The Doors. Зажжем эту ночь. Мои воспоминания

Книга посвящается Линн Энн Верес – моей жене, с которой мы вместе уже полвека. Она – единственный в мире человек, позволяющий мне быть самим собой. Всегда буду ее за это любить.

Robby Krieger

«SET THE NIGHT ON FIRE: My Many Lives and Deaths as the Lead Guitarist of The Doors»

Печатается с разрешения издательства Little, Brown and Company, New York, USA. и литературного агентства Andrew Nurnberg.

Перевод с английского Максима и Айны Елфимовых.

Фотография на обложке: Michael Ochs Archives/Getty Images предоставлена фотоагентством Getty Images

© 2021 by Robby Krieger

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Отель Henry Hudson

«Робби! С тобой говорит Бог! Прямо сейчас мы выбросим тебя из этой Вселенной».

Разумеется, голос в телефоне принадлежал не Господу Богу. Это был Джим Моррисон. Я повесил трубку. Звонок этот состоялся в совсем небожественный час осенью 1966-го. The Doors недавно приехали в Нью-Йорк, чтобы целый месяц играть концерты на дискотеке в Ondine в качестве ее резидентов, завершить сведение дебютного альбома и снять промо-видео для первого сингла. Каждую ночь мы играли пять получасовых сетов, завершая выступления с первыми лучами восходящего солнца. Я очень ценил мгновения короткого сна.

Наш менеджер организовал нам проживание в отеле Henry Hudson в центре Манхэттена. Этажом выше обитали The Chambers Brothers, и мы нередко отрывались с ними, вернувшись с выступлений. На выходных я вместе с барабанщиком Джоном Денсмором исследовал джаз-клубы в квартале Виллидж, тогда как в дневное время клавишник Рэй Манзарек со своей подругой Дороти разгуливали по музеям. Нью-йоркская публика, до этого не слышавшая песен The Doors, довольно быстро въехала в наше творчество, а местные групи^[1] пребывали в восторге от «загадочных инопланетян из Калифорнии». У меня были короткие интрижки с некоторыми из них, в том числе с Рори Флинн – моделью ростом метр восемьдесят, которую я знал еще со времен Лос-Анджелеса, отцом ее был Эррол Флинн.

Позже я узнал, что групи из Ondine вели статистику и сравнивали участников, ставя нам оценки. После Рори мне никто особо не уделял внимания, так что я, видимо, занял невысокое место в их рейтинге.

Мы были молодой группой на пути к успеху. И постоянно находились поводы для празднования. Как обычно, Джим отмечал куда масштабнее и жестче, чем все мы. В ночь после «звонка от Бога» мы отправились на праздничный ужин в дом к нашему продюсеру Полу Ротшильду в Нью-Джерси, и Джим пребывал в настолько радушном настроении, что прямо за столом ударил жену Пола. Пол воспринял ситуацию спокойно, но, когда вез нас обратно в отель Henry Hudson, Джим хватал его за волосы, требуя повернуть, и мы чуть не попали в аварию. Всей группой мы потащили Джима обратно в его номер в отеле. Мы надеялись, что сможем уложить его в постель, после чего он расслабится и отключится. Но вместо этого он разделся догола и прыгнул в окно.

У Джима была особенная техника прыжков из окон, которую я неоднократно наблюдал раньше. В то время мы с Джоном проживали в доме в Лорел Каньоне. Однажды ночью Джим зашел к нам, когда у нас гостило несколько девочек. Он решил их напугать, с разбега бросившись с нашего балкона. Его прыжок обычно включал хорошо просчитанный кувырок, позволявший Джиму своевременно схватиться за уступ, на котором он некоторое время болтался, привлекая внимание. Затем он подтягивался, успокаивая таким образом толпу и заставляя биться женские сердца чаще.

Но у нашего дома на Лорел Каньон было всего два этажа. На этот же раз Джим болтался на высоте двенадцати этажей над суровым бетоном и гудящим движением на Пятьдесят восьмой улице. Судя по беспричинной наготе, он был даже пьянее, чем обычно, поэтому я особенно верил в крепость его хватки.

Мы помчались через комнату, чтобы вытащить его обратно. Если бы нас там не было, он, вероятно, не смог бы спастись. В то же время, не окажись мы там, он бы скорее всего не прыгнул, стремясь получить порцию моментального ажиотажа. Как только мы вытащили его, Джим повалил меня на кровать. Пока Джон и Рэй охраняли окно, Джим прижимал меня, в шутку изображая непристойные движения. Типичные 60-е, но для меня, конечно, это перебор. Я столкнул его с кровати, после чего он катался по полу от смеха.

Оглядываясь назад, я думаю, что Джим на подсознательном уровне понимал: Джон или Рэй никогда бы не смирились с его импровизированным актом греко-римского соблазнения. Джим всегда понимал границы дозволенного и даже в состоянии сильного опьянения все еще инстинктивно нащупывал предел своих выходок. В ту ночь он увидел во мне участника группы с лучшим чувством юмора. И я стал для него той самой границей дозволенного.

Сейчас это кажется смешным, но тогда мне было совсем не до смеха. Мне было 20 лет, я был самым молодым участником коллектива, у меня не было никакого влияния на этих парней, и я совершенно не понимал, как справиться с этим безумным хаосом. Я постоянно балансировал между статусом рок-звезды и парня, отковыривающего мозги нашего вокалиста от тротуара.

Мы пробыли в комнате Джима еще час или около того, пока он не успокоился и отрубился. На следующий день он поприветствовал меня как ни в чем не бывало. Джим редко вспоминал о своих пьяных выкидонах, возлагая на нас ответственность разгребать последствия. Я рассказал ему о том, что он натворил накануне, и сложилось впечатление, будто он слушал историю о ком-то другом. Его ответ, как обычно, прозвучал в духе «Вау, это ужасно» или «Ой, прости, я не ведал, что творил».

Его извинения были простыми, но будто гипнотизировали. Я до сих пор не понимаю, как он смог убедить нас простить его за половину учиненных им выходок. На трезвого Джима было трудно обижаться.

Прыжки из окон, борьба на гостиничной кровати в голом виде, все это – после позора перед нашим продюсером и звонка-розыгрыша, разбудившего меня посреди ночи, – зачем я все это терпел? Как простое извинение может это компенсировать? Зачем я вообще имел дело с группой, одна из ключевых фигур которой буквально создана крушить все вокруг себя?

Все, что я знал, – это то, что никогда не смогу уйти. Мы все еще играли в маленьких клубах, и большая часть планеты не знала о нашем существовании, но я уже видел будущее. Я знал, что Джим, как никто другой, может стать великой рок-звездой и что у The Doors есть потенциал стать главной группой Америки. Независимо от того, что могло случиться по пути, я участвовал в этом.

Через два месяца у нас вышел дебютный альбом, доказавший, что мои прогнозы были верными, и навсегда изменивший наши жизненные пути. Но все последующие годы я всегда вспоминал урок, который усвоил в отеле Henry Hudson: может, Джим Моррисон и не Господь Бог, но выбросить меня из этой Вселенной он может.

Худшие волосы рок-н-ролла

Один критик как-то сказал, что у меня «худшие волосы рок-н-ролла». Было весьма обидно, но не могу сказать, что он ошибался. Я всегда боролся с вьющимся безумным «еврейским афро», и однажды мы с моим другом Биллом Вольфом попробовали Ultra Sheen – выпрямитель волос, продававшийся в основном для афроамериканцев. Результат впечатлил. Вольф, как я помню, сказал: «Ты становишься похож на этого придурка Брайана Маклина» – самые близкие к комплименту слова, что он когда-либо говорил в мой адрес. Маклин был гитаристом Love, и его блестящая грива напоминала мне прическу гитариста The Rolling Stones Брайана Джонса. Уж не знаю, выглядел ли я так же хорошо, как Маклин или Джонс, но это значительно лучше стандартного птичьего гнезда на моей голове.

Наш эксперимент с выпрямителем продолжался около недели до нашего с Вольфом прослушивания в The Doors. Вольф пробовался за несколько дней до меня, и, к моему удивлению, его не выбрали. Он был куда более опытным и техничным игроком, чем я. Мы вместе брали уроки гитары фламенко, у нас был свой джаг-бэнд^[2], мы играли в составе фолк-трио, джемовали в составе эйсид-рок группы с участием барабанщика The Doors Джона Денсмора. Вольф был первым выбором The Doors. Я – вторым. Но мои волосы выглядели лучше, а мой слайдер для гитары сыграл решающую роль.

В современном музыкальном магазине вы сможете купить профессиональный слайдер из хромированной стали, глазурованной керамики, легкого титана, боросиликатного стекла или даже высокотехнологичного углеродного волокна. Когда же мы с Вольфом учились играть на гитаре, мы просто разбивали бутылку и использовали ее горлышко. Больше всего мне нравились дешевые бутылки от калифорнийского шампанского, поскольку у них была идеальная форма, а стекло слегка толще, чем у других винных бутылок.

Иногда нам требовались усилия, чтобы заклеить скотчем или оплавить острые края, но обычно я оставлял все как есть. Я думал тогда, что, если попаду в драку в баре, эта штуковина пригодится.

Мы с Вольфом любили слушать записи Блайнд Вилли Джонсона, Блайнд Лемон Джефферсона, Блайнд Вилли Мактелла, The Five Blind Boys of Alabama… Их отсутствие зрения компенсировалось обостренным чутьем к игре на слайд-гитаре. У нас не было учителя, который бы рассказал нам о технике игры со слайдером, поэтому мы прикладывали усилия, чтобы разобраться во всем самостоятельно. Изначально я был пуристом и играл исключительно в акустику, но незадолго до прослушивания у The Doors был покорен звучанием электрогитары со слайдером.

Итак, однажды осенью 1965 года я приехал со своей электрогитарой, усилителем и острым слайдером из горлышка калифорнийского шампанского на парковку за офисным зданием в Санта-Монике. За парковкой был переулок с небольшим ветхим домом. В доме жил парень по имени Хэнк, который любезно позволил The Doors использовать свое пианино Yamaha и репетировать в его тесной гостиной. Соседей у него не было, а следовательно, и жалоб на шум.

До этого я уже виделся со всеми участниками группы, так что не было нужды представляться друг другу. Кроме того, ранее Джон дал мне копию их демозаписи с шестью песнями, так что я пришел подготовленным.

Самая первая песня, которую мы сыграли вместе, была моей любимой из этих шести треков – «Moonlight Drive». Демоверсия куда более динамичная и блюзовая, чем вариант, позже записанный нами вместе, и Джим трепетно пел в высоком регистре – нынешние фанаты The Doors вряд ли бы узнали его. Партия гитары предсказуемо попадала в такт с пианино. Я играл правильно. Затем я спросил, могу ли попробовать кое-что. Я достал слайдер, мы сыграли еще раз песню, и я исполнил мощный слайд-рифф. Благодаря моей технике фламенко-перебора и игре со слайдером я был в более выигрышном положении, чем другие кандидаты. Джим пришел в восторг от звучания слайдера и заявил, что The Doors должны использовать его во всех песнях. Вот почему я получил место в группе вместо Вольфа. Потребовалась всего одна песня, чтобы понять – все работает правильно. Выпрямитель для волос закончился через месяц, и вскоре моя шикарная гладкая шевелюра превратилась в потертую щетку для мытья посуды. Но благодаря тому, что я смог доказать свою незаменимость в группе, The Doors не могли от меня избавиться, равно как я не мог – от худших волос в рок-н-ролле.

Однажды мы еще раз репетировали с The Doors в доме Хэнка, и во время репетиции пришел один из друзей Джима. Джим затащил его в дальнюю комнату, захлопнул дверь и заорал во всю глотку. Из-за стены доносились их приглушенные крики, и я понял, в чем дело: этот парень как-то накосячил с доставкой наркотиков для Джима. Уж не знаю, что это за наркотики, было ли их слишком мало или возникла денежная проблема, но звучало все это так, будто за стеной кого-то убивают. Мы с Рэем и Джоном обменялись неловкими взглядами и несколькими комментариями, но предпочли сделать вид, что ничего не происходит. Впервые мы коллективно спрятали головы в песок в момент бешеного поведения Джима Моррисона, и впервые я столкнулся с пугающей темной стороной Джима. Но в тот момент я не воспринял это как тревожный сигнал – был уверен, что Джим имеет полное право орать на этого парня. В то же время до этого эпизода он был очень сдержанным, так что вспышка гнева меня, мягко говоря, поразила.

Пока мы репетировали остальные песни, пытаясь заглушить шум, я стоял, нервничал и думал про себя: «И этот парень – наш вокалист?»

В конце концов, Джим и его друг вернулись. Никто ничего не объяснял. Джим был явно не в духе. Репетиция закончилась.

Берегитесь взгляда, угрожающего всему человечеству

Интересно, ассоциировался ли я когда-либо со всеми этими знаменитыми слепыми блюзовыми исполнителями, ведь Вселенная никогда не была добра к моим глазам. Если вы посмотрите старые промо-фотографии The Doors, я часто щурюсь из-за чувствительности к всяким вспышкам, лампам и световым эффектам. И по сей день мне приходится заставлять себя не щуриться на фотографиях. В 90-х я дважды перенес лазерную коррекцию зрения, но оно снова упало. Затем у меня развилась катаракта, и мне пришлось перенести операцию на глазах. После пришлось сделать радиальную кератотомию на левом глазу – врачи разрезали мою роговицу, чтобы исправить дальнозоркость после операции по удалению катаракты. При этом радужная оболочка в моем правом глазу не закрывается как следует – в свое время мне в глаз попал теннисный мяч (по иронии судьбы в глаз мячом мне случайно зарядил окулист).

Проводя свои детские и юношеские годы в солнечной Южной Калифорнии, я всегда был спортивным и уверенным в себе парнем. Мы с моим братом-близнецом Ронни здорово преуспели в гольфе в раннем возрасте, оба участвовали в школьной команде по гимнастике, всегда были первыми кандидатами на участие в командах по кикболу. У меня была страсть к бейсболу, и я уверен, что добился бы внушительных результатов, если бы не испортил зрение в самом разгаре карьеры в Младшей лиге. С каждым разом я все хуже и хуже видел этот гребаный мяч. В конце концов меня отправили играть на правой стороне поля в надежде, что мяч не долетит туда и я не опозорюсь. Успеваемость в школе тоже упала, поскольку я даже доску толком не мог увидеть. И однажды, когда я указал на самолет в небе, которого на самом деле не было, мои родители наконец поняли всю серьезность ситуации и отправились со мной за очками.

Но очки носили только ботаники. Я был крутым, популярным парнем! И ношение очков разрушило бы все это. Итак, когда я выходил утром из дома, очки ложились в карман до тех пор, пока я не возвращался. Родители заметили, что моя успеваемость в школе не повысилась, и снова поняли, что к чему. Контактные линзы в то время были относительно новым изобретением. Это были твердые пластиковые оболочки, не пропускавшие достаточное количество кислорода, поэтому носить их получалось лишь недолгое время, но все же это лучше, чем быть некрутым.

Я настолько уверенно справлялся с дискомфортом от ношения контактных линз, что Голливуд этим непременно воспользовался, сделав меня своим подопытным кроликом. Научно-фантастический фильм ужасов 1960 года «Деревня проклятых» рассказывает о жутких детях с гипнотическими силами и горящими глазами. Перед началом съемочного процесса на мне проверяли и демонстрировали эффекты с глазами будущих персонажей фильма. Думаю, мой офтальмолог доктор Робертс порекомендовал меня, сказав, что я его самый молодой пациент, носящий контактные линзы. Линзы, сделанные для съемок, были твердыми, роговицы, покрытые золотой краской, имели крошечное отверстие в центре, чтобы видеть сквозь него. Они были более беспощадными, чем мои ежедневные линзы, – одному из членов съемочной группы даже пришлось закапать мне в глаза обезболивающее. Поначалу дух захватывало от присутствия на съемочной площадке со всеми световыми эффектами и фотоаппаратами. Но через несколько часов, когда капли перестали действовать, мои глаза буквально молили о пощаде. Всем своим видом я стремился показать невозмутимость, но стало ясно, что целой группе детей-актеров работать в таких условиях очень некомфортно. Когда фильм появился на экранах, он мне понравился. По всей видимости, из-за моих страданий в ходе тестирования создатели отказались от использования линз и заменили их дорисованными на постпродакшне светящимися глазами героев.

Мои не киношные контактные линзы помогли мне видеть немного лучше, однако успеваемость в школе так и не повысилась, а спортивная уверенность, увы, тоже не вернулась. Вместо этого в средней школе на моем лице появились прыщи, сам же я набрал вес. Все ребята, за исключением нескольких друзей из начальной школы, отвернулись от меня. Один из самых популярных парней школы в момент превратился в главный отброс и объект насмешек. Надо мной безжалостно издевались старшеклассники, и из уверенного в себе молодого человека я превратился в застенчивого, тихого парня, каким остаюсь до сих пор.

К счастью, я не был единственным «гадким утенком». Со мной всегда был рядом Билл Вольф, да и мой брат-близнец Ронни оставался верным товарищем. Кит Уоллис жил недалеко от апельсиновой рощи, где мы устраивали «апельсиновые обстрелы», а Стив Дэвидсон позволял нам подсматривать за своим старшим братом, водящим к себе в спальню девушек. Учась в средней школе, каждые выходные мы постоянно искали, где проходит какая-нибудь вечеринка, но, даже если бы мы ее тогда нашли, вряд ли у нас хватило бы наглости к ней присоединиться.

Еще одним развлечением для нас был вандализм. Однажды ночью мы с друзьями пробрались в строящийся жилой комплекс в Брентвуде, где разбили несколько окон и включили краны, заткнув при этом раковины. Мы оправдывали свои действия протестом против чрезмерной застройки, но, по правде говоря, нам просто было скучно. И хотелось трахаться.

Каждый раз нам каким-то образом удавалось выйти сухими из воды, ровно до того случая, пока мы с Биллом Вольфом не решили поиграть в «куриные бега», обнаружив пару тракторов на строительной площадке новой школы Палисейдс. Кто-то оставил ключи в замках зажигания – как мы могли устоять перед таким соблазном? Как выяснилось, управлять тракторами довольно сложно, со всеми их рычагами и остальной ерундой. Мы заставили их двигаться, но не понимали, как справиться с этими машинами, и в конце концов врезались друг в друга и сбежали с места преступления. Уж не знаю, кто нас тогда увидел, но в тот же день полиция приехала к дому моих родителей. Никогда не забуду разочарование на лице моей мамы. Я буквально разбил ей сердце этим хулиганством.

После этой истории я решил завязать с вандализмом, но нашел способы похулиганить, поступив в среднюю школу. У моего друга Роя Томпсона был старший двоюродный брат по имени Стив Скотт, обладавший водительскими правами, что, в свою очередь, подвигло его угнать универсал «шеви» 1957 года у своей мамы. На нем мы постоянно катались в поисках неприятностей на свои задницы. Однажды ночью мы украли коробку с пятьюдесятью гаечными ключами из строительного магазина только из-за того, что он попался нам на пути. В другую ночь мы увидели машину, полную местного хулиганья, подразнили их, и погоня началась. Стив знал переулки Санта-Моники как свои пять пальцев. У него был недостаточно мощный двигатель, но он был ловким и мог перехитрить кого угодно. И если бы хулиганы подобрались к нам слишком близко, мы с Роем тотчас швырнули бы в них ворованный трофей в виде гаечных ключей.

Мы с Роем и Стивом устраивали свои вечеринки, небольшие и скромные. Алкоголь для них доставали, воруя стоявшие у пивных наполовину пустые бочки (для нас они были наполовину полными). Одна из местных уличных банд, то ли «Герцоги», то ли «Джентльмены», однажды заплатила нам, чтобы мы раздобыли пиво на вечеринку в честь выпускного, ведь мы всегда хвастались тем, как легко можем достать спиртное. Мы объездили все близлежащие торговые точки, но в тот вечер все обнаруженные нами бочки были практически пустыми. Мы выложили канистры с нашим уловом в местном парке, где вечеринка уже была в самом разгаре. Эти парни выглядели как герои мюзикла «Вестсайдская история» – с названиями банд, вышитыми на их университетских куртках. Но они все же были куда жестче нас. И когда они поняли, что мы привезли им практически пустые бочки, мы запрыгнули в автомобиль мамы Стива. Члены банды гнались за нами с бейсбольными битами.

Родители пытались держать нас с братом подальше от проблемных ребят, ведь во всех этих злоключениях явно не было нашей вины: мы были невинными, драгоценными маленькими ангелами, испорченными дурным влиянием! Но я сохранил привычку попадать в неприятности, моя успеваемость в школе по-прежнему снижалась, и, когда меня оставили на второй год, стало наконец понятно, что к чему. Родители записали меня в частную подготовительную школу Менло недалеко от Кремниевой долины. Все плохие парни, вроде Билла Вольфа, с которыми я общался, должны были остаться в 350 милях отсюда. Только вот незадача – родители Билла Вольфа решили так же поступить с сыном. И вместо того, чтобы разделить нас на 350 миль, они непреднамеренно поселили нас в одном общежитии.

* * *

Каждое утро в начальной школе все ученики собирались вокруг флагштока, положив руки на сердце, и парень по имени Лоринг Хьюз играл в горн, пока поднимали звездно-полосатый флаг США. Пока остальные с интересом смотрели на флаг, я наблюдал за горнистом. Я не знаю, повлияло ли на меня звучание инструмента или тот факт, что Лоринг был центром внимания всей школы, но именно тогда я понял, что хочу стать музыкантом. Я брал уроки игры на трубе, но в итоге сидел в дальнем ряду школьного оркестра, а затем и вовсе стал играть на большом барабане, что было понижением по рангу.

Следующим инструментом, привлекшим мое внимание, стала гитара. Впервые я бренчал на ней дома у друга Боба Вайра, когда мне было двенадцать, затем я постоянно искал поводы, чтобы вернуться к нему и побренчать снова. Меня интересовали наши локальные гитаристы, например Генри Уэстин, который позже будет играть в Canned Heat. Каждый раз, проходя мимо дома Генри, я слышал тягучий звук его электрогитары, тяжелый, с реверберацией и тремоло. Менее известным, но более влиятельным для меня стал парень по имени Хиал Кинг, который был мастером саксофона, барабанов и гитары. Его игра, безусловно, впечатлила меня, но куда больше меня поразил его внешний вид. Люди с первого взгляда замечали его набриолиненный кок^[3] и идеально начищенные лоферы. При этом он был невысоким и коренастым, не особо красивее меня, изгоя и ботаника. Но девушкам он нравился. И это натолкнуло меня на мысль: гитара может стать панацеей.

В Менло жил парень с Гавайев по имени Кеоки Кинг, обитавший напротив меня и обладавший старой акустической гитарой Martin 000-21. Он нашел инструмент в сарае на ранчо отца, так что гитара была в паршивом состоянии, но, надеюсь, он ее сохранил – в наши дни такая стоит тысячи долларов. Он нечасто играл, поэтому всегда был рад одолжить гитару мне. После уроков нас запирали в общежитии, так что выбора было два: либо учеба, либо гитара Кеоки. Для меня это вообще не было выбором.

Я играл на гитаре Кеоки практически каждый вечер в Менло, пока не получил, наконец, собственный инструмент: традиционную акустическую фламенко-гитару из легкого кедра с грифом из черного дерева, работы мексиканского мастера Хуана Пиментеля. Впервые взяв ее в руки, я практически никогда больше не выпускал этот инструмент. И моя теория о том, что гитара – отличный способ стать крутым, оказалась верной: в школе все внезапно стали моими лучшими друзьями, желая потрогать мою акустику.

Помимо дополнительного времени для репетиций Менло подарила мне новую музыку, которую я узнал благодаря приехавшим со всей страны студентам. Я впервые услышал Роберта Джонсона, Би Би Кинга, Альберта и Фредди Кингов. Блюз. Подлинный блюз. Тогда же было возрождение интереса к фолк-музыке, благодаря чему я открыл для себя Джоан Баэз, Рамблин Джека Эллиотта, Ледбелли и своего главного кумира всех времен – Боба Дилана.

Весь этот безумный микс дополняла музыка фламенко. У отца была пластинка Dos Flamencos – захватывающий балет классической музыки в гитарном исполнении Хайме Грифо и Ниньо Марвино. Меня поразила сложность и нежность этого произведения. Мы с Биллом Вольфом решили, что будем следующими Dos Flamencos, но по факту все еще были Dos Beginner Guitarristas («Начинающие гитаристы»).

Во время летних каникул мы с Вольфом поделили расходы на гитарные уроки с известными инструкторами фламенко Питером Эвансом и Арнольдом Лессингом. Раньше они регулярно играли в заведении Casa Madrid на бульваре Пико, аккомпанируя испанским танцовщицам, завораживавшим меня своей экспрессией, движениями и севильскими юбками. Благодаря регулярным урокам и кропотливой практике постепенно из ужасных гитаристов мы переквалифицировались в неплохих. Вернувшись в школу после каникул, мы продолжили оттачивать навыки каждый вечер.

Помимо тонкого, неземного звука фламенко меня также привлекал неуклюжий, манерный звук музыки джаг-бэндов. Причем нравился мне не столько звук, сколько сам образ. Ребята на обложке альбома Джима Квескина и Jug Band казались дуралеями, в то же время они выглядели упоротыми, а быть упоротым – это круто. Вольф тотчас же купил круглые солнцезащитные очки, подобные тем, что были у Фрица Ричмонда на обложке альбома, опередив на несколько лет Джона Леннона. При этом банальность и примитивность этой музыки казалась вызывающей. Мы с одноклассниками как-то отправились посмотреть выступление Джима Квескина и Дэйва Ван Ронка в клубе в районе залива. Также мы побывали на паре выступлений Mother McCree’s Uptown Jug Champions с участием Джерри Гарсиа, Рона «Пигпена» МакКернана и нашего знакомого ученика из Менло Боба Вейра – эти трое позже создадут Grateful Dead. Все в школе тогда обсуждали крутизну Боба Вейра и парней из Mother McCree’s, так что мы с друзьями решили создать свой джаг-бэнд, чтобы стать крутыми и обсуждаемыми.

Красота музыки джаг-бэнда заключалась в том, что для нее не требовалось слишком много настоящих инструментов. Я играл на гитаре, Вольф выполнял двойную работу, играя на гитаре и стиральной доске, Скотт играл на казу^[4], Джерри – на бас-гитаре, а Финизи пел и играл на джаге. Группу назвали Back Bay Chamber Pot Terriers, идея принадлежала Финизи. Он был из Бэк-Бея в районе Бостона. Остальные из нас родились и выросли в Калифорнии, так что название не имело особого смысла. Но мы знали, что парни из Бэк-Бея считались крутыми, а у Финизи уже была группа с таким же названием, и он вновь хотел его использовать. Из всех групп, в которых мне довелось играть в разные годы, у этой, конечно, далеко не самое худшее название. Выступили мы всего раз – на собрании ассоциации жен руководства школы. Я думал, что мы будем играть где-нибудь в углу фоновую музыку, пока дамы общаются, но, когда мы приехали, там была сцена с микрофонами, и хорошо одетые женщины средних лет, заполнив ряды, с ожиданием смотрели на нас.

Группа Back Bay Chamber Pot Terriers

Мы быстро исполнили несколько джаг-бэндовых каверов, в основном песни Джима Квескина, вроде «Washington at Valley Forge». С ритмичным треском стиральной доски и хоровыми припевами в духе «Уо-до-ди-до» все это звучало откровенно глупо. Конечно же, это не та музыка, которую предпочли бы услышать все эти многочисленные мамы. Я ощущал на плечах груз ответственности во время выступления. Но мы им понравились! Да, они не вскакивали с мест и не пускались в пляс, но их бурные аплодисменты и улыбки показались нам искренними. Возможно, они и посмеивались над нами, но это мой сценический дебют, и благожелательность зрителей, пусть даже чопорно хлопающих дам средних лет, означала для меня, что это точно не последнее выступление.

* * *

Кеоки был хорошим другом не только потому, что одолжил мне свою гитару, но и потому, что познакомил меня со своей сестрой Джини. Она посещала все женские католические школы в полумиле от Менло. Мы познакомились в школе, танцевали и занимались серфингом, она была одной из первых девушек, с которой у меня начались отношения. Как-то вечером мы с Джини представляли свое будущее и говорили о том, кем себя видим в дальнейшем. Я сказал тогда, что собираюсь стать профессиональным гитаристом. Интересно, поверила ли она мне.