Полураскрытая роза

Для меня, для тебя, pour Paris

Leesa Cross-Smith

HALF-BLOWN ROSE

Copyright © 2022 by Leesa Cross-Smith This edition published by arrangement with Grand Central Publishing, a division of Hachette Book Group, Inc. New York, NY USA. All rights reserved

© Гохмарк Э., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Часть первая. Винсент & Киллиан

1

ИНТ. МУЗЕЙ СОВРЕМЕННОГО ИСКУССТВА – ВТОРАЯ ПОЛОВИНА ДНЯ

Осень в Париже, «Городе огней». На Винсент шарф – она носит его не снимая, сейчас он дважды обернут вокруг ее шеи.

РАССКАЗЧИК (З. К.)

Лу не спеша складывает вещи: берет со стола простой деревянный карандаш, альбом в черной обложке и хорошо выдавленные тюбики краски с яркими плоскими крышечками. Винсент все смотрит и смотрит на него, пока он не замечает ее взгляд, и тогда она отворачивается. Ее друг Батист, который чуть дальше по коридору преподает историю современного искусства и ведет курс о цвете, сейчас стоит так близко, что она чувствует его дыхание.

– Кофе? – спрашивает он, и Винсент кивает. Ее интересует, смотрит ли еще Лу, но проверить она не решается. Вдруг не смотрит? Она просто умрет на месте в почти пустом классе. – On y va^[1]. – С этими словами Батист первым направляется к выходу, зная, что она идет следом. Ей хочется обернуться и еще раз взглянуть на Лу. Сделает она это? Только для того, чтобы быть раздавленной? Нет уж. Комната расплывается у нее перед глазами, она выходит, не сводя глаз с затылка идущего впереди Батиста.

Но тут же останавливается, налетев прямо на него.

– Извини, пожалуйста, – говорит она.

– Лу, брат, ты идешь? – обернувшись, зовет Батист. Винсент продолжает смотреть вперед, на этот раз ее взгляд упирается в блейзер Батиста – из бархата сочного цвета соуса болоньезе, который целый день томится в тиховарке^[2] у нее в квартире. Винсент ощущает Лу за спиной, чувствует запах его карандашей.

– Да, иду. – Голос Лу звучит прямо у ее уха, и она откладывает это ощущение куда-то в темный и жаркий уголок памяти.

Теперь они оба рядом. Она не смотрит на Лу, пока они идут по коридору, выходят из здания, переходят оживленную улицу. Краем глаза она видит, как Батист поправляет на плече сумку, непринужденно смеется вместе с приятелем. Они друг друга хорошо знают, но Винсент постоянно забывает откуда. Она слушает, как они отрывочно переговариваются на французском и английском.

– Тихая, как мышка, – говорит ей Батист и, как обычно, забавно хмурит брови.

Они находят столик на улице и располагаются за ним, Винсент смотрит, как Лу заходит в кафе и исчезает в коридоре, ведущем к туалетам.

– Ты знаешь, что здесь он мне не нужен! Зачем ты его позвал? – ворчит она, опускаясь на стул и прикуривая.

– Ой, да ладно, зачем ты так? Лу тебе нравится.

– Ты знаешь, что здесь он мне не нужен, – повторяет Винсент. Она и Батист все время бывают в этом кафе вдвоем, Лу с ними никогда не ходит. – Bonjour. Deux cafés et un café au lait, s’il vous plaît. Merci^[3]. – Она быстро делает заказ, обращаясь к сияющей румяной официантке.

Неужели в Париже все женщины без усилий такие красивые, что вообще не увядают? Лишь моргни, вспыхнешь и западешь в душу? Каждый раз, попадая в этот город, первые несколько дней по приезде Винсент с трудом сдерживается, чтобы не глазеть на женщин. Молодые и старые, они почему-то кажутся представителями совсем другого биологического вида. Оказываясь в США, она об этом забывает, но вернувшись, сразу вспоминает.

Сейчас она в Париже уже три месяца.

– Брось. Ты считаешь его аппетитным. И хочешь слопать всего, будто торт. – Батист достает мобильник и набирает сообщение. Тук-тук-тук, быстро-быстро.

– Мне сорок четыре года, – говорит она.

Батист смотрит на нее и молчит.

– Ему двадцать четыре, – продолжает она.

Молчание.

– Я в прямом смысле на двадцать лет старше, – говорит она.

Батист опять что-то настукивает и молчит.

– Он ребенок, – говорит Винсент. – Un bébé! Я ему в матери гожусь.

Батист не произносит ни слова.

– Va te faire foutre!^[4] – Она курит. – С кем ты переписываешься? – Она передразнивает его: выражение лица, назойливо тукающие пальцы, драгоценный мобильник.

– Мина! – лукаво улыбаясь, отвечает он. Жена.

– Va te faire foutre! – повторяет она. Батист цыкает на нее, чмокает воздух. Они с Батистом всегда так разговаривают. У них день рождения в один день и в один год, и подружились они, как только познакомились, три месяца назад.

Батист родился в семье французов – уроженцев Ганы, вырос в Париже и свободно говорит на тви, французском и английском. Ростом он метр девяносто, худощавый и крепкий, по-королевски красивый, нереально педантичный и небрежно стильный. К своему бархатному блейзеру он надел узкие черные брюки до щиколотки, а на босые ноги – пару белоснежных кроссовок «Стэн Смит» с темно-синими задниками. Его даже иногда останавливают на улице, чтобы сфотографировать для сарториальных^[5] аккаунтов в соцсетях или для блогов. С Винсент у него что-то вроде дружеского флирта, и ничего больше. Он дико любит жену, и то, что Винсент к нему чувствует, точно соответствует ее чувствам к брату – слащавое поклонение, сглаживающее любые недостатки.

* * *

Лу появляется за секунду до официантки, принесшей их заказ. Винсент собирается затушить сигарету, но Лу тянет за ней руку. Она передает сигарету через стол и заглядывает в его двадцатичетырехлетние глаза. Он мило улыбается, как будто у нее и в мыслях не было его совершенно не замечать.

– Voilà! Вот ты где! Привет, Винсент, – говорит он, обхватывая губами след от ее помады. Ей кажется, что ее запустили в космос.

Они курят и пьют кофе, но вскоре Батист заявляет, что у него встреча с Миной и придется бросить их одних, на произвол судьбы. Но сначала он, разумеется, допьет кофе.

– Здесь кофе очень хороший, – говорит Батист, причмокивая и обращаясь исключительно к Лу. Винсент пьет свой. Кофе горячий, ветер прохладный, ей хорошо в толстом шарфе цвета васаби, который в прошлом месяце ей привез брат из Амстердама.

– Спасибо за сигарету, – говорит Лу.

– Не стоит благодарности.

Батист наклоняется и целует ее в обе щеки. Лу встает, прощается с ним.

– Понятно, да. Au revoir, Батист. – Винсент театрально машет вслед уходящему Батисту, как будто назавтра не увидит его снова в музее искусств.

– Женщина по имени Винсент, – с придыханием произносит Лу, когда они остаются вдвоем. Лу пахнет летом и чем-то темно-зеленым, напоминающим лес в родном Кентукки. Но откуда? Может, смешал какое-нибудь древесное масло с лимонной водой, брызнул в воздух и прошел сквозь облачко? Вообще, пользуются ли пульверизатором парни лет двадцати с небольшим? Может, он намазал подмышки, где буйная растительность – она мельком видела темные густые кусты, когда была полоса безбожной жары. Против воли она еще вспоминает его белую футболку с кармашком и короткие шорты, золотую цепочку без кулона, что он иногда носит на шее. Его летнюю обувь, Nike Killshot 2s с темно-синими эмблемами. Над ними – кремового цвета шишковатые голеностопы. Как она превращается в наэлектризованную мокрую веревку, когда в классе Лу откидывается на стуле, скрещивает ноги и кладет альбом на колено.

* * *

– Я ненадолго… У меня сегодня гости. Готовлю пасту, – говорит Винсент. До этого момента в девяноста процентах случаев Лу получал лишь фрагментарные толкования о том, кто она. Вот еще. Ничего не поделаешь.

– Батист будет? И Мина?

– Нет… они заняты.

– Я не занят и обожаю пасту, – замечает Лу.

– Ничего особенного. Пасту обожают все.

– Можно мне сегодня поужинать с тобой пастой? – непринужденно спрашивает он, будто эти слова сами по себе способны отпереть дверь ее квартиры. Растрепанная романтичная прическа, волосы закрывают уши; он убирает локоны за одно из них. Куртка расстегнута, и Винсент замечает свободный ворот рубашки – под оранжевыми лучами почти вечернего солнца цепочка сверкает, словно и она наэлектризована.

– Лу…

– Мне пока не верится, что тебя правда зовут Винсент, – говорит он.

Из кафе доносится шум, макушка официантки двигается вверх-вниз, когда она нагибается и выпрямляется, нагибается и выпрямляется. Винсент наблюдает за ней в окно, а сама под столом впивается ногтями правой руки в ладонь левой.

– Ты все время так говоришь. Тогда называй меня мисс Уайльд.

– Какая паста, мисс Уайльд?

Винсент допивает кофе. Официантка спрашивает, хочет ли она повторить, но она отвечает non, merci. Лу говорит oui, merci, соглашаясь на добавку, хотя отпил лишь половину кофе.

– Сначала хотела приготовить соус путтанеска… а теперь, увы, получится его упрощенная версия, – отвечает она, думая только о соусе. Блейзер Батиста цвета болоньезе, ее шарф – васаби. Она смотрит на Лу каким-то ненасытным взглядом.

– А, проститутские спагетти^[6], – отвечает он. – Кого ждешь на ужин?

– Ты задаешь много вопросов, – после продолжительной паузы говорит она.

– Это плохо, мисс Уайльд?

– Опять вопрос.

Сигарета и кофе – Винсент прикуривает следующую, кофейная чашка пуста.

– Мне пора, – говорит она, не двигаясь с места.

– У тебя есть муж? Я спрашивал у Батиста, он уклонился от ответа. Обручального кольца ты не носишь, – говорит Лу.

– Так ты задаешь кучу вопросов не только мне, но еще и Батисту.

– Да, о тебе… иногда.

Винсент смотрит на него и одними губами говорит вау.

– Любишь проститутские спагетти? – спрашивает она.

– Я люблю проституток.

– Я тоже люблю проституток, – с вызовом говорит Винсент.

– Муж сегодня будет? Это и его дом?

– Почему ты решил, что у меня есть муж, хотя обручального кольца я не ношу?

– Ну, ты носишь вот это, – говорит он, коснувшись кольца с большим матовым лунным камнем на ее указательном пальце.

– Так. Это кольцо. Но точно не обручальное.

– Но ведь кольцо.

– Надо же, какой проницательный. Слушай, мне действительно пора, – говорит Винсент.

– Слушай, напрашиваться слишком невежливо, да? Я бы хотел в гости.

– Лу…

– J’ai faim!^[7] Накорми меня, пожалуйста. Я помогу. Ведь на пропитание себе надо заработать! – просит он, сидя по другую сторону и молитвенно сложив руки.

Квартира принадлежит ее родителям. Раньше она, бывая в городе вместе с сестрой и братом, являлась сюда и пользовалась квартирой, когда та была свободна от жильцов. Теперь Винсент сама «жилец», хотя денег родители с нее ни за что не возьмут. Деньги им не нужны, они живут кочуя и чувствуют себя как дома, где бы ни находились. Сейчас они в Риме.

* * *

Гости придут только через час. По пути к ней домой говорит в основном Лу, потом он вместе со своими коричневыми ботинками Chelsea поднимается с ней по лестнице, похожий на взбудораженного щенка, который вот-вот описается. Она представляет, как расскажет о нем сестре и как они будут, фыркая, хохотать над этом мальчиком-щенком. Какое у них совместное любимое занятие? Ржать над мужчинами. Любят похохотать и над Киллианом, если смешно. Винсент думает о Киллиане, открывая дверь квартиры: у них с Лу одни и те же чертовы ботинки Chelsea. У принца Гарри такие же. У принца Гарри и у Лу – цвета арахисовой пасты, у Киллиана – шоколадные. Она, видимо, так проголодалась, что думать может только о еде.

– Я пускаю тебя лишь потому, что не хочу, чтобы ты умер с голоду. Мой долг – накормить человека. Это из Библии… можешь справиться, – говорит она, вешая на крючок рядом с дверью сумку, пальто и шарф. Соус болоньезе готов и получился идеальным – она поняла это по запаху, встретившему их уже в прихожей.

– Вы добрая христианка, мисс Уайльд. – Он снимает куртку и аккуратно складывает ее на диванном подлокотнике.

– Брр. Кончай с «мисс Уайльд». Звучит диковато. Пусть будет Винсент, – предлагает она, входя в кухню с ощущением, что она протекла. Так и месячные на неделю раньше начнутся, а все потому, что здесь, в квартире, Лу со своей мускулистой и темной нежностью – у нее за спиной, в каждом промежуточном пространстве.

Она снимает крышку с тиховарки и деревянной ложкой мешает соус. Пробует. «У-у, вкусно как, – сердито думает она, – все остальное не важно: ни прошлое, ни настоящее, ни будущее, – только один соус», – а винит она в этом свои мозги под влиянием ПМС.

Лу у нее в квартире, они одни. Как это случилось? Она всерьез задумывается, что будто бы совершила виток во времени. Летом примчалась из США во Францию и стремительно перенеслась в другое измерение, где к ней домой с ее согласия приходят какие-то двадцатилетние в полосатых рубашках и задевают ее чувства, демонстрируя буйную молодость, привлекательность и неистово сумбурную сексуальную энергию. У Лу бывают периоды непрестанного и повсеместного движения, будто в комнату ворвался осиный рой. Это уж слишком! Он вообще не останавливается. Может делать сальто назад? Пробежать километр за три с половиной минуты? Скакать на лошади? Выполнять те сложные движения дино^[8] в скалолазании, которые так охотно демонстрировал Киллиан, когда их освоил?

Но вместо того чтобы вспоминать о Киллиане, она представляет себе тело Лу, когда он все это выполняет.

Винсент слышит, как скрипит от его шагов пол в гостиной. Кажется, он везде одновременно, но тут он появляется в кухне с ее шарфом, обмотанным вокруг шеи, и взятым с подоконника черепом из желтого стекла.

– Memento mori, – говорит он, легко цокая им по стойке. – Вещь что надо. Как же вкусно здесь пахнет, Винсент.

Он выделяет ее имя, каждый раз произносит его так, будто оно чрезвычайно важно. Еще летом, в первый день на уроке журналирования^[9], она представилась и дала студентам первое задание.

Составьте список любимых слов. Не надо усложнять. Например, я очень люблю слово «кисть». В слове «кисть» нет ничего необычного, но для меня оно красивое. Записывайте слова, сколько можете, на любом языке. А если имеется особая причина вашей любви к слову… связанные с ним особые воспоминания – запишите и их. Если слово напоминает вам песню, или цвет, или фильм, или конкретного человека, или конкретный момент, запишите это. Потом мы все это нарисуем.

Помните, вы на занятиях в музее. Вы можете остаться или уйти. Говорить или молчать. Вы все оплатили. Чего вам хочется и чего не хочется – ваше личное дело. Мы с вами тут все взрослые. Удачи!

Она закончила, Лу поднял руку. Когда она кивнула, он произнес ее имя со знаком вопроса.

– Так и есть.

– Как… у Ван Гога.

– Да-да. Точно, как у Ван Гога.

– Вы обучаете искусству, и вас зовут Винсент, в честь Ван Гога.

– Так и есть.

– Винсент… мне нравится это слово, – сказал он.

– Хорошо. Спасибо, – сказала она, к лицу прилила кровь.

– Ваши родители художники?

– Да. Оба.

– Успешные художники?

– Да. Даже очень.

– Как их зовут? – спросил он. Кое-кто из студентов слушал их разговор, остальные уже принялись писать и делать наброски.

– Э-э, их зовут Аврора Томпсон и Соломон Корт… «Солоко» – так подписывает папа свои работы.

– Я о них слышал. Ваша мама засадила себя на зиму в теплицу, а ваш папа работал над неоновыми обложками с граффити для тех групп вроде Funkadelic… Названий я не помню… но сразу узнал имена ваших родителей. Забавно, да? – сказал он.

– Да. Забавно, – в ужасе повторила Винсент.

Кто-то еще из студентов сказал, что тоже слышал о Солоко и что он «сильно напоминает Баския».

При этом ее папа не только оформил неоновые альбомные обложки тех групп, но и был автором песен, сочинившим в середине семидесятых и начале восьмидесятых целую кучу необычных музыкальных хитов. Те песни до сих пор используются в рекламе, фильмах и телевизионных передачах, и огромной долей своего состояния родители обязаны именно этому факту.

– Да. И – бац! – теперь я услышал и о вас… их прекрасной дочери, – сказал он. Его слова вызвали глухой возглас у одного из студентов.

– Да, немало, – сказала она. – А раз уж мы об именах, как ваше?

– Лу. Как волк^[10].

– Волк, – перевела она.

– Волк, – повторил он и просунул язык между зубами.

– Это мой шарф, – говорит она ему на своей кухне.

– Он пахнет тобой. Ничего, если я поношу?

– Как бы соусом не закапал…

– Я нравлюсь тебе не настолько, насколько ты нравишься мне…

– Cмотри-ка! Обернись и посмотри вон туда. – Винсент указывает ему за плечо, чтобы посмотрел в окно на мужчину из соседнего здания, на два этажа выше. Тот опять стоит голышом, врубил музыку трайбл и бьет себя по животу. – И так каждую неделю.

Лу оборачивается к окну и смеется. Хлопает по стойке, посуда звенит.

– Кстати, ты мне вполне нравишься, но шарф пачкать соусом я тебе не позволю! Мне его брат подарил.

– Сколько у тебя братьев? – интересуется Лу, продолжая смотреть в окно на барабанящего мужчину. Когда Винсент увидела этого человека в первый раз, ей показалось, что таким образом он удовлетворяет самого себя, так что она, вскрикнув, присела на корточки и боялась опять поднять глаза. Просидела так минут, наверное, пять, а когда осмелилась опять взглянуть, то четко увидела, как обе его руки бьют по груди и животу, не опускаясь ниже. Теперь Винсент стоит рядом с Лу, наблюдает.

– Ах, как я проголодалась, – говорит она, сглатывая слюну при мысли о соусе. Лу, не отрывая взгляда от голого мужчины, берет из вазы на столе клементин^[11] и начинает его чистить.

– Une faim de loup, – говорит он. – Проголодалась как волк.

Он прав. Так и есть. Проголодалась как. Изголодалась по.

– У меня старший брат и младшая сестра, – говорит она. Закончив чистить, Лу засовывает в центр клементина большой палец и, вытащив, протягивает фрукт Винсент. Она ест, не поблагодарив.

– Как их зовут?

– Зачем тебе?

– Только затем, что ты мне нравишься.

– Угомонись. Тебе двадцать четыре года.

– Сам знаю, сколько мне лет. Однако спасибо, что и ты не забыла. Merci.

– Их зовут Тео и Моне.

– Твои родители не отступают от темы.

– Нет, не отступают.

– Брат с сестрой тоже художники?

– Разве все мы не художники… в чем-то?

– У меня младшая сестра, – говорит он. – А клементин тебе понравился. Хорошо! Я его сделал для тебя.

– Да ладно. Ты всего лишь почистил его для меня, – возмущается Винсент, как будто он серьезно.

– Ах, тсс, я сделаю тебе клементин когда захочешь, Сент-Винсент Ван Гог. А потом нарисую тебе натюрморт из кожуры, обрамлю полотно и даже приду и сам повешу тебе на стену, – говорит он, сгребая со стойки свернутые кожурки и убирая их в карман.

– Решил их стащить?

– Нет. Ты мне их сама отдала, – говорит он.

Винсент ест, наблюдая за голым мужчиной в окне.

– Ты считаешь его симпатичным? – спрашивает Лу.

– Да нет.

– Хоть немного?

– Возможно… немного… если поближе рассмотреть, – пожав плечами, отвечает она. – Как ему не холодно, ведь он совсем нагишом да с открытым окном?

– Ты любишь мужчин?

– Да, конечно, – говорит она, стараясь унять сердцебиение.

– А этот барабанщик будет среди гостей? Он твой приятель? – Лу кивает на окно.

– Ах да. Конечно. Он мой лучший друг. Сейчас быстренько оденется и явится ко мне на порог. Мы с ним ста-арые приятели, ага.

– Правда? Во сколько же приходит он и все остальные гости?

– Минут через сорок пять, – не глядя на часы, гадает она.

Лу берет с ладони Винсент дольку клементина и съедает. Потом берет из вазы яблоко и откусывает от него. Когда он отдает яблоко Винсент, она тоже откусывает – раз, два – и протягивает обратно ему.

– Минут через тридцать, – говорит она.

Лу чистит банан и отламывает верх. Отдает ей и медленно проталкивает остаток себе в рот.

– Минут через пятнадцать, – говорит она.

Лу отрывает ножку от инжира и прокусывает кожицу. Винсент отбирает у него и съедает сама.

– Минут через пять, – говорит она.

Винсент берет горсть светящегося, как вечерняя заря, винограда, Лу отрывает две виноградины.

– Сейчас придут. Наверное, уже поднимаются, – говорит она с полным ртом.

– Надо кипятить воду для пасты. Пора, – не переставая жевать, говорит он, хотя оба продолжают наблюдать за голым мужчиной в окне.

Винсент знает, что мужчина их не видит, потому что у него всегда закрыты глаза, иногда он, как зачарованный, то запрокидывает голову, то резко наклоняет ее вперед, трясет волосами, как дерево, с которого облетает листва. Исступленные хлопки, как раскаты грома, проносятся в воздухе, взмывают вверх и штурмуют крыши, которые Винсент никогда не разлюбит. Если повезет, ей снится, что она французская кошка, гуляющая по крышам в отблесках света. Париж весь состоит из крыш. Куда ни глянь, обнаружишь много исторического и что-то новое, непременно прекрасное.

– Да-а… знаю, – говорит Винсент, замерев в сладкой боли и, видимо, истекая кровью. Перед ней Лу берет из вазы три граната и жонглирует ими. Вдруг остановившись, он ждет, пока один из них катится по ладони: от липких кончиков пальцев к подергивающемуся запястью.