Blake Crouch
Recursion
© Пузанов А., Кодряной П., перевод на русский язык, 2019
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020
* * *
Посвящается Джеки
Книга 1
Время – это всего лишь память в процессе формирования.
Владимир Набоков[1]
Барри
2 ноября 2018 г.
«Форд Краун-Виктория» Барри Саттона останавливается в пожарном проезде у главного входа в По-билдинг. Небоскреб в стиле ар-деко[2] с подсветкой на стенах ослепительно белеет в темноте. Барри выскакивает из автомобиля, мчится по дорожке и через вращающиеся двери врывается в холл. Стук ботинок по мраморному полу разносится громким эхом. Ночной смотритель уже ждет у лифтов, держа один открытым.
– Какой этаж? – спрашивает Барри, вбегая в кабину.
– Сорок первый. Там направо и по коридору до конца.
– Сейчас прибудет подкрепление. Скажите, пусть держатся сзади и ждут сигнала.
Лифт резво, совсем не по возрасту здания, устремляется вверх. У Барри тут же закладывает уши. Когда двери наконец раскрываются, он бросается бегом мимо вывески юридической фирмы по ковровой дорожке. Кое-где горит свет, но большей частью этаж погружен во тьму. За спиной остаются безмолвные кабинеты, конференц-зал, столовая, библиотека… Наконец коридор приводит к приемной, соединенной с самым большим офисом.
В тусклом свете все кажется серым. Необъятный стол красного дерева завален папками и бумагами. На другом, круглом, блокноты и кружки с остывшим, горько пахнущим кофе. На барной стойке исключительно выдержанный виски «Макаллан». В дальнем углу тихонько гудит аэратором аквариум, в переливающейся воде плавают маленькая акула и несколько тропических рыбок.
Приближаясь к застекленным дверям, Барри переводит телефон в беззвучный режим и снимает обувь. Затем осторожно берется за ручку, открывает створку и выскальзывает на террасу.
Небоскребы Верхнего Вест-Сайда таинственно светятся за пеленой тумана. Громкий голос города, не смолкающий и ночью, звучит совсем рядом – автомобильные гудки эхом отражаются от стен, вдалеке пронзительные сирены «Скорой» несутся к месту какой-то другой трагедии. До шпиля здания футов пятьдесят, не больше – он вздымается в вышине короной из стекла и металла, венчающей готическое завершение башни.
Женщина сидит возле видавший виды горгульи[3], спиной к Барри, буквально в пяти шагах, свесив ноги вниз. Он начинает продвигаться к ней по сырой плитке. Носки тут же становятся мокрыми. Еще немного – и он сможет оттащить самоубийцу от края. Она даже не успеет…
– Ваш одеколон, – произносит женщина, не оглядываясь. – Я чувствую запах.
Барри замирает. Она поворачивается:
– Еще шаг, и я прыгну.
При таком освещении сложно сказать наверняка, но на вид ей около сорока. Темный блейзер, юбка в тон. Сидит здесь, похоже, долго – прическа во влажном воздухе потеряла форму.
– Кто вы? – спрашивает женщина.
– Барри Саттон, детектив центрального отдела ограблений, полиция Нью-Йорка.
– Ограблений?..
– Я оказался ближе всего. Как вас зовут?
– Энн Восс Питерс.
– Можно называть вас Энн?
– Конечно.
– Есть кто-нибудь, кого я могу вызвать сюда для вас?
Она качает головой.
– Я перейду вон туда, чтобы вам не нужно было выворачивать шею.
Барри обходит женщину по дуге и тоже приближается к парапету, оказываясь буквально в паре шагов от нее.
– Ну, я вас слушаю, – говорит женщина.
– Простите?
– Разве вы не должны меня отговаривать? Давайте сразу с козырей.
Барри еще в лифте решил, что́ скажет, припомнив подготовку по работе с самоубийцами. Однако прямо сейчас заранее отрепетированная речь начинает казаться сомнительной. Единственное, в чем Барри уверен, – что ноги у него застыли, как ледышки.
– Я понимаю, сейчас вам кажется, что никакой надежды нет, но это временное отчаяние, оно пройдет.
Энн смотрит вниз вдоль стены здания. До земли четыреста футов. Ладони женщины уперты в камень, изъеденный десятилетиями кислотных дождей. Все, что ей нужно сделать, – оттолкнуться. Похоже, она мысленно снова и снова повторяет это движение, постепенно подводя себя к нему, накапливая решимость.
Барри замечает, что она дрожит.
– Позвольте я дам вам куртку, – предлагает он.
– Уверена, вы не захотите приближаться ко мне, детектив.
– Почему?
– У меня СЛП.
Барри с трудом подавляет желание немедленно сбежать. Он слышал, конечно, о синдроме ложной памяти, но никогда прежде не сталкивался ни с кем из больных, не дышал с ними одним воздухом. Не уверен теперь даже, что попытается в последний момент схватить женщину. Нет, к черту! Если она решит прыгнуть, надо сделать все, что нужно. Подхватит СЛП – ну и пусть. Полицейский – работа рискованная.
– Как давно вы больны?
– Однажды утром, около месяца назад, я вдруг очнулась не у себя дома в Миддлбери, штат Вермонт, а здесь в Нью-Йорке, в квартире. У меня раскалывалась голова и текла кровь из носа. Сперва я даже не поняла, где нахожусь. Потом вспомнила и эту свою жизнь… тоже. В ней я так и не вышла замуж, занимаюсь инвестициями… Но я знаю… – Она едва сдерживает эмоции. – …знаю и другое. У меня есть сын – там, в Вермонте. Сэм. Ему девять. У нас с мужем, Джо Берманом, свой бизнес – ландшафтный дизайн. В той жизни меня звали Энн Берман, и мы втроем были счастливы.
– На что это похоже? – спрашивает Барри, в то же время незаметно подвигаясь ближе.
– Что именно?
– Ваши ложные воспоминания о жизни в Вермонте.
– Я помню не только нашу свадьбу, но даже спор, каким должен быть торт. Наш дом, до мельчайших деталей. Нашего сына. Как я рожала его, до секунды. Его смех. Родимое пятно на левой щеке. Его первый день в школе и как он не хотел, чтобы я уходила. Вот только когда я пытаюсь представить Сэма, он выходит словно на черно-белой фотографии. Я не вижу цвета глаз. Говорю себе: «Голубые», но они остаются черными. И все воспоминания так – будто кадры из старых фильмов. Они кажутся реальными, но на деле призрачные, фантомные. – Ее голос срывается. – Все знают, что СЛП создает ложные воспоминания о главном в жизни, но мелочи куда мучительнее. Я не просто помню своего мужа – я помню запах его дыхания по утрам, когда он поворачивается ко мне в кровати. И если он встал пораньше и уже почистил зубы – значит, хочет секса. Вот эти детали убивают меня больше всего. Из-за них я чувствую, что все было на самом деле.
– А как же эта жизнь? – спрашивает Барри. – Неужели она ничего для вас не значит?
– Может быть, некоторые люди с СЛП и предпочитают настоящие воспоминания ложным, только это не мой случай. Я пыталась, четыре долгие недели, но больше не в силах притворяться. – Слезы текут у нее из глаз, размывая тушь. – Моего ребенка, моего чудесного сына, никогда не существовало, понимаете вы? Он – просто короткое замыкание у меня в мозгу.
Барри осторожно делает еще шаг к женщине, но на сей раз она замечает.
– Не приближайтесь.
– Вы не одиноки.
– Чушь собачья.
– Я знаю вас всего несколько минут, но мне будет очень больно, если вы сделаете это. Подумайте о тех, кто любит вас – в этой жизни. Подумайте, каково придется им.
– Я выследила его – Джо… – роняет Энн.
– Кого?
– Моего мужа. Он вел себя так, будто не узнает меня, но я почувствовала, что это притворство. У него другая жизнь. Дом на Лонг-Айленде. Женат – не знаю на ком. Не знаю, есть ли у них дети. Смотрел на меня как на сумасшедшую…
– Мне очень жаль, Энн.
– Это слишком больно.
– Послушайте, я тоже был в подобном состоянии. Тоже хотел оборвать все. Однако вот – стою перед вами. И я рад, что не сделал этого. Рад, что мне хватило сил справиться. Жизнь еще не кончена. Надо просто перелистнуть черную страницу.
– Что у вас случилось?
– Я потерял дочь. Мое сердце тоже было разбито.
Энн смотрит куда-то вдаль, на залитый светом горизонт.
– У вас есть ее фотографии? Вы говорите о ней с другими?
– Да.
– По крайней мере, она действительно существовала.
На это ему нечего ответить.
Женщина вновь смотрит себе под ноги. Сбрасывает со ступни одну из туфель и наблюдает за тем, как та падает. Затем отправляет следом и вторую.
– Энн, пожалуйста…
– В моей прошлой – ненастоящей – жизни с этого здания спрыгнула первая жена Джо, Фрэнни. Вот прямо отсюда. Пятнадцать лет назад. У нее была клиническая депрессия. Я знаю, что он винил себя. Когда я уходила из его дома на Лонг-Айленде, то сказала, что тоже брошусь с По-билдинг сегодня, как она. Понимаю, это глупо и прочее, но я надеялась, что он придет и спасет меня. Совершит то, чего не смог сделать для нее. Я даже сперва приняла вас за него, только он никогда не пользовался одеколоном. – Она горько улыбается, потом добавляет: – Пить хочется.
Барри оглядывается сквозь застекленные двери на темный офис. Двое патрульных замерли наготове у стойки администратора.
– Может быть, тогда войдем внутрь и поищем для вас стакан воды? – предлагает Барри, вновь поворачиваясь к женщине.
– А вы мне не принесете?
– Я не могу оставить вас одну.
У нее дрожат руки, но в глазах вдруг мелькает решимость.
– Это не ваша вина, – говорит она, оглядываясь на Барри. – Все закончилось бы так в любом случае.
– Энн, не надо!..
– Моего сына больше нет.
Одним простым и естественным движением она соскальзывает с края.
Хелена
22 октября 2007 г.
Стоя в шесть утра под душем и пытаясь проснуться, Хелена вдруг остро ощущает, что проживала этот самый миг, горячие струи уже стекали точно так же по ее телу. Ничего необычного – приступы дежавю преследуют ее с двадцати с чем-то лет. Да и момент совершенно рутинный – что необычного может быть в принятии душа? Интересно, в «Маунтинсайд-Кэпитал» уже рассмотрели ее заявку? Прошла неделя… Пора бы получить какой-нибудь отклик. Если бы они были заинтересованы, наверное, хотя бы пригласили встретиться.
Сварив кофе, Хелена делает завтрак на скорую руку – бобы и яичницу из трех яиц, щедро сдобренную кетчупом. Сидя за столом, смотрит в окно на безоблачное небо и залитую солнцем окраину Сан-Хосе.
Месяц с лишним не удавалось выкроить время даже для стирки, и пол в спальне почти весь завален грязной одеждой. С трудом все-таки удается отыскать футболку и джинсы, в которых еще не совсем стыдно показаться на людях.
Телефон подает голос, как раз когда Хелена чистит зубы. Она сплевывает, наскоро ополаскивает рот и успевает схватить трубку на четвертом звонке.
– Как там моя девочка?
Голос отца всегда вызывает у нее улыбку:
– Привет, пап.
– Я боялся, что не застану тебя, а в лабораторию не хотел звонить.
– Все нормально. Что-то случилось?
– Просто скучаю по тебе. Как твоя заявка? Есть реакция?
– Пока ничего.
– У меня отличное предчувствие. Все обязательно сложится.
– Ну, не знаю. Здесь все непросто. Конкуренция огромная. За деньги бьется куча умных людей.
– Не таких умных, как моя девочка.
Эта вера отца в нее вдруг становится невыносимой – особенно сегодня, когда призрак провала так и маячит на горизонте, особенно здесь, в маленькой грязной спаленке с голыми стенами, куда Хелена больше года никого не приводила…
– Как у вас погода? – спрашивает она, чтобы сменить тему.
– Ночью выпал снег. Первый раз за сезон.
– Много?
– Нет, пару дюймов, не больше. Но горы уже все белые.
Она видит их как наяву – Передовой хребет Скалистых гор, край ее детства…
– Как мама?
Едва заметная пауза.
– Все в порядке.
– Пап…
– Что?
– Как мама?
Он протяжно вздыхает:
– Бывало и лучше.
– Что-то не так?
– Да нет. Она сейчас наверху, спит.
– Тогда в чем дело?
– Ни в чем, все в порядке.
– Лучше скажи мне.
– Мы играли в джин рамми[4] после ужина, как обычно. И она… она забыла все правила. Сидит за столом, смотрит на карты, и слезы текут по лицу. Мы играли в эту игру тридцать лет…
Хелена слышит, как рука отца прикрывает трубку. Он тоже сидит и плачет там, за тысячу миль отсюда.
– Пап, я возвращаюсь домой.
– Нет, Хелена, нет.
– Тебе нужна моя помощь.
– О нас здесь есть кому позаботиться. Днем пойдем к врачу. Чем ты действительно можешь помочь матери – получить финансирование и сконструировать свое кресло.
Хелена не говорит ему этого, но на самом деле кресло где-то там, в далеком будущем. Неопределенно далеком – как сон, как мираж. Ее глаза наполняют слезы.
– Ты же знаешь, что я делаю это для нее…
– Да, милая, знаю.
Некоторое время оба молча плачут, пытаясь скрыть это друг от друга – безо всякого успеха. Больше всего Хелене хочется сказать отцу, что все обязательно сбудется, но она не может ему лгать.
– Я позвоню вечером, когда вернусь, – наконец говорит она.
– Ладно.
– Скажи маме, что я ее люблю.
– Обязательно. Хотя она и так знает.
* * *
Четыре часа спустя в глубинах нейробиологической лаборатории в Пало-Альто Хелена изучает на мониторе карту воспоминания мыши о пережитом испуге – флуоресцентно подсвеченные нейроны, соединенные друг с другом паутиной синапсов, – когда в дверях появляется незнакомый мужчина. Слаксы, белая футболка и чуть более широкая, чем нужно, улыбка.
– Хелена Смит?
– Да?
– Меня зовут Чжи Ун Черковер. Вы не могли бы уделить мне минуту?
– Доступ в эту лабораторию ограничен. Вы не должны здесь находиться.
– Прошу прощения за вторжение, но думаю, вам будет интересно услышать то, что я хочу сказать.
Можно еще раз предложить ему уйти или сразу вызвать охрану. Однако он кажется безобидным…
– Хорошо.
Хелене вдруг становится неловко за свой кабинет, похожий на кошмар клаустрофоба и одновременно на берлогу страдающего накопительством. Тесное пространство без окон, крашеные стены из шлакоблоков. Не улучшают дела громоздящиеся вокруг стола коробки для документов, заполненные распечатками тысяч рефератов статей и исследований.
– Простите за беспорядок. Сейчас я освобожу вам место.
– Не беспокойтесь.
Мужчина втаскивает следом складной стул и усаживается напротив. Глаза его скользят по стенам, почти полностью покрытым снимками высокого разрешения с картами воспоминаний мышей и нейронной активности больных деменцией и синдромом Альцгеймера.
– Так чем могу помочь?
– Мой работодатель весьма впечатлен вашей статьей, опубликованной в «Нейроне». О визуализации памяти.
– У него есть имя?
– Ну, это зависит…
– От чего?
– От того, как дальше пойдет наш разговор.
– Зачем мне вообще разговаривать с человеком, представляющим неизвестно кого?
– Ваша стэнфордская стипендия истекает через шесть недель.
Хелена удивленно поднимает бровь.
– Мой босс платит мне достаточно хорошо, чтобы я знал все о людях, которые его интересуют.
– Вы ведь понимаете, насколько зловеще это звучит, правда?
Чжи Ун запускает руку в свою кожаную сумку и выуживает оттуда скоросшиватель с синим корешком. Та самая заявка Хелены.
– Ну конечно! Вы из «Маунтинсайд-Кэпитал»!
– Нет. И они не собираются финансировать ваши исследования.
– Тогда откуда это у вас?
– Неважно. Никто не даст вам денег.
– Почему?
– Вот поэтому. – Он небрежно бросает ее заявку на грант поверх беспорядка на столе. – Она недостаточно амбициозна. Это практически то же, чем вы занимались в Стэнфорде последние три года. Никакой масштабности. Вам тридцать восемь – в современной науке все равно что девяносто. Очень скоро вы проснетесь однажды утром и поймете, что ваши самые светлые дни остались позади. Что вы потеряли…
– По-моему, вам лучше уйти.
– Я не хотел вас обидеть. Если позволите – ваша проблема в том, что вы боитесь попросить того, чего действительно хотите.
Кажется, он ее провоцирует, хотя и непонятно – зачем. Хелена знает, что не должна поддаваться, но ничего не может с собой поделать.
– И почему же я боюсь попросить того, чего действительно хочу?
– Потому что это слишком круто. Вам нужна не семизначная сумма, а девятизначная. Может быть, даже десятизначная. Нужна команда программистов, чтобы помочь разработать алгоритм комплексной каталогизации и отображения человеческой памяти. Нужно оборудование для проведения испытаний на людях.
Хелена пораженно смотрит на него через стол.
– Я даже близко не упоминала подобного в заявке!
– А что, если мы дадим вам все, что только попросите? Неограниченное финансирование. Как вам такое?
У нее начинает бешено колотиться сердце. Значит, вот как это случается? Она, как наяву, видит перед собой кресло за пятьдесят миллионов долларов, которое мечтает сконструировать с тех самых пор, как мама начала все забывать. Странно, но раньше оно никогда не представало перед Хеленой полностью готовым, только в виде чертежей в заявке на патент под давно придуманным заглавием «Система для проецирования долговременных всеобъемлющих воспоминаний с эффектом погружения».
– Хелена?..
– Если я соглашусь, вы скажете, на кого работаете?
– Да.
– Тогда я тоже говорю «да».
Он называет имя. Пока она пытается подобрать отвисшую челюсть, Чжи Ун достает из сумки еще один документ и протягивает Хелене через стену из коробок.
– Что это?
– Договор найма и подписка о неразглашении. Это обязательно. Полагаю, условия вы найдете крайне щедрыми.
Барри
4 ноября 2018 г.
Кафе расположено в живописном местечке на берегу Гудзона, вблизи Вестсайдского шоссе. Барри появляется пятью минутами раньше условленного, но Джулия уже сидит снаружи, за столиком под зонтом. Они коротко и неловко обнимаются, будто оба сделаны из стекла и боятся раздавить друг друга.
– Рад тебя видеть, – говорит он.
– Я тоже.
Они усаживаются. Рядом появляется официант, готовый принять заказ на напитки.
– Как дела у Энтони? – спрашивает Барри.
– Отлично. Занят сейчас переделкой фойе в Льюис-билдинг. А у тебя на работе все нормально?
Барри не рассказывает о самоубийстве, которое не смог предотвратить позавчера ночью. Они просто болтают о том о сем, дожидаясь, пока принесут кофе. Сегодня воскресенье, и в кафе многолюдно. За каждым столиком в пределах видимости льется оживленная беседа, слышатся взрывы смеха, и лишь они двое молча потягивают кофе в тени. Им столько есть что обсудить и нечего сказать друг другу.
Вокруг головы Барри вьется бабочка. Он осторожно отмахивается, прогоняя ее прочь. Иногда, лежа в постели без сна, он представляет себе, как они с Джулией наконец поговорят по душам. Как он поделится с ней тем, что все эти годы терзало его изнутри – боль, гнев, любовь, – и потом выслушает ее. Чтобы он понял ее, а она – его.
Когда они встречаются, все, однако, выходит не так. Барри не может открыть Джулии сердце, которое всегда словно заперто и стиснуто зарубцевавшейся раной. Сама по себе неловкость наедине с ней его уже не беспокоит – он давно примирился с тем, что в жизни время от времени приходится смотреть в лицо своим неудачам. Порой они принимают форму людей, которых ты любил когда-то.
– Что бы было с ней сейчас?.. – произносит Джулия.
– Хочу надеяться, сидела бы здесь, с нами.
– Я имею в виду, кем бы она стала.
– А… Юристом, конечно.
Джулия смеется – один из самых прекрасных звуков, которые Барри слышал в своей жизни и даже не помнит, когда в последний раз. В то же время это как удар – словно приоткрылось потайное окошко в душу человека, которого ты знал.
– Она всегда спорила, по любому поводу, – говорит Джулия. – И обычно победа оставалась за ней.
– Мы были легкой добычей.
– Ну, один из нас точно.
– Меня имеешь в виду? – с наигранным гневом вопрошает он.
– Она тобой уже в пять лет вертела как хотела.
– А помнишь, она уговорила нас дать ей попрактиковаться в парковке задним ходом…
– Не нас, а тебя.
– …и въехала прямо в ворота гаража.
Джулия фыркает от смеха.
– Она так расстроилась тогда.
– Не расстроилась, а разозлилась на себя.
На долю секунду у Барри в голове мелькает воспоминание – или, по крайней мере, обрывок: Меган за рулем его старого «Камри», въехавшего задней половиной в гаражные ворота. Сама красная как рак, из глаз льются слезы, руки стиснуты так, что побелели костяшки…
– Она была умной и настойчивой и обязательно добилась бы чего-нибудь в жизни.
Он допивает свой кофе и наливает себе еще чашку.
– Хорошо вот так поговорить о ней, – замечает Джулия.
– Я рад, что наконец могу это сделать, – кивает он.
Официант подходит, чтобы принять заказ. Бабочка тоже возвращается, опустившись на стол возле нетронутой салфетки. Красуясь, разворачивает крылышки. Барри старается прогнать от себя мысль, что это Меган в облике бабочки выбрала именно сегодняшний день, чтобы навестить его. Глупо, конечно, но избавиться от навязчивого чувства сложно. Такое уже было – как-то в Нохо малиновка летела следом восемь кварталов. Или недавно, во время прогулки с собакой в парке, на руку ему то и дело садилась божья коровка…
Приносят еду. Барри представляет, что Меган сидит за столиком рядом с ними. Угловатые черты юности сгладились – она молодая женщина, и вся жизнь у нее впереди. Он не видит ее лица, как ни старается, только руки, которые беспрестанно жестикулируют, когда она говорит. Совсем как у ее матери, когда та уверена в себе и чем-то увлечена.
Есть не хочется, приходится себя заставлять. Джулия, кажется, хочет сказать что-то, однако молчит, подбирая остатки фриттаты. Барри делает глоток воды и снова откусывает от своего сэндвича, глядя на реку вдали.
Гудзон вытекает из небольшого озера в Адирондакских горах. Они ездили туда как-то летом, когда Меган было восемь или девять. Разбили палатку среди елей, смотрели на падающие звезды… Казалось просто невероятным, что эта крошечная лужица дает начало огромной реке. Воспоминание полностью захватывает Барри.
– О чем задумался? – спрашивает Джулия.
– Помнишь, как мы ездили в горы, к озерцу, из которого вытекает Гудзон?
– Еще бы! Два часа ставили палатку под проливным дождем с ветром.
– А мне казалось, погода была ясной…
Она отрицательно машет головой.
– Какое там! Мы всю ночь глаз не сомкнули, никак не могли согреться.
– Ты уверена?
– Да. После этого я и зареклась выезжать на природу.
– А, точно.
– Как ты мог забыть?
– Не знаю…
Правда в том, что это происходит с ним постоянно. Он все время оглядывается назад, живя прошлым больше, чем настоящим, и нередко слегка приукрашивает воспоминания. Улучшает их, делает идеальными. Ностальгия в качестве обезболивающего действует не хуже алкоголя.
– Наверное, думать, что мы тогда смотрели на звезды, приятнее, – добавляет Барри в конце концов.
Джулия кладет скомканную салфетку на тарелку и откидывается на стуле.
– Я недавно проезжала мимо нашего старого дома. Он так изменился… Ты там бываешь?
– Время от времени.
На самом деле Барри заворачивает туда всякий раз, как оказывается в Джерси. Дом отобрали у них из-за просрочки выплат по кредиту через год после смерти Меган. Сейчас место уже практически не узнать. Деревья разрослись ввысь и вширь, и весь участок в зелени. Над гаражом появилась пристройка. Теперь там живет совсем другая молодая семья. Фасад переделан под камень, пробиты новые окна… Подъездную дорожку расширили и заново замостили. Веревку, свисавшую с дуба, давно сняли, но инициалы Барри и Меган, которые они вырезали на коре, остались. Он сам видел и трогал их прошлым летом, когда, после загула с Гвен и другими ребятами из отдела, решил вдруг в два часа ночи взять такси до Джерси. Новые владельцы вызвали полицию, сообщив о каком-то бродяге у себя во дворе. Барри на ногах не держался, но его все же не арестовали – прибывший местный коп знал его и был в курсе всего, что случилось. Он просто вызвал другое такси, погрузил бедолагу на заднее сиденье и отправил восвояси, оплатив дорогу до Манхэттена.
С воды веет прохладный ветерок, но солнце ласково пригревает плечи – приятный контраст. По реке вверх и вниз движутся прогулочные катера с туристами. С шоссе доносится неумолчный гул машин. В небе перекрещиваются тающие следы множества самолетов. В Нью-Йорке поздняя осень, один из последних погожих дней.
Барри думает, что скоро – зима, а там и еще один год подойдет к концу. Наступит новый, чтобы вскоре разделить ту же участь… Время бежит все быстрей и быстрей. Жизнь оказалась совсем не такой, какой представлялась в юности, когда думаешь, что можешь управлять своей судьбой. Ничем нельзя управлять, можно только терпеть.
Приносят счет. Джулия хочет заплатить, Барри отбирает у нее счет и бросает на стол собственную кредитку.
– Спасибо.
– Спасибо тебе, что пригласила.
– Давай все-таки в следующий раз увидимся раньше, чем через год. – Она поднимает свой бокал воды со льдом. – За нашу именинницу.
– За нашу именинницу. – В груди сгущается темное облако печали, но Барри выдыхает и добавляет почти нормальным голосом: – За ее двадцать шесть лет.
* * *
После он идет в Центральный парк. Не хочется возвращаться в гробовую тишину собственной квартиры и портить день рождения Меган. И без того последние пять прошли не лучшим образом.
Встречи с Джулией всегда выбивают Барри из колеи. Долгое время после того, как их брак распался, ему казалось – он никогда не оправится, не сможет без нее. Джулия ему часто снилась, а когда он просыпался, боль от того, что ее нет рядом, буквально пожирала изнутри. Ранили и сами сны – полувоспоминания, полуфантазии. В них Джулия была прежней – та же улыбка, тот же задорный, уверенный смех, та же легкость, с которой она шла по жизни. Эта выдуманная женщина из его грез вновь похитила сердце Барри. Наутро он никак не мог выбросить ее из головы, невосполнимость потери смотрела ему прямо в глаза немигающим взором. Лишь постепенно эмоциональное похмелье отпускало его, истаивая, будто утренний туман. Как-то после одного из таких снов Барри встретил Джулию наяву – они столкнулись на вечеринке у старого друга – и, к своему удивлению, за все время принужденного разговора на веранде не почувствовал ничего. Присутствие бывшей жены шло вразрез с уходом в грезы; сама она оказалась не нужна Барри. Открытие и опустошало, и освобождало одновременно. Это значило, что он не любит настоящую Джулию – он любит женщину, которой она была когда-то. Однако ее – той, чей образ преследовал его во снах, – уже не существовало. Она все равно что умерла.
Несколько ночей назад были сильные заморозки, и деревья в парке пожухли. Листва, битая холодом, горит последним осенним великолепием. Барри находит уединенное местечко, сбрасывает ботинки и носки и прислоняется спиной к дереву, наклоненному под идеальным углом. Вытащив телефон, он пытается читать одну биографию, над которой корпит уже почти год, но сосредоточиться не может. Перед глазами так и стоит Энн Восс Питерс, то, как она падала – без единого звука, прямая, как палка. Это продолжалось добрых пять секунд, и он не отвел глаз до самого конца, когда тело ударилось о припаркованный у бордюра «Линкольн».
Барри все время проигрывает в голове их разговор или борется со страхом, снова и снова подвергая проверке собственные воспоминания. Точно ли они настоящие? Как узнать, не изменилось ли какое-нибудь? На что это будет похоже?
Оранжевые и красные листья облетают с деревьев в лучах солнца, падая на землю, исчерченную мозаикой света и тени. Барри наблюдает из своего укрытия за гуляющими по тропинкам вдоль озера. В основном здесь парочки или компании побольше, но есть и одиночки, такие как он.
На телефоне высвечивается сообщение от его подруги Гвендолин Арчер. Она руководит группой спецназа в контртеррористическом подразделении нью-йоркской полиции.
«Вспомнила о тебе. Все ОК?»
«Да. Посидели с Джулией».
«Как прошло?»
«Так, ничего. Что делаешь?»
«Гоняла на велике. Сейчас в баре. Присоединишься?»
«Еще бы. Уже иду».
До бара возле квартиры Гвен в «Адской кухне»[5] сорок минут пешком. Почти полувековая история – единственное достоинство заведения. Бармены ершистые, разливное пиво только местное и посредственного вкуса, виски можно купить в любом магазине не дороже тридцатки за бутылку. В туалетах, куда даже зайти противно, до сих пор стоят автоматы с презервативами. Музыкальный автомат играет только рок семидесятых-восьмидесятых, если кто-нибудь бросит монету.
Гвен сидит в дальнем углу. На ней велосипедные шорты и выцветшая футболка с эмблемой Бруклинского марафона. Палец то и дело чиркает по экрану телефона влево, отвергая потенциальных ухажеров в приложении для свиданий.
– Я думал, ты с этим покончила, – произносит Барри, подходя.
– Одно время я и правда совсем забила на вашего брата, но мой мозгоправ всю плешь мне проел, что надо пробовать дальше.
Соскользнув со стула, Гвен коротко обнимает Барри. Легкий запах пота после поездки на велосипеде смешивается с не до конца выветрившимся ароматом геля для душа и дезодоранта. Все вместе немного похоже на соленую карамель.
– Спасибо, что не забываешь, – говорит Барри.
– Тебе сегодня не стоит быть одному.
Она на пятнадцать лет моложе, ей за тридцать. Шесть футов и четыре дюйма[6] – самая рослая из всех, кого он встречал. Короткие светлые волосы, скандинавский тип лица… Не красавица, скорее величественная на вид. Нередко она казалась суровой, и в этом не было чего-то напускного. Барри как-то сравнил ее с королевой на покое.
Они встретились и подружились несколько лет назад во время ограбления банка, которое обернулось захватом заложников. Следующим Рождеством случился один из самых неловких моментов в жизни Барри. На праздничной вечеринке для полицейских их обоих понесло, и очнулся он в три часа ночи в квартире Гвен. Комната перед глазами шла кругом. Он хотел потихоньку выскользнуть – и в этом была его ошибка, организм оказался еще не готов к активным действиям. Барри вырвало прямо у кровати хозяйки; он пытался убрать за собой, но та проснулась и завопила: «Утром вытру твою блевотину, проваливай!» Был у них секс или хотя бы попытка – Барри не помнил и искренне надеялся, что у Гвен остался такой же провал в памяти. Во всяком случае, оба никогда больше об этом не упоминали.
Бармен приносит Гвен еще порцию бурбона и принимает заказ Барри. Некоторое время они пьют и болтают о всякой ерунде. Когда напряжение сегодняшнего дня наконец начинает отпускать, Гвен вдруг говорит:
– Слышала, в пятницу вечером тебе досталось самоубийство на почве СЛП?
– Да…
Он рассказывает ей подробности.
– Скажи честно, здорово боишься?
– Ну, вчера я перелопатил весь Интернет и нашел о синдроме все, что мог.
– И?
– В общем, восемь месяцев назад в северо-восточных штатах было выявлено шестьдесят четыре схожих случая. Всех пациентов преследовали полностью вымышленные воспоминания, причем не одно-два, а целая альтернативная версия их жизни на протяжении долгого времени. Месяцы, годы, иногда даже десятки лет.
– То есть свою настоящую жизнь они забывали?
– Нет, просто вдруг у них оказывалось два набора воспоминаний – один истинный и один ложный. Иногда память и сознание как будто перемещались из одной их жизни в другую. Или происходило как бы «озарение» о том, чего никогда не было.
– Установили, из-за чего это случается?
– Нет, причины пока никто не знает. Никаких психологических или неврологических аномалий. Ложные воспоминания – единственный симптом, других нет. Да, и около десяти процентов заболевших кончают с собой.