000
ОтложитьЧитал
Мы должны сохранить и передать дальше, своим потомкам главный завет предков:
РУСЬ СВЯТАЯ, ХРАНИ ВЕРУ ПРАВОСЛАВНУЮ!
Сейчас счастливое время возрождения святынь, крепнет вера Православная. Прошло время бесплодных попыток изгнать Бога из России. Россия – подножие Престола Царя Небесного, Россия – дом Пресвятой Богородицы.
Велика Россия, а вся умещается в сердце. У нас она одна, нет запасной родины. Нас любит Бог, будем и мы любить Его!
Про Настеньку и ее бабушку
А вот рассказ о девочке – Настеньке. В ее классе несколько девочек и мальчиков ходили в воскресную школу. Они говорили, как там интересно: и читают, и лепят, и сами шьют костюмы к Рождеству. Готовят концерт. К ним приходит батюшка, рассказывает о нашей православной вере. И Настеньке захотелось с ними.
Она целыми днями сидела с бабушкой. Родители на работе. Когда Настенька сказала, что будет ходить в воскресную школу, они стали переживать – дорога к храму идет через улицы, надо их переходить. А какое сейчас движение, прямо страшно, как несутся машины и мотоциклы. Да и люди могут быть разные, еще обидят. Особенно против была бабушка Света. Но Настенька очень просилась. И родители не возражали. Проблема была только в дороге. Бабушка Света так сильно любила Настеньку, что решила ее сопровождать. Но не сидела на занятиях, а ждала в коридоре. Вязала или читала газеты. Когда деточек вели в церковь, она с ними не ходила. Настенька по пути с занятий рассказывала бабушке, как там интересно.
– А ты почему не идешь в храм?
– Ой, Настенька, нас не приучали, говорили: Бога нет.
– Как нет? – изумлялась Настенька. – А откуда тогда все? Солнышко-то откуда?
– Ну, это астрономия.
– А астрономия откуда?
Однажды бабушка Света испекла пирожков и в перерыве занятий угостила внучку и ее друзей. Тут оказался и батюшка. Он, перекрестясь, попробовал стряпню, очень ее хвалил и спросил бабушку, а не согласилась ли бы она учить девочек кулинарному делу. Бабушка Света вначале застеснялась, но и батюшка просил, и особенно Настенька.
И вот они шли в школу уже не как бабушка и внучка, а как ученица и преподавательница. Бабушка несла в школу переднички для девочек и белые платочки. Она волновалась больше внучки. Показала батюшке свои записи:
– Надо рассказать о том, как делается мука, как готовится тесто, какая разница между тестом дрожжевым и пресным, как делается тесто слоеное, а как…
– Светлана Сергеевна, – улыбнулся батюшка, – во всем этом вы понимаете больше меня. Я просто благословляю и жду приглашения на чаепитие. А что нужно для занятий, скажите.
Он перекрестил бабушку. А она даже еще и не умела складывать ладони для принятия благословения.
На Рождество Христово, после службы, было представление. Настенька была переодета в волхва, приносила Богомладенцу, как царю, золото. А почему была волхвом? Потому что в воскресной школе мальчиков хватило только на пастухов.
Потом было угощение. Пели все вместе Рождественский тропарь. Бабушка Света его не знала и просто слушала. А когда батюшка благословил праздничный стол и все крестились, то и бабушка Света тоже перекрестилась. И вначале рука ее поднялась с трудом, но зато потом стало так радостно! Да еще и стряпня ее учениц была такая вкусная, такая сладкая, такая ароматная! И она с гордостью говорила гостям:
– С капустной начинкой – это Ниночка. А с изюмом – Верочка. А рыбный пирог – это Анастасия!
А на Пасху Христову бабушка, раба Божия Фотиния, Света, причащалась вместе с Настенькой.
Вот так и сама Настенька, и любовь к ней привели бабушку Свету в Божий храм.
Протянутая рука
Дедушка и Славик шли по улице. Они шли покупать подарок на день рождения товарищу Славика. И на улице, и на остановке, и около перехода стояли или сидели люди, которые просили милостыню.
– Откуда берутся нищие? Почему их так много? – спросил Славик у дедушки.
– Больше всего от несчастий, – ответил дедушка. – Кто-то попал в тюрьму, вернулся, а уже и жить негде, и работать сил нет. Поневоле протянешь руку. Кто-то болеет, а лекарства дорогие, собирает на них. Есть и такие, что не могут удержаться от выпивки и просят вроде на хлеб, а покупают вино. Есть и нечестные. Пишут плакатик: помогите, мама умирает, сын при смерти, а это неправда. Но ведь есть и настоящие больные. Или: собирают на собачек, а сами собачкам дадут снотворное, те и спят и есть не просят. А проснутся – хозяин пьян и весел.
– Таким не надо подавать?
– Но как ты их различишь, где в самом деле жалеют животных, собирают на корм для них, а где с их помощью собирают деньги для себя, как? – Дедушка вздохнул. – Все равно надо подавать, надо. У меня мама всегда говорила: вели, Господи, подать, не вели, Господи, принять. Тот, который подает милостыню, этим он душу спасает, как говорится, копит богатство на небесах. Бог же все видит. А тот, кто принимает милостыню, тот обязан молиться за того, кто ему подал. И, если не молится, то это для него большой грех.
– Он же моего имени не знает.
– А ты даешь монетку и скажи: помолитесь за раба Божия Вячеслава. Может, когда и за меня попросишь.
В магазине Славик сразу повел дедушку в отдел электронных игр. Придирчиво перебирал плоские разноцветные коробки. Наконец нашел такую игру, которой еще не знал.
– Дедушка, вот эта, да? Интересная!
Дедушка посмотрел на этикетку:
– Так и цена, Славик, интересная.
– Значит, не будем покупать?
Посмотрел дедушка в кошелек, подумал, вздохнул:
– Будем. Ты же сам говорил, что тебе Саша лучший друг?
– Да. Мы с детского сада.
Они купили игру и пошли обратно. Славик шел-шел и сказал:
– Дедуш, а лучше я эту игру себе оставлю, а ему другую подарю, у меня же много. Даже и две отдам, не жалко.
– Ну и внук у меня, – засмеялся дедушка. – Не жалко, потому что наигрался. А эта игра новая. Нет, ты именно ее ему подари. Я, когда увидел, сколько она стоит, тоже денег пожалел. А потом думаю: это и Славику радость, и Саше. Радость больше, чем деньги. Мы шли в магазин, говорили о милостыне. Для нищих она радость, но и для нас тоже радость – помочь человеку. И подарки – это тоже милостыня. Так что если тебе жалко дарить игру, то тем более надо подарить. Значит, подарок хороший. А те игры, которые тебе уже наскучили, унеси в школу и скажи: берите, кому надо.
Славик вздохнул. Поглядел на коробку с игрой, еще раз вздохнул. Вдруг впереди он увидел старика с палочкой. Старик не просил милостыни, но зачем-то же стоял на обочине. Славик подбежал к нему, что-то передал и что-то сказал. Старик улыбнулся, кивнул и Славика погладил по плечу.
– Знаешь, дедушка, что я ему сказал?
– Знаю.
Река Лобань
До чего же красива река Лобань! Просто как девочка-подросток играет и поет на перекатах. А то шлепает босиком по зелени травы, по желтизне песка, то по серебру лопухов мать-и-мачехи, а то прячется среди темных елей. Или притворится испуганной и жмется к высокому обрыву. Но вот перестает играть и заботливо поит корни могучего соснового бора.
Давно сел и сижу на берегу, на бревнышке. Тихо сижу, греюсь предвечерним теплом. Наверное, и птицы, и рыбы думают обо мне, что это какая-то коряга, а коряги они не боятся. Старые деревья, упавшие в реку, мешают ей течь плавно, зато в их ветвях такое музыкальное журчание, такой тихий плавный звон, что прямо чуть не засыпаю. Слышу – к звону воды добавляется звоночек, звяканье колокольчика. А это, оказывается, подошла сзади корова и щиплет траву.
Корова входит в воду и долго пьет. Потом поднимает голову и стоит неподвижно, и смотрит на тот берег. Колокольчик ее умолкает. Конечно, он надоел ей за день, ей лучше послушать говор реки.
Из леса с того берега выходит к воде лосиха. Я замираю от счастья. Лосиха смотрит по сторонам, смотрит на наш беper, оглядывается. И к ней выбегает лосенок. Я перестаю дышать. Лосенок лезет к маминому молочку, но лосиха отталкивает его. Лосенок забегает с другого бока. Лосиха бедром и мордой подталкивает его к воде. Она после маминого молочка не очень ему нравится, он фыркает. Все-таки он немного пьет. Замечает корову. А корову, видно, кусает слепень, она встряхивает головой, колокольчик на шее брякает, лосенок пугается. А лосиха спокойно вытаскивает завязшие в иле ноги и уходит в кусты.
Начинается закат. Такая облитая светом чистая зелень, такое режущее глаза сверкание воды, такой тихий, холодеющий ветерок.
Ну и где же такая река Лобань? А вот возьму и не скажу. Она не выдумана, она есть. Я в ней купался. Я жил на ее берегах.
Ладно, для тех, кто не сделает ей ничего плохого, скажу. Только путь к Лобани очень длинный, и надо много сапогов сносить, пока дойдешь. Хотя можно и босиком.
Надо идти вверх и вверх по Волге – матери русских рек, потом будут ее дочки: сильная суровая Кама и ласковая Вятка, а в Вятку впадает похожая на Иордан река Кильмезь, а уже в Кильмезь – Лобань.
Вы поднимаетесь по ней, идете по золотым пескам, по серебристым лопухам мать-и-мачехи, через сосновые боры, через хвойные леса, вы слышите ветер в листьях берез и осин и вот выходите к тому бревнышку, на котором я сидел, и садитесь на него. Вот и все. Идти больше никуда не надо и незачем. Надо сидеть и ждать. И с той, близкой, стороны выйдет к воде лосиха с лосятами. А на этом берегу будет пастись корова с колокольчиком на шее.
И редкие птицы будут лететь по середине Лобани и будут забывать о своих делах, засмотревшись в ее зеркало. Ревнивые рыбы будут тревожить водную гладь, подпрыгивать, завидовать птицам и шлепаться обратно в чистую воду.
Все боли, все обиды и скорби, все мысли о плохом исчезнут навсегда в такие минуты. Только воздух и небо, только облака и солнышко, только вода в берегах, только родина во все стороны света, только счастье, что она такая – красивая, спокойная, добрая.
И вот такая течет по ней река Лобань.
Анютик
Нашему Анютику, милой нашей Анечке исполняется семь лет. Она перестала быть младенцем и становится отроковицей. Но она и в младенческом возрасте была такой умницей, такой рассудительной, что казалась старше своих лет. Когда выучилась читать и писать – никто и не заметил. Учили читать старшего братика, она сидела рядом на полу и играла. Это так нам казалось, а на самом деле она все на лету схватывала и запоминала. А еще она всегда удивляла нас своими высказываниями.
– Миленькая ты наша, – воскликнул однажды дедушка, – какая ты у нас умненькая.
– Так я же мозги-то включаю, – ответила Анечка и сказала дедушке, что он уже может ногами шаркать, так как уже старенький. И строго спросила: – А ты почему не учишь английский язык?
– Я уже, Анечка, старенький, мне уже поздно.
– Да, – рассудила Анечка, – язык выучишь, а сам помрешь.
На эту же тему она поговорила и с бабушкой Олей:
– Бабушка, я тебя люблю, вот жалко только, что ты скоро умрешь.
– Но мы же с тобой все равно встретимся, – успокоила бабушка. – Я тебя в вечной жизни буду ждать.
– Где встретимся? – спросила Анечка. – В раю?
– Это уж как заслужим.
Анечка всех нас любит. Конечно, маму, конечно, папу и, конечно, очень сильно любимую тетю Катю. И бабушек, которых у нее три, и дедушек, которых у нее два. И некоторых детей в старшей группе. Но сильнее всех у нее главная любовь – это старший братик. Младшего пока нет. Братика зовут Володя. Он тоже любит Анечку, поэтому они постоянно обижают друг друга. Когда начинаешь разбирать их ссоры, то видишь, что они оттого, что кто-то на кого-то долго не обращал внимания и пришлось это внимание к себе вызывать. А как? Или пихнуть в бок, или не дать игрушку, или не захотеть того, чего захотел другой. Он просит маму смотреть мультфильм, а вот я не хочу, хочу играть. А если он зовет играть, то я хочу смотреть фильм. Но все ссоры крохотны и забывчивы. Как же сердиться на братика, когда он самый красивый, всех лучше танцует, сочиняет и рассказывает истории, а сестричка – вообще ювелирное изделие. Такая драгоценность в любых нарядах. Переодеваться она любит. И есть во что переодеваться. Она выучилась этому вначале на своей бумажной кукле, которую тоже зовут Анечка. Так написано на коробке – домике куклы. У куклы множество нарядов: для вечера, для театра, для прогулки, для труда, для дома, для хождения в гости, для принимания гостей. Но у самой Анечки нарядов гораздо больше. Даже и не понять, куда столько.
– Как для чего? – удивляется Анечка. – Мы играем в наряды. Я трижды переодеваюсь, выхожу, мне ставят баллы. Потом еще трижды и трижды. А потом опять. Мне даже может не хватить. И сумочки нужны разные. С такой же в этом платье не пойдешь, так ведь? А с этой нормально, смотри.
– Володечка, – говорит дедушка, – ты же сказал о себе, что ты урожденный писатель. Вот и опиши, как Анечка переодевается.
– Это неинтересно, – говорит братик. – Вышла-покрутилась-ушла, вышла-покрутилась-ушла.
– А что интересно?
– Про Человека-паука и Карандаша и Самоделкина в Египте. Про черепашек.
– Но это уже описано без тебя, а про Анечку что тебе интересно написать?
– Как она зря маме на меня жалуется и как на танцах долго переодевается. А я так пить хочу, а бутылочку с водой мама Ане в сумку кладет, а не в мою. А я же в их раздевалку не пойду. Такой крик поднимут.
Уроки Володя делает старательно, но медленно и один их делать не любит и не хочет.
– Мама, – кричит он из комнаты на кухню, – сколько будет от ста отнять пятьдесят? Это легко, я знаю. Но ты тоже думай.
Пока братик делает уроки, Аня зовет дедушку в маленькую комнату:
– Я тебе покажу разноцветный цвет. – Она достает что-то наподобие факела, который начинает сиять разным цветом. Машет им и по кругу, и сверху вниз. – Как?
– Очаровательно!
– Нет, пока разочаровательно. Включи свет. Как ты насчет трюков?
– Положительно.
Анечка влезает на трапецию, начинает раскачиваться:
– Я больше Вовы занимаюсь. Я могу и сильней раскачаться.
– Ой, не надо.
– А как ты насчет следующего трюка? – Анечка повисает вниз головой. – А как насчет долго висеть? Вишу, видишь?
– Вижу.
– Долго могу висеть. – Анечка возвращается в сидячее положение на трапеции, но слезать не собирается, объявляет: – Следующий трюк очень опасный. Ты упадешь в обморок. Хочешь?
– Нет, не надо!
Анечка окидывается назад, даже как бы падает, но повисает на подколенках и ведет репортаж о своих подвигах: – Дальше то же самое, но с раскачкой. – Раскачивается. – Могу долго. Сейчас из этого положения выскачка на канат. Как тебе?
– Бесподобно! Может, хватит?
– У меня еще последний трюк. Вот. – Анечка как-то очень опасно повисает. – Вот. Как выбраться? Не помогай. Может, ты будешь огорчен, но тебя будто нет. И некого звать. Вова в школе, папа на работе, мама в ванной. Как спастись? Ой, ой, трудно. Ой, сегодня не мой день. Не помогай! Вот так, так, так ногой за лестницу зацепиться, так подтянуться, так рукой ухватиться, и… снято!
Дедушка подхватывает Анечку и переводит дыхание. А она спрашивает:
– Отгадай, что в моей сумочке? Не отгадаешь. Смотри. – Она начинает выкладывать свое богатство на коврик: – Часы, другие часы, песочные. На одиннадцать секунд. Браслетики, помада от мороза, можно даже мальчикам, браслеты еще, бусы, кукла Аглая, резинки, резинки с сердечками. Фиолетовый браслет с бабочкой – красиво? Зеленые заколки, заколка «Белая роза». У тебя волосы тоненькие, не за что зацепиться, а то бы примерил. А это купальник, поедем к морю. А это, подержи в руках, самая красивая шкатулка бэби-мышь. Надеюсь, ты ее видел. Нравится? А этот кокошник видел? Примерить?
– Ну, ты прямо боярыня-государыня.
– Да. А вот брильянты, их у меня всего три. Все на ладони. Какого они цвета? Правильно, разного. А вот кристалл, смотри, какого цвета? Нет, не красного – алого. Все драгоценное, я с этим расставаться не хочу.
– Пойдем уже к братику.
– Надо же все сложить, надо же быть аккуратной.
Анечка складывает свое богатство, вздыхает как-то по-взрослому, подходит к окну, долго смотрит:
– Люди все идут и идут и не знают, что мне завтра семь лет.
Было дело под Полтавой
Первым, кого я встретил, ступив на поле Полтавской битвы, был священник. Мысль мгновенно мелькнула: как хорошо в таком святом месте первым делом получить благословение, и я рванулся к нему, привычно складывая ладони. И тут же меня отшатнуло – а вдруг он филаретовец? Но уже и батюшка делал шаг навстречу. Все-таки я спросил:
– Благословите, батюшка. А, вынужден спросить, какой вы юрисдикции?
– Той, что надо, – отвечал он, крестя меня и приветливо улыбаясь.
Надо ли говорить, что украинский раскол, начатый митрополитом Филаретом, явление не религиозное, а нравственное и даже политическое. Не будь его, разве б мыслимы были такие щиты с портретом изменника и надписями на них: «Мазепа – перемога украиньской державы»? А плакаты были размером как щиты с рекламой пива.
Жовто-блакитные знамена подавляли все остальные. На втором месте были шведские, на третьем – российское трехцветие. Жупаны и папахи, длинные усы и лихие оселедцы, красные просторные шаровары, сапоги гармошкой – все раньше казалось бы каким-то костюмированным праздником. В общем-то, это и был праздник, и великий праздник – 300-летие Полтавской битвы, но сразу было понятно, что хозяева незалежной, незаможней, самостийной, щирой Украйны присвоили его полностью себе. Да еще поделились со шведами, которых тут тогда побили, а сейчас они были тут дуже желанными. Сегодняшняя Украина присвоила себе не только территории Российской империи, но и ее прошлое. Героическая битва, которая спасла Россию, сейчас от России была насильственно отторгнута. Теперь получалось, что она не в России произошла, а за границей. Дюжие парубки, конечно, были ряжеными, но были не актерами тут, а заправилами. Они тут были хозяева. Нас, российскую делегацию, не то чтобы зажимали, нет, ставили в первые ряды, но как-то постоянно давали почувствовать, что мы здесь гости. Но хлеб-соль была так хороша, так красивы дивчины в венках, лентах и монистах, что это перебарывало горечь. Гремела бравая музыка, но почему-то эстрадная, а не, к примеру, марш Преображенского полка.
Все теперь умные, и некому сказать, что нет уже никакого толку от перемывания истлевших царских костей, особенно Петра I. Все власти черно-белые. То есть полный злодей – это сам сатана, а слугам и прислужникам своим он дает возможность для обольщения людей свершать еще и добрые дела. Ирод избил младенцев, и течет доселе водопровод Ирода, тот же Мазепа и храмы строил. Взять и Берию – о беспризорниках заботился. Все это к слову. Петр – явление, как и Сталин, промыслительное, и не нам, земнородным, понять их всецело. Достаточно сказать: «Бог всем судья».
Так вот, Полтавская битва – может быть, да и не может быть, а точно – главное свершение Петра. Здесь уместнее прибегнуть к цитатам из работ, вышедших в свое время к 200-летию Полтавской битвы. Победа в ней покончила с хозяином Европы Карлом XII, переменила западный взгляд на нас, русских.
Далее выписка из книги «Храм во имя Сампсония Странноприимца на поле Полтавской битвы», издание 1895 г., Полтава: «Все теперь должны были переменить свой взгляд на «варварскую Московию», на ее царя гордые соседи стали смотреть с почтением, дорожили его дружбой и не смели оскорблять русского флага, который стал развеваться на водах балтийских… Народ стал доверчивее относиться с своему Государю, примирился со всем, что раньше казалось ему тягостным, и уже безропотно смотрел на внутреннее преобразование, видя в нем причину недавней славы и необходимое условие будущего величия. Не забудем, наконец, и еще одного весьма важного последствия бранного дела под Полтавой. Ведь всего полвека прошло с тех пор, как Богдан Хмельницкий вырвал многострадальную Малороссию из рук Польши и присоединил ее к единоверной Москве. Значит, не успела еще Польша забыть этой потери и поджидала только удобного случая, чтобы возвратить утерянное. Проиграй мы сражение под Полтавой, тогда бы не отстоять Юго-Западной России своей независимости, и воротились бы к ней те страшные времена унии, когда святые места наши отдавались в аренду жидам, и храмы православные запечатывались, и имения церковные отбирались в пользу католического духовенства и прочее. Теперь же Польша не смела спорить с Петром, обессиленная еще раньше теми же шведами, она навсегда похоронила свои надежды на Малороссию… Полтавская победа принесла нам великие блага: она сразу и, даст Бог, навсегда сделала Россию могущественнейшим государством мира, государством единым и нераздельным. Недаром благодарные потомки назвали эту победу Русским Воскресением».
И я, благодарный потомок, шел по полю битвы, оглушался орущими динамиками, бодрыми криками увеселителей и все пытался понять: почему мы, славяне, так легко сдали врагам славянства главное – наше братство? Как смогли украинофилы вбить в умы дикую мысль об украинской национальности? Это же, как и русские, народность одной семьи. Причем всегда самостоятельная. Еще с Алексея Михайловича малороссам давалась свобода сношения с внешними соседями и государствами, исключая поляков и турок.
В самом слове «малороссы» только упертый ум увидит нечто обидное для украинцев. Не украинцы малые, они не меньше любых других, а Украина – малая родина русского славянства. Малая родина – это самое дорогое для человека, любящего свое Отечество. Малая, то есть та, где ты родился, мужал, любил, откуда уходил в мир. Мать городов, Киев, Крещатик – это навсегда для нас Малая Русь, давшая жизнь Руси Великой, крестившая и Белую Русь, – это ли не самое почетное в семье славян? А уж для меня-то тем более: Киев – город моего небесного покровителя, святого Владимира
В армии я служил с хлопцами из Украины. Были там и левобережные, и правобережные, западэнцы. Доть, Аргута, Коротун, Титюра, Балюра, Муха, Тарануха, Поцепух, Пинчук, Падалко, Гончар… Где вы, теперь уже седые, друзья-однополчане? Что нам было делить и тогда и что делить сейчас? Я как любил вас, так и люблю. Ну да, звали вы меня москалем, и что? Какая тут обида, вы и сами хохлы. Хоть и кацапом зовите, меня не убудет. Своя же семья. И кто сейчас обижается на всякие прозвища? Макаронники-итальянцы, лягушатники-французы? Смешно. Смешно же вам было, когда москали не могли правильно выговорить, по вашему мнению, слово «паляныця», тут вы чувствовали превосходство, но и это смешно.
Между тем радио на четырех языках – русском, шведском, английском, украинском – пригласило делегации к возложению венков на могилу павших воинов. Идем. Нам раздали по две розы. Впереди всех, конечно, по праву, военные. Очередь медленная и огромная. Несем привезенный увесистый венок – дар Москвы. Но идти благоговейно не получается. По крайней мере у меня. Пристал спутник, непрерывно говорящий киевский пишущий человек, шутник. Представился: Олесь. «Коротич – така дуже невеличка персона, а наделал дилов, да? А слыхали шутку: “Вы нам Чернобыль – мы вам Коротича”»?
Он сильно моложе меня, поэтому я особо с ним не церемонюсь:
– А тоби не будет выволочка за то, что с москалем размовляешь?
– Та ни, – радуется он разговору. – Вся Украйна за союз с Россией.
– Но есть же и заюленная Украйна.
– То запад заполяченный.
– Помнишь присказку советских времен, – говорю я, – «москаль на Украине, хохол на Сахалине»? Конечно, все ее знали. Что же хохлы Сахалина, Сибири, центра России не возвертаются на незалежную, незаможную, самостийную? Потому что им и там лучше всех. Украинцы у нас везде, и везде в начальстве. По Сибири, по нефтяным местам, может, только пока банки у евреев не отняли. Думаю, временно. Есть же пословица: «Где хохол прошел, там трем евреям делать нечего». Говорю с гордостью за украинцев. Нас-то евреи переевреили, телевизор посмотри – убедишься.
Спутник мой смеется, и вскоре его растворяет толпа.
Могила – высокий рукотворный курган рядом с церковью. На вершине большой гранитный крест, водруженный в 1894 году при Александре III и возобновленная им надпись, сделанная собственноручно Петром I после захоронения убитых: «Воины благочестивые, за благочестие кровию венчавшиеся, лета от воплощения Бога-Слова 1709, июня 27 дня». 1345 человек погребено под крестом. Тогда же Петр особым указом выразил пожелание «в память сей преславной виктории» построить на поле битвы мужской Петро-Павловский монастырь с приделом в честь Сампсония Странноприимца. Почему Петро-Павловский? Потому что император хотел вступить в бой в день Петра и Павла, но обстоятельства вынудили начать битву на два дня раньше, в день святого Сампсония.
Но очень нескоро исполнились царские предначертания. Лишь в конце XIX века был освящен храм на исторической земле. К юбилею усилиями православных Украины и при помощи посольства России в Украине храм отремонтирован, виден отовсюду, прямо сияет, очень красиво сочетаются белые стены и голубые наличники, зеленая крыша и центральный золотой купол.
Идем к нему. По расписанию торжеств сейчас литургия. Служат несколько архиереев и несколько десятков священников.
– Церковь Московского патриархата, – с гордостью говорит старуха в белом, обшитом по краям кружевами платочке. – Иди, брат, за мной. – Она тут своя. Проводит меня поближе к певчим, к амвону. Хоров два, оба необычайно молитвенные и слаженные.
Храм просторный, весь переполненный нарядными людьми. Центральный образ – Христос, раскрывший объятия, но еще не на Кресте. У ног Его ангел, подающий Ему чашу. «Отче наш» и «Символ веры» гремят мощно и единоустно. Еще бы – запевалы такие голосистые, рослые дьяконы. Проповедь на украинском наречии вперемежку с русским.
– Через триста лет откликнулись души воинов, услышались нами их голоса.
Крестный ход. Колокола. Сквозь них слышится радио, дикторы читают приготовленный текст: «Прапори России, прапори Швеции та Украйны».
Нас направляют к так называемой «Ротонде примирения». Сказал я «к так называемой» специально, ибо так ее называют и так написано, к моему недоумению, в программе. Почему не часовня? Да, вот и она. Да, часовней эту садовую беседку не назовешь. Ладно, хай будэ ротонда. Три опоры символизируют что? Нет, не Святую Троицу, а три государства: Россию, Украину, Швецию. Ударил гимн, вначале российский. Так по алфавиту. Украинскому гимну подпевали, но мало. «И покажем, шо мы браття козацького роду». Шведский гимн был без слов, но рядом стоящий высокий седой старик сорвал с головы шляпу и во все горло запел. Значит, швед.
Но освящающий ротонду архиерей называет ее часовней.
– Освяченна часовня полеглых воинов.
Ветер хозяйничает в микрофоне, шатает древки флагов и знамен, трещит полотнищами. На ротонде на трех языках написано: «Время лечит раны». Лечит, да, но наносит новые, вот печаль.
– Шановна громада, – меж тем говорят ведущие, – ласкаво просимо!
Дают слово приехавшим гостям и хозяевам. Открывая, один из хозяев сказал: «Пусть Полтавское поле будет полем туризма, и на нем мы найдем новых друзей». Посол Швеции напомнил о величии Швеции и сказал интересную фразу, что благодаря Полтавской битве Швеция обрела теперешние границы и живет в мире с соседями и «с самой собой». Далее – о сотрудничестве, инвестициях, далее о том, что «битва помогла шведам обрести историческую родину». Надо же. Я записал. И еще: «Нельзя допустить истории править балом». Может, эта молодая переводчица неточна? Кто ж тогда правит балом, как не история? Только вот кто ей подчинился, Карл XII или она Карлу? Петр-то был вынужден биться за Россию и сохранил ее в истории, а Швеции что тут было делать? Зря им Петр шпаги вернул. Они снова здесь. И уже учат разврату, образцу шведских семей.
Это я сердито сказал товарищу по делегации. Он примирительно коснулся моего плеча:
– Не кипятись, надо быть политкорректным.
– Политкорректность – это трусость, – не уступал я. – Политкорректность приводит к тому, что политики запускают болезнь до того, что лечит ее народ своей кровью.
Программа дня продвигалась далее. Представительница Украины сильно хвалила Мазепу: «Дал шанс Украине». О так от. Еще же ж у них и Петлюра, и Бандера, много героев. Они на портретах не стареют. Стабильность. Предательство нынешних властей опирается на предателей в истории.
Узнал, во сколько собираться перед обедом, и пошел по полю. Сотни и сотни автобусов, тысячи и тысячи машин. Обилие флагов, пестрота эмблем на них: и солнце с человеческим лицом, и трезубцы. Нарядные люди отовсюду. Нет, есть, есть сегодня ощущение праздника, единения славян, есть. Был свидетелем встречи двух отрядов казачества. Шли они друг к другу. Одни шли к ротонде, другие от нее. И первые грянули: «Любо, терцы!» И вторые в ответ еще громче: «Любо, донцы!» Вот это любо так любо. А ведь были в истории казачества такие раздраи, непримиримость такая, что и вспоминать не хочется. И не надо. Забыть их – и жить дальше.
Две дивчиноньки, пичужки такие, торгуют под полотняным навесом водой, пивом и мороженым и зовут:
– Диду, ходи до нас. Диду, вы с Москвы? Так в вас же кризис, визьмить, – протягивает мороженое, – то бескоштовно. И русские рубли берем. По курсу. А долларив нема?
– Та вин же ще не диду, – говорит другая, – вин ще дядько.
Обе такие веселые, молодехонькие хохотушки. Говорю:
– Все-таки Мазепа предатель. Это не мое мнение, это историческая правда. А вы как розумиете?
– Та нам-то шо, – отвечают они и хохочут.
Тут налетел такой порыв ветра, что повалил навес, девчаткам стало не до меня. Помог им и стал возвращаться к церкви. Навстречу большая группа молодежи. Несут высокое соломенное чучело. На его желтой груди плакат «Мазепа – Иуда». К нему привешен картонный кружок с надписью «30 гривен». К молодежи подскакивает милиция, требует уйти: «Гэть видсиля!» Насильно заворачивают. Милиции помогают подскочившие парубки в национальных кафтанах. Начинается даже драка, но уже зажигалками подпалили снизу чучело. Солома трещит, пылает и вскоре дымится.
У меня звенит колокольчик мобильника. «Ты где?» – «Где я могу быть? На поле». – «Тут везде поле. Где именно?» Я оглянулся – недалеко остановка автобусов. «Я у зупинки». – «Какой?» – «Сейчас прочту. “Институт свинарства”. – «Выдумал?» – «Иди и сам смотри». – «Скоро обед».
Меня останавливает старик моих лет, украинец в рубашке-вышиванке. Я почему-то радостно подумал: не сослуживец ли? Пожал протянутую руку:
– Вы в 60-м, 63-м не служили в ракетной артиллерии в Подмосковье, в Кубинке?
– Там не. – И весело говорит, видимо, уже не раз прозвучавшую от него шутку: – Служил в засадном полку украинского вийска в Полтавской битве. Було його не треба, отсиделся. Вы туточки впервой? Показать вам памятник хороший полковнику Келину?
– Конечно!
Мы идем и вскоре стоим у памятника герою. Келин удерживал крепость Полтавы против шведов, когда превосходство их в численности было в несколько раз против русских.