Три повести под одной крышей

© Макс Койфман, 2021

© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2021

* * *

Посвящается

семье

Фриде и Лёве Койфман-Вайсман

семье

Эли и Товы Гут

семье

Исаака и Мирьям Криштейна

От автора

Так случилось, что судьба не раз сводила меня с детьми, которым посчастливилось выжить в непредвиденной круговерти жизни, испытав на себе ужасы войны, гетто и лагеря «Мёртвая петля». А после войны они оказались под одной крышей в одном доме в городе Тульчине, что на Винничине. Встречаясь с этими давно уже повзрослевшими и поседевшими детьми, я поражался их радости и любви к жизни…

Тихо плакали розы в саду

Перед прошлым склони голову, перед будущим – засучи рукава.

Генри Манкен

Мне вспоминать о прошлом грустно, Но снова прошлое со мной.

Владимир Краснер

В те годы Фрида Койфман-Вайсман жила в Америке. Разыскивая своего родственника по интернету, она, случайно наткнувшись на моё имя, поинтересовалась, не я ли тот человек, которого она ищет? Оказалось, что мы просто однофамильцы. Но это не помешало нам продолжить переписку. Для начала я подарил ей две мои книги, которые были изданы в Москве: «Судьбы причудливый узор» и «По тропинкам прошлого блуждая». Но как только Фрида узнала, что я приступил к работе над рукописью о христианском пасторе, она не стала меня упрекать, как это делали другие, мол, разве мало других персонажей, тем более для еврея, который живёт в Иерусалиме? Но заметила, что пастор звучит даже в Израиле, ибо тема, которую я затронул, хотя и стара как мир, но никогда не исчезнет. Я понимал, что предо мной человек думающий, со своим мнением и пониманием мира, в котором Фрида оказалась!

«Макс, Вы счастливый человек, – писала Фрида. – Вы, наверное, встречали немало добрых и умных людей. Видно, что Вы сами такой же, и это – не лесть. Ничто несравнимо с добром и любовью к людям, хотя это – удел немногих! Может, именно поэтому меня ни разу не покидала мысль о Боге, ибо вера в Него прежде всего, вера в добро. Не зря же люди просят Его о чём-то своём, особенно в трудную минуту. Но разве Он может всем помочь? Конечно нет. Пусть Он меня простит, мой дорогой Бог, но слышит ли Он меня? И почему надо пройти через столько мук, слёз и страданий, чтобы Он нас заметил, услышал? Вот почему мне очень хочется, чтобы Ваша книга была не только издана, но и прочитана людьми».

«Макс, – продолжала Фрида, – в одном из своих писем Вы как-то спросили о моём отношении к людям, которые приняли другую веру. Начну с того, что я еврейка, и люблю свою веру, и верю своему Богу. Но я убеждена, что религию надо проповедовать, разъяснять и доводить до сознания каждого человека, независимо от его цвета кожи и национальности. Религия нужна не только когда кому-то плохо, когда он в смятении, когда ему страшно от потери близкого человека, когда он неизлечимо болен… А может, он просто не знает, как жить, как поступить, что делать от бесконечных неудач. Религия нужна даже тогда, когда он счастлив в любви, в семье, на работе и окружён прекрасными людьми…»

«Знаете, Макс, я согласна, что человеку нужна поддержка религиозного служителя. Но все ли имеющие сан достойны доброго слова? Вот лишь маленький пример. Мне делали операцию на почках в госпитале при действующем монастыре. Когда я пришла в себя после наркоза, возле меня сидел батюшка и читал молитву. Оказывается, он навещал меня в течение трёх дней утром и вечером. И всякий раз приходя, он, осенив меня крестом, приступал к молитве. Когда же я смогла промолвить, что я иудейка, он, смутившись, извинился и позаботился, чтобы мне прислали раввина. Раввин, ни слова не говоря, протянул мне визитную карточку и заявил, что, если я паче чаяния умру, пусть мои родные сообщат ему! Ничего себе утешение и милосердие!

Обидно и стыдно стало мне за этого раввина! А совсем недавно моя подруга из Портленда с болью сообщила, что она встречала отдельные семьи евреев, которые приняли христианство, потому что там „понимание бесплатное“…»

В 1989 году, перед тем как семья Фриды должна была покинуть страну и уехать в Америку, она отправилась в Каспийск, чтобы проститься со своими дальними и близкими родственниками. Им-то она и рассказала, что дома в Махачкале только и слышала: «Жидовка, езжай в свой Израиль». А сосед по подъезду, напившись, откровенно признавался, что как только в Дагестане начнутся волнения, первое, что он сделает, возьмёт ружьё и убьёт всю их жидовскую семью. И родственники в Кисловодске, не раздумывая, посоветовали: «Уезжай!»

Они потом закупили Фриде целое купе, чтобы она спокойно добралась домой. Поезд ещё не тронулся, как в окна вагона полетели камни. Уже не осталось ни одного целого стекла, а разъярённые мальчишки всё ещё не отставали. Фрида лежала на полу и просила Бога о помощи. Но тут она услышала стук в дверь и женский плачущий голос:

«Пожалуйста, откройте дверь. Не бойтесь. Я – своя!»

Фрида открыла. И в купе буквально вползла на коленях молодая женщина. На ней было разорвано платье. Она тяжело дышала. В глазах – страх и слёзы.

«Я армянка, меня хотят убить!»

«А я еврейка, меня тоже хотят убить!»

Женщины закрыли дверь, обнялись, легли на пол и молили Бога, чтобы Он защитил их. Но Он их не защитил, как и не защитил кондукторшу-азербайджанку. Те мальчишки и её побили за то, что она заступилась за армянку… Когда поезд прибыл на станцию, они, три женщины: иудейка, христианка и мусульманка, долго не могли расстаться, пока паровоз не подал «голос». Они и плакали, и радовались, что были спасены. И кто знает, может, им просто повезло? А может… Он всё-таки помог им?

С каждым последующим письмом от Фриды я всё больше и больше погружался в её личную жизнь. Ужас, который она пережила, не давал мне покоя. С трудом верилось, что такое случилось в нашей стране. Ведь мы выросли в дружной семье разных народов и религий! Тогда-то я и попросил Фриду, чтобы она хоть немного рассказала о себе и своей семье. Но Фрида молчала. Я уже хотел написать, чтобы она извинила меня за моё излишнее любопытство. Но тут от неё пришло письмо с просьбой, чтобы я рассказал о себе и новой книге, над которой я тогда работал! Уж больно ей хотелось узнать о моём новом персонаже, да ещё из Америки.

В повести «Лакмусовая канарейка» я пытался поведать о необычной судьбе моего давнего друга, бывшего атеиста, а ныне христианского пастора Миши Григоряна. Но прежде, чем мой новый персонаж прикоснулся к Божьей благодати, ему понадобились годы долгих исканий, раздумий, разочарований и горьких потерь. Шли годы, а он всё ещё не знал, как поступить, куда податься. Будучи неуверенным в себе, он полагался на мнение других людей. Но, увы, ошибался и терпел неудачу за неудачей: перед ним всё меркло, рушилось или пробегало мимо. А если что и поддерживало, так это общение с его «Дневником», куда он ещё подростком записывал всё, что раздражало его, беспокоило, побуждало к размышлению. Для него те записи были вроде клапана парового котла, откуда выходил пар под давлением; после чего он чувствовал себя бодрее и ему легче дышалось.

Миша не раз задумывался: «откуда я?», «зачем я?», «куда я?» Вот только ответы приходили не сразу. А те, что задерживались в уголочках памяти, выглядели скудными, спорными и зыбкими. Может, потому что с его прошлым, когда он утопал в облаках табачного дыма или забывался в очередном запое, было далеко непросто отыскать своё место в жизни. Мишу перестали замечать, обходили стороной. Но он ни на кого не жаловался, никого не винил, никому не возражал; а если и был недоволен, то только собой.

Как-то очнувшись после очередного запоя, Миша увидел себя в чёрной оправе зеркала и ужаснулся: такой ничтожный, никому не нужный! А ведь у него есть любимая жена и двое чудесных детей! Он готов был бежать. Вот только куда? От кого? От матери со слезами и с седыми прядями, которые он не всегда замечал? От жены? От детей? От щемящей пустоты? День-другой назад он бы ещё сказал: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива». Согласившись с русской пословицей, что сам во всём виноват, теперь он погрузился в книги, надеясь найти в них смысл жизни, но всякий раз утверждался в своей ненужности и пустоте. Прочитанные им книги были подчёркнуты, исписаны заметками и вопросами на полях. Чем больше он копался в книгах, тем ближе приходил к мысли о Всемирном Творце. Подталкивали к Нему и творения Паскаля, Шопенгауэра, Канта, Толстого, Достоевского, Бердяева, Владимира Соловьёва. Миша ошеломлял знакомых познаниями в философии, живописи, литературе. Но почему-то ни Аристотель, ни Платон, ни Конфуций, ни другие именитые философы и мастера слова так и не вывели его на Путь Истины… Миша уже верил, что есть Бог, Творец Вселенной и молил Его:

«Господи, открой мне дорогу, по которой я бы мог идти, никуда не сворачивая, творя добро, раздавая тепло. Хватит мук, боли, заблуждений, Господи. Я устал. Очень устал!»

Но в «Дневнике» подросток Миша также написал: «Утверждают, что всё, что видится в этом мире, создал Бог. Ему поклоняются, Его просят, чтобы Он ниспослал на землю радость. Но что же Он делает? Почему у одних людей много счастья, а у других его нет? Ведь Бог должен был сотворить людей одинаковыми, если Он справедливый. Так почему же Он, помимо умных и добрых людей, спустил на землю ещё и людей глупых, ничтожных, которым ничего не стоит кого-то огорчить, унизить, обидеть или убить? Неужели без несчастья не может быть обычного человеческого счастья? Не слишком ли это жестокая логика? Тогда стоило ли вообще появляться жизни на Земле? Ведь человек, в сущности, становится игрушкой судьбы. А я бы хотел стать человеком счастливым, чтобы радость не затмевали ни слёзы, ни боль, ни горе. Я хотел бы прожить свою жизнь так, чтобы не было жалко умирать. Чтобы смерть не доставляла столько мучений, страданий и мук. Может, люди всё-таки поднимутся до той ступени, когда они поймут, что жизнь надо прожить по-людски, не принося боль ни себе, ни другим. О, как бы хотелось очутиться среди таких людей: благородных, красивых, достойных, чистых и нужных. А где же Он – Всемогущий, Всесильный, Всезнающий? И есть ли Он вообще? И если Он есть, то я ненавижу Его – этого садиста, заставляющего людей так мучиться и страдать. Но и атеизм, которым «засоряют» наши мозги, – это вера либо заблудших, либо животных в облике человека…»

Читая «Дневник» ещё несозревшего подростка, я, по правде сказать, насторожился, ужаснулся – уж больно резкими казались эти крамольные мысли. Даже подумалось, стоит ли об этом рассказывать. Но порассуждав, я всё же решил оставить эту запись, поскольку с годами именно Всевышний займёт главное место в жизни пастора Миши Григоряна…

Уже в четыре года этот необычный мальчик читал соседям двора газету «Правда». Дедушка с бабушкой таяли от радости, соседи удивлялись и аплодировали, все были уверены, что это растёт счастливый человек, беззаботно счастливый. Но мудрые старики-армяне ошиблись на этот раз. Оказывается, «вундеркинды» задумываются над сложными вопросами жизни, а это трудная и неблагодарная работа, просто мука иногда. А между тем, Миша рос, закончил школу, химико-технологический институт, трижды пытался поступить во ВГИК, чтобы стать кинорежиссёром. Но и здесь он столкнулся с жестокостью жизни и несправедливостью. В поисках правды и истины он очутился в «объятиях» Библии. Однако и эта Книга далась ему далеко не сразу. Особенно её Ветхий Завет, где было немало спорного и противоречивого. Он читал её, черкая красным карандашом на полях: «Нет!», «Не согласен», «Слишком жестоко!». Когда же Миша дотянулся до Нового Завета, всё прояснилось: он поверил в Бога. В Бога, Который полюбил его, жалкого, падшего, ничтожного грешника. Бог называл Себя Отцом, позволил Мише обращаться к Нему на «Ты», как к Отцу, от Которого впервые услышал:

«Сын мой, Я не оставлю тебя, Я не покину тебя; Я люблю тебя».

Мише стало не по себе. Он плакал, повторяя:

«Неужели, Отец, я наконец-то нашёл Тебя, Который не бросит меня, как оставил нас когда-то с мамой мой земной отец!?»

Но Миша нашёл не только Отца. До него стали доходить ответы на вопросы, которые так долго терзали душу: «откуда я?», «зачем я?», «куда я?». Он понял, что величайшая привилегия христианина в том, что он никогда не может быть один, что с ним всегда рядом Он, Творец, любящий Бог. И Миша доверился Тому, Кто открыл ему глаза и разрешил называть Его Отцом. Думаете, что Миша ошибся? Может быть. Но его к Нему никто не тянул, не гнал. Он пришёл к Нему сам, в чём потом ни разу не усомнился, не пожалел и не раскаялся. Если раньше Миша считал себя «вундеркиндом», интеллектуалом, а многих других – серой толпой, то теперь каждая душа, какой бы несчастной и убогой она ни казалась, была для него подарком судьбы. Другой бы, может, прошёл мимо униженных и обиженных судьбой людей, а он – нет.

«Мой Отец взращивает во мне любовь ко всем, независимо от их языка, цвета кожи, положения в обществе и места проживания». Миша почувствовал себя нужным человеком. «Он увидел единого Бога для всех людей. Увидел он и единого дьявола, которому мы всё ещё позволяем терзать наши души. Для него важно верить и знать, что он – дитя Божие. Что он – наследник Царства Небесного. Что он принадлежит к „роду избранному, царственному священству“, что Он никогда „не оставит и не покинет его“».

Миша как бы заново увидел свет: он стал больше видеть, больше думать, больше ощущать и понимать. Ему казалось, что люди, как и он, должны чувствовать то прекрасное, что живёт рядом с ними. Что эта божественная красота и в тонкой веточке, и в маленьком листочке, и в ресничке младенца, и в капельках дождя, и в притихшем ручейке, и в звонкой песне соловья, и в таинственной лазури небесного свода, и в роскоши заката. Если же они не видят красоты Его величия, творения, не чувствуют Его тепла от золотого солнечного света, то это ужасно и страшно.

Когда Миша стал христианином, для многих друзей это было непонятно: кого-то это удивило; кого-то это напугало; кому-то стало жалко, что потеряли хорошего человека, с которым теперь не покуришь, не опорожнишь лишнюю чарку; кто-то даже предложил Мише обратиться к толковому психиатру. Но больше было тех, кого страшило, как грубо Миша отзывался об атеизме. И это когда нам ещё со школьной скамьи внушали, что «религия – опиум для народа». Не понимали Мишу и дома, и в семье, и на работе. Но были и те, кто сочувствовал ему, кто волновался, кто надеялся и верил, что Миша обязательно отыщет своё место в жизни. И искренне радовались, когда это произошло.

Из всех религий, с которыми Миша столкнулся при знакомстве с литературой, он выбрал «самую нелогичную, самую глупую», по мирским понятиям – христианство. Если другие религии учили ненавидеть врага своего (отвечать «оком за око», «зубом за зуб»), то Иисус Христос говорил: «Не противься злому… Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас, молитесь за обижающих и гонящих вас…»

Миша Григорян как-то сразу привлёк моё внимание: молодой, забавный, весёлый… С ним я лучше понимал наш неуёмный, полный доброты и противоречий мир. Меня радовало, что его душа полна поиском жизни и желанием дарить людям добро. Сегодня в глаза бросается пышная седая шевелюра, белая борода, умный внимательный взгляд и доверительная мягкая улыбка…

Обычно набожный человек сверяет свои ежедневные поступки и дела с постулатами веры, с её моральными принципами. И в этом ему помогает проповедь, которая не может быть оторвана от действительности. Она как бы ведёт братьев и сестёр по жизни, поддерживая и ободряя их в добрых делах и поступках. Она призвана не дать человеку оступиться, совершить зло, впасть в грех. А если это, не дай Бог, случится, истинная проповедь не оставляет его наедине с самим собой, а помогает раскаяться, исправиться, вернуться на Путь Истины.

Мне не раз приходилось видеть, как проповеди пастора Миши Григоряна захватывали верующих, он как бы призывал их больше думать, лучше распоряжаться своими мыслями, быть в своих действиях более уверенным, решительным. Его слушатели лучше видели своё место в жизни, лучше понимали, что каждый из них – это, прежде всего, венец Творения, совершеннейшее создание и на небе, и на земле. Просветлённый религиозный человек со спокойной совестью и твёрдой верой – это счастливый человек, душевно здоровый, умеющий подняться над «суетой сует» – мелочностью бытия. Ежедневное обращение к Богу и с Богом делает его таковым. В этом смысле мне думается, что он чувствует себя намного богаче тех, кто правит миром без Бога в душе, богат материально и даже кичится своим неверием. Такие мысли приходят в голову, когда присутствуешь на его проповеди и видишь просветлённые лица его паствы. Вот почему Мише важно, чтобы его проповедь, его слово помогало человеку глубже заглянуть в душу, лучше понять и увидеть то, что было прежде скрыто от него. Неся Слово Божье в люди, Миша всегда помнил, что «цена одной души дороже всех сокровищ мира». Его сердце готово простить и помочь каждому сменить зло на добро. В этом (и только в этом!) он видит своё призвание и назначение, предначертанное ему Господом Богом…

Когда Фрида возвращалась к нашей переписке, она обратила внимание, как размашисто передано мною содержание книги «Лакмусовая канарейка». Наверное, это было связано с тем, что она, как я заметил, стала чаще задумываться о религии, которая должна быть носителем добра, тепла, желания жить, работать и растить детей. Именно в этом она хотела видеть религию, будь то религия иудеев, христиан, мусульман или другой веры исповедания.

«Макс, одно я знаю точно, что человек должен делать добро и верить в него. Без веры и сострадания жить трудно. Если человек пришёл в синагогу, к раввину, пусть тот поговорит с ним так, чтобы он поверил ему, только тогда наша религия будет жить! Хотя по сути своей я атеистка, правда, не такая упрямая и твёрдая, как прежде… После смерти моей младшей сестры Гали во мне что-то изменилось, я даже повесила мезузу на дверях. Если миллионы людей верят, не могут же они все быть не правы… И ещё я хотела бы добавить: пишите скорей про Вашего друга-пастыря, ведь он, наверное, такой, каким должен быть истинный служитель Бога…»

«Живя в Америке больше четверти века, я поняла, что каждый человек волен делать то, что он считает важным и нужным для себя. Хочет он перейти в другую религию – пусть переходит! От этого никто не пострадает! Но считаю, еврей, который отрёкся от своей веры – просто слабый человек!.. Язнаю, что у каждого человека свой путь в религию. Но если ты еврей, то должен помнить, что твои предки столько выстрадали, что грех – всё это забыть. Да и Ваша жена, насколько мне известно, тоже придерживается такого же мнения. Главное, чтобы ты оставался человеком и не предавал мать, которая тебя родила…»

«Макс, мне стыдно писать Вам о том, что мне с Лёвой, моим мужем, пришлось пережить из-за обряда обрезания. Лёва родился за четыре месяца до того, как немцы и румыны захватили Тульчин. Они при поддержке местных полицаев поначалу загнали евреев в гетто, а четыре месяца спустя – в село Печора. В бывшую усадьбу графа Потоцкого, которая из здравницы для больных туберкулёзом превратилась в печально известный лагерь смерти „Мёртвая петля“. Там Лёвину маму вместе с другими несчастными узниками лагеря не то заживо закопали в каком-то овраге, не то утопили в Буге. А младенца Лёву узники передавали из рук в руки, пока Красная армия не принесла свободу тем, кому повезло выжить в этом страшном лагере смерти! О каком обряде обрезания можно было тогда думать, если каждый день мог стать для них последним…»

Из писем я знал, что Лёва Вайсман любил жизнь, работу, был замечательным отцом и прекрасным дедом. Он знал своих родителей лишь по рассказам деда Наума, бабули Рухл и их дочери Полины, которым повезло выжить в лагере «Мёртвая петля». Теперь одного внука зовут Боря, в память о Лёвином отце, другого Руслан, он назван в честь бабушки Рухл (по её первой букве). А их правнука назвали в память о Лёве. Бережно хранили память семьи, жили дружно, мирно, часто выезжали на то место, где румыны и полицаи отправили на тот свет тысячи ни в чём не повинных евреев.

Когда румыны и полицаи вели к месту гибели очередную группу узников из лагеря «Мёртвая петля», писала Фрида, была среди них и Роза со своим четырёхмесячным малышом Лёвой – её будущим мужем. Проходя мимо густых кустов, она, зажмурившись от ужаса, бросила туда своего мальчика, надеясь, что кто-нибудь его подберёт. За теми кустами пряталась Поля, младшая сестра Розы, восьми лет. Наблюдавшая, куда ведут её старшую сестру, она и подобрала Лёву и – в лагерь.

«Поля, Лёвина тётя, была весёлой и светлой женщиной с живыми тёмными глазами и густыми пышными волосами. Помимо Лёвы, своего племянника, она безумно любила Аллу – мою старшую дочь. Им всегда было о чём поболтать, пошутить, посмеяться… Но как только тётя Поля видела, что Алла шаталась по городу с несерьёзными парнями, она подбегала к ней, хватала за руку и уводила домой. „Это не те парни, которые достойны твоей красоты“…»

В семье Поли росли двое малышей: Рома и Шура. В двадцать лет Рома заболел полиомиелитом. Он долго лечился, передвигался с тростью. Время от времени Рома приезжал в Каспийск, где жила Фрида со своим мужем и детьми. И где он вместе с ними ездил к морю: они купались, ловили рыбу, устраивали пикник, ходили к подножию гор, где собирали кизил, ягоды, которые растут в горах на деревьях. Из тех ягод Фрида варила варенье. А Бэлла, младшая дочь Фриды, украдкой открывала те банки и незаметно вылавливала оттуда ягоды. Бэлла думала, что мама не знает, кто в семье «воришка», и продолжала упиваться вареньем. Фрида её не ругала, даже радовалась, когда она лопала те ягоды. Но однажды она ей сказала:

– Поела и хорошо сделала. Сварим ещё.

А она:

– Мамочка, какая ты у нас хорошая.

К морю они обычно отправлялись на стареньком Лёвином драндулете. Возле берега они раскладывали широкое покрывало, выставляли на нём всякую вкуснятину и – в море. Лёва брал Рому за руку и заходил с ним в воду до колен. Однажды, накупавшись, Бэлла побежала к машине, за полотенцем. Увидев коробок со спичками, она вспомнила какой-то фокус. Только зажгла спичку, как её окликнул Лёва, чтобы она принесла Роме полотенце. Бэлла бросила спичку и, не глядя, куда, побежала к Роме. Потом и трёх минут не прошло, как Лёва закричал: «Горим!»

Заднее сиденье машины пугающе горело, и все, оставив Рому у кромки воды, бросились тушить языки пламени. Хорошо, что в багажнике машины оказались две трёхлитровые банки с водой… По дороге домой все очень сильно смеялись, и никто не мог понять, из-за чего возник пожар. Об этом случае Бэлла призналась, когда они уже жили в Америке…

О Шуре, старшей дочери Полины, мне написала Бэлла: яркая, шумная, бойкая. Не пряталась от дождя, любила осень с её загадочным Млечным Путём, плывущими лохматыми облаками, таинственным закатом. Она веселилась жизнью – её радостью, теплом, голубым снегом и полевыми цветами. А если о чём она и жалела, так это о том, что не стала студенткой мединститута. Но ощущала не меньше радости, когда после окончания сестринских медицинских курсов стояла за операционном столом, участвуя вместе с хирургами в возвращении больных к жизни.

«Я любила приезжать к Шуре в Тульчин, – писала Бэлла. – Утром глаза откроешь, а за окном белый голубь голос подает: «Пора просыпаться, спунья!» Вставала спунья в пять утра, бежала на базар, потом – к маме и готовила ей завтрак. Затем она неслась домой, чтобы приготовить нам завтрак, и убегала в больницу, где работала операционной медсестрой…»

Как-то Лёва, живя в Америке, собрался в синагогу. Но как? Ведь он не прошёл обряд обрезания. Попробуй доказать, что ты еврей, а не верблюд. И по какой причине тебе, по обычаю евреев, вовремя не удалили крайнюю плоть – поначалу в гетто, а затем в лагере «Мёртвая петля». Из-за этого Лёва очень переживал, всё боялся, как его будут хоронить? На каком кладбище?! Но тут ему посоветовали совершить ритуал обрезания. И Лёва в возрасте шестидесяти лет согласился на эту запоздалую операцию. Но больше всех в семье была довольна Фрида: он лежит на еврейском кладбище, где никто не осквернит его могилу…

Когда Фрида вспоминала годы далёкого детства, она рассказала, как однажды мама послала её, девчушку шести лет, в синагогу. Да ещё с курицей в клеёнчатой корзинке в одной руке и зажатой монеткой – в другой. И как было ей дурно, когда резник взял в руки курицу и, отщипав пару пёрышек у горлышка, острием ножа лишил её головы. И как Фрида, всхлипывая, возвращалась домой с корзинкой, где всё ещё судорожно дрыгалась эта безголовая курица…

Вспоминала Фрида, как она со своей младшей сестрой Галей зашла в синагогу, где им дали по кусочку ржаного хлеба с конфеткой. Бывали они и в церкви во время Пасхи. Церковь находилась через дорогу от их дома. Батюшка знал всех еврейских детишек, которые жили возле церкви. Когда дети подходили к нему, он ставил им крестик на лоб и только потом запускал во двор, где произносил какие-то слова, и лишь потом вручал им по крашеному яичку и маленькому куличу. Но тут Фрида спросила батюшку, почему такой весёлый праздник бывает не каждый день у детей.

Не было дня, чтобы Лёва, муж Фриды, не приходил к ней во сне. После такого сна Фрида обычно сердилась, никого не хотела видеть и ни с кем не желала разговаривать. А тут ещё её внук Боря, сын старшей дочери Аллы, притащил ей ангела с крылышками. «Бабуля, поставь ангела деду Лёве на могилу». А бабулю как током ударило! Подарок внука настолько озадачил Фриду, что она не знала, как ей быть: поставить на надгробную плиту – не решалась, выкинуть – не поднималась рука. Тогда она вынесла ангела на балкон. И Лёва больше не приходил к ней во сне. Когда я узнал, что Фрида вытурила ангела на балкон, я написал, что лично я бы держал подарок внука в комнате. Но как только Фрида вернула ангела в комнату, я только тогда рассказал об этом моему другу – пастору Мише Григоряну.

«…Сама статуэтка, – писал Миша, – это просто статуэтка. Висят же на стенах кресты, распятия или иконы – не для того, чтобы им поклоняться. Это в напоминание о Том, Кто сотворил тебя, Кто любит тебя, Кто не оставит тебя, не покинет… А ангелы – это Его духовные творения. Они невидимы, но всегда рядом, вокруг тебя. И кто сказал, что они с крыльями? Этого никто не знает. Кстати, пару месяцев назад я купил в магазине секонд-хенд посеребренное распятие и повесил над своей кроватью в спальне. Не для того, чтобы оно „защищало“ меня от всяких невзгод, но в напоминание. И когда я долго не могу уснуть или просыпаюсь ночью, я лежа включаю фонарик, читаю цитаты на стене и на спинке кровати, смотрю на распятие, вспоминая, сколько страданий выпало на долю Спасителя моего…»

Всякий раз, когда Фрида встречалась с людьми, которые свято верили в Бога, она всё больше и больше убеждалась, что они такие же люди, как все. И на работу торопились, и с детьми возились, и по магазинам носились, и к ценам присматривались, зная, что деньги с дерева не падают. И в гости ходили, и концерты посещали… И от телевизора подолгу не отрывались. И в кафе пропадали за бокалом вина. И за голову хватались, если что-то не ладилось, не получалось… Словом, жили как все… с той лишь разницей, что кто-то ходил в церковь, кто-то в синагогу, кто-то – в мечеть, а кто-то, из неверующих в Бога, оставался дома за газетой или книгой…

«Макс, когда говорят о Боге, я следую только своим чувствам и выводам из своей жизни. Но могу ли я правильно передать то, что в моей душе? Не знаю. Услышит ли Бог мою любовь к Нему? Сомневаюсь. Нужна ли она Ему? Об этом можно много рассуждать, спорить. Поэтому я живу так, чтобы никому не делать больно, не быть на содержании у кого-то. Я живу, чтобы помогать людям, сколько позволяет мой скудный бюджет. И ещё я всегда говорю: „Слава Богу за мирно прожитый день!“ Но такая, как я, неинтересна!»

«Нет, Фрида, именно такие люди, как ты, понятны, интересны. Им можно только позавидовать, потому что такой человек чувствует и свою боль и чужую. Кому-кому, а мне как детскому врачу это особенно понятно. Возвращая к жизни детей с „того света“, я всегда испытывал чувство победной радости, чувство необычного тепла. Но ещё больше радости я видел в глазах счастливых родителей этих детей…»

«Макс, как-то Вы поинтересовались о моём отношении к религии иудеев и христиан. Я уже писала, что лично я верю в своего Бога. Я иудейка и воспитана на любви к евреям и всему тому, что относится к их вере. Но с уважением отношусь и к религии христиан и мусульман. Только бы их религия была наполнена зёрнами тепла, понимания и добра. Но годы летят. И я давно уже в зрелом возрасте. Поэтому буду совершенно откровенна. Порою мне хочется зайти в православный храм, поставить свечи в память об ушедших. И тихо исповедоваться священнику, о чём-то спросить его и услышать ответы. Поверьте, мне не стыдно это написать. Откуда это у меня? Когда я читала и перечитывала Вашу „Лакмусовую канарейку“, я отметила её влияние. Так, может, это и есть ответ на мои вопросы?! Могу я быть иудейкой и в то же время желать исповедоваться в православном храме? Не грех ли это? Ваш герой очень близок мне по духу. Хотя не могу простить ему былых прегрешений. Надо искать честных людей, сидящих в синагогах. И нужна книга, подобная „Лакмусовой канарейке“, о еврейском служителе, о синагоге, где все евреи равны; где не сажают богатых и имущих в первые ряды, а бедных – на задние. Разве это справедливо? Интересно, что об этом сказал бы Ваш главный персонаж книги – пастор Миша Григорян?»

Не скрою, что мне и самому было интересно узнать, что сказал бы об этом мой друг, пастор Миша Григорян. Уж больно искренними были письма Фриды из Америки.

Но в то же время она писала, что, несмотря на все Мишины старания стать человеком, она не может простить ему «былых прегрешений». А на вопрос «Почему?» объяснить затруднялась.

«Здравствуйте, Фрида!.. Предварительно помолившись „моему“ Богу, я всё же попытаюсь ответить Вам. Честно. Без виляния… Вы пишете: „… я иудейка и воспитана на любви к евреям и всему, что касается их веры…“ Фрида, вполне нормально то, что Вам хочется исповедаться кому-нибудь; поделиться своими желаниями. „Носите бремена друг друга и тем исполните закон Христов“ – говорил когда-то бывший фарисей Савл, ставший потом апостолом Павлом. И я воспринимаю Ваши побуждения как абсолютно логичные побуждения. Простите за грубость, но вы не можете простить Мише его „былых прегрешений“. Логично! С точки зрения „нормального“ мирского человека. Но Бог христиан – это Бог любви. Он любит нас до такой сверхъестественной степени, что „…отдал Сына Своего единородного (на позорную смерть через распятие), дабы всякий, верующий в Него, имел жизнь вечную“. ВСЯКИЙ!!! Всякий еврей или гой… Всякий, со всякими „былыми прегрешениями“.