Родители и взрослые дети. Как разрешить конфликты и восстановить отношения

© Богданов С., перевод на русский язык, 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Посвящается моим родителям, Стиву и Корин, и их родителям: Роберту и Эдит, Максу и Лене.

А также всем мамам и папам, бабушкам и дедушкам, детям и внукам, всем, кто жаждет быть частью жизни друг друга, но пока не сумел.

От автора

В целях обеспечения неприкосновенности частной жизни и конфиденциальности информации все клинические случаи представляют собой совокупность историй отдельных лиц и семей, а не описывают какого-либо конкретного человека или семью. Я также изменил имена членов моей семьи, чтобы защитить их личную жизнь. Как и любая попытка осмыслить воспоминания из прошлого, данная книга небезупречна и неполна. Все факты приводятся здесь с разрешения участников событий.

Введение

Мне грустно, страшно, и все это меня достало…

Допускаю, что именно так можно описать ваше нынешнее состояние и именно поэтому вы взяли в руки эту книгу. Вам грустно, потому что вы не общаетесь со своим взрослым ребенком или внуком, страшно, потому что не знаете, увидите ли их когда-нибудь снова, и все это достало, потому что вы не заслуживаете такого обращения, особенно от тех, кому были так безгранично преданы.

Или, возможно, вы обратили внимание на эту книгу, потому что до сих пор потрясены тем, что ваш ребенок не захотел иметь с вами ничего общего, и вы не понимаете, почему это случилось.

Или, может быть, вы поняли, что совершили довольно серьезные ошибки и предполагали, что конфликт удастся разрешить, но ничего не вышло. И теперь вы переходите от мысли «Мы это преодолеем, не нужно паниковать» к недоуменному вопросу «Что он имеет в виду, говоря, что ему нужно “отдохнуть” от наших отношений?», а потом к возмущенному возгласу «Да как же так? Почему меня не пригласили ни на свадьбу, ни на день рождения внука?!»

Каждый раз, когда я даю интервью национальным СМИ, меня забрасывают обращениями и электронными письмами от брошенных родителей^[1], содержащими одну и ту же фразу: «А мне казалось, что такое только у меня!» Родители не рассказывают о разрыве с детьми своим друзьям, коллегам, даже родственникам, потому что боятся осуждения. Они опасаются, что кто-то скажет или подумает: «Что вы сделали со своим ребенком? Должно быть, это было что-то ужасное».

Поэтому позвольте мне начать вот с чего: возможно, вы совершенно не виноваты в том, что происходит. Хотя в этом мире действительно немало проблемных родителей, многие из тех, кто со мной связывается, относятся к числу самых преданных, образованных и любящих родителей своего поколения^[2]. Они прочитали множество книг по воспитанию, проводили с детьми массу времени, предоставляли им финансовую поддержку, намного превышающую ту, что оказывали им самим их родители; и неустанно изучали причины дискомфорта своих детей, причины тревожности, депрессии, неспособности к обучению, низкой самооценки, синдрома дефицита внимания и любого другого диагноза, какой только можно найти в Интернете. Они внимательно прислушивались к мечтам своих детей, чтобы обеспечить им самый безопасный и надежный путь к счастливой и успешной жизни. Они жили на жесткой диете из беспокойства, чувства вины, страха, недосыпания и кофеина, чтобы стать самыми лучшими родителями на свете – ведь именно эту цель они ставили перед собой еще до рождения ребенка.

Вам грустно, потому что вы не общаетесь со своим взрослым ребенком или внуком, страшно, потому что не знаете, увидите ли их когда-нибудь снова, и все это достало, потому что вы не заслуживаете такого обращения.

Однако это не означает, что они не совершали ошибок. Ситуация осложняется тем, что каждые три-четыре года эксперты изменяют свое понимание идеального воспитания^[3]. Поэтому родителям бывает трудно понять, какую ошибку они могли совершить. Небольшую и предсказуемую, вполне заслуживающую снисходительного смайлика? Среднюю и потенциально простительную со стикером «Продолжайте пробовать»? Или же огромную, губительную для отношений, которую следовало бы обозначить черно-желтым знаком смертельной опасности?

В любом случае преодолеть возникшее отчуждение – непростая задача. Вне зависимости от причин отторжение человеком, чье мнение и любовь вас больше всего волнует^[4], делает все прежние жизненные убеждения ненадежными и несостоятельными. Нежные воспоминания, казалось бы, не поддающиеся пересмотру, омрачаются сомнениями и самокритикой. А моменты, когда вы были далеки от своего родительского идеала, втягивают вас в мучительный круговорот мыслей: «Ах, если бы я только этого не говорил, сделал бы так, написал вот это».

Возможно, вы думали: «Со мной такого просто не может случиться. Я слишком сильно люблю своего ребенка. Мой ребенок слишком любит меня. Все наладится, правда? Посмотрите на наши фотографии вместе – мы были так счастливы!»

Но вдруг вы обнаружили, что ничто не отрезвляет так же резко, как потеря любви и внимания ребенка. Независимо от того, является ли отчуждение внезапным или постепенным, вас захлестывает поток образов. Вот вы укачиваете дочь на руках, пока она засыпает, закутанная в одеяло, подаренное бабушкой. Вот ее младенческое личико в день, когда она родилась. Вы вспоминаете самодельные открытки ко Дню матери или Дню отца, которые бережно храните до сих пор. Вспоминаете, как бежали, придерживая рукой сиденье ее первого велосипеда, а потом отпустили, и она поехала дальше сама.

Я вас понимаю, потому что это и мой опыт, и мои воспоминания тоже. И они вернулись ко мне после того, как меня вычеркнула из своей жизни дочь.

Моей дочери Елене едва исполнилось двадцать, когда она высказала мне все, что я и без того понимал и чего так боялся. Она сказала, что я ее бросил. Что никогда ее не поддерживал. Что у меня теперь счастливая новая семья и я ни разу не дал ей почувствовать себя ее частью. Она сказала, что ставит на наших отношениях крест. Это был самый болезненный опыт, который мне когда-либо приходилось переживать и который, надеюсь, не повторится в будущем.

Мне было двадцать пять, когда в городском колледже Сан-Франциско я встретил ее мать Ронду. Я перешел туда после того, как бросил консерваторию Сан-Франциско из-за нехватки денег на оплату учебы. В сегодняшних долларах сумма была смехотворной, впрочем, как и все остальное в сегодняшних долларах. Я сидел рядом с ней на уроке по теории музыки и обменивался гримасами с ее пятилетним сыном от предыдущего брака. Через полгода мы уже жили вместе. Термин «родная душа» наконец-то обрел для меня смысл. У меня никогда не было такой веселой и умной девушки. Менее чем через год она забеременела и я готовился стать отцом.

Мы не созрели, мы не были готовы. И все равно связали себя узами брака. И закатили большую вечеринку. Устроили домашние роды. Хотя наблюдать мучения роженицы было страшновато даже с расстояния, на которое меня благоразумно удалили, я стал свидетелем того, как протискивалась наружу крохотная головка моей дочери. Ее личико покраснело и сморщилось после короткого, но изнурительного путешествия в этот мир. Она недовольно поджала свои губки, а ее распахнутые лазурные глазки как бы вопрошали: «А ты-то кто такой?» Я понял, какое непреодолимое влечение облизать своих новорожденных детенышей, пахнущих невинностью и чистотой, испытывают животные. Младенцы с головокружительной частотой транслируют мощный сигнал новой жизни: «Защити меня!»

Тем не менее, несмотря на родительские обязательства, через полтора года мы с Рондой расстались. Я переехал из нашего таунхауса на окраине Сан-Франциско в викторианский домик без лифта и с тремя другими жильцами в самом центре района Хэйт. Матрас на полу, переносная колыбелька в одной руке, сумка для пеленок в другой.

Замечание Риты Руднер^[5] о том, что большинство одиноких мужчин живут как медведи среди мебели, было вполне подходящим описанием моей жизни в тот период. У нас была совместная опека, а это означало, что я виделся с Еленой по средам и по выходным. В 1980-х годах это было наиболее предпочтительным решением судов по семейным делам, тогда до них еще не дошло, что папы могут участвовать в воспитании детей как-то еще.

Свою дочь я просто обожал. Она была солнечной, смелой и своенравной. Имела свое мнение в отношении того, как нужно одеваться. Она запрокидывала голову всякий раз, когда смеялась. Не боялась гонять по тротуарам на своем детском электромобиле, затем на трехколесном велосипеде, а потом и на двухколесном. Чтобы не отставать, мне приходилось нестись за ней во всю прыть. Она съедала все, что я ставил перед ней на стол, что было определенным снисхождением к моим сомнительным кулинарным способностям. Она заставляла меня придумывать страшные сказки на ночь с главными героинями, которые всегда спасают положение.

Когда Елене было семь лет, я снова женился. А ее мать снова вышла замуж.

Условия опеки не позволяли видеться с дочерью чаще, чем восемь раз в месяц. Я скучал по ней и хотел, чтобы в редкие моменты нашего общения мы обходились без размолвок. Стереотип «папа-праздник» существует не зря: если вы видите своего ребенка только время от времени, зачем омрачать эти свидания ограничениями или спорами? «Конечно, ты можешь съесть еще один рожок мороженого перед ужином. Ведь оно восхитительно!» «Безусловно, мы можем посмотреть этот страшный фильм с ограничением 18+. Он ведь действительно ужасно увлекателен!» «Да, давай не будем ложиться спать допоздна! Я объясню твоей маме, почему ты всегда такая уставшая, когда я тебя возвращаю».

Поэтому понятно, что ссориться с дочерью мне хотелось меньше всего. Конфликты требуют драгоценного времени. Времени на то, чтобы залечить раны, восстановить отношения, прояснить позиции. После развода промежутки между вашими встречами с ребенком могут заполняться самыми чудовищными вещами.

Потому что всегда есть другой дом, с которым приходится соперничать. Даже если ваши бывшие вполне порядочные люди, они все равно способны при желании подорвать ваши отношения с ребенком. Можно игнорировать его рассказы о счастливо проведенных с вами днях и уделять максимум внимания его жалобам. Можно возвышать своего нового супруга до уровня родителя, одновременно низводя вас до уровня далекого и малоинтересного дяденьки.

Исследования показывают, что развод иногда дается детям легче, чем повторный брак родителей^[6]. Впрочем, повторные браки трудны и для бывших супругов – не потому, что они ревнуют, а потому, что им приходится соперничать с человеком, берущим на себя роль, которую они считали уникальной и навсегда принадлежащей только им одним. В первый раз, когда моя дочь назвала отчима своим вторым папой, я чуть не ударил ее по лицу.

Вместо этого я процедил сквозь зубы: «Милая, Роб – твой отчим, а не второй отец. У тебя только один папа».

«Я знаю, – сказала она, прожевав свои мюсли. – Ты отец, а он папа», – продолжила она, как будто это все объясняло.

«Нет», – настаивал я. Несмотря на несколько лет психотерапии, я не мог спокойно продолжать этот разговор. «Я и отец, и папа. Это все равно что ты – Елена и Лени. Папа – это просто еще один способ сказать «отец», так же, как и Лени используется вместо Елены. Тебе понятно?»

Она кивнула, взглянув на меня с любопытством. В свои девять лет она была достаточно взрослой, чтобы понять, что случайно попала в неизвестное ей прежде мое больное место.

Не облегчало ситуацию и то, что ее мать вышла замуж за моего друга, человека порядочного и доброго. Если кто и был способен заменить меня в роли отца, так это он. После того как он женился на моей бывшей жене, мы перестали поддерживать близкие отношения, потому что теперь он играл за другую команду. Мы с Рондой не были из тех людей, которые расходятся со словами: «Послушай, давай останемся друзьями и будем отмечать День благодарения вместе». Мы больше походили на тех, кто говорит: «Спасибо за регулярные напоминания о том, что расстаться с тобой – лучшее решение в моей жизни». Мы не пытались дружить с супругами друг друга. Команды сформированы, и никаких сомнений в том, за кого должны играть наши новые супруги, не оставалось. Проблема заключалась в том, что нашей дочери приходилось играть за обе; и как бы тяжело ни было разведенному родителю, еще труднее ребенку, вынужденному следить за потребностями и настроениями своих родителей.

Поскольку наше время вместе было слишком ограниченно, я старался не терять его даром. Совместная опека подразумевает, что много времени проводится за рулем – встречи и проводы, встречи и проводы. С другой стороны, время в машине имело свои преимущества: оно было только нашим. Все здесь происходило без отвлечения на других, которые могли бы претендовать на внимание дочери.

Свою дочь я просто обожал. Она была солнечной, смелой и своенравной.

В машине наши отношения в некотором роде становились теснее, поскольку мы оба попадали под влияние музыки, которая в ней звучала. И в отличие от залихватской попсы, лившейся из стереосистем поколения моих родителей, мы слушали такую музыку, которая действительно нравилась и нашим детям. Музыкой, особенно громкой и агрессивной, можно было многое сказать дочери, не произнеся при этом ни слова. Когда она входила в подростковый возраст, мы вместе слушали в машине Soundgarden, Led Zeppelin, Public Enemy, Tupac и Nine Inch Nails.

Потом родились мои сыновья-близнецы, и в свои сорок я был более зрелым, более готовым к воспитанию детей. Полноценное отцовство обладает целительной силой. Я мог каждое утро просыпаться ради своих сыновей и каждую ночь укладывать их спать. Но в глубине души меня мучили мысли о том, действительно ли я хороший отец, если воспитываю двух своих детей и почти не уделяю внимания той, другой. И хотя я четко соблюдал вынесенное судом решение, все же испытывал чувство вины. Мне казалось, что я нарушил соглашение, заключенное с приходом моей дочери в этот мир: что защищу ее и буду всегда рядом. А теперь моего ребенка воспитывал другой мужчина, которого она называла папой.

Ей было четырнадцать-пятнадцать, и я понятия не имел, о чем она думает или что чувствует. Лишь звоня ей, я мог слышать это в ее голосе: скучающем, озабоченном, потерянном, раздраженном. Она на меня обиделась? Поссорилась с мамой? Что-то случилось в школе? Это наркотики? Или проблемы с парнем? Я не знал. Мне следовало бы знать, что происходит с моим собственным ребенком, но я не знал.

Надеясь проводить с ней больше времени, я обратился в суд во второй раз, чтобы получить полную опеку. Но проиграл. Судья не видел причин менять то, что, по его мнению, работало. «Что именно здесь работает?» – спросил я. Он сказал, что, поскольку мы с ее матерью не ладим, любое изменение лишь еще больше осложнит положение Елены. Я утверждал, что верно обратное: больше времени вместе облегчит жизнь нам всем. Он держался твердо, и я ушел ни с чем.

Прошло еще три года, и в семнадцать лет, вопреки решению суда, Елена перебралась жить к нам с женой. Мои молитвы были услышаны. Наконец-то я мог быть для нее настоящим родителем. Я подарил ей гитару, на которой играл на свадьбе с ее матерью; она выучила одно из классических произведений, много лет назад написанное мною для консерватории. Мы смешили друг друга, как делали это всегда. Мы знакомили друг друга с новыми музыкальными группами. Казалось, что мы можем все начать сначала – получить новый шанс на исцеление наших отношений.

Но пребывание моей дочери в нашем доме получилось не совсем таким, как я надеялся. Моя жена, во многих отношениях терпеливая и уживчивая женщина, не смогла уравновесить ураганную энергию наших мальчиков-близнецов и потребности Елены. Я не знал, как подойти к дочери, когда она казалась взвинченной или подавленной. В очередной раз ей не достался выигрышный билет родительской лотереи.

Я устроил Елену в колледж и непродолжительное время испытывал воодушевление: я почувствовал себя настоящим папой, находящимся рядом с дочерью в судьбоносные моменты ее жизни. И все же часть меня сознавала, что на самом деле она не готова к следующему этапу жизни. В отличие от близнецов у нее не было крепкого, стабильного дома. Она никогда не чувствовала себя самым главным человеком в моей жизни.

А потом, в свои двадцать два года, она все мне и высказала. Она сказала, что в детстве не ощущала, что является для меня самым важным человеком на свете; не чувствовала себя любимой, особенной и нужной. Я не помню ее точных слов, возможно, они были слишком мучительны для запоминания. Но что я действительно помню, так это ее гнев, ее искренность. Ее боль.

Я защищался, объяснял, оправдывался и обвинял других. Конечно, ничего из этого не вышло – она отстранилась еще больше.

А дальше – пустота. Ни общения. Ни ответных звонков. Ни визитов. Машина съехала с дороги и с грохотом полетела под откос. Пройдет несколько лет, прежде чем мы заговорим снова.

Возможно, моя история похожа на вашу. А может, и нет. Может быть, вы никогда не разводились. И ваши отношения были прекрасными, пока ваш ребенок не завел свою собственную семью. Или пока у него не родился ребенок. Или пока он не обратился к психотерапевту. Или вообще ни одно из этих предположений не верно. Тем не менее отчуждение заставило вас почувствовать себя потерянным и отчаянно жаждущим ответов.

Поэтому вы пытались обращаться за помощью к самым разным профессионалам. Возможно, они были невежественны, а их разумно звучащие советы лишь усугубляли ситуацию. Вас осыпали утверждениями вроде: «Это просто такой период, дайте своему ребенку время», «Вам нужно напоминать дочери обо всем, что вы для нее сделали. Позвонить вам – это наименьшее, что она может сделать», «Вам следует просто приехать и потребовать встречу!». Итак, вы загнали себя в угол и понятия не имеете о том, как теперь оттуда выбираться.

Я вас прекрасно понимаю, потому что и сам получал такие же продиктованные лучшими побуждениями, но весьма опрометчивые советы. Я не виню какого-либо конкретного психотерапевта, друга или члена семьи за их непродуманное мнение, потому что отчуждение (в отличие от большинства других ужасных вещей, которые могут с нами случиться) все еще в значительной степени закрытая тема^[7]. Тема отчуждения не может похвастаться таким же изобилием книг, статей и веб-сайтов, как по распространенным проблемам вроде развода или депрессии.

Поэтому мне невероятно повезло, что консультант моей практики, женщина, помогавшая мне разбираться во всех сложностях моей жизни, проявила свою мудрость и в самом трудном вопросе, который разрывал мою душу на части, – в вопросе отчужденности дочери. Ее советы помогли мне со временем найти пути к воссоединению с дочкой. Свою предыдущую книгу «Когда страдают родители» я написал, чтобы помочь другим пережить ад отчуждения^[8]. Цель ее состояла в том, чтобы рассказать родителям о распространенных ошибках и указать способы исправления ситуации. Благодаря популярности этой книги у меня сформировалось большое сообщество последователей, для которых я вел еженедельные вебинары по проблеме отчуждения. Поскольку я не имею возможности отвечать на все получаемые электронные письма и вопросы, по понедельникам я начал вести бесплатную сессию вопросов и ответов для отчужденных родителей, а также очные (в своем офисе в Окленде, Калифорния) и онлайн-консультации для родителей и специалистов в нашей стране и за ее пределами.

Она сказала, что в детстве не чувствовала себя любимой.

За годы, прошедшие с момента публикации моей последней книги, я очень многому научился и хочу, чтобы вы извлекли пользу из тысяч голосов родителей, делившихся со мной тем, что было полезно, а что нет, и способами справляться со своей болью. Их голоса и прозвучат с этих страниц.

Разве это не вина самого родителя?

Когда со мной консультируются родители, я не делаю предположений об их невиновности или вине в связи с претензиями, выдвигаемыми их взрослым ребенком. Иногда родители представляют себя в более идеализированном свете, чем оно есть на самом деле. Часто только после того, как я прочитаю их переписку с взрослым ребенком или поговорю с ним, я начинаю понимать, насколько родитель способствует желанию ребенка держаться на расстоянии. Иногда же становится ясно, что родители вполне адекватные люди, а проблема заключается именно в их взрослом ребенке или его супруге.

Положение еще больше усугубляется тем, что иногда причина отчуждения кроется где-то в хитросплетениях характеров, историй, проблем или генетики каждого человека. И конфликт развивается уже не по принципу «причина-следствие», а все больше напоминает контур обратной связи, бесконечно усиливающий худшие инстинкты родителя, взрослого ребенка или кого-либо еще, кто ввязывается в конфликт.

Обсуждение проблем отчуждения затрудняет пагубное влияние «родоплеменной» природы нашей культуры на современные семейные отношения. Проведите несколько минут на форумах отчужденных взрослых детей или отчужденных родителей, и вы увидите клановый подход, столь же враждебный, как и все, что в настоящее время происходит между левыми и правыми на нашей нынешней политической сцене.

Учитывая невозможность быстро сориентироваться в этой новой ситуации, вы не виноваты в том, что не умеете взаимодействовать со своими взрослыми детьми. Но если вы хотите иных отношений, будьте готовы измениться. Устранение отчуждения требует настроя, непохожего на все то, что вы испытывали когда-либо прежде. Это непросто, и, честно говоря, мои методы не для всех. Некоторые родители отказывались от дальнейшей работы со мной, потому что не могли обращаться со взрослым ребенком так, как, по моему мнению, крайне необходимо для потенциального примирения. Да и сам я прекращал работать с родителями, желавшими использовать семейную терапию для того, чтобы обвинять своих взрослых детей, а не проявлять эмпатию или брать ответственность на себя.

Мой метод требует от родителей готовности и определенной храбрости. Вы должны искренне захотеть увидеть себя глазами своих детей и активно искать доказательства их правоты. И даже если вы думаете, что идеи ваших детей, их суждения или обвинения – полная чушь или чужое внушение, вы все равно должны начать со слов: «Хорошо, давай посмотрим на это вместе». Не для того, чтобы доказать, что они неправы, а для того, чтобы понять, как они к подобному решению пришли и почему сделали выбор с вами расстаться.

Справедливости ради стоит признать, что некоторые родители действительно оказали на своих детей разрушительное воздействие^[9] и продолжают вести себя деструктивно. Поэтому легко понять, что сохранение дистанции – лучшая стратегия для их взрослых детей. Почти никто не говорит о том, что делать таким родителям, попавшим в ловушку бесконечно повторяющихся циклов отчаяния, депрессии и даже насилия. Именно эти родители наименее подготовлены использовать тонкие методы общения, необходимые в сегодняшних эгалитарных отношениях между родителями и взрослыми детьми, где задают тон эмпатия, самоосмысление и саморефлексия. Обиженный, незадачливый и даже деструктивный родитель тоже заслуживает нашей помощи и понимания.

Разве нормально сказать взрослому ребенку таких родителей: «Просто иди и займись собой. Сосредоточься на собственных потребностях – супруге, друзьях и детях. А родитель пусть расплачивается за грехи своего воспитания». Действительно ли человек, не получивший в свое время экономической, социальной или психологической поддержки для того, чтобы быть хорошим родителем, не заслуживает ни капли сочувствия, если не со стороны своего ребенка, то хотя бы со стороны общества?

Я так не считаю.