Hannah Cowan
Vital Blindside
© Vital Blindside Copyright
© 2022 by Hannah Cowan
© Максимова М., перевод на русский язык
© Косьянова Е., иллюстрация на обложку
© ООО «Издательство АСТ», 2024
Глава 1. Адам
Тяжелые тучи над Ванкувером глухо рокочут и обрушиваются плотной стеной дождя. Волосы намокают и липнут ко лбу, но я продолжаю утреннюю пробежку.
Я бегу седьмую милю и, хотя погода только что показала средний палец, мне остается всего пара домов. Я не могу остановиться, даже если с порога придется выслушать выговор от своего двенадцатилетнего сына за то, что притащил домой мокрую одежду.
Куперу нравится дразнить медведя, пока этот медведь – я. И это полностью на моей совести. Он с детства знает, что основную часть времени я лаю, но не кусаю, отчего только с большим удовольствием подначивает меня.
Наш двухэтажный дом в ремесленном стиле выглядывает из-за канадской ели, растущей прямо перед домом миссис Йоллард. Дерево занимает почти всю лужайку и выглядит так, будто его ни разу не стригли. Я пытался убедить вдову срубить ель, даже предлагал свою помощь, но она каждый раз отказывалась.
Впрочем, терпения мне не занимать. Однажды я ее уговорю.
Пробегаю мимо соседнего двора к своему дому и вижу, что дверь нашего гаража открыта. Внутри к верстаку прислонен велик Купера, на руле висит шлем с марвеловскими наклейками.
Ни сына, ни собаки не видно, но я догадываюсь, что они где-то поблизости. Мой ребенок не посмел бы оставить свой драгоценный велосипед без присмотра, а Истон без необходимости не отходит от своего лучшего друга ни на секунду.
Перейдя на шаг, я иду по подъездной дорожке мимо своего «Мерседеса», хлопнув его по капоту. В гараже лавирую между хоккейной амуницией и собачьими игрушками, разбросанными по бетонному полу, встряхиваю мокрой головой и открываю дверь в прачечную.
Внутри такой же бардак, как и в гараже. Перед стиральной машиной навалены горы грязных вещей, а обувь находится везде, кроме предназначенной для нее стойки. Я говорил себе, что со временем наведу здесь порядок, но, похоже, слишком долго откладывал.
– Куп? – кричу я, стягивая мокрые кроссовки.
Стоит сделать шаг, как носки издают хлюпающие звуки и на пол сочится вода. Я морщусь, быстро стягиваю носки и добавляю их к куче грязной одежды, после чего сгребаю ее и закидываю в стиральную машину. Закладывая капсулу с гелем для стирки, слышу знакомый цокот когтей по полу.
– Тебе повезло, Ист, что папы не было дома. А то пришлось бы спать на улице…
Войдя в прачечную, Куп замолкает.
Посмеиваясь, я запускаю стиральную машинку и разворачиваюсь. Истон, немецкая овчарка весом в девяносто фунтов[1], которую мы взяли, когда Куперу было пять лет, сразу же плюхается на спину, вывалив язык и сложив лапы под подбородком.
– Ага, совсем не подозрительно, – хмыкаю я и смотрю на Купера, который переминается с пятки на носок. – Что он натворил?
Купер – моя точная копия. Смотреть на него все равно что возвращаться в прошлое и смотреться в зеркало.
В его глазах цвета молочного шоколада такие же зеленые крапинки, как у меня, а пухлая нижняя губа приподнимается справа в той же полуулыбке, из-за которой я пару раз попадал в неприятности. Он высокий для своих лет, почти пять футов четыре дюйма[2], совсем как его отец в том же возрасте.
– Ну…
– Купер, – стону я. – Пожалуйста, давай не будем усложнять друг другу жизнь. Что он натворил?
Взгляд сына мечется по комнате, останавливаясь на чем угодно, кроме меня.
– Кажется, он сожрал один из свитеров из той кучи. – Он показывает на грязные вещи на полу.
– Кажется? Или сожрал?
Купер сглатывает.
– Ладно, сожрал. Но в его защиту, он, наверное, подумал, что свитер все равно на выброс. Он валяется тут уже пару недель.
Сын не так уж неправ. Я больше недели назад принес домой запасные свитера «ЛКУ», чтобы постирать, а они еще не видели ни капли средства для стирки. Уверен, для пса они пахли очень аппетитно.
– Он съел весь свитер? – тяжело вздыхаю я.
– Нет, – качает головой Купер. – Только рукав. И уже выблевал его на заднем дворе.
Опустив взгляд на пса, свернувшегося у ног Купера, я качаю головой. Этот проказник явно улыбается.
– Хорошо. Но проследи, чтобы он больше так не делал, Куп. Эта комната под запретом, ага?
– Понял, папа.
Я киваю и смотрю на часы, не сдержав ругательства. Купер с любопытством поднимает бровь.
– Сегодня без велика, приятель. Я подброшу тебя до школы, пока ты не опоздал. Бери вещи, я переоденусь и буду ждать тебя в машине.
Мой мальчик не спорит, хотя обожает ездить в школу на велосипеде. Вместо этого он отдает честь, снимает с крючка свой рюкзак и, закинув его на плечо, идет в гараж. Я же направляюсь в спальню.
Несмотря на хаос в прачечной, в остальном доме чистота и порядок. Я никогда не был неряхой, но быть отцом-одиночкой нелегко. Четыре раза в неделю я вожу Купера на репетиции группы, еще два – на занятия живописью, при этом владею и руковожу процветающим бизнесом, поэтому я разрешил себе наплевать на одну комнату. Комнату, в которую могу засунуть все, с чем не хочу или не успеваю разбираться.
С глаз долой – из сердца вон, верно?
Прошлепав босиком по холодным деревянным доскам коридора, я ступаю на плюшевый ковер в своей спальне. На мой взгляд, гардеробная здесь слишком вычурная: встроенные кленовые полки, выдвижные ящики и система зеркал, из-за которой невозможно не пялиться на себя, – но она продавалась вместе с домом, а у меня пока не было времени что-либо поменять.
Я быстро переодеваюсь в черные спортивные штаны и худи с логотипом «Ледового комплекса Уайта», а затем натягиваю носки. Встав перед зеркалом возле вешалки с пиджаками, снова встряхиваю головой и провожу пятерней по каштановым кудрям.
Каждый дополнительный день без седого волоса – повод для праздника. Мой отец поседел в тридцать лет, и это знание висит надо мной, словно пианино на тонкой струне, с моего тридцатого дня рождения. С тех пор прошло три года, и каждый день я считаю своим благословением.
Сигнал смарт-часов заставляет меня быстро выключить везде свет и рысцой поспешить через весь дом к гаражу. Истон наблюдает за моей пробежкой со своего места на диване, и перед выходом я показываю ему средний палец.
Купер уже ждет меня в машине и, когда я сажусь на водительское сиденье, окидывает меня неодобрительным взглядом, который добавляет ему возраста.
– Собралась наконец, королева красоты?
Коротко рассмеявшись, я протягиваю руку и ерошу ему волосы.
– Осторожнее, крутой парень. Я могу высадить тебя на обочине и оставить там.
– Попробуй, – фыркает он, шлепая меня по руке.
Я отодвигаюсь обратно и завожу двигатель.
– Еще одно «попробуй», и я подумаю, что ты бросаешь мне вызов, приятель.
* * *
«Ледовый комплекс Уайта» – хоккейная арена, расположенная в нескольких минутах езды от Восточного Ванкувера, с катком, полноразмерным тренажерным залом и помещениями для занятий в зависимости от специфики игроков.
Мы тренируем больше сотни спортсменов разного возраста, начиная с пятилеток, которые только учатся кататься, и заканчивая юниорами, которые готовятся попытать счастья в серьезном спорте.
Помимо Купера, «ЛКУ» – моя гордость и радость. Мои кровь, пот и ведра слез. Я вложил в создание собственной компании всего себя и все, что имел, и каждый раз, когда я стою здесь – в нескольких футах от входа – и с благоговением оглядываю свое детище, меня наполняет ощущение сбывшейся мечты.
Я открываю тяжелую стеклянную дверь и захожу внутрь, радуясь легкой прохладе, которой веет от оживленного катка. Сегодня я сильно опоздал, пришлось звонить Бэнксу, моему заместителю, и выслушивать его ворчание в ответ на просьбу приехать раньше и открыть комплекс, так что день обещает быть отвратительным.
– Доброе утро, Адам, – с улыбкой приветствует меня Бриэль, одна из администраторов.
– Привет, Бри. Как твое утро? – спрашиваю я, подойдя к стойке и положив локти на разделяющую нас перегородку.
Бриэль – молодая мама девочек-тройняшек. Ее бывший парень свалил еще до рождения дочек, и, хотя ее родители много помогают, я предложил свою поддержку в любое время.
Обычно пару раз в неделю я отвожу ее девочек в школу, поскольку и так везу Купера в ту сторону, но в последнее время она решительно настроена справляться сама. Я не настаиваю. Видит Бог, я и сам не любил принимать милостыню, когда Купер был маленьким, хотя предлагаю вовсе не это.
Бриэль тепло улыбается:
– Весьма неплохо. Кажется, мы наконец выработали подходящий для нас четверых утренний график. Мне не приходится выбегать из дома с полотенцем на голове, а трое шестилеток не надевают хэллоуинские костюмы.
Я смеюсь, откинув голову.
– Здорово. Но я уверен, что в этих костюмах они в центре внимания.
– О да. Но мне высказали по поводу того, как сильно учителям не нравится бегать за хот-догами и огурцами ростом с ребенка во время утренних перекличек.
– Помню, когда Купер учился в третьем классе, он в Хэллоуин пошел в школу в маске из «Крика» с искусственной кровью. В итоге идущая от насоса трубочка оторвалась, и вся эта искусственная кровь оказалась на учительнице математики. Мне тогда сильно досталось от директора.
Бриэль хихикает, прикрыв рот ладонью.
– Знаю-знаю, я крутой папа, – подмигиваю я.
Она качает головой, приподняв уголки губ в улыбке:
– Именно так я и подумала.
Я отталкиваюсь от перегородки и кладу руки на пояс.
– Мне лучше идти работать, пока Бэнкс не увидел, что я прохлаждаюсь. Сегодня назначены три собеседования. Вызови меня в кабинет, когда придут кандидаты, ладно?
Мы давно в поиске идеального дополнения к нашей команде, и я уже теряю надежду, что найдем кого-то стоящего.
– Хорошо, босс, – кивает она. – Удачи с Бэнксом. Он уже чуть не сцепился с Бруклином Дэнверсом.
Зашибись. Бруклин – один из наших лучших клиентов и олимпийский золотой медалист. Но Бэнкс и утро – вещи несовместимые, так что, как бы это меня ни раздражало, я не удивлен.
– Спасибо, Бри. Увидимся позже.
Я благодарно улыбаюсь ей и, развернувшись, иду по оживленным коридорам «ЛКУ» к своему кабинету.
Остается только надеяться, что я переживу этот день целым и невредимым.
Глава 2. Скарлетт
– Мам? – кричу я, заходя в дом и прячась от палящего солнца.
Ответом мне становится тишина.
Я запираю дверь и прохожу в дом своего детства, наслаждаясь запахом жженого апельсина и свежих цветов. На кухонном столе лежит толстая пачка конвертов с неоплаченными счетами, и мои мышцы напрягаются, проступая под одеждой для бега.
Взяв пачку, я пролистываю ее в четвертый раз за эту неделю и делаю мысленную заметку оплатить счета, пока мы с мамой не остались без электричества. Я бы уже сделала это, если бы всю неделю не прятала голову в песок.
Тяжело вздохнув, достаю чашку из мятного цвета шкафчика и наливаю в нее воды из-под крана. Зеленовато-голубая краска на шкафчиках облупилась в нескольких местах, но мама не посмела бы их поправить.
– Дорогая, это придает кухне сельскую атмосферу, – говорит она всякий раз, стоит мне заикнуться о том, чтобы немного привести в порядок помещение, как будто в ее понимании «сельский» значит «уникальный», а не «устаревший и разваливающийся».
Я залпом выпиваю воду, ставлю чашку в посудомойку и иду вглубь дома, мимо маленькой гостиной и санузла. Моя комната находится в задней части дома, а окно выходит на внутренний дворик, теперь больше похожий на оранжерею.
С тех пор как я вернулась домой и обнаружила, что большую часть времени мама подрезает изгородь и ухаживает за помидорами, я поняла, до какого состояния она дошла, пока меня не было. Надо признать, что она прирожденный садовод, и это определенно не передалось мне. У меня даже кактусы не выживают.
Садоводство помогает ей оставаться в здравом рассудке. Она как будто возвращается в то время, когда болезнь, поразившая ее мозг, еще не успела ее отравить.
Войдя в свою комнату, я не спускаю глаз с окна. Цветы покачиваются на легком ванкуверском ветерке, словно жених и невеста в свадебном танце, а на маленьком прудике под гигантским дубом играют солнечные блики, согревая обиталище карпов кои.
И когда из-за садового сарая выходит мама, я улыбаюсь – широко и искренне – при виде счастья, написанного у нее на лице.
На маме бесформенная шляпа и свободный комбинезон, а в руке ярко-желтая лейка. На пальцах босых ног видно педикюр, который я сделала ей вчера вечером.
Ядрено-салатовый.
Именно этот цвет она выбрала для ногтей на ногах, и я не собиралась ей отказывать. Даже если сейчас только я помню, что мама терпеть не могла, когда в юности я красила свои ногти в этот цвет, а она всегда говорила, что он напоминает ей сопли.
Я мотаю головой, чтобы прогнать эти мысли, и шагаю к окну. Стучу костяшками по стеклу, надеясь привлечь ее внимание.
Амелия Картер резко разворачивается в мою сторону и, подняв лейку, машет ею.
Я с хриплым смехом машу пальцами в ответ. Мамины щеки и плечи порозовели от солнца, и я задаюсь вопросом, не забыла ли она нанести солнцезащитный крем перед выходом на улицу.
Через несколько секунд мама отворачивается и направляется к зарослям маргариток. Я выдыхаю и позволяю улыбке растаять. Достаю из комода чистое белье и иду в ванную принимать такой необходимый мне душ.
* * *
Я как раз ставлю на поднос стаканы с лимонадом, чтобы вынести их на улицу, как в дом врывается мама.
– Скарлетт, дорогая, – щебечет она. Между бровей и на щеке у нее мазки грязи. – Когда ты вернулась? Я бы зашла в дом, если бы знала.
Руки с подносом дрожат, но я справляюсь с собой и выдавливаю улыбку.
– Я только успела налить лимонад, мам. – Влажные волосы после душа, который я приняла почти сорок минут назад, внезапно начали весить целую тонну. – Как сад?
– О, замечательно. У нас будет так много помидоров, что ума не приложу, куда их все девать!
– Здорово, – искренне говорю я и киваю на дверь в патио, которая распахивается от теплого ветерка. – Посиди со мной на улице и расскажи обо всем.
Она энергично кивает.
– С удовольствием. Однако нам придется сесть в тенек. Я слегка поджарилась на солнце.
– Конечно, мам.
Обойдя ее, я первой выхожу на веранду, ставлю поднос с лимонадом на стеклянный столик и выдвигаю один из четырех стульев вокруг него. Мама благодарно улыбается мне и садится. Когда она устраивается поудобнее, я ставлю перед ней стакан.
Зонтик в центре стола закрыт, поэтому я открываю его. От усилия левое плечо дергает, и я прикусываю язык, чтобы сдержать стон, после чего сажусь на стул рядом с мамой.
Открытый зонтик дает достаточно тени, чтобы защитить ее от солнца, и мама, счастливо вздохнув, делает большой глоток.
– Итак, моя сладенькая девочка. – Она ставит стакан на стол и сверлит меня многозначительным взглядом. – Как твое плечо?
Я замираю, машинально поводя упомянутым плечом.
– Что ты имеешь в виду?
– Не прикидывайся. Я видела, что тебе было больно.
И, словно она ткнула прямо туда, по позвоночнику ползет легкая боль и снова сжимает левое плечо.
– Все в порядке. Я его почти не замечаю.
– Пока не делаешь что-то простое, вроде раскрытия садового зонта?
– Мам, пожалуйста, не начинай.
– Господи, Скарлетт, – хохочет она. – Я не могу не беспокоиться за тебя. Особенно когда именно я виновата в том, что тебе пришлось бросить физиотерапию.
Ее глаза наполняются слезами, и мне хочется провалиться сквозь землю.
Я протягиваю руку и накрываю ее мозолистые пальцы своими.
– Мам, я сама решила приехать домой. Ты меня не заставляла.
Какова была альтернатива? Лететь обратно в Альберту и продолжать реабилитацию с медиками из команды, за которую – мы все это понимали – я больше никогда не буду играть, пока моя больная мама в одиночестве борется с диагностированным у нее Альцгеймером? Как бы не так.
– Они хорошо о тебе заботились.
– Пришло время вернуться домой.
Она яростно качает головой, отчего слезы срываются с ресниц, и достаточно сильно хлопает рукой по столу, так что кувшин с лимонадом подпрыгивает, а я вздрагиваю.
– Ты застряла здесь из-за меня. Никогда себе этого не прощу.
– Мам, посмотри на меня, – умоляю я, крепче сжимая ее ладонь. Она неохотно слушается, ее пронзительные зеленые глаза оттенка только что политой травы встречаются с моими небесно-голубыми. – Нет такого места, где я хотела бы быть сейчас больше, чем здесь. Посмотри вокруг. Это самое прекрасное жилище, что я видела. А я объездила весь мир.
Мама моргает и сжимает мою руку, после чего переводит взгляд на сад. Его вид помогает ей расслабиться.
– Я здесь потому, что хочу. Даже не думай обратное.
– Извини, милая. Ты же знаешь, какой я становлюсь.
Я киваю и глажу большим пальцем выпирающие голубые вены на ее кисти.
– Расскажи, чем ты занималась, пока я бегала.
Ее глаза загораются.
– Ой! Как я могла забыть? У меня замечательная новость.
– Тогда давай послушаем, – подбадриваю я.
Она наклоняется вперед и складывает руки под подбородком. Я готовлюсь слушать сплетни, которые обычно следуют за этим движением.
– Итак, в субботу я ездила в «Цветочный магазин Шарлотты» и столкнулась с одним мужчиной и его сыном. В буквальном смысле. У меня в руках был новый лировидный фикус, знаешь, который стоит в углу гостиной, рядом с моим креслом для чтения. – Я киваю, и она продолжает: – В общем, я ударила этого беднягу фикусом прямо в грудь. Конечно, я начала горячо извиняться, но он рассмеялся и забрал у меня горшок. О, Скарлетт. Они с сыном донесли его до моей машины, как настоящие джентльмены.
– Это мило, мам. Но тебе с самого начала надо было попросить сотрудника.
Звонок из больницы о том, что мама пострадала, пытаясь вынести тяжелое растение из цветочного магазина, стал бы для меня кошмаром.
Она рассекает воздух рукой.
– Поворчишь в другой раз. Я еще не все рассказала.
– Продолжай.
– Как я говорила, он донес мое дерево до машины, и прежде, чем я успела спросить его имя, я узнала фамилию на куртке. Ты же помнишь «Ледовый комплекс Уайта»? О, дорогая, прошло, наверное, сто лет.
Я не удивлена, что среди всего забытого ею за последние полгода, нет «ЛКУ» или чего-либо связанного с моей хоккейной карьерой. И мне страшно, что это когда-то произойдет. Если и есть человек, который любит хоккей так же, как я, то это моя мама.
– Я помню «ЛКУ», да. Лео тренировался там перед драфтом[3].
Уверена, в мире североамериканского хоккея нет ни одного человека, который не знал бы про «Ледовый комплекс Уайта» или самого Адама Уайта. Леонард Орло всего лишь один из многих, кто провел там большую часть своей карьеры, прежде чем добиться успеха. И он один из моих ближайших друзей, так что я наслышана об этом месте.
– Здорово! Потому что я добилась для тебя собеседования с Адамом в среду.
У меня отвисает челюсть. По позвоночнику пробегает раздражение.
– Что ты сделала? Это же завтра, мам!
– Ты права. – Она несколько раз моргает, после чего пожимает плечами. – У него есть вакансия тренера, и стоило ему услышать твое имя, как он настоял на том, чтобы ты пришла. У меня даже не было возможности расхвалить тебя, а ты знаешь, как сильно я это люблю.
У нее хватает наглости выглядеть разочарованной.
– Собеседование не имеет смысла. Я не хочу там работать.
Я отталкиваюсь от стола, чтобы поставить стаканы обратно на поднос. Мой все еще полон, но от мысли пить из него теперь сводит живот.
Мама в удивлении открывает рот.
– Что значит, ты не хочешь там работать? Это идеально тебе подходит.
– Спасибо, но с хоккеем покончено. Мне это не нужно.
– Это самая большая глупость, что я слышала в жизни.
– Тебе надо позвонить ему и отменить собеседование. Я не пойду.
– Скарлетт Джасмина Картер. Ты пойдешь, даже если мне придется тащить тебя волоком. Я не позволю тебе оставаться здесь и изображать мою тень. Пока в этом не будет необходимости, ты будешь жить как обычная двадцатитрехлетняя женщина. Точка.
Мама резко вскакивает и уходит в дом, прежде чем я успеваю сказать ей, что никакая это не точка. Хлопает дверь, и я впиваюсь в столешницу так, что белеют костяшки пальцев.
Один раз хоккей уже сломал меня. Боюсь, второго я не переживу.
Глава 3. Адам
Слова лежащего передо мной резюме расплываются, превращаясь в чернильные завитки. Я вполуха слушаю сидящую напротив женщину, которая в третий раз за последние сорок пять минут рассказывает о своей короткой, продлившейся всего год, карьере в «Калгари Блейз».
Время, выделенное на ее собеседование, давно закончилось, и я невольно поглядываю на дверь. Пришла ли следующая претендентка и подождет ли она еще несколько минут или решит уйти? Я молюсь, чтобы она оказалась терпеливой.
– Меня вот-вот должны были назначить центральной нападающей второго звена, но я сломала запястье и остаток сезона лечилась, – говорит Лилиана.
Я машинально киваю и отодвигаю тонкий листочек. Поднимаю глаза и успеваю заметить, как она грызет ноготь большого пальца, прежде чем опустить руку на колени.
– Чем вы занимались после? Когда вы ушли из команды?
– О, я не уходила, – отвечает она с наигранным смехом.
Я выгибаю бровь.
– Так вы все еще играете за них?
– Нет. Со мной разорвали контракт.
– Почему? – не удержавшись, спрашиваю я.
Обычно контракт с игроком разрывают досрочно только по двум причинам, и обе не внушают доверия.
Лилиана раздувает ноздри и выпрямляется в кресле.
– Я слишком увлекалась силовыми приемами.
– Силовыми? В умеренно контактном спорте?
Ее резким смехом можно резать сталь.
– В этом-то и проблема, вам не кажется? Следовало бы спросить, почему женщины с такими же навыками, как у мужчин, должны играть в облегченную версию того же спорта, в котором тех поощряют драться?
Я подаюсь вперед и упираюсь подбородком в переплетенные пальцы, размышляя над ее словами. Эта тема не нова, и у каждой точки зрения существуют убедительные аргументы. Аргументы, в которые сегодня я не хочу углубляться.
– Это веские доводы, Лилиана. Не стану спорить. Однако…
Меня прерывает стук в дверь. Я резко встаю, скрежеща колесиками кресла по полу, и иду открывать.
Радуясь поводу прерваться, я коротко извиняюсь перед Лилианой и распахиваю дверь кабинета. Мои губы немедленно растягиваются в широкой улыбке.
– Мистер Уайт, мое собеседование должно было начаться двадцать минут назад, – произносит явно разъяренная рыжеволосая женщина.
Она стоит передо мной, скрестив руки на груди, задрав подбородок и сверкая голубыми глазами. От ее резкого тона моя улыбка тает.
Огненно-рыжие волосы свободными локонами лежат на плечах, касаясь накачанных бицепсов. По фарфорово-бледным щекам и носу рассыпаны веснушки – очень много темно-коричневых веснушек, – как будто кто-то брызнул ей в лицо жидким шоколадом и дал высохнуть. Меня накрывает порыв взять фломастер и соединить их все между собой. Я провожу ладонью по подбородку, чтобы собраться с мыслями, и тепло улыбаюсь.
– Вы правы… Эм… Если дадите мне… – Я бросаю взгляд на Лилиану, которая встает и поднимает с пола свою сумку, и снова смотрю на следующую кандидатку. – Пару минут. Я как раз заканчивал с предыдущим кандидатом.
– В этом нет необходимости, Адам. Я уже ухожу, – говорит подкравшаяся сбоку Лилиана. Я делаю шаг в сторону, увеличивая расстояние. – Ой, привет, Скарлетт. Тебя сейчас редко видно. Что ты здесь делаешь?
Скарлетт Картер с еле уловимым раздражением оглядывает своего бывшего товарища по команде и ровно отвечает:
– Пытаюсь поговорить с мистером Уайтом.
– Я имею в виду в Ванкувере, – поясняет Лилиана. – Я слышала, что ты все еще в Альберте, проходишь реабилитацию после травмы плеча.
– Это личное, – ощетинивается Скарлетт.
– Верно. Конечно. Что ж, удачи. Надеюсь, плечо не сильно тебя беспокоит. Вряд ли оно в прекрасном состоянии, раз его не долечили, – самодовольно говорит Лилиана.
Я стискиваю зубы и, сжав ручку, распахиваю дверь как можно шире.
– Приятно было познакомиться, Лилиана. Скоро я приму решение.
– Жду весточки от вас, – говорит она, снисходительно улыбается Скарлетт и уходит.
Скатертью дорожка. Я совершенно точно не буду ей звонить.
Как только Лилиана выходит, я жестом приглашаю в свой кабинет лучшую и самую известную канадскую хоккеистку и, когда она входит, перестаю задерживать дыхание. Скарлетт быстро обходит меня и останавливается позади кресла, на котором только что сидела Лилиана.
– Извините, – говорю я.
Она выгибает бровь.
– За что именно? За то, что заставили меня ждать двадцать минут возле вашего кабинета, или за Лилиану?
– И то и другое?
– Благодарю.
Сглотнув, я киваю на кресло перед ней:
– Прошу, садитесь. Приятно познакомиться с вами официально. Я помню, мы когда-то пересекались.
Скарлетт медлит, но спустя несколько секунд кивает и, обойдя кресло, скованно садится. Я иду на свое место, но без колебаний посылаю ей еще одну теплую улыбку. Ни за что не допущу, чтобы вредность Лилианы Адино испортила это собеседование еще до его начала. Если это вообще можно считать собеседованием. Скорее формальность.
Я прочищаю горло.
– Как давно вы вернулись в Ванкувер? Когда я встретил вашу маму, она сказала, что недавно.
– Чуть больше месяца, – отвечает Скарлетт.
Ее голубые глаза с любопытством скользят по полкам с многочисленными фотографиями и спортивными сувенирами, а я чешу щетину на подбородке, пытаясь прикинуть в уме сроки.
Я много лет следил за карьерой Скарлетт Картер: видел, как в 2018 году она выиграла олимпийское золото с женской хоккейной командой, и тренировал несколько ее друзей до того и после. Однако на этом мои знания о ней заканчиваются, поэтому меня одолевает любопытство.
До этого собеседования мы встречались лишь однажды: год назад на благотворительной игре, которую устраивала национальная лига, и это был скорее обмен приветствиями, чем возможность задать вопросы. Она второй сезон играла за «Калгари Блейз» и была настроена забить рекордное количество шайб. Никто не удивился, когда она их забила, причем с излишком.
– Вы получили травму в начале прошлого сезона, правильно? Разрыв левого акромиально-ключичного сочленения третьей степени? – спрашиваю я, прыгая с места в карьер.
Скарлетт прямо встречает мой взгляд: настороженно, но не испуганно.
– Значит, диплом по кинезиологии на стене настоящий?
Я фыркаю от смеха.
– Да. Эти знания здесь окупаются.
– Вы много работаете в спортивной медицине?
– Не так много, как раньше.
Она хмыкает и внимательно смотрит на меня:
– Да. Это был разрыв акромиально-ключичного сочленения третьей степени. Уже третий.
Я шиплю сквозь зубы и откидываюсь в кресле. Вот засада. Период восстановления после разрыва акромиально-ключичного сочленения не такой уж огромный, но повторный разрыв требует операции и долгой реабилитации. Не говоря о клейме «предрасположенная к травмам» в глазах менеджеров, подписывающих чеки. Ее внезапное исчезновение из «Блейз» и отсутствие на Олимпиаде в этом году начинает обретать смысл.
– Полагаю, вашему плечу требуется еще пару месяцев физиотерапии, если вы собираетесь когда-нибудь снова играть. Вам делали операцию, верно?
Скарлетт едва заметно ведет упомянутым плечом, и мой взгляд цепляется за него, отказываясь смотреть в другую сторону. Я обеспокоенно хмурюсь.
– Мне сделали операцию полгода назад. Сейчас я чувствую себя хорошо, – сдержанно говорит она, и я, наконец оторвавшись от ее плеча, натыкаюсь на ледяной взгляд.
– Хорошо. – Я напряженно выдыхаю. – Значит, если я сейчас попрошу вас встать и отвести руку, вы не почувствуете боли? Даже легкой судороги?
Если бы взглядом можно было убивать, Скарлетт стала бы моим палачом.
– Это собеседование на работу или прием у врача? – огрызается она, впиваясь ногтями в кожаные подлокотники кресла.
Мне следует прекратить давить, но я продолжаю.
– Сейчас и то и другое. – Я стараюсь сохранять ровный мягкий тон. – Если вы хотите снова играть…
– Я больше не могу играть. Я завершила карьеру.
И в этот миг все мое раздражение испаряется, оставляя после себя пустоту с легким привкусом удивления. Мог бы догадаться.
– Слишком высоки шансы повторной травмы. Слишком рискованно, – подтверждаю я.
Она резко кивает.
– Теперь я здесь ради мамы. И мое плечо достаточно выздоровело для повседневной жизни.
– Рискну предположить, что сегодня вы здесь благодаря маме? – спрашиваю я с грустной улыбкой, ощущая резкий укол разочарования, но игнорирую его.
– Она весьма твердо настаивала, чтобы я получила эту работу и не торчала дома.
Я наклоняюсь вперед и ставлю локти на стол.
– Она не единственная. Вы мой лучший вариант. С травмой или без, – говорю я, пристально глядя на ямочку у Скарлетт на подбородке.
Она медленно моргает:
– Не уверена, что я лучший вариант.
– Почему нет? У вас большой опыт, не говоря уже про успех.
– Да, но я не в самой лучшей форме.
Я едва успеваю сдержать смех. Быстрого взгляда хватает, чтобы доказать ошибочность этого утверждения.
Скарлетт в потрясающей форме. Невозможно достичь такого уровня в спорте, не работая над своим телом до изнеможения бесконечными часами, доводя его до совершенства.
Ее бедренные мышцы так выделяются под тонким материалом лосин, когда она кладет ногу на ногу, что я вынужден отвести взгляд, пока меня не поймали за пусканием слюней.
– Ни минуты не сомневаюсь, что если бы не плечо, вы бы завершили очередной победный сезон за «Блейз». Вы все еще на пике, и только вам решать, провести свои лучшие годы, погрязнув в сожалениях или помогая тренировать очень талантливую девочку здесь, в «ЛКУ». Лично я знаю, что выбрал бы.
В глазах Скарлетт мелькает слабый интерес.
– Сколько ей лет? – неохотно спрашивает она. – И что именно вы задумали? Потому что сейчас я крайне занята дома и не хочу травмироваться еще больше.
– Шестнадцать. Уиллоу Бартон. Она хороша. Очень хороша. Возможно, лучшая моя хоккеистка. И во время тренировок ваше плечо будет в безопасности. Я могу поручить кому-нибудь другому заниматься агрессивными аспектами ее тренировок, но мне нужно, чтобы вы научили ее всему, что знаете. Хочу, чтобы вы помогли довести ее до идеала. Справитесь?
– Она настолько хороша?
– Она настолько хороша, – киваю я.
Многие талантливые спортсмены занимались в «ЛКУ» перед тем, как выйти на профессиональный уровень, но Уиллоу особенная. Такую юную девушку ждет будущее ярче, чем у большинства людей вдвое старше ее. Она заслуживает лучшего. За этим она и пришла сюда.
Скарлетт вздыхает, все еще не уверенная в своих действиях. Не удержавшись, я говорю:
– Соглашайтесь, и я помогу вам с плечом. Может, я не настолько хорош, как те, кто работал с вами в Калгари, но я попробую.
Она размыкает губы, наверняка, чтобы отказаться, но мои дальнейшие слова останавливают ее.
– Вы можете пытаться обмануть всех остальных, притворяясь, что в порядке, но я слишком давно работаю со спортсменами – с травмами и без, – чтобы не заметить, как вам больно. Я не стану судить вас. Позвольте мне помочь.