевшей Москве, а с другой – и положение самого Наполеона. Кутузов решил одолеть наполеоновскую армию голодом, на совете в Филях, где было решено уступить Москву без боя, полковник Шнейдер, недовольный отступлением, спросил Кутузова: «Где мы остановимся?» Фельдмаршал отвечал: «Это мое дело. Но уж доведу я проклятых французов, как в прошлом году турок, до того, что они будут есть лошадиное мясо». К этой цели Кутузов направлял и действие партизанских отрядов.

Противу дерзости искусством воружась – дерзости Наполеона, внезапно напавшего на Россию, Кутузов противопоставил искусство, то есть ловкость, знания и опыт военной стратегии.

Вандалы – древний германский народ, который ходил опустошительной войной на многие государства, разрушая повсюду мирные поселения.

Часа не тратя – не тратя времени.

Вещунья – предвестница.

Хохлаточка – курица, которая имеет хохол.

По пятам несешься – стремишься следом за кем-нибудь.

1Газета «Северная пчела», 1846 г., № 292
2Граф Витторио Альфьери (1749–1803) – итальянский поэт и драматург.
3Статья написана в начале 1950-х гг.

Издательство:
Алисторус
Книги этой серии: