Богохульник
– Что ты задумал? – В еле слышном шёпоте младшего брата звучали беспокойство и страх. Не ужас или паника, а, скорее, страх-опасение. Наверное, потому, что дело, которое затеял Чопкар, грозило немалыми неприятностями, а именно – получением сотни ударов бамбуковых палок по плечам, спине и пяткам. Потому как норов почтенного храмового стражника был ох как крут. А уж если известие дойдёт до старшего жреца – и вовсе Чопкару грозит что-то совсем страшное, чему и названия-то нет. О чём и поведал отчаянному подростку братишка. И ведь был он совершенно прав – маленький трусишка Гаджи. Но даже возможность самой страшной кары не могло остановить Чопкара. Весело тряхнув курчавой головой и блеснув белозубой улыбкой, он лишь потрепал братишку по голове.
– Пусть догонят сперва. – Поинтересовался. – ты со мной?
Гаджи мелко и быстро помотал головой. Нет уж, он вовсе не желает навлекать на себя гнев тех, кто сильнее его.
Чопкар коротко, почти презрительно хмыкнул и передёрнул плечами. Он вовсе не одобрял трусости брата, которую тот называл разумной осторожностью.
– Смотри: проболтаешься кому… – К носу мальчишки был поднесён крепкий, пусть и небольшой кулак, однозначно показывавший, что если Гаджи не будет держать язык за зубами, то ему не поздоровится не меньше, чем самому Чопкару. Получив торопливый кивок, подтверждающий, что брат понял всё правильно и будет нем, как рыба, Чопкар кивнул и скрылся в черноте ночи.
Даже ночь не приносила полной тишины и покоя. Ну вот какая тишина будет, когда вокруг оглушительно звонко распевают цикады и нередко вскрикивает чем-то разбуженная птица? \какой можно искать покой, когда ты идёшь и не знаешь – слышится тебе сейчас всего лишь шорох листьев на деревьях, или это выползла на ночную охоту королева змей – кобра? А уж если ночь на краткое время оглушена протяжным гневным рыком голодного раджи звериного мира – то и вовсе становится беспокойно; и сердце начинает то сжиматься, то частить. Уже начиная вздрагивать от надвигающейся прохлады, Чопкар то и дело замирал, вслушиваясь в ночь. Ведь то, что ему предстояло сделать, было настоящим кощунством. Но ведь не только он один виноват в том, что должно случиться. Это кривоногий Габру затеял спор, а Чопкар лишь попался на эту удочку. И, выходит – это кривоногий Габру – самый настоящий слуга демонов; и это на Габру на первого обрушится кара разгневанных богов. А Чокпару, может, повезёт и достанется лишь от сторожа. Успокоив себя таким образом, подросток продолжил свой путь, пролегавший аж до другого конца города.
Вот уже впереди показалась громада храма. чернеющая даже в ночной темноте. Внезапно воздух прорезал резкий оглушительный не то рёв, не то вой. Чокпар вздрогнул и замер. И лишь через пару десятков секунд осознал, что это был рёв разбуженного чем-то слона. Паренёк постоял, прислушиваясь и стараясь понять – не потревожил ли кого-нибудь, кто был рядом? Да и вообще… Но вокруг было тихо – если считать тихой ночную жизнь. Чокпар скользнул к ограде храма и прижался к ней. Пара минут – и он был на месте.
Теплота помещения неторопливо и ласково обняла его, прогоняя ночной холод, от которого по коже уже бежали мурашки. Или это было из-за волнения, охватившего Чопкара?
В темноте кто-то вздохнул – тяжело, сонно. Только бы они не проснулись! Иначе не миновать беды.
Подросток постоял немного уже в настоящей тишине и темноте, собирая всю свою решительность в кулак? И впервые подумал – а не отказаться ли от затеи? Чтобы кривоногий Габру смеялся над ним и называл трусишкой? Нет уж. Чопкар помотал головой. Нащупал завёрнутые в пояс предметы и приступил к задуманному. Он не молился об успехе ни демонам ни богам. Ведь демоны, обратись он к ним, забрать его душу; а боги… Эх-х-х…Но, по счастью, никто не проснулся; только порой в темноте слышались тяжёлые вздохи. Чокпар замирал при этом, но после продолжал своё дело.
* * *
Утром Храм огласили скорбные вопли. Младший жрец, вошедший ещё до рассвета в помещение, дабы свершить омовение и все надлежащие ритуалы, узрел поистине устрашающую картину. Все пять священных коров и бык, бывшие прежде белее снегов Джомолунгмы и гор Тибета, красовались отныне и до истечения должного срока, ярко-рыжей шерстью, и алыми рогами и мордами.
Конец
Вкусное солнышко
С первых своих дней Серодымка поняла – как трудна и сурова жизнь. Особенно – если ты так мал, что можешь незаметно проскользнуть мимо Громил. Кто они такие? Громилы они и есть Громилы – громадные и громкие. Чуткие ушки Серодымки всегда страдали, если ей приходилось бывать там, где бывали Громилы. Потому что многие Громилы были еще и очень опасными. Это Серодымка узнала еще в самом своем детстве, когда в компании сестренок и братишек доверчиво прижималась своим тогда еще слабеньким и голеньким дрожащим тельцем к теплому маминому боку. Тогда вернувшийся с охоты отец был покалечен и окровавлен. Оказалось, он попал в ловушку, поставленную Громилами, и еле-еле вырвался оттуда. Совершеннейшим чудом, как повторяла плачущая мама, обрабатывая раны отца. Чуть позже от рук Громил погибла одна из сестренок Серодымки – когда они все уже готовы выбраться из-под родительской опеки и разбежаться по свету каждый в свою сторону. И это все же произошло в скором времени. Ведь не дело жить выросшим детям в родительском гнезде. И тогда перед Серодымкой открылся целый огромный мир – безмерно опасный и безмерно интересный. Она научилась убегать от Громил и посещать их жилища так, что те и не подозревали о своей маленькой незаметной и недолгой соседке. Она научилась различать по запаху опасности и вкусности, научилась прятаться и охотиться аккурат под носом хищников и Громил.
* * *
Сейчас Серодымка проснулась в своем теплом, с любовью обустроенном гнездышке от нестерпимого шума. Выскочив из своего укрытия, малышка заметила, что неподалеку очень шумно беспокоится одна из Громил. Эта была почти не опасна, она не расставляла ловушек, не стремилась выследить Серодымку только для того, чтобы убить ее. Эту Громилу Серодымка не очень-то боялась. Эта Громила была меньше, чем две прочие, обитающие неподалеку, шумная и бестолковая. Вот и теперь – она громогласно орала и дергалась, не сходя со своего места.
Внезапно к прочим запахам прибавилось еще три, два из которых исходили как раз от появившихся рядом двух опасных Громил, а третий… Третий тоже был знаком Серодымке, но понять – что именно он означает – понять она никак не могла.
Обе бо’льшие Громилы подошли к меньшей, одна из них наклонилась и что-то сделала около места обитания шумной бестолковой меньшей. Знакомый запах усилился, а меньшая Громила тут же перестала вопить во все горло, устроилась поудобнее и затихла. Глаза ее чуть подернулась пленкой, и Громила, кажется, начала задремывать. Обе же бо’льшие Громилы принялись рассматривать то, что оказалось у них в руках. Белое, круглое… И Серодымка узнала… Из этого круглого белого всегда можно было получить нечто мутно-прозрачное и жидкое (хотя и не такое, как вода), и более густое желтое. И прозрачное жидкое, и густое желтое было безмерно вкусным, а получить их можно очень просто – стоило только посильнее толкнуть белое круглое. Обе Громилы заговорили – не очень громко, но почти весело. Серодымка уже знала – так они были довольны и радостны. Она была очень умной малышкой и понимала многое… Конечно, она понимала не все и не всегда, но очень и очень старалась.
А затем белое вознеслось выше и скрылось из глаз Серодымки. Малышка очень осторожно и аккуратно – чтобы не попасться на глаза Громил – высунулась из укрытия, откуда доселе наблюдала за всем происходящим, и сделала несколько мелких шажков в сторону, откуда с высоты все еще раздавался вкусный запах.
Громилы говорили все громче и громче, тон их голосов становился все более напряженным; малышка Серодымка могла различить слова «испечь», «сварить» и «поджарить».
Пользуясь тем, что спор между Громилами, судя по всему, разгорался, и те были сильно увлечены этим спором, Серодымка пробежала еще немного… И ощутила Запах, от которого похолодела. Если та шумная и беспокойная меньшая Громила была почти не опасна, а обе бо’льшие зачастую просто не замечали и их можно было обмануть, затаившись где-нибудь в темном уголке, то от обладателя Этого Запаха спрятаться не было никакой возможности и никуда. И нес этот Запах только одно – Смерть. Потому что это был Запах Хищника. Ловкого, коварного, бесшумного и очень-очень быстрого.
Серодымка запаниковала, разом теряя голову от охватившего ее безумного страха, засуетилась и изо всех сил кинулась туда, где пахло так вкусно: авось хоть перед смертью ей удастся всласть наесться. Она стремительно взобралась наверх – на большое твердое… деревянное, заметив большую тень Хищника, быстро скользнувшую туда, где только что стояла маленькая Серодымка.
Одна из двух Громил, что до сей поры громко спорили, закричала на тень и Хищник, видимо, испугавшись этого крика, шмыгнул в угол.
Серодымка же лихорадочно дернулась от возгласа, и… Белое с хрустом упало вниз, обнажая свое вкусное сокровище – прозрачное жидкое и желтое, как солнышко, и густое. И тут же шум усилился во много раз. Обе бо’льшие Громилы теперь издавали оглушающие воющие звуки, а подбежавшая к ним меньшая вновь суетилась, топочась вокруг, и тоже истошно орала.
Маленькая Серодымка, перепуганная всем этим гвалтом и неразберихой, и спрятавшаяся в еще более дальний и темный уголок, различала только слова «дед», «бабка» и «яичко». Ведь не зря Серодымка была очень умной мышкой и имела большие – для своего крохотного размера – способности к языкам любых существ, с которыми встречалась – будь то человек, курица или кошка.
Конец
Жизнь бумажного листка
Жил на свете бумажный листок. Белый-белый, словно свежевыпавший снег, чистый-чистый, как только выстиранная простыня. Настолько белым, чистым и пустым он был, что была ему его жизнь пуста и скучна. Жил бумажный листок на столе, рядом с пеналом, в котором жили ручки и карандаши, а также ластик. А еще стояла на столе красивая тяжелая чернильница, полная синих чернил. Как мечтал листок, чтобы одна из перьевых ручек набрала в себя чернил и начертила на его белизне какой-нибудь узор! Или братцы-карандаши постарались и оставили листике красивый рисунок! Но и ручки и карандаши маялись без дела и скучали, совсем обленившись. Сколько не просил их листок, они лишь отвечали, что не могут работать без твердой руки. А твердая рука все не появлялась и не появлялась.
А рядом со столом висела полка, где расположились книги. Иногда они оказывались на столе, и порой даже раскрытые; и так листок узнал, что книги полны волшебства. В одних были красивые картинки, изображающие диковинных животных, вещей, человека… В других было рассказано про далекие страны и путешествия, разные истории. В третьих же – написаны умные формулы, цифры и расчёты… А еще – книги были родственниками бумажного листка. Как же он завидовал своим родичам-книгам! Ведь в них было столько интересного, столько знаний; их брали с полки те, у кого была твердая рука; с ними общались, и книги делились своими знаниями.
– Глупый ты глупый, – откликнулся однажды на сетования бумажного листка энциклопедический том. На его обложке были изображены круги, квадраты и волнистые линии, а рассказывал он про непонятную, но оттого еще более притягательную «геометрию». – Мы говорим лишь о том, что в нас есть, не в силах изменить ни словечка, ни запятой. Сначала это интересно, но потом наскучивает и вгоняет в тоску и уныние. Особенно если то, о чем мы рассказываем, надоедает, или перестает быть нужным. И тогда нас забывают, и мы стоим на полке подолгу. Ты же бел и чист, и тебе еще предстоит познать радость обновления знанием.
