Путешествия капитана Александра. Том 3

Литература изъята из законов тления. Она одна не признает смерти.

М. Е. Салтыков-Щедрин

«ПУТЕШЕСТВИЯ КАПИТАНА АЛЕКСАНДРА» – это сборники приключенческих рассказов для детей и подростков. Их герой, будучи юнгой, участвовал в Синопском сражении и в обороне Севастополя. Кумирами капитана Александра с детских лет были адмиралы Лазарев и Нахимов, Капитан Александр, впоследствии известный мореплаватель второй половины XIX века, ходил на деревянных парусных судах и не изменял им даже с появлением железных кораблей и паровых машин.

Он путешествовал вместе со своими друзьями – Боцманом, Штурманом, Поваром-Коком и говорящим голубем Митрофаном. С ними путешествовали также два мальчика-великана Дол и Зюл, найденные на побережьях островов Франков и Бриттов.

Приключения героев происходят в море, на суше и на островах, имеющих конкретную географическую привязку: Нормандские, Азорские острова, остров Комодо, Галапагосские, Маркизские острова, острова Туамоту, остров Мадагаскар, Патагония, Огненная Земля.

Всего сборников – пять. Первый том включает в себя первую книгу из цикла «Путешествия капитана Александра»: «Большие дети моря», предназначенную для детей шести лет, и вторую книгу «Киты и люди» – для детей 10–11 лет. Во втором томе помещены третья и четвертая книги. Третья книга «Архипелаг Блуждающих Огней» – для детей 14 лет и старше. В ней описывается история колонизации Патагонии и островов Южной Америки. Четвертая книга «Остров Дадо. Суеверная демократия» – это облегченный политический памфлет, предназначенный для юношеского и взрослого прочтения. Вы держите в руках третий том, здесь вы найдете пятую книгу «Остров Мория. Пацанская демократия» (части с первой по третью), это тоже политический памфлет в форме тревелога. Книга ранее не издавалась. Отдельной книгой выходило приложение к ней «Морийские рассказы. Бывальщина и небывальщина» – в России, «Морийские рассказы» издавались в Венгрии, на венгерском языке, в составе сборника. В данном издании книга «Остров Мория. Пацанская демократия» публикуется в сокращенном виде.

Надеюсь, что жизнь и приключения капитана Александра, до настоящего времени мало освещенные в литературе, окажутся интересными и поучительными для юных читателей и их родителей.

Отражение в зеркале, которого нет
(размышления книгочея-дилетанта)

Литература многолика и многогранна.

Вряд ли для современного читателя эта мысль станет новостью. Во всяком случае, даже в книжном магазине любители классики сразу же направляются к полкам с томами в строгом и лаконичном оформлении, поклонники фантастики и детективов высматривают яркие и цветастые обложки, а пришедший за справочниками студент будет искать на корешках и обложках цифры, формулы и именования наук. В свою очередь художественная литература также разнообразна и по форме, и по содержанию, и по методу реализации. Рискну предположить, что в наше время большая часть издаваемых книг состоит из произведений сюжетных, пусть и разной степени строгости. Жанр притчи и гротеска зародился во времена античные, пережил пик популярности довольно давно, волна эта накатилась и схлынула, оставив потомкам творения Франсуа Рабле, Джованни Бокаччо и Джеффри нашего Чосера, неизбежно вспенилась на заре советской эпохи, подарив миру Ильфа и Петрова, и к середине столетия вроде бы улеглась, растворившись в куда более востребованной беллетристике. Однако и сегодня многие авторы обращаются к политической и бытовой сатире в духе «Кроликов и удавов» Фазиля Искандера.

О сущности книги, которую вы, дорогие читатели, держите в руках, подозрения закрадываются сразу же по прочтении имени и фамилии автора. Ну кто из авторов сюжетностей по-простецки назовётся не Александром, а Сашей? Единственный известный мне Саша, не склонный к едкостям сатиры, – это музыкант Саша Суббота, но он балканец, у них там всё возможно. Зато стоит только подумать о фельетонах – и здрасте-пожалте, пример находится моментально: Саша Чёрный. Поневоле настроишься на сатирическую волну. Да и фамилия автора как бы намекает нам. Тем более что из названия следует: речь пойдет о плаваниях и приключениях. Вы поверите после этого в подлинность фамилии Кругосветов? Да ни в жизнь.

Я, во всяком случае, не поверил и, как показало дальнейшее чтение, не ошибся. Однако вынужден признать честно: от текста я ожидал совсем другого.

Книга началась вообще не как художественный текст, а скорее как вводная к некоему то ли историческому, то ли документальному повествованию, причём терпеливо и ненавязчиво излагались факты и реалии европейского прошлого, которые рядовому обывателю вряд ли известны в достаточной мере. «Ага, – подумал я. – Нас к чему-то готовят!»

И снова не ошибся. Справедливо рассудив, что учиться никогда не поздно, рядовой обыватель в моем лице погрузился в чтение. И довольно быстро снова впал в растерянность.

Повествование вроде бы вырулило к некоему сюжету, хотя манера изложения и сам материал невольно напомнили нечто среднее между «Гаргантюа и Пантагрюэлем» и «Путешествиями Лемюэля Гулливера» – взять хотя бы непременные многозначительные эпиграфы, да и хотя бы общую атмосферу. Вместе с тем прочно утвердилось ощущение честной историчности, поскольку не возникло ни единого сомнения в том, что автор разбирается в истории куда лучше читателя, то есть меня, профессионального дилетанта.

В какой-то момент я обнаружил, что узнаю среди упомянутых персонажей реальные исторические личности, однако понятия не имею – события, в которых они участвуют, действительно имели место в прошлом или же целиком вымышлены автором?

Поставив галочку в памяти, я принялся читать дальше.

Довольно быстро я пришел к заключению: раз автор не заморачивается технической правдоподобностью в описании плавучего острова, да и мореплавания вообще, наверное, и с исторической достоверностью он играет, как хочет. И верно: очень скоро в истории Мории (тоже ведь неоднозначное название) всплыл персонаж по имени Иоанн Летсер, в котором только ленивый не опознал бы Иоанна Богослова, тем более упомянуто даже отшельничество на одном из греческих островов, хотя название Патмос и не фигурирует. Потом возникают странные отражения Ермака, названного в тексте Гермеком, и Петра Первого в лице Государя Кифы. Уж этих-то двоих опознал бы любой русский человек, посещавший среднюю школу даже в качестве двоечника.

Так, исподволь, читатель подводится к осознанию: речь идет не о выдуманной стране, плывущей по морю, и не о дураках, её населяющих, а, собственно, о самом читателе, кем бы он ни был. И о его стране.

О России.

Жонглируя цитатами философов и мыслителей всех времён и народов, выстраивая из их высказываний неожиданные логические цепочки, Саша Кругосветов постепенно убеждает: мир за окном не слишком-то отличается от выдуманного мира дураков. И дураки – не такие уж и дураки, они просто любят жизнь и похожи на любого из нас. В жизни полно кривых зеркал – как и в любом сколько-нибудь стоящем тексте, и границы между жизнью и текстом размыты, если они вообще существуют.

Это вот растворение выдумок в реальности, а реальности в выдумках во все времена манило людей мыслящих, людей, которым скучно просто валяться на диване, а поскольку книги Кругосветова заявлены как юношеские, они неизбежно усилят в молодых душах пассионарный зуд. Заставят думать, искать, смотреть – и, что, наверное, важнее всего – находить и видеть.

Всем, кто помнит времена Советского Союза, памятно и душное ощущение раздвоенности бытия, когда говорилось одно, а делалось другое. Когда пропагандируемые с экранов и плакатов ценности мало соответствовали реальным ценностям повседневной человеческой жизни. Когда ложь объявлялась правдой, правда – ложью, и всё это вдобавок иногда менялось местами в самые непредсказуемые моменты.

По большому счёту, сегодня мало что изменилось, разве что ложь стала более циничной, а правда ещё более приземлённой и физиологической. Возможно, именно поэтому многие сегодня ищут душевное спасение в текстах: и те, кто тексты создаёт, и те, кто тексты читает. Что ещё остаётся созидателю? Высмеивать пороки, сочувствовать страждущим и открывать глаза на очевидное слепцам. Что остаётся читателю? Смеяться вместе с созидателем, грустить от собственного бессилия что-либо изменить и периодически делать открытия, восклицая: «Где были мои глаза?!»

Это, безусловно, до предела упрощённая схема, однако она даёт достаточное представление о жизни сегодняшних россиян и о реалиях социума, в котором эта жизнь проистекает. Вряд ли, конечно, тексты Кругосветова следует рассматривать как учебники бытия, однако они способны навести на многие дельные мысли, которые остались бы за пределами восприятия читателя, не возьми он в руки «Путешествия капитана Александра».

Кроме того, как и в любом многослойном тексте, в книгах Кругосветова что-либо своё сумеют отыскать самые разные люди, интересующиеся совершенно отличными и зачастую беспредельно далёкими друг от друга вещами.

Взять хотя бы дискуссию героев романа о Морах, Варах и Хазах. Понятно, какие этно-социальные группы аллегорически препарирует автор – всё до предела прозрачно. В кажущейся простоте, даже примитивности, и лобовых формулировках внезапно рождается откровение.

Для нас, погрязших в многословии, иносказаниях и идиотической политкорректности, зачастую уже невозможно назвать кошку кошкой, обязательно станем громоздить смыслы и тонуть в намёках. А ведь можно, можно ведь быть предельно кратким и убийственно точным? Не так уж это и трудно – стоит всего лишь назвать кошку кошкой, даже наступив на неё в тёмной комнате. И всё, этого достаточно, чтобы паззл бытия сложился, и картина мира стала логичной и внутренне непротиворечивой. Не зря Саша Кругосветов адресует свои истории детям и подросткам, которые ещё не закостенели в собственном видении мира, не погрязли в традициях и условностях и способны то, что они видят, и то, о чем они говорят, связывать напрямую, причём переброшенные между понятиями и названиями мосты и тропки проложены по кратчайшим расстояниям. Не в этом ли – честности, краткости и смелости называть вещи своими именами – кроется рецепт спасения нашего многострадального мира? У Евгения Лукина есть замечательный рассказ «Словесники» о некоем сообществе людей, в котором любое произнесённое слово тут же воплощалось в реальную жизнь. Что-то мне подсказывает: если достаточно большое количество людей хором произнесёт что-нибудь, мероприятие это не останется пустым сотрясением воздуха, воспоследуют и некоторые события, скорее всего напрямую связанные с произнесённым.

Кстати, у такой вот манеры изъясняться помесью лобовых формулировок и эзоповым языком есть и ещё одно приятное свойство: сколь эрудирован и умён ты ни будь, всех псевдонимов всё равно не угадаешь. А это стимулирует жгучее желание докопаться до истины и точно установить, кого же из реальных или выдуманных, но известных личностей или персонажей Кругосветов нарёк каким-нибудь Диж Быжем или Бадриком.

Но вернёмся к тексту.

Читая о реалиях Мории – будь то экономика, обычаи, понятия или перечень министерств – я не мог избавиться от ощущения, что автор смеётся сквозь слёзы. Почему – нетрудно догадаться. Уж слишком много параллелей с сегодняшней Россией. И почему-то смеяться сквозь слёзы у нас на Родине доводится только тем, кто её действительно любит. И, как правило, именно эти люди повлиять на судьбы страны способны только в условиях глобального социального стресса сродни событиям 1917 или 1991-го. Тем же, кто стоит у руля государства и по идее может и должен влиять, плакать почему-то не приходит в голову. Они только смеются – над нами. Зачем им плакать? Лучше купить очередную виллу, приехать туда на очередном спорткаре (или лимузине, в зависимости от темперамента), вкусить там недоступных большинству россиян яств и вволю посмеяться над упомянутым большинством. Цинизм такого подхода запределен, но к нему как-то умудрились привыкнуть и приспособиться по обе стороны водораздела. И только дети сохраняют в душах первозданную чистоту, покуда неизбежный процесс взросления не разбросает их вдоль всё того же водораздела, и понятно, с какой стороны окажется подавляющее большинство. Неудивительно, что обращение к этим неокрепшим и несформировавшимся душам только и способно хоть как-то повлиять на гипотетическую способность плакать от несправедливости, а значит – хотеть эту несправедливость как-нибудь исправить, побороться с ней и в конце концов одолеть.

Однако верит ли сам Кругосветов в то, что несправедливость можно победить? Тем более посредством написания текстов? Не думаю. Иначе он не вложил бы в свой памфлет столько застарелой недетской горечи, даже если и сделал он это неосознанно. Вместе с тем есть твёрдая уверенность: сознаёт он и тот факт, что, даже не веря в победу с воцарившейся социальной несправедливостью, всё равно следует бороться с нею. Любым законным способом и текстами тоже. И невольно заражает этой уверенностью читателя, особенно такого увлекающегося и восприимчивого, как дети и подростки.

В целом текст Кругосветова трудно назвать легким – чтение памфлетов, особенно политических, всегда предполагало некоторое усилие над собой, помноженное на необходимость иметь хотя бы минимальную эрудицию и желание шевелить мозгами. И если удаётся подобными текстами заинтересовать подростковую аудиторию, значит, не всё ещё потеряно в нашем мире и России в частности. Кругосветов об этом, безусловно, знает, и именно на этом зиждется вторая составляющая его посыла – я о смехе, если кто не сообразил. Умение смеяться, когда впору плакать, присуще людям одновременно сильным и оптимистичным – а ведь именно такими, сильными и оптимистичными, мечтают вырасти все рождённые на Земле дети. Истории капитана Александра – это многократно опрокинутые, а порою и вывернутые наизнанку песочные часы, где смех то и дело оборачивается слезами, а слёзы смехом, и этот инь-яневский дуализм исподволь заражает и душу, и интеллект. Разве не этого добивались, добиваются и будут добиваться писатели во все времена? Особенно в России, где писатель по определению обязан одновременно являться и мыслителем, властителем дум?

Помимо смысловой наполненности книги Кругосветова порадуют и удачными, вкусными фразами, которые приятно оценить и вне контекста, и своеобразным юмором; даже внезапные переходы от нарочито стилизованных под исторические трактаты фрагментов к полублатным байкам смотрятся достаточно органично. У меня, во всяком случае, перемены в лексике и манере изъясняться отторжения не вызвали, наоборот, они вносят известное оживление и то и дело заставляют встряхнуться. Да и сами по себе такие переходы интересны, потому что монотонность и одинаковость искусству чаще всего чужда, и любой новый штрих позволяет взглянуть на описываемую ситуацию иными глазами и под новым углом. А это в свою очередь позволяет снова и снова оценивать любой многогранный текст на каждом из присущих ему уровней.

Для взрослых нужно писать точно так же, как и для детей, только хуже. Памятуя, что в каждой шутке есть доля шутки, следует отметить: Кругосветов с самого начала позиционировал свои тексты как детские и подростковые, а значит, он осознанно расположил планку на известной высоте, которую обязался выдержать – только за это его уже стоило бы уважать. А чего достоин автор, успешно взявший заявленную высоту, – решайте сами, раз уж книга у вас в руках.

В заключение скажу и о том, что во времена победившей беллетристики появление подобных текстов является устойчивым маркером неокончательности победы общества над индивидуумом. Сколько ни лепят средства массовой информации вкупе с нынешней системой образования идеального безмозглого потребителя, а все ещё находятся люди, которые пишут и читают тексты, подобные разбираемому.

И что самое странное – находятся люди, которые в наш век чистогана и процента от прибыли подобные книги издают. Вот это, скажу я вам, загадка почище корабля дураков.

В хорошем смысле.

В. ВАСИЛЬЕВ

Москва, июль 2015

Книга 5. Путешествия капитана Александра
Остров Мория. Пацанская демократия

 
В чести и силе та держава
Где правит здравый ум и право,
А где дурак стоит у власти,
Там людям горе и несчастье.
 

Себастьян Брант

В этой книге мы познакомимся с путешествием капитана Александра на остров Мория, встретимся с Федеральным Канцлером этого острова, необыкновенным человеком, которому присущи цельность взгляда на мир и живое чувство взаимосвязи различных сторон народной жизни. Капитан Александр посетит также Академию ненужных наук и познакомится с её последними разработками. Необычный уклад жизни обитателей острова и стиль работы его научных учреждений, сложившиеся во второй половине XIX века, с трудом воспринимаются современным сознанием и, по-видимому, вызовут неизбежный скепсис и критику. Тем не менее, присмотревшись к морийской действительности, мы без труда сможем разглядеть те или иные черты нашей современной жизни и современного общества.

Часть 1
История создания корабля дураков и история государства морийского

Благость изгнания

 
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как жёлтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.
 

А. Ахматова

Создание и устройство корабля Мория относятся к концу XV – началу XVI века. Чтобы лучше понять, как появился этот корабль и другие подобные корабли, нам придется заглянуть в туман ещё более древних веков. Увы, эта не грустная и даже, пожалуй, веселая история, как ни прискорбно, начинается с описания самых униженных и отверженных детей той далекой эпохи. Прости меня, мой друг, но так часто бывает. Прекрасный лотос, вечно купающийся в облаке собственного тонкого аромата, вырастает из обычной грязи. «И создал Господь Бог человека из праха земного». Видимо, грязь содержит в себе нечто особо благодатное. Не отвергай грязь. Она скрывает в себе семена великолепных лотосов, что лежат в глубине, ждут своего часа, чтобы прорасти и выйти на поверхность. Но вернёмся к теме нашего рассказа.

В постоянном страхе жила Европа в период позднего Средневековья. Штормовыми шквалами накатывались на неё болезни, одна другой страшнее. Ужас чумы. Медики могут дать только один совет: cito, longe, tarde – беги скорее, беги дальше, возвращайся позже. Болезнь «изнурения» (туберкулёз), малярия, оспа, коклюш, чесотка, венерические болезни и просто авитаминоз, который тогда не умели распознавать. На войне – дизентерия, тиф, холера. Страшным пугалом с XI по XIII век была проказа (лепра)^[1]. Больных редко лечили, а чаще изгоняли из общества. За пределами городских стен создавались специальные места, где больные могли быть изолированы от социума. Государство выделяло деньги для содержания больниц и лепрозориев. Количество только одних лепрозориев в Европе XIII века доходило до двадцати тысяч.

Обществу навязывалось особое отношение к изгнанникам. Пугающий образ изгоя дополнялся обязательными процедурами отторжения, изгнания из общества, заключения в мистический круг. Фигура изгоя становилась знаковой. Тяжёлая, неизлечимая болезнь рассматривалась как знак и гнева, и милости Божьей. Понести кару за зло, которое ты совершал в мире сём, – особая благодать. Эти люди не отлучены от милости Бога. Отмеченные священными болезнями, они обретают спасение, находясь в положении изгоев. Их спасёт рука, к ним не протянутая. Грешник, не пустивший изгоя на порог своего дома, открывает ему путь в Царство небесное. Будьте терпеливы, назидательно говорят им, обретёте спасение, подобно нищему в лохмотьях, что умер у ворот богача и вознесся прямёхонько в рай (притча о нищем Лазаре). Изгой оставлен всеми, и в этом его спасение. Изгнание – особая форма причастия.

В XIV веке уменьшается количество страшных эпидемий, исчезает лепра. Уходят и забываются страшные заболевания. Воспоминания о них изглаживаются из памяти людей. Но обычаи исключения из общества, до странности похожие друг на друга, встречаются в Европе и через два-три столетия. Зачастую в тех же самых местах. Освобождаются земли, занятые больницами и лепрозориями. Вокруг городов образуются проплешины, бесплодные необитаемые пространства, находящиеся во власти нечеловеческого начала. Роль изгоев, изгнанников, прокажённых берут на себя бедняки, бродяги, уголовные преступники и «повредившиеся в уме». Их выгоняют на пустующие земли и в пустующие здания, к которым боятся приближаться «нормальные» люди. К этим людям применяют веками апробированные процедуры исключения из общества, изгнания и изоляции. Место заразных и прокажённых передаётся как эстафетная палочка новому феномену – безумию. Которое тогда ещё не лечилось. Безумцы, буйнопомешанные, лунатики, эпилептики, больные танцем святого Ги, паралитики, ненормальные, пляшущие на грани колдовства, фольклора и религиозных извращений. В число изгоев включают всех, кто, по мнению горожан, не укладывается в общепринятые нормы: калек, больных базедовой болезнью, уродов всех видов, горбунов, хромых, людей с бельмом на глазу.

Появились корабли, заполненные сумасшедшими и перевозившие необычный груз из города в город. Не корабль Арго и не доблестные Аргонавты. Города при первом удобном случае изгоняли безумцев за пределы своих стен. Те скитались по отдалённым деревням. Тогда их перепоручали купцам или паломникам. Иногда – морякам, которые поначалу старались не увозить их далеко, а высадить раньше времени. В этом случае у изгоев появлялась возможность вернуться. У причалов европейских городов часто можно было встретить такие «корабли дураков». Особое распространение этот обычай получил в Германии.

Как «комплектовался» подобный корабль, до конца неясно.

Возможно, власти выселяли всех, занимающихся бродяжничеством. Бывало и так, что некоторых умалишённых помещали для лечения в больницы или особые места лишения свободы для безумных. Все эти больницы и «особые места» могли впоследствии пополнять контингент «кораблей дураков», которые часто упоминались и подробно описывались в средние века. В места паломничества прибывали многочисленные странники из некоренного населения страны. Не исключено, что некоторые «корабли дураков» были именно кораблями паломников.

Плавание такого судна приобретало особый символический смысл: умалишённых отправляли на поиски своего разума – кто-то спускался по рекам Рейнской области вниз, а кто-то, наоборот, поднимался по Рейну вверх. Средства на размещение и содержание безумных выделялись из городского бюджета. Безумных надо было излечить или изолировать. Как правило, их не лечили, а сажали в тюрьму. Или увозили как паломников и где-нибудь теряли. Сложный процесс. В тюрьме ли, в больнице ли, на корабле свершался ритуал исключения из человеческого сообщества. Происходило образование анклава^[2], в котором накапливались безумные. Земля обетованная, где человека ждёт избавление от безумия.

Как правило, морякам наказывалось увозить безумных как можно дальше. Другое дело, что экипажи кораблей стремились поскорее расстаться с умалишёнными. При изгнании безумных решались не только вопросы пользы и безопасности «нормального» населения. Это был ещё и ритуал, ритуал изгнания. Безумцам запрещали появляться в церкви, хотя по закону они могли исповедоваться и причащаться. Безумный священник изгонялся с особой торжественностью, как будто сам стал нечистым. Безумным давали подъёмные, деньги из городского бюджета. А потом – ритуал: публичная порка розгами, преследование понарошку, изгнание за ворота города. Корабль уносит безумных вдаль. В море. В европейской традиции вода устойчиво связана с безумием. Море – образ безумия, бессознательного, хаоса. С другой стороны, вода очищает. Во всяком случае, вода уносит безумца за пределы обитаемого пространства. Безумцы ушли в плавание, их отдали в руки переменчивой судьбы. У плавающих по водам собственная участь – каждое отплытие может стать последним.

Дурак на дурацком челноке имеет переходный статус. Это образ тюрьмы за воротами города. Для внешнего мира – он внутри (у порога города). Для внутреннего – снаружи (за порогом). Он заперт на борту. Побег невозможен.

Он во власти реки и её тысячи рукавов. Власти переменчивой, никому неподвластной и неподотчётной.

Дурак на челноке уходит в мир иной. Когда он высаживается на берег по окончании плавания, когда ступает на этот берег, – он приходит из иного мира.

Тревога охватывает европейскую культуру накануне Реформации^[3]. Корабль дураков имеет две стороны: угроза и насмешка, головокружительная бессмысленность мира и смехотворная ничтожность человека. О чём же тревожатся европейские умы? О пороках, которые европейское сознание клеймит по-прежнему, о гордыне, о недостатке милосердия, о забвении христианских ценностей? Или о великом мировом неразумии, в котором никто не повинен и которое тайно и неотвратимо вовлекает всех нас в свой неудержимый круговорот?

Взглянем на картину И. Босха «Корабль дураков»^[4]. Как видит этот мир гениальный мастер средневековья? Рассмотрим различные предметы на корабле. Все они – символы, понятные жителям средневековой Европы. Игра на лютне, блюдо с вишней, пустой горшок, надетый на конец копья, обозначают плотские утехи. Бутылка вина, подвешенная за бортом, стакан на столе, черпак на длинной ручке – пьянство. Окорок гуся, подвешенный на нити блин, который монах и монахиня пытаются поймать ртом, – обжорство. Двое, уже раздетых, упали за борт. Один – мужчина. Другой, другая – не понять, мужчина или женщина. Им уже все равно. Корабль плывёт по стране наслаждений, где всё желаемое доступно. Это новый рай, где нет нужды и страданий. Но здесь не обрести ни невинности, ни благодати. Блаженства здесь мнимые, здесь торжество Антихриста.

Корабль дураков – предвестник конца света. Шабаш природы. Горы рушатся на равнины, земля извергает мертвецов, скелеты выходят из могил. Падают звёзды, горит земля, всякая жизнь, иссохнув, устремляется к смерти. Это конец, который не ведёт к вечной жизни. Это нашествие тьмы, поглощающей древний разум этого мира. Вокруг – стихия разбушевавшейся Ярости. Здесь победа не за Богом и не за Дьяволом. Победа за безумием.

Так воспринимали мир бедные, забитые, запуганные, невежественные люди в глухое, грозное Средневековье. Потому они и отправляли в никуда корабли с человеческими существами, не похожими на других. Существами, которых называли безумными. А те были просто странными, неуступчивыми, бездомными, больными, слабыми, нищими, немощными, верующими или неверующими мужчинами или женщинами, они были для всех остальных символом несчастья, символом непонятного, того, что нужно вывести за пределы своей жизни, строго очерченной стенами и воротами города.

Но оставим тему космического безумия.

Попробуем вместе найти переходы в этих душных коридорах средневековой истории, где уже чуть приоткрыты форточки, где повеяло свежим ветерком, где появились люди, предчувствующие приход Реформации. Люди, которые сделали первые шаги, чтобы хоть что-то изменить в этом закостеневшем догматическом мире.