Глава 1. Измена
Очередной заряд ледяного дождя с порывом бешеного ветра накрыл Маргариту, когда она вышла из такси на другой стороне своей улицы, пожалев молоденького, растерянного таксиста, который никак не мог врубиться, как вывернуть с переулка к её подъезду. На секунду распластав её по глухой кирпичной стене старого, готовящегося к сносу дома, ветер вдруг стих, как будто его выключили, и Маргарита, чертыхаясь про себя жуткими богопротивными словами, подобрала свой шикарный, вчера купленный по случаю, плащ и, белоснежными с утра сапожками, вступила в мерзкую, глинистую лужу, на поверхности которой плавали окурки и ещё какая-то дрянь. На душе было так же мерзко, как в этой луже, да ещё чёртова мигрень накрыла неожиданно, хорошо Павел Петрович отпустил с работы на пару часов раньше, а то бы сдохла прямо там.
Маргарита ненавидела Москву, особенно эту, Поповскую, неряшливую, грязную, ноябрьскую. Жизнь проведя в этом городе, она любила его всегда, но сейчас, когда по настоянию мужа, они, продав клетушку на Бауманской, купили огромную, шикарную квартиру в новострое, но на выселках, в Медведково, она возненавидела её с особым рвением – до визга. Каждый день пиля на трамвае от ВДНХ вдоль помирающего частного сектора, от которого остались лишь пара домиков, три коровы, пасущиеся около путей, и непролазная грязь от строек новомодных блочек, она, почему – то заглядывалась на эти домики, на крошечные участки собственных мирков, с чудом сохранившимися кустами смородины и сирени и… завидовала… Она!!! Горожанка со студенческой скамьи, ярая, как все новообращенные, чистоплюйка, помешанная на тряпье, парфюме, маникюре, не пропускающая ни одной выставки в Пушкинском и ни одной премьеры на Таганке – завидовала! Причём как-то нутряно, исконно, по-бабьи. Какие-то генетические штуки срабатывали что ли, хотелось учуять запах парного молока и навоза, выйти утром в росистый цветущий сад, пробежаться по росе в одуванчиках, прыгнуть с тарзанки в прохладную, чистую воду, а потом гнать утей с реки на закате… Чёрт его знает… В душе Маргариты – тридцатичетырёхлетней, слегка и очень красиво полноватой шатенки с идеально отработанной хорошим косметологом внешностью, вечно бродила невызревшим тестом какая-то неудовлетворенность имеющимся, вечное раздражение, обида на всех и на все. "Мужик у тебя хреновый, пользоваться своим струментом не научился, отсюда и страдания," – истово верещала Вероника, местная Мессалина, жалостливо глядя на Маргариту, – "Найди хорошего, чтоб молот крепко держал, а лучше молоток отбойный. Будешь добрая, как я".
Маргарита и не соглашалась особо, вроде и муж ничего, из категории" сойдет", да и любовник есть с молотом… А все равно – надоедливое раздражение отравляло жизнь, и сделать с ним она ничего не могла.
Привычным движением зажав нос надушенным платком (вроде дом новый, а уже кошки его уделали, хоть противогаз носи), Маргарита вскочила в лифт, еле дыша доехала до своего седьмого, тыркнула ключами в дверь, потом ещё – не тут – то было. Ключ не лез, потому что изнутри в замочную скважину его уже сунули, и на кой черт, не понятно. Вдруг озверев, Маргарита, повернувшись задницей к двери, начала долбить каблуком изо всех сил, тут же его сломала, взвизгнула, как разъярённая кошка, и, нажав на кнопку звонка, держала его, не отпуская, пока ей не открыли.
На пороге, с мордой нашкодившего кота, в банном халате и тапках, со взъерошенными плешивыми кудельками, вставшими ореолом вокруг сияющей лысины, стоял любимый муж Толик. От него тошнотворно несло Орифлеймом, той самой новомодной пакостью, которую совсем недавно к Маргарите на работу притаскивали навязчивые девочки – распространители, сигаретами с ментолом и кофе. Блин!!! Кофе!!! Похоже тем самым, который ей, Рите, подарил шеф, кинул с барского плеча, зная её кофеманскую страсть…
От этого запаха Маргарита совсем взбеленилась, протаранила мужа и, влетев на кухню, остолбенела. За столом, удобно устроив одну стройную ногу над другой, выставив их в разрез узкой чёрной юбки и, придерживая на маленькой упругой груди расхристанную блузку, курила длинную черную сигарету взлохмаченная коротко стриженная брюнетка с размазанной по красивым полным губам алой помадой. Изящные пальцы держали сигарету неловко, мешали длинные, острые, накрашенные очень тёмным лаком, коготки, но, несмотря на неловкость, выглядело это экзотично и очень красиво.
"Ты кто?" – внезапно охрипнув, просипела Маргарита.
"Я?"– весело пропела брюнетка, – "Арина. Мы тут с Анатолием Сергеевичем занимаемся. Я с биохимией не справляюсь, а он любезно согласился помочь. Вы не против? Вас, кажется, Маргаритой зовут? А отчество? Мне вас неудобно по имени называть, возраст же…"
Маргарита снова взвизгнула, схватила со столика турку с остывшей кофейной гущей и вывалила её брюнетке на голову.
…
Спала Маргарита на удивление крепко и спокойно, выспалась и проснулась рано. Выпертый с позором в кабинет Анатолий, с устатку хлебанул полбутылки Хенесси и храпел так, что дрожали стены, храп идиота-Казановы мешал думать, и Маргарита, привычно спасшись берушами, стала решать, что делать. Ничего не придумав, собралась, вызвала такси и уже через полчаса входила в свой кабинет, привычно бросив секретарше в канцелярии: "Кофе!!!". Та открыла рот, но сказать ничего не успела, Маргарита вошла и увидела за своим столом Вовика. Наглый курьер развалился в её кресле, листал журнал и курил её Мальборо. И его шикарные мускулистые плечи, вернее предчувствие их мощного, упругого давления, очередной раз уронили сердце Маргариты в какой-то сладкий и тягучий омут.
Глава 2. Любовь ли…
– Привет, родная. Что такая вздрюченная, никак проблемы? Так иди ко мне, дверку закрой. На ключик, на два оборотика. Проблемки снимать будем.
Маргарита, скинув плащ на кресло, щёлкнула ключом, стянула колготки вместе с трусами и, подобрав широкую, модную до косоглазия у сотрудниц, клетчатую юбку из шотландки, села перед Вовиком прямо на стол. Изогнулась, мурлыкнула, позволив рукам. наглого курьера изучить местность под нежнейшей шерстяной водолазкой, тем более что передний замок крутой, купленной у фарцы кружевной "анжелики", позволял это сделать очень удобно, и замерла, чувствуя, как уходит напряжение и злость последних дней.
– Хороший мальчик. Чтоб я без тебя делала, Вовик, уже из окна вышла бы, честное слово. Забодали. Там, в баре, коньячок, рюмашку тяпни. И вот, возьми, купи себе кроссовки, в боковом универмаге вчера выбросили, может успеешь.
Маргарита, сыто потянувшись, бросила на журнальный столик купюру вместе с конвертами для доставки, хлебнула минералки, понимая, что с кофе она пролетела, села за стол, придвинула кипу документов, оставшихся со вчерашнего совещания, махнула Вовику на дверь. Она уже оделась, в последнее время научилась одеваться быстро, по-солдатски, успокоилась и вошла в свое обычное, жёстко – деловое состояние. А как же ещё? Иначе заму Самого, хоть и второму, не выжить, сожрут вместе с потрохами. И так… С этим Вовиком она закрывается в кабинете…Всё делают вид, что ничего не знают. А!!! Тот, кто не рискует, тот не пьёт. В общем, понятно.
Вовик сгреб конверты, разглядел купюру, удовлетворенно хмыкнув, деньги у Маргариты он брал легко и ненавязчиво, (а что, барыня платит), вертко крутанулся на пятках, спружинив мощным, красивым телом и выскочил за дверь. Минут через пять из приёмной просунулась кучерявая, похожая на пуделиную, голова Любаши, секретаря-стажёра, толстой, шебутной девицы.
– Маргарита Александровна, вам кофе ещё раз сварить? А то, то остыло совсем. Я сварю, быстренько.
– Люба, милая. Кофе – он. Не оно, ОН – сколько тебя учить. Ну, свари, сделай милость. Только покрепче и сахару побольше. Давай.
Рабочий день закружил Маргариту колесом, в котором она неслась по кругу сбесившейся белкой, фармпроизводство, пусть и не очень большое, на десяток, но очень продвинутых препаратов, как у них, скучать не давало. Особенно ей, заместителю по качеству, на которую сыпались все плюхи – и со стороны начальства, и со стороны цехов, и со стороны многочисленных проверяющих. Поэтому думать о личном Маргарите было не просто некогда, это личное исчезало из её жизни напрочь в течение рабочего дня. Какая личная жизнь может быть у сбесившейся белки? Или у робота? Вот-вот…
К вечеру, уже на полусогнутых пробираясь в свой кабинет, Маргарита встретила Самого. Был у них на фабрике такой небольшой закоулочек, уютный уголок, прикрытый от глаз проходящего огромными, обнаглевшими от сладкой жизни в горшках толстопузыми болотными пальмами, в этом уголочке Маргарита обожала упасть в мягкое кресло, закрыть глаза, расслабиться, как на приёме у психотерапевта и так посидеть, медленно и размеренно дыша, чувствуя, как отступает напряжение и тает накопленный за день негатив. Сегодня она еле дождалась, когда весь народ разбежится по домам, потому что именно тогда, там можно будет выкурить запрещённую сигарету, нырнула в свой оазис и аж ойкнула от неожиданности – в её кресле, вальяжно откинувшись, широко расставив толстые ноги, и свесив бульдожьи щеки ниже бабьего плоского подбородка, сидел Аполлинарий Львович. Увидев Маргариту, он довольно кивнул, показал ей на небольшой стульчик рядом и, дождавшись, когда она сядет, положил пухлую, сплошь поросшую рыжим пухом руку ей на колено и хозяйски его сжал.
– Слыхал, что ты, матушка, мужиков принимаешь? Да по мелочи больше, водители там, аппаратчики какие, курьеры… А? Курьеров любишь?
Маргарита сидела, как окаменелая, не смея дышать, а рука Самого медленно ползла вверх, морща тонкую ткань модной юбки.
– Так ты и ко мне зайди. Уважь, не убудет, думаю, а пожилому человеку приятно.
Аполлинарий говорил мягко, ласково, вибрируя голосом, как старый кот по весне, но глаза его были неприятными – холодными, равнодушными, злыми. Он снова стиснул ногу Маргариты, больно, впившись ногтями. И резко, отрывисто повелел, глядя в сторону.
– Завтра. В пять!!!
…
Ночью дождь прекратился, лунный бок, похожий на край оловянного половника, торчащего из черничного киселя, светил из-за тучи противно и тошнотно, до головной боли. До шести проворочавшись, Маргарита встать не смогла, свинцовая голова не поднималась с подушки, мало того, что она дико болела, так ещё и кружилась, как после хорошей вечеринки. Кое-как сев на постели, она пыталась позвать мужа, но только просипела еле слышно, в воспаленном горле кто-то прокручивал острие, и, поняв, что муж её вряд ли услышит, дотянулась до телефона. Вовик трубку взял сразу, цекнул изумленно и уже через полчаса открывал своим ключом дверь Маргаритиной квартиры.
– Ой, ей, красота моя. Давай-ка ка доктора Айболита звать. А то твой суженый – вон, грамоту тебе начертал, к мамке под юбку удалился. Там теперь сидит. Я его встретил, прёт, как танк, напомадился.
Маргарита ничего не понимала и, как через водную завесу, смотрела, что делает Вовик – куда-то звонит, что-то подносит ей в большой белой чашке, трясет термометром. А потом она откинулась на подушку и равнодушно прикрыла глаза.
Глава 3. Вовик
Маргарита открыла глаза, с трудом сконцентрировала взгляд на тусклом свете ночника, попыталась поднять голову, и это у неё получилось. Чувствовала она себя, конечно, совершенной развалиной, но это была уже она, Рита, а не комок бессмысленной слизи, растекшийся по простыне, которым она себя ощущала ещё вчера, ненадолго выныривая из забытья. Привстав на локтях, а потом на удивление легко подтянув тело повыше, она подпихнула под спину подушку и осмотрелась. Комната тонула в полумраке и духоте, но можно было разобрать, что чуть поодаль, около её туалетного столика стоит раскладушка, а на ней лежит человек и, разинув по-детски рот, спит, похрапывая. Маргарита не успела приглядеться, как человек проснулся, вскочил, и она с облегчением выдохнула – это был Вовик.
– Вов… что это со мной? Случилось что?
Вовик выпучил глаза, ржанул, как молодой конь, подсел к Маргарите, поправил ей подушку, помог сесть поудобнее.
– Ну, ты прынцесса даёшь. Три дня в отключке, чуть не окочурилась, а говорит – что случилось. Пневмония у тебя, нормальная, между прочим. Доктора в больницу хотели, я не дал. Они там в тех больницах насмерть замучают, а я тебя куриным бульончиком отпою. Вон, четыре куры домашние купил, в село к своим ездил. И медсестрица три раза в день ходит, уколы лепит. Я у тебя деньгу в комоде на все взял, ты уж звиняй. Своих на такое не хватит, кусаются медики эти частные, падлы.
Маргарита смотрела, как шевелятся красивые губы Вовика, до неё медленно доходил смысл сказанного, и мысли, тяжёлые, как бревна, ворочались в пустой голове. "Надо же. Альфонс вроде, а какой заботливый. Не ожидала".
Пока она думала, потея от напряжения, Вовик притащил чашку с бульоном, маленькую гренку и апельсин. Подвязал ей на грудь салфетку, пристроил невесть откуда взявшийся столик для лежачих больных, сунул в рот ложку неожиданно вкусного бульона, и Маргарита жадно, с хлюпом съела всю чашку, заела гренкой, и, с вожделением глядя, как сильные пальцы любовника сдирают кожуру с апельсина, спросила, чувствуя, как быстро проясняются мозги и рассеивается свинцовая тяжесть в голове.
– Ты откуда все это умеешь? Не ожидала.
– Так мамка у меня болела. Старенькая была, на руках померла. Научился, чего делать.
– Слушай, Вов. А ты что – деревенский, что ли?
– Ну! Только у нас не деревня, это я так, к слову. Село у нас, большое. Церковь, школа, клуб – все путем. А что, не все в городе-то рождаются. Я б и не попёр сюда, да деньги нужны, брательника в люди выводил. А теперь и ехать туда вроде незачем. Прижился.
Маргарита смотрела на Вовика и думала про себя. О себе. И мысли эти – про себя и о себе были очень неприятными…
Дней через пять Маргарита уже вовсю бегала по квартире, правда слабость ещё была жуткая, пот лил в три ручья, все время хотелось присесть. Но она насильно гоняла себя, как жучку, что-то мыла, что-то протирала, чистила ненужную ей картошку, отдуваясь и пыхтя, просто старая лошадь в упряжке. Вовик вышел на работу, появлялся у неё все реже, но забегал, притаскивал сумки из магазина, пару раз оставался ночевать. Ещё через неделю Маргарита совсем оправилась, заявила молодой девочке – врачу, что она выходит на работу, записалась в парикмахерскую, купила новое платье – намечался на работе вечер в честь юбилея фабрики, и, глядя на себя, похудевшую и помолодевшую, решила – жизнь продолжается!
В тот вечер Маргарита была одна, Вовика она временно выперла, что-то как-то его стало много, и, сидя перед новеньким, купленным недавно телевизором, смотрела свое любимое старое кино. За окном бушевала такая пурга, что окно залепило белой волглой ватой, и она таяла, тяжёлыми потоками сползая вниз. Ветер бил в стекла, да ещё орал телевизор, поэтому Маргарита не услышала, как открыли ключом дверь. И заметила, что она не одна, только когда круглая, приземистая фигура возникла прямо перед глазами. Толик, потрепанный, как будто месяц жил под мостом, в грязной куртке, обвисших брюках, и, с облепившими лысину, мокрыми кудельками стоял у стола, опустив плечи и понурившись.
– Привет, Рит. Я вот своим ключом, уж извини. Тут и моя квартира тоже.
Маргарита обалдело смотрела на мужа, молчала. Потом, шарахнув пустой чашкой из-под кофе об столешницу, встала, подошла поближе.
– Ты чего припер? Чего тебе надо?
Толик уже освоился, выпрямил спину, прищурился, глянул нагло, точно, как раньше, бросил ключи на стол, стащил куртку, сел в кресло, налил себе минералки, потом, прокашлявшись, проблеял
– Что значит, чего? Я здесь живу, кстати, может ты забыла? Давай мириться, мне та баба нафиг не нужна. Я тебя люблю, Ритк. Сто лет жили, ещё поживём. Что скажешь?
Маргарита жалостливо посмотрела на мужа и вдруг подумала: "А может, правда? Ломать, не строить, попробуй жизнь заново начать, с нуля. Какой-никакой, мужик все – таки. А бабы? Так я и сама не без греха…"
Толик, как будто прочитал её мысли, хмыкнул, взял свой махровый халат и удалился в ванную, оставив за собой мерзкий шлейф немытого тела.
…
Такси задерживалось, Маргарита совсем застыла в новых сапогах на шпильке и тоненьком шарфике бешеной цены, ручной батик на шелке был прекрасен, но абсолютно не грел. Спасала только шуба, миленькая палевая норочка, подаренная мужем в знак мировой. Маргарита жалась в подъезде, выглядывая в заснеженное окно, как вдруг с той стороны к стеклу прижалась знакомое лицо – забытая уже поганка Арина уставилась на неё круглыми, как пуговицы карими глазами, похлопала приклеенными ресницами, помахала рукой, требуя впустить, побарабанила длинными, темно-бордовыми ногтями по стеклу. Маргарита вышла к ней сама, встала, перегородив дверь, поправила шарф, подняла воротник шубки.
– Чего тебе? Говори быстрее, вон такси. Мне ехать надо, я спешу.
Арина взвизгнула, вцепилась в полу новой Маргаритиной шубки, рванув её на себя так, что затрещала подкладка, заорала визгливо.
– Шубки он дарит, тварь! Кому шубки дарит, кому детей делает! Скотина. Ты, корова старая, от мужика моего отвали, у меня от него ребёнок будет. А сама не отвалишь, так я помогу. Жаба!
Маргарита с трудом вырвалась из рук сбесившейся студентки, чуть не падая скатилась с лестницы, ввалилась в такси и, задыхаясь, крикнула удивлённому таксисту адрес. И, пока машина разворачивалась во дворе, с ужасом наблюдала в зеркало, как беснуется чёртова Арина, казалось, что она бросится вслед за машиной и точно догонит её на шоссе.
Глава 4. Вечер на работе
Вечер на фабрике, как всегда, был пышным. Сам любил устраивать такие штуки, денег не жалел, упивался своим мнимым всемогуществом и богатством, поэтому и столы ломились, и артисты были приглашены известные, и музыка живая, настоящий оркестр. Вот только сотрудников он желал видеть не всех, лично отдавал распоряжение в секретариат в виде списка приглашённых, и секретарши распечатывали приглашения на небольших цветастых открытках, которые сотрудники называли "цветы удачи". Маргарите в этом году досталась лилия, было похоже на намёк, и её покоробило, хотя она прекрасно понимала – открытки выбирает не шеф. Сняв в раздевалке шубку, с сожалением уложив свой шикарный шарф в пакетик, она сунула ноги в ледяные туфли, взбила причёску и подошла к зеркалу. В принципе с внешностью все было неплохо, единственное – чуть бледновата, но, вкупе с кровавой помадой и причёской в стиле Мирей Матье, очень украшавшей её густые, качественно оттененные светло-каштановой Гаммой, волосы, бледность смотрелась изысканно и нежно. Да и длинные серьги с хорошими изумрудами в виде капель, придавали её облику некоторый экзотический шарм. Маргарита и с платьем постаралась, тонкий шёлк цвета подвявшей травы ложился плотно и почти в облипку, подчёркивал постройневшие изгибы точно и сексуально. Особенно нравился самой Маргарите разрез – он был загадочен и неуловим, зато очень вовремя показывал аппетитную ляжку, причём по самое небалуй. Вдоволь накрутившись перед зеркалом, Маргарита придвинулась к стеклу поближе, чтобы поправить слегка поехавшую стрелку в углу глаза, и тут, в зеркальной мерцающей глубине увидела шефа. Он стоял поодаль и внимательно рассматривал откляченную попу своего второго Зама, причём эта картина явно доставляла ему немалое удовольствие. Увидев покрасневшее и напряжённое лицо Самого, Маргарита, почему-то струсила. Сжавшись в комок она проскользнула мимо Самого в актовый зал, где должна была проходить торжественная часть, и нос к носу столкнулась с Вовкой.
– Не лети, ласточка моя сизокрылая. С таким справным крупом ты меня снесешь на повороте и в стенку вмажешь. Ходи постепенно, ты же начальник, а не курьер поганый, типа меня.
Вовка посмеивался, покручивая небольшой, ухоженный ус, и Маргарите стало легко и спокойно. Раз Вовка здесь, то ей ничего не угрожает, все будет хорошо.
– Ух ты. Тебя что, Вов, тоже пригласили? Не могу поверить, куда ныне демократия дошла. Прям до курьеров.
– Да прям, скажешь тоже. На работе я, отнеси-принеси. Но зато заплатят вдвойне, хоть так. Ладно, пошёл я. Много не пляши, болеешь ещё.
Застолье, которое продвинутые секретарши и помощницы Самого устроили в виде фуршета, было пышным. Маргарита сначала пить побаивалась, потом, разом махнув фужер шампанского, разошлась и, часа через полтора, поняла, несмотря на туман в голове, что ей хватит. Лёгкий дурнец смущал, но зато беды и печали отошли на дальний план, все стало трын трава, и даже тяжёлый взгляд шефа, который Маргарита все время ощущала на себе, казался скорее комплиментом, чем унижением. Часам к девяти, распаренная, как после бани, она решила пойти к себе, немного отдышаться, может даже прилечь, диванчик у неё был небольшой, но удобный. В кабинете было тихо, темно и прохладно, Маргарита хотела включить настольную лампу, потянулась через стол, но не достала. Обходить здоровенную п-образную столешницу ей было лень, поэтому она задрала узкое платье выше бёдер, легла на стол животом, дотянулась, щёлкнула выключателем и решила остаться так, немного полежать. Голова плыла, комната медленно вращалась, поэтому до неё не сразу дошло, что в дверях кто-то стоит.
– Так и замри. Не двигайся. Хорошие девочки слушаются пап.
Маргарита, мгновенно протрезвев, хотела было сползти со стола, но тяжёлая туша камнем придавила её сверху, лишив возможности шевельнуться.
Сам хрюкал, аж захлёбывался, смешивая слова и слюни, и Маргарита кое-как различала отдельные сдавленные слова. Такого унижения она не испытывала в жизни, но сделать ничего не могла, хоть и пыталась скинуть с себя толстую тварь, царапая ногтями лак столешницы. И когда уже окончательно выбилась из сил, то вдруг почувствовала свободу, как будто шефа подняла над ней невидимая рука. Прыжком, сама не зная откуда в ней взялась эта сила распрямляющейся пружины, она вскочила со стола, опустила скомканное платье, и, враз поняв, что её карьера закончилась навсегда, как в замедленном кино наблюдала – Вовик помогает подняться Самому с пола, куда он его сбросил мощным тычком.
На шефа было страшно смотреть. Наверное, такая ярость свойственна носорогам, когда они несутся по саванне, выставив мощные рога на злобных мордах. Он не просто покраснел, он пофиолетовел, крошечный, судорожно раскрытый рот брызгал слюной, и, преодолев бешеные спазмы, Сам, наконец, проорал
– Сотру! В порошок! Обоих! Твари безродные! Скоты!!! Выселю в Мухосрански, ноги вашей в городе не будет!!
Маргарита даже пригнулась, потому что Сам, шаря дрожащий рукой по, сзади стоящему журнальному столику, нащупал небольшую, но тяжёлую хрустальную вазочку, размахнулся, целя Маргарите в голову, но вдруг захрипел, уронил свой снаряд, и стал медленно заваливаться набок.