Паршивые вести
«15 июля в восемнадцать тридцать, район Кыатунг, сбит борт семь-четырнадцать. Летчик захвачен американским спецназом. Макс».
С Левшой было что-то не то. Боль сидела у Левши в глазах.
Полковник еще раз оглядел застывших перед ним в шеренге бойцов и задал вопрос их командиру:
– Итак, все в порядке, Левичев?
Тот старательно смотрел поверх его головы:
– Так точно, товарищ полковник.
– Все в полном порядке, товарищ капитан?
Полковник редко когда задавал один и тот же вопрос, но если задавал, то, конечно, неспроста, и подчиненные знали об этом. Левичев сделал глубокий выдох:
– У Левши зуб…
Левша тотчас подал голос:
– Я его вырву, товарищ полковник! Подумаешь, зуб…
Полковник перебил его:
– Не думал, что мне вам в этом кабинете придется объяснять, чем это может закончиться при выполнении боевой операции. – И бросил взгляд через плечо на стоящего у дверей майора. – Значит, так. Группа Левичева к вылету не готова. Оргвыводы оставляю на потом, но они будут. Кто у нас в резерве?
– Платов, – коротко ответил майор.
Зазвонил телефон.
– Связывайтесь с Платовым, – отдал команду Полковник, жестом показал, чтоб бойцы покинули кабинет, и только потом взял трубку.
Звонил Литвинов, их куратор из дома номер четыре, что на Старой площади.
– Виктор Семенович, – сказал он. – Я в детали еще не посвящен, меня с кровати подняли. Что там произошло с этим Бабичевым? Почему он взлетел? Он же не должен был взлетать!
Полковник посмотрел на огромные напольные часы: было без четырех три ночи.
– Так точно, не должен был. Но американцы стали бомбить аэродром, и инструктор решил спасти машину. Он, оказывается, и раньше такое проделывал, все обходилось. А на этот раз его караулили «корсары»…
– Истребители «Ф-4»? – Литвинов разбирался в военной технике. – Они появились там совершенно случайно?
– Нет, конечно. И «корсары», и их спецназ… Я уверен, это была продуманная операция.
– Паршиво, крайне паршиво. Понимаете, какой важности задача перед вами поставлена?
Полковник опять взглянул на циферблат:
– Группа через один час семнадцать минут вылетает.
– Кто ее возглавит?
– Опытный человек.
Литвинов нервно кашлянул, видно, он ждал более подробного ответа, но тему продолжать не стал:
– Прошу докладывать, постоянно. Вы лично будете борт провожать?
– Так точно, Сергей Сергеевич.
– Тогда из аэропорта – сразу ко мне. Есть информация, которая не телефонная.
Грубой гитарной струной трижды запели часы.
Быт капитана Платова
Капитан Платов был стариком. Не таким глубоким, конечно, как Полковник, тому вообще за полтинник перевалило, но и неполные тридцать шесть тоже возраст.
Платов стоял закутанный по пояс в простыню на балконе своей «однушки». Квартиру он получил около полугода назад в старом обжитом районе, на третьем этаже. Тыловик при этом сказал: «Платов, нет у нас права двухкомнатную тебе давать. Но как только женишься – в новом доме и с улучшенной планировкой, обещаю!»
Платов жил и на съемных, и в общагах, так что для него и эта – роскошь. Да еще под балконом сирень, только недавно отцвела, но сохранила запах, любимый с детства. У бабушки в деревне, что на Оке, один угол сада был отдан сирени. Там вили гнезда и пели синегрудые варакушки.
Тут поют пацаны. Их двое, один с гитарой, между ними на лавочке сидит молчаливая девочка.
«Хмуриться не надо, Лада,
Для меня твой смех награда, Лада!»
У Платова нет ни слуха, ни голоса, и как все, обделенные этими качествами, он любит подпевать. Тихо, чтоб только сам себя слышал.
«Нам столетья не преграда,
Нам столетья не преграда…»
Дробно, как синичка, застучали за спиной в окно. Это Настя. Она сидит на кровати, закутавшись в простыне, поджав под себя ноги, и манит его пальчиком. Тем самым, которым только что стучала. В другой руке у нее бокал с шампанским. Платов качает головой: мол, погоди, еще немного постою, посмотрю на звезды, послушаю молодежь. Тогда Настя показывает ему кончик языка и начинает как из белой скорлупы вылупливаться из простыни. Вот плечи показались, вот грудь… Не до конца, но почти до самого интересного места.
Платов заходит в комнату. Садится не на кровать, а к журнальному столику. На нем – свеча в подсвечнике из начищенной гильзы, тарелка с черешней, бутылка шампанского. Один бокал пуст, второй – у Насти.
– Ты сделаешь меня алкоголичкой, – говорит она. – Я уже столько выпила! А ты – ни глотка. Когда закончится твое резервное дежурство или как оно там называется?
– Пусть будет так и называться, – улыбнулся Платов. – Ровно через девяносто семь минут. И если к этому времени в бутылке что-нибудь останется…
– Как тебе не стыдно! Я всего несколько глоточков сделала!
Платов словно не слышит ее, продолжает свою фразу:
– Ровно через девяносто… теперь уже шесть минут я скажу тебе одну важную вещь, Настя. Если помнишь, мы познакомились год назад, день в день. – Он покосился на полки с книгами, где была припрятана со вчерашнего дня шкатулка с перстеньком. – Думаю, за это время мы уже знаем друг друга так, что…
Телефон рявкнул котом, которому наступили на хвост. Настя даже вздрогнула и нырнула с головой в простыню:
– Ой, это мама!
Будто мама могла ее сейчас увидеть!
Платов тотчас взял трубку:
– Да… Есть!.. Конечно, готов.
И уже обратился к Насте:
– У нас с тобой десять минут, девочка. Через неделю приеду и скажу все, что хотел…
Она тотчас сорвалась с кровати и побежала на кухню:
– Десять минут… Я бутерброды нарежу и кофе в термос налью.
Он стал одеваться, оглядывая свою холостяцкую комнату. Пуста была комната. Даже одежду он держал на стуле. На стене висела лишь пара полок с книгами. Все остальное пространство было завешено фотографиями Женщины. Вот Настя в его кителе, вскинула ладонь к козырьку фуражки, вот среди ромашкового поля, вот в парке у озера кормит лебедей, вот в стиле ню прикрывает рукой обнаженные груди…
Она кричит из кухни:
– Ты куда едешь, если не секрет?
– На юга.
– Господи, завидую, загоришь там и накупаешься.
Платов уже одет и смотрит в окно. Армейский «газик» выворачивает из-за угла дома, подруливает к его подъезду. Он идет к двери, Настя на бегу укладывает в его сумку пакет с едой. У порога Платов протягивает ей ключи:
– Как всегда – бросишь их потом в почтовый ящик.
Проводы
Черная «волжанка» летит по пустой ночной трассе, лишь чуть замедляет ход, сворачивая на дорогу, где висит знак «Поворота нет». Чуть дальше поворота – шлагбаум. Машина резко замирает, из нее выходит Полковник. Его встречают трое, в числе их – Платов. Полковник выслушивает короткие доклады, потом вместе с Платовым спешит в сторону летного поля, где угадываются контур стоящего самолета и четверо бойцов около трапа.
– У твоих зубы не болят?
– Ни поноса, ни чесотки, товарищ полковник.
– Отдохнуть я вам после недавней командировки не дал, но так уж обстоятельства складываются, извини.
– Все нормально, товарищ полковник. Отъелись, отоспались.
– У тебя один новичок?
– Семин. Но он в других группах работал, говорят, вроде ничего. К тому же там уже бывал, знает лично Кана.
– Это плюс. Но не дело, конечно, что вы еще притереться не успели. Приструнивай его почаще. Горячий парень.
Увидев приближающихся Полковника и Платова, четверо бойцов у трапа выстраиваются в шеренгу.
Полковник знает каждого из них. Но сейчас они сядут на борт, трап втянется за ними, и с той минуты у них не будет ни фамилий, ни имен, ни званий.
Они уже знают задачу. Инструктаж не требуется. Напутствия и пожелания – тем более.
Загудели двигатели, чуть дрогнуло стальное тело самолета. В шуме не слышно команды, которую подает бойцам Платов. Те по одному входят в салон, никто не оглядывается.
Самолет порулил на взлетку.
Полковник резко развернулся и пошел к своей машине. Метра за три от нее возник человек в штатском, молча протянул Полковнику невзрачную картонную папку. Тот прочел ее содержимое, без всяких эмоций на лице кивнул и возвратил обратно.
– Буду в девять, – сказал он, и человек в штатском тотчас отступил в предрассветную темноту.
Водитель открыл Полковнику заднюю дверцу «волжанки»:
– Домой, товарищ полковник?
Полковник не спешит занять место в машине, смотрит на разгоняющийся и резко взмывающий вверх самолет. Говорит тихо, сам себе:
– Удачи тебе, Пятый.
А водителю приказывает:
– На Старую площадь.
Усаживается на сиденье, прикрывает глаза, повторяет про себя текст только что прочитанной шифрограммы:
«Группа Кана готова встретить Пятого условленном месте. Макс».
Дивизион
Дивизион майора Татарцева, другими словами, полигон стартовой батареи, ничем особым не выделялся, был как и все остальные, размещенные на вьетнамской земле. Комплексы зенитных ракет «С-125» по периметру, внутри – кабины, где находятся операторы, координаторы… Это передвижные вагончики, накрытые маскировочными сетками, с антеннами, то одинарными, то сдвоенными. На территории его и размещался личный состав – двенадцать солдат и офицеров в должностях советников и двадцать пять местных бойцов. Наши ходили только с фляжками, без оружия, без знаков различия, в легких китайских штанах, коротких резиновых сапогах, однотонных рубашках-безрукавках.
Сам майор Татарцев носил еще офицерский планшет. В нем покоились остро отточенные карандаши и чистые листы бумаги. Трудно сказать, зачем все это было ему нужно, записей никто никаких тут не вел, для служебных дел существовали соответствующие журналы. Язвительные языки говорили, что раз погонов нет, то командиру все равно надо чем-то отличаться, вот и сгодился для этого планшет. Впрочем, говорили это без зла, поскольку Татарцев слыл мужиком спокойным, добрым даже, и чтоб его вывести из себя – это надо постараться.
Постарался лейтенант Пирожников, и майор, встретив его у операторской, сердясь, кажется, больше на себя, что вот приходится в таком тоне строить беседу, зашлепал в такт каждого своего слова ладонью по планшету:
– Предупреждаю, товарищ лейтенант, если еще раз повторится такое, как вчера, – прости-прощай! Напишу рапорт – и пусть с вами в Москве тогда разговаривают, понятно?
Пирожников почти на голову выше Татарцева, но взгляд его наивен и чист, как у ребенка. Он, кажется, искренне не понимает, за что с него снимает стружку командир.
– Так я ведь ничего же, товарищ майор!
– Как это – ничего? Ты мне тут ваньку не валяй! Отлучился из расположения, пришел с запахом женщины – и считаешь, что все так и надо?!
Пирожников фыркнул, глядя себе под ноги. Татарцев опять забарабанил по офицерской сумке:
– А смеяться нечего. Это, товарищ лейтенант, политическая ваша безграмотность. Тут французские империалисты, понимаешь, местных женщин развращали, в страхе держали, мы должны их к новой жизни поворачивать, а ты, товарищ лейтенант…
– А я поворачиваю, товарищ майор.
Татарцев стал ловить губами воздух, он даже не находил слов, какие можно было бы сейчас адресовать подчиненному. Пирожников понял, что зарываться дальше нельзя, что так действительно можно нажить неприятности, и стал исправляться:
– Я в том смысле, что учу их, как надо жить. Я же с добрым сердцем к ним.
– Знаю я, где твое доброе сердце растет…
Тут из вагончика высунулся боец:
– Вас к телефону, товарищ майор!
Татарцев, кажется, с облегчением нырнул в кабину, но с порога постучал по планшету:
– Запомните, товарищ лейтенант: еще раз такое повторится – и прости-прощай!
Пирожников горестно вздохнул, пошел мимо зачехленных ракет в тень дерева, где стоял капитан Петров и пил воду из фляги.
– Слышал, Саня? – Пирожников взял у того флягу, тоже попил, а остатки воды вылил себе на голову.
– Пирожок, а что вьетнамки, действительно ничего? – спросил Петров.
Лейтенант лишь поднял большой палец.
Где-то далеко послышалась перестрелка – автоматные и ружейные выстрелы. Офицеры за недолгое время пребывания здесь все равно уже привыкли к этому.
– На ничейке бабахают, – только и сказал капитан.
Лэнгли, штат Виргиния. Штаб-квартира ЦРУ
Уилсону около шестидесяти, улыбка, кажется, никогда не покидает полноватое лицо, и очки в тонкой золотой оправе делают его привлекательным. Член администрации президента, он в Лэнгли бывает чаще, чем в Вашингтоне. Здесь тоже есть его рабочий кабинет. Туда он и направляется в сопровождении генерала Чейни. Этот сух, высок, смугл от солнца и ветров – словом, невооруженным глазом видна военная косточка.
Разговор они начинают, расположившись за столом.
– Я так понимаю, у вас хорошие новости, господин генерал?
– Да, господин Уилсон. Русский при задержании не пострадал, так, царапины. Он уже на базе. Думаю, теперь можно проводить пресс-конференцию и показать миру, что Советский Союз вступил с нами в прямую конфронтацию. Их летчики принимают участие в боевых вылетах.
Улыбчивый Уилсон кивнул, но это означало отнюдь не знак согласия.
– Журналистов мы туда пошлем, пусть готовят соответствующий материал, он никогда не помешает, но как дальше использовать Бабичева – это будут решать не военные, а политики.
Чейни все же продолжил гнуть свое:
– Операция была хорошо продумана и отлично исполнена. Если политики замолчат факт захвата русского, то выходит, мы старались впустую.
Уилсон снял очки, сощурил глаза, и лицо его теперь выражало ироничность:
– Скажите, генерал, какова была конечная цель этой операции?
– Доказать миру, что русские нарушили конвенцию и развязали боевые действия.
– А это в самом деле так?
Генерал, не раздумывая, по-военному убежденно ответил:
– «МиГ» летел навстречу нашим истребителям, вступил в воздушный бой, был подбит, пилотом оказался советский офицер. Все данные о нем собраны нашей разведкой.
– Это понятно. Это правдоподобно. Но вы помните, что написано в вестибюле нашего здания? На стене, большими буквами?
Чейни удивленно посмотрел на собеседника, чуть дернул плечами:
– Что-то из Библии…
– Правильно. Изречение из Евангелия от Иоанна: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными». Так вот, генерал, сбитый самолет и захваченный летчик – правда, факты, с которыми не поспоришь, но это – не истина в последней инстанции, так? Русские не начинали войну и не хотят ее начинать. Это знаем мы, это знают они. Обвинить их в этом – последнее дело. Как грязью облить, понимаете? Это не сделает нас свободными, возвращаясь к Библии, но мы просто вынуждены будем пойти на это, если они не захотят заплатить за Бабичева ту цену, которую мы назначим.
Чейни некоторое время переваривал услышанную информацию, потом даже не спросил, а просто обронил:
– Об объектах торга нам, естественно, знать не полагается…
Уилсон ответил мягко:
– Есть очень серьезные вопросы, которые летчик поможет нам решить. Думаю, поможет: кто же захочет быть в грязи… Потому сейчас для вас главное – чтоб он был в форме и под надежной охраной. Еда, питье, если нужно, лекарства.
– Тут проблем не будет, – сказал Чейни. – Наверное, надо сделать так, чтоб русские узнали, что летчик у нас?
Уилсон ответил не сразу. Протер стекла очков, но надевать не стал, упершись подбородком в их золотую дужку:
– Мне почему-то кажется, они уже в курсе.
Вьетнам. База «Зет 421:52»
Подполковник Чандлер только что закончил совещание, офицеры стали дружно выходить из бамбуковой хижины, где расположен штаб группировки. Когда мимо него прошел уже было лейтенант Ален Строк, Чандлер негромко попросил его задержаться. Эту просьбу мало кто услышал. Во всяком случае, никто не обратил внимания на то, что командир спецотряда морской пехоты не вышел вместе со всеми.
Чандлер разговор начал не сразу. Он отодвинул штору окна, некоторое время смотрел сквозь стекло на сторожевую вышку с часовым-вьетнамцем, на группу офицеров, только что вышедших отсюда, на механиков, копающихся в моторе машины. Рядом с ними стоит переводчик, мужчина лет сорока, с палочкой. Еще два вьетнамца в военной форме несут корзины с фруктами. Чуть в отдалении от всех стоит Пол Кросби, летчик, чью машину на этой неделе подбили вьетконговцы, ждет попутный борт, чтоб улететь к своим, в Такли.
Что ж, порядок и чистота на базе. Полный порядок и образцовая чистота. Никаких проверок и инспектирований можно не бояться.
На счету у Чандлера успешные операции, небоевых потерь нет, в Вашингтоне им довольны. И последняя новость из числа приятных: за захват русского летчика всех участников операции ожидают награды.
Одним из главных действующих лиц этой операции является лейтенант Строк. Профессионал, каких редко встретишь. И еще у него огромный опыт: он ведь и в Корее побывал. Но что-то не заладилось с карьерой, какие-то неполадки на семейном фронте…
Впрочем, это сейчас ни к чему.
Подполковник повернулся к Алену:
– Еще раз спасибо за русского, лейтенант.
– Это было плевое дело. Я боялся лишь одного: чтоб он не разбился вместе со своим самолетом. А когда увидел парашют…
– Да, русский жив и здоров. Хотелось бы, чтоб и в дальнейшем ничего плохого с ним не произошло.
Строк понял, что разговор о летчике зашел неспроста, потому сразу спросил:
– Вы думаете, с ним что-то может произойти?
Чандлер задернул штору, подошел к висевшей на стене карте, на ходу говоря:
– Так думают в Вашингтоне. Там не исключают, что чарли по просьбе Москвы попытаются отбить русского.
Ален только улыбнулся и покрутил головой. Чандлер понял его:
– Понимаю, это невозможно, но на днях сюда приезжает сам генерал Чейни. Нашего пленника, видно, хотят встроить в какую-то большую игру. Так вот, он распорядился, чтоб охрану Бабичева усилили и приняли все меры для предотвращения возможных диверсий со стороны вьетконговцев. И как выполняются его распоряжения, он обязательно проверит, я его хорошо знаю.
Лейтенант Строк согласился:
– Это верно. Я тоже его знаю.
– Посему, – Чандлер без указки, пальцем показал на карте, – вылетайте немедленно, у нас незакрытым остался вот этот участок.
– Там недалеко стоят русские ракетчики.
– Да, дивизион Татарцева. Но к ним не соваться. Процедите лишь берег реки с нашей стороны.
Первая потеря
Американцы здесь редко показывались, и Кан решил, что их можно не бояться. Это был не шестьдесят восьмой год, когда янки еще отваживались разгуливать по джунглям. Сейчас они чаще всего охраняли самих себя, свои базы.
Кан не был профессиональным военным. По партийному зову взял он в руки оружие.
Восемь его бойцов в черных рубашках, с автоматами, расположились на поляне, отделенной от реки лишь редким кустарником. Автоматы стоят пирамидой, бойцы едят. Они слишком безмятежны. Выставлены два часовых. Один прислонился спиной к дереву, вырезает перочинным ножом фигурку из ветки. Второй залюбовался полетом бабочки. Он юн, еще по-детски улыбается.
Среди деревьев как тени бесшумно движутся спецназовцы Алена. Он сам на правом фланге, там, где вырезает фигурку часовой. Вытаскивает свой тесак. Жестом показывает ближайшему подчиненному обходить слева.
Вьетконговцы закончили трапезу. Один из них говорит:
– Товарищ Кан, контрольное время, а тех, кого мы ожидаем, нет.
Командир отряда смотрит на часы:
– Еще две минуты. Они обычно точны. – Потом он переводит взгляд на реку. Там плывет бамбуковый плотик. Он пуст и плывет точно с такой же скоростью, с какой движется вода. Такие плотики нередко делают мальчишки в деревнях, чтоб плавать по заводям. Кан улыбается, встает с земли. – Они очень точны, – повторяет он.
И тут Ален выходит из укрытия, намеренно делает так, чтоб часовой увидел и повернулся к нему. Часовой видит Алена, у него расширяются глаза, он делает попытку сорвать с плеча автомат, но Ален уже бросает нож в часового. У него фирменные броски – лезвие входит в горло вьетнамцу.
Так же спокойно, уверенно действуют и другие спецназовцы. Летит граната в стоящие пирамидой автоматы, они разлетаются огненным столбом. Юный часовой не успевает выстрелить – пули входят в него, он дергается, падает лицом в цветы, где летала бабочка. Американцы расположены в одну цепь, хладнокровно расстреливают вьетконговцев. Те прижаты к воде, лишены оружия. Кан делает попытку поднять с земли отлетевший после взрыва автомат, но падает рядом с ним.
Еще звучат выстрелы, а Ален уже спокойно идет за своим ножом, выдергивает его из трупа, пробует пальцем острие. Он смотрит, как из-за кустов, из-за стволов деревьев выходят с винтовками на изготовку его бойцы. Им уже не по кому стрелять. Вьетнамцы лежат убитые. Ален наклоняется, поднимает нож и фигурку, которую вырезал убитый им часовой. Нож – перочинный, Ален презрительно отшвыривает его в реку. При этом видит плотик, качающийся метрах в десяти. Но плотик не привлек его внимания. Он рассматривает деревянную фигурку. Это женское лицо. Немного подумав, кладет ее в карман. Опять смотрит вокруг. Река, плот, берег, лес, трупы. Его бойцы, винтовки на изготовку, просматривают все стороны. Ничто не изменяется в его лице. Говорит без всяких эмоций, привычно, показывая пальцем на двоих бойцов, которые стоят ближе к нему:
– Трупы убрать. Догоните.
Бабочки вновь порхают над цветами.
Отряд Алена строем, затылок в затылок, быстро уходит. Он – чуть в стороне, как и положено командиру. Двое оставшихся бойцов провожают ушедших взглядами, один достает сигарету, закуривает, другой ногой начинает подкатывать юного часового к обрывчику, сталкивает труп в быстрое течение.
Курящий, прищурясь, смотрит, как чуть зашевелился Кан, как рука его медленно тянется к лежащему недалеко автомату. Спецназовец, не переставая курить, вытаскивает нож, бросает его во вьетнамца. Нож втыкается в дерево рядом с головой Кана.
Второй боец смотрит на плотик, берет в руки винтовку – он что-то заподозрил. Но поворачивается на звук брошенного ножа. Видит, что Кан по-прежнему тянется к автомату, от бедра стреляет. Пули входят в Кана, переворачивают тело.
Тотчас переворачивается на воде плотик, пятеро бойцов с автоматами ведут плотный огонь по американцам. Один из американцев все же успевает выстрелить, прежде чем упасть. Сдавленно вскрикнул кто-то из тех, кто был под прикрытием плота.
Ален с бойцами, заслышав перестрелку, поворачиваются назад, бегут вновь к реке. Здесь никого нет, кроме его спецназовцев. Один убит, второй тоже не жилец, но еще старается что-то сказать. Ален склоняется над ним.
– Плот, плот… – вышептывает тот последние свои слова.
Лейтенант непонимающе смотрит на него, потом переводит взгляд на реку. Плот в двух шагах от берега. Ален срывает с плеча автомат, по-пластунски ползет к берегу, но видит, что там, где плот, мелко. Заходит в воду, переворачивает плот, видит, что снизу к нему закреплены дыхательные трубки, какие есть в масках для ныряния. Только надеты они на трубочки из бамбука, вертикально закрепленные в плоту. Есть также миниатюрный перископ. Ален вырывает его из плотика. Смотрит глазом в окуляр. Видит панораму реки, джунглей.