Королевская кровь. Сорванный венец

Он покачал головой, но ничего не сказал. В глазах его я увидела понимание. Ситуация была неловка нам обоим.

– До свидания, – произнесла я сухо и, закрыв волшебную дверь, задернула шторы.

Мы приехали в Орешник к одиннадцати утра. Я была молчалива, сестры же наперебой обсуждали наше «приключение». В других обстоятельствах и я бы к ним присоединилась, но только не сейчас. Я еще глубоко переживала и свои слезы отчаяния, и неловкую ситуацию в поле за домом. Были и хорошие стороны – бак был полон, и его хватит надолго, продукты не испортились, так как их держали в холодильнике.

Кембритч так и не появился, а слуги очень вежливо нас накормили, собрали и проводили. Усатый охранник, прощаясь, даже подмигнул мне.

Папа копался в огороде. После гибели матери отцу надо было чем-то заниматься, чтобы мы не умерли с голоду. Работать по понятным причинам он не мог – кто же возьмет инвалида? А вот свое хозяйство как-то вдруг пошло. Огородом, курами и козами заведовал отец, а кухней и домом – Ангелина. Ей было уже под тридцать, и она фактически заменила нам мать, насколько ее можно было заменить.

А вот и она, машет из окна, приглашает скорее зайти в дом. Ветер и правда пронизывающий. Крупная Ангелина с раскрасневшимся лицом, закатав рукава, пекла пирожки. Мы дотащили пакеты и стали рассортировывать продукты: что в холодильник, что в чулан, что в погреб, семена – отцу на стол.

Девчонки со смехом рассказывали о вчерашних происшествиях, а я молча наблюдала за Ангелиной. Когда-то она была изумительно красива. На руках ее не было следов от ожогов, появившихся, когда она только училась готовить, и мозолей от работы в огороде. Учиться надо было быстро, ведь на попечении оказались бестолковые сестры и раненый отец. У Ангелины тогда были длинные белые косы, а сейчас – закрученные в узел черные волосы чуть ниже плеч. Не было морщинок и усталой спины, не было потухших глаз.

«А ведь она помнит больше нас всех, – вдруг подумалось мне. Растревоженное прошлое никак не хотело возвращаться туда, где оно хранилось все это время. – Кто знает, что ей пришлось пережить, когда от нее отказался жених, когда у нее были самые блестящие перспективы и ей предрекали счастливую жизнь. Светлый Ангел, Снежный Ангел, так ее называли. Не плачет ли она каждую ночь так, как я сегодня?»

После смерти мамы я ни разу не видела Ангелину плачущей. Она всегда была тепла и всеобъемлюща, ее любви, казалось, хватало на всех. Сестра полностью взяла на себя хозяйство и уход за отцом после произошедшего. Пока он выздоравливал, она фактически одна тянула на себе нас и дом. Мы, конечно, помогали по мере сил.

Ангелина Богуславская

Но именно Ангелина устроила младших в школу, неизвестно каким образом договорившись с директором, и настаивала, чтобы они учились. Именно она решала все вопросы с главой поселения, когда он интересовался, откуда в Орешник прибыла такая необычная семья. Именно она уговорила отца отпустить сестру замуж, когда королевский егерь, небогатый, но происходящий из древнего рода, попросил руки Василины.

Конечно, в прежние времена такой мезальянс был бы невозможен. Но не сейчас – приходилось быть практичными. Мы действительно никогда не сможем отплатить Ангелине за все, что она для нас сделала.

Полинка с Алинкой побежали в огород обнять отца и показать ему семена, которые они купили. Каролина помчалась в другую сторону – к соседским девчонкам. А я вымыла руки и стала помогать сестре.

Глава 2

Начало июля, Милокардёры

– Эй, Пли́шка, не теряй следа!

Охотники, забравшиеся так высоко на Драконий хребет, он же Стиральная доска, как только позволял разреженный воздух, остановились на привал, с усмешками наблюдая за самым молодым и неопытным, карабкающимся далеко позади. Кричать не следовало, чтобы не снять лавину, но удержаться от поддразнивания младшего товарища не было мочи. В команде каждый из них когда-то был новичком и каждый проходил через это. Что поделаешь, таковы законы существования в мужском коллективе.

Плишка упорно карабкался вверх, недоумевая, почему он решил пойти в охотники, а не остался, как заповедовала мамка, простым и понятным землепашцем. Позарился, дурак, на возможное богатство.

Охотники, убившие хотя бы одного снежного барана, потом ходили гоголями, сорили деньгами, все девки были их. Богатеи платили за шкуры баранов больше, чем крестьянин мог выручить за свой годовой урожай, а зубы, рога и железы маги выкупали еще охотнее. У каждого охотника был свой крепкий дом. Не барский, конечно, но получше, чем у селян. Вот и потянуло дурака на приключения.

Весь секрет ценности снежного барана был в том, что жил он там, где большинство людей уже теряли сознание от недостатка кислорода. Шкура его была непробиваема не только для пуль, но и для выпущенных пушечных ядер – в старину проверяли. Правда, от сломанных ребер она не уберегала, но от верной смерти – да. Питался сей реликт исключительно лишайниками, растущими в пещерах и на склонах Драконьего хребта, и лишайники эти в буквальном смысле делали его практически бессмертным.

Среди охотников упорно гуляла легенда о стаде горных снежных баранов, спрыгнувших с обрыва высотой в километр, разбившихся внизу почти в отбивные, а через пару часов восстановившихся и мирно пасшихся на лугу. Поэтому шкура шла на бронежилеты, доступные лишь очень богатым людям, доспехи для боевых магов, а все остальное, включая фекалии, – на различные лечебные микстуры, эликсиры и прочие лекарские штуки.

Почему не добывать этот лишайник напрямую, спросите вы? Потому что только в бараньем желудке он как-то ферментировался, делая баранов неуязвимыми. Что не мешало им мирно помирать от старости. Но после естественной смерти волшебные бараньи свойства волшебным же образом испарялись, поэтому туши их годились разве что на еду. И то на любителя, ибо жилисты они были исключительно.

Поймать или загнать барана ввиду его не менее исключительной прыгучести было куда труднее, чем подстрелить. Били барана в ноздрю или в глаз. Но лучше в ноздрю, так как глаз портился, а значит, охотники получали меньше денег. Учитывая, что в глаз попасть ничуть не легче, чем в ноздрю, в стрелки шли только самые меткие, выносливые и жадные. И не каждой команде за всю жизнь удавалось убить снежного барана. Часто зверобои так и перебивались всю жизнь дичью поменьше и попроще. Счастливчикам же истово завидовали, их имена передавались из уст в уста, обрастая легендами и становясь сказаниями.

Горе-охотник Плишка поднял руку, чтобы убрать пот с лица… и упал, покатился вниз по склону. Гора заходила ходуном, тут и там змеились трещины, а от земного оглушающего гула душа уходила в пятки.

Вдруг все затихло. Плишка, пролетевший вниз не менее полукилометра, медленно, в звенящей тишине приходил в себя. Раздался топот сотен копыт, и, огибая охотника, вниз пронеслось стадо снежных баранов. Но Плишка даже не подумал дернуться к ружью. Он широко раскрытыми глазами, будто в каком-то трансе, наблюдал, как вершина горы, на которой сбоку была стоянка его товарищей, где метались и кричали в ужасе бегущие к нему люди, медленно и со страшным вибрирующим скрежетом сползает вниз. Линия разлома проходила именно там, где он стоял несколько минут назад. Огромная скальная масса с покрывающими ее ледниками, все ускоряясь, ползла к ущелью, пока не рухнула с оглушающим грохотом, взметнув фонтаны камней и снега. С гор вокруг побежали лавины, снег под Плишкой тоже дрогнул и рванулся по склону, увлекая охотника за собой.

Когда он вновь очнулся, то лежал почти у подножия горы, каким-то чудом оставшись в живых. Сверху продолжали сползать массивные языки снега и ледников, сыпаться камни. Речка, питавшая долину, была перекрыта огромным скальным осколком, бывшим когда-то пиком Драконьего хребта. Плишка поднял глаза на саму гору… и побежал, хромая, вниз по склону, попискивая, как загоняемый заяц, чувствуя, как еще немного – и вонзятся в спину длинные когти, поднимут, разорвут и разворотят. И было чего бояться.

Над срезанным пиком летали, потягивались, взмывали в небо и просыпались десятки и сотни давно исчезнувших ящеров – белых драконов.

Через три недели голодный и оборванный Плишка добрался до родной деревни. Деревенский голова, серьезный и обстоятельный мужик, выслушал рассказ чуть не двинувшегося от увиденного парня и отправил его к матери – откармливаться и отмываться. Строго-настрого велел молчать об увиденном. Убила охотников лавина – и все тут. Не бывать парню зверобоем, зато дурь из головы выбита надежно, будет крестьянствовать и мечтать о легком богатстве перестанет. Жаль, конечно, погибших, у многих остались дома, огороды… Ну, они всяко без хозяев не останутся, приедут родственники, заселятся.

Чуть позже голова сам собрался, не доверив это дело посреднику, с новостями к владетельному барону. Пробуждение белых драконов было не тем слухом, о котором можно было бы промолчать.

Начало августа, Иоаннесбург

Люк Кембритч

Глава разведки парламентской республики Рудлог, она же Красное поле, в первый раз на памяти Люка Кембритча проявлял признаки волнения. Черный как смоль, с оливковым лицом и большими миндалевидными глазами, он скорее был похож на какого-то тидусского актера, чем на главу спецслужбы. Лицо его всегда выражало дружелюбие и уважение к собеседнику, губы были сложены в полуулыбку, а глаза так и светились вселенской добротой. Многие обманывались, но не Люк. Лорд Кембритч видел своего начальника в деле и знал, что он не моргнув глазом отдаст приказ закопать живьем любого, если это будет нужно государству.

Начальник Управления государственной безопасности Майло Тандаджи был обладателем уникального ума, что и позволило ему из иммигранта и простого агента вырасти до нынешнего положения. Немало поспособствовала этому и революция. Останки его предшественника мирно гнили на Северном кладбище, что было, по мнению Люка, очевиднейшим свидетельством его, предшественника, профессиональной непригодности.

Кабинет, в котором Люк находился не первый раз, был расположен в Зеленом крыле бывшего королевского дворца, а ныне дворца правительства, и представлял собой апогей организованного хаоса. Каждый вошедший терялся среди обилия бумаг, карт, записок, схем, прикрепленных на стены, лежащих на полу и на стульях. Однако эффективности работы Майло это никак не мешало – казалось, что для него система расположения всего этого хлама вполне понятна и организованна (впрочем, за некоторые бумаги из этого «хлама» главы разведок иностранных государств печень бы пожертвовали и обе почки).

Приглашение от Майло пришло Люку с утра. В нем начальник любезным образом сообщал, что, когда у лорда Кембритча найдется время, он хотел бы его видеть. У Тандаджи была странная страсть к кокетству, смешанному с язвительностью. По факту это означало, что Люку надо спешно поднимать свою задницу и мчаться в Управление настолько быстро, насколько возможно. Не забыв уничтожить послание, конечно. Слуги во все времена были любопытны и болтливы, а чем меньше людей знает о том, что лорд Кембритч сотрудничает с Зеленым крылом, тем лучше. Самим людям.

У выезда из дома он остановился возле поста охраны, опустил стекло, подозвал охранника.

– Борис, ты запомнил номер машины наших вчерашних гостей?

– А то! – обиделся охранник. – Я и номер водительских прав помню.

– Раздобудь-ка мне информацию о них. Кто родственники, где работают-учатся, где живут, с кем встречаются. Ну, учить тебя не надо, сам все знаешь.

– Сделаю, лорд Кембритч.

Крутя руль, Люк вспоминал вчерашнее утро. Он так и не вышел проводить гостей, хоть это и было верхом пренебрежительности. Просто ему, 35-летнему прожигателю жизни, видевшему на своем веку немало неприятных ситуаций, было чудовищно неловко. Он будто подглядел момент обнажения такого сокровенного горя, которому свидетелем не должен был быть ни один человек. Он и последовал-то за девушкой, потому что испугался, что она заблудится с непривычки, так как поле шло под уклон и разглядеть дом через несколько сотен шагов было невозможно. Потом потерял ее, наткнулся уже на лежащую и плачущую, похожую на маленькую девочку в этих своих майке и трусиках. Скрюченное тело на голой земле, в измятых колосьях не вызывало никакого эротического чувства, только жалость и неловкость, будто он подсматривает за чем-то непристойным. И он бы вряд ли открылся, но что-то толкнуло остановить ее вытье, безнадежное, как у собаки с перебитым позвоночником.

Хотя и заработал за это взгляд, способный заморозить даже вулкан.

Лицо Марины было ему незнакомо, но поведение вызывало много вопросов, а больше, чем машины и скорость, Люк Кембритч любил загадки. Нерешенная загадка мучила его днем и ночью, как зуд в труднодоступном месте, мешала заснуть, заставляя работать мозг и упорно искать решение. Зуд по этой загадке начался еще вчера, сразу после отъезда девушек. Промучившись день и ночь, Люк понял, что ему не хватает информации, и решил доверить ее сбор профессионалу.

Люк, опираясь на трость, дошел до кабинета начальника, постучал и зашел внутрь. Майло жестом показал ему садиться. Сам он что-то писал и, удивительное дело, периодически нетерпеливо постукивал карандашом по столу и поглядывал на дверь.

Но вот она открылась, и сзади раздались шаги. Люк повернул голову и мысленно присвистнул. Дело обещало быть не просто интересным, а ОЧЕНЬ интересным. В кресло у окна опустился премьер-министр Ми́нкен, поприветствовавший лорда Кембритча легким кивком.

– Прежде всего, – заговорил премьер, – я вынужден просить всех присутствующих не упоминать о данном разговоре нигде и никогда.

Это предупреждение было излишним, но Люк и Тандаджи кивнули, подтверждая услышанное.

– Лорд Кембритч, господин Тандаджи рекомендовал вас как крайне молчаливого человека, специализирующегося на особо щекотливых делах.

Люк из чувства внутренней иронии промолчал, только кинул быстрый вопрошающий взгляд на начальника. Тот был невозмутим, как всегда.

Ми́нкен молчание собеседника оценил, одобрительно сверкнув глазами.

– Еще раз прямо скажу, что дело, с которым я обратился в Зеленое крыло, крайне конфиденциально. Повторяю: никто, кроме нас троих, не должен знать об этом поручении.

Люка начало раздражать это хождение вокруг да около, и он с тоской вспомнил, что забыл сигареты в машине. Тандаджи был крайне демократичен, и, ежели сотрудник хотел курить, он мог курить в его кабинете – не прерывать же из-за этого совещание! Сам начальник рудложской разведки не курил. Точнее, курил, но не табак, что очень расстраивало его мамочку и жену, периодически объединявшихся ради избавления сына и мужа от хоть и редкой, но вредной привычки, несмотря на перманентное состояние войны между собой.

Дело в том, что Тандаджи, как истинный тидусс, был крайне привязан к маме и настоял, чтобы она жила в их с супругой замечательном доме. Но две хозяйки превращали его пребывание там в ад, поэтому трудоголиком Майло был не только прирожденным, но и вынужденным.

А уж наличие или отсутствие сигареты в руках сотрудника никак не мешало господину начальнику секретной службы хвалить его, если есть за что, или методично и досконально втаптывать в землю, ежели, не дай боги, сотрудник где-то напортачил.

– Вам будет предоставлена только та часть информации, которую вам нужно знать, – продолжал Минкен, водя длинным пальцем с аккуратным ногтем по ручке кресла. На среднем пальце левой руки у него поблескивало черное кольцо-печатка, передающееся от одного премьера к другому. – Ваша задача – в кратчайшие сроки посетить указанных в этом списке людей и задать им необходимые вопросы. Ответы желательно записывать на диктофон, но так, чтобы, если вас перехватят, носитель не нашли, даже разделав труп.

Деликатный Тандаджи при слове «труп» чуть поморщился – не потому, что боялся или не одобрял разговоры о мертвых. В его должности с отошедшими в мир иной приходилось встречаться чаще, чем с любимой супругой, а некоторым (ладно, больше чем некоторым) и организовывать встречу с иным миром раньше срока. Просто в его ведомстве мальчиков не было, все знали инструкции и понимали, как нужно действовать, чтобы избежать утечки. А уж возможную смерть тем более не обсуждали, заданию просто присваивалась степень сложности от самой легкой «Д» до самой сложной и опасной «А». «Агент всегда должен быть готов умереть», – любил повторять впитавший мудрость своего народа Тандаджи, читая лекции в школе службы внутренней и внешней безопасности. Правда, тидуссы вместо «агент» говорили «мужчина», но сути это не меняло.

– С необходимой информацией вас ознакомит подполковник Тандаджи, – закончил премьер и встал. – И, лорд Кембритч, – он понизил голос и пристально глянул на смотрящего на него снизу вверх виконта, – если ваши поиски увенчаются успехом, я вас не забуду.

После этих слов он величественно проследовал из кабинета, оставив Люка в веселом недоумении, а Тандаджи – в состоянии легкого недовольства от вторжения вышестоящего аристократа на его территорию. Впрочем, недовольство на лице Майло было скорее похоже на улыбку от дурман-травы.

– Что это было? – спросил Люк, когда шаги премьера затихли.

– Это, мой молчаливый друг, – равнодушно (но получилось с изумительным сарказмом) ответил Тандаджи, – очередная попытка войти дважды в одну реку. Подойди-ка сюда.

Люк послушно встал, прихрамывая, обошел стол и остановился у плеча начальника.

– Возьми в верхнем ящике, – обронил Майло, раскрывая толстенькую папку, лежащую прямо перед ним. На папке наискосок была приклеена бирюзовая зачарованная полоса – знак высшей секретности. Папка настраивалась на конкретные руки, и открыть ее могли только несколько человек. В случае попадания не в те руки она мгновенно исчезала, чтобы появиться в огромном начальственном сейфе, стоявшем в святая святых Зеленого крыла – личной спальне Тандаджи, где его запрещалось трогать и в которой он отдыхал от трудов праведных и любимых домашних мегер.

Люк непонимающе глянул на начальника, наклонился открыть ящик и чуть не прослезился – там лежал блок сигарет его любимой марки «Вулканик» и россыпь зажигалок.

– Отец родной, – простонал он, затягиваясь, – все, ты меня купил с потрохами. Я у тебя любимчик, да?

– Ты у меня головная боль, гонщик недоделанный, – процедил Тандаджи, брезгливо отряхивая пепел с драгоценных бумажек, хаотично застилающих стол. – Смотри сюда. Справишься – забуду про дурь с участием в ралли и сломанную накануне парламентской встречи ногу.

Люк опустил глаза в папку. Пилил начальник с большим умением, «поговорил и простил» – это было не про него. А проштрафился виконт знатно.

Тогда проходила какая-то архиважная встреча между братскими и связанными нерушимой дружбой (правда, Тандаджи едко называл эту дружбу взаимным зажатием в клещи) государствами Инляндия и Рудлог. Люку, как инляндскому коренному дворянину, предстояло провести среди соотечественников почти десять дней, занимаясь благородной разведкой, а если попросту – вынюхивать, подсматривать и подслушивать, не вызывая при этом подозрений из-за своего происхождения. Вместо этого он отдыхал в реанимации, выйдя из комы только на третий день.

Люк снова затянулся, глядя через плечо начальника на большое фото из папки. Фотография была обработана под черно-белый вариант, но все равно производила сильное впечатление.

Посередине сидит высокая статная женщина с очень светлыми, почти платиновыми волосами. На голове – изящная корона с семью зубцами. Взгляд ее полон силы, сама она немного полновата, но это не портит ее удивительную холодную красоту. Королева Ирина-Иоанна в тяжелом и широком бальном платье с узким корсетом и орденскими лентами, надетыми наискосок через обнаженное плечо, держит на коленях младшую дочь – четырехлетнюю Каролину. Из-за их близости видно, насколько волосы дочери темнее, чем у матери: если у королевы платина, то у принцессы, насколько он может судить по черно-белому снимку, скорее русые. Каролина с лицом-сердечком и убранными назад волосами очень старается не шалить, и поэтому вид у нее немного испуганный.

За королевой, положив одну руку на спинку ее кресла, а другую убрав за спину, стоит ее третий супруг – невысокий, с острым лицом, густыми бровями и лихо закрученными усами. Он одет в парадный полковничий мундир, а через плечо тоже спускается орденская лента. Святослав Федорович Волков, принц-консорт, представитель одной из древнейших фамилий Рудлога, не побоявшийся стать третьим мужем Ирины-Иоанны.

Справа от отчима, с гордо выпрямленной спиной и надменным взглядом, в пышном платье – 23-летняя принцесса Ангелина, дочь первого мужа королевы, лорда Виктора Стави́йского. Насколько Люк помнил, лорд погиб в результате аварии листолета через пять-шесть лет после свадьбы. Ангелина единственная из всех, кроме королевы, несет на голове небольшую корону, как и положено первой наследнице. Этот день должен был стать днем ее помолвки, но особого счастья у девушки на лице не видно. У нее такие же светлые волосы, как у матери, но лицо более тонкое, волевое, с выделяющимися скулами и поджатыми губами. Да и сама она ниже ростом и гораздо стройнее, хотя каждый, кто видит ее властный взгляд, меньше всего обращает внимание на хрупкость принцессы. Бальное платье обнажает тонкие руки и выделяющиеся ключицы. На вкус Люка, она даже слишком худая и маленькая. Надо, чтобы у женщины было хоть какое-то подобие груди.

По другую сторону от Святослава стоит принцесса Василина. Ей девятнадцать, и она тоже дочь от первого мужа, очень похожа с сестрой. Но, в отличие от кронпринцессы, в глазах ее видно хоть что-то человеческое – теплота, доброта, спокойствие. Возникает ощущение, что она ободряюще улыбается фотографу, внезапно оробевшему от такого количества королевских особ. Она выше и крупнее Ангелины, но кажется больше только по сравнению с первой наследницей. Если сравнивать со среднестатистической женщиной, Василина очень стройна. Но ее стройность, в отличие от сестринской, не вызывает желания запереть в столовой и кормить, пока не нарастет хоть немного мяса. У принцессы мягкие светлые кудряшки до плеч, схваченные обручем, покрытым драгоценными камнями. На плечах – меховая накидка. Василина стоит вполоборота, и платье в стиле ампир мягко облегает ее фигурку. Мужской взгляд невольно останавливается на очень аппетитных выпуклых ягодицах, деликатно прикрытых светлой тканью платья.

Рядом с Василиной – принцесса Марина. Девушка находится в самой поре девичьего цветения, ей шестнадцать, но ее волосы собраны в строгую прическу с минимумом украшений, платье простое, длинное, перетянутое на талии пояском, с закрытым декольте и руками. Она смотрит прямо в камеру, но напряжение в глазах и линии рта позволяет предположить, что ее раздражает и фотограф, и процесс фотографирования и хочется поскорее скрыться. Фигурка тем не менее у нее очень приятная, напоминает песочные часы. Люк посмотрел в сопроводительную записку – Марину королева родила от второго супруга, графа Михаила Романовского, который погиб через два года после рождения дочери. А три младшие – дети последнего мужа, принца-консорта Святослава.

Принцесса Полина – рядом с первой наследницей. У нее короткое каре с прямой густой челкой, сильно подведенные, несмотря на очень юный возраст – всего двенадцать! – и горящие любопытством глаза, оригинальное асимметричное платье, но тем не менее вполне светское, в пол. Она еще подросток, и фигура у нее мальчишеская, спортивная, развитая.

Алина младше Полины на два-три года, стоит с другой стороны. Девочка тоже кудрявая, как Василина, но не так выразительно, волосы ее скорее волнистые. Заколотые сверху, снизу они свободно спадают на спину. У нее единственной из всей семьи очки, за которыми практически не видно глаз. Платье красивое, но какое-то невыразительное, что ли. Девочка худенькая и производила бы жалкое впечатление, если бы не сильная линия подбородка и губ и разворот плеч, свойственный всей семье Рудлог. В этих плечах нет никакой мягкости, будто на них можно положить весь мир, и они не согнутся.

– Это их последняя официальная фотография, – сказал наконец Тандаджи. – Старшей принцессе тогда было двадцать три, значит, сейчас ей около тридцати. Младшей почти пять, значит, сейчас ей двенадцать. Неизвестно, жив ли отец. Королева погибла в результате переворота.

Люк повертел окурок в руке, ища глазами пепельницу, и Майло сунул ему под руку какую-то чашку с засохшими чаинками.

– В деле материалы твоих предшественников. Принцесс искали буквально везде, но они как сквозь землю провалились. Из чего я делаю вывод, что они либо тоже погибли, либо прячутся где-то за границей, что очень усложнит дело, либо разделились и растворились где-нибудь в глубинке.

– Это и есть мое задание? – хриплым после курения голосом спросил Люк. Он не спрашивал, зачем их искать – если надо, ему скажут, а если не говорят, то лишняя информация – лишние заботы.

– Твое задание, мой азартный друг, – повторно собрать информацию у тех, с кем наши красавицы близко контактировали при жизни во дворце. Няни, подруги, любовники… Хотя их вроде бы не было, и это странно… при такой-то матери.

Люк, воспитанный, в отличие от Тандаджи, в культуре, благоговейно относящейся к монархам и прощающей им их слабости, поморщился. Какая бы она ни была, все-таки королева. А начальник продолжал:

– Да, мы уже общались со всеми указанными в списке шесть лет назад, когда правительство только восстанавливалось и нужен был монарх для укрепления государства. Но тогда мы искали девушек у этих людей. Сейчас другие агенты прочесывают Рудлог, а тебе нужно искать информацию. Возможно, кто-то из королевской семьи имел тайного возлюбленного, кто-то состоял в секте или клубе, кто-то баловался наркотой, а кто-то разводил на стороне птичек на продажу. Мне нужна любая зацепка, потому что все, что было, мы уже отработали. Все, что помню лично я, тоже отработано. Любая, даже невероятная версия о том, где они могут быть, нам поможет.

Люк не мог не вспомнить о девушках с такими же именами, как у принцесс, в машину которых он сел. Но лица у них были совсем другие. О пластике там речь не шла, у Люка на это дело глаз был наметан, а магически наведенная личина просто исчезла бы при входе в дом. Практически у всех аристократов стоял полог, дезактивирующий маскировочные заклинания. Но Кембритч все равно мысленно похвалил себя за то, что попросил Бориса собрать информацию, пообещав себе разобраться до конца, чтобы точно быть уверенным – вчерашние девушки не имеют отношения к пропавшим принцессам.

– А потом, после того как ты сотрешь ноги по, гхм, бедра, бегая по данным адресам, у меня для тебя будет еще одно особое задание, – Майло что-то написал на маленьком листке бумаги, запечатал лист в конверт и отдал подчиненному вместе с папкой, где были собраны адреса и телефоны всех тех, с кем хоть как-то контактировали принцессы.

– Еще особее, чем имеющееся крайне особое задание? – заинтересовался Кембритч.

– Гораздо особее, – ехидно подтвердил Тандаджи, волшебным образом не меняя ни выражения лица, ни тона голоса. Люку иногда казалось, что он сам придумывает эмоции в речи начальника.

– Надо передать одному человеку мое послание, – сказал тидусс, выразительно глядя на виконта. – Но вот беда – я не знаю ни как его сейчас зовут, ни где его можно найти.

Люк, не удержавшись, закатил глаза. Порой ему думалось, что задания в стиле «пойди туда, не знаю куда» руководитель придерживает специально для него.

– Оригинально, – хрипло сказал он, потянувшись ко второй сигарете.

– Ну ты же мой любимчик! – Кембритч мог бы поклясться, что уловил-таки на физиономии Майло глумливое выражение. – Для тебя все самое сладенькое.

Виконт передернул плечами.

– Что за выражения, Майло? Сладенькое, гладенькое. Ты со своими стервами не решил ли из честных мужиков переквалифицироваться?

– Ты пошути еще, – равнодушно сказал Тандаджи, – и следующим заданием переквалифицироваться придется тебе.

– Все, понял, не буду больше, – Люк выставил перед собой ладони, словно защищаясь. Сигарета чадила, зажатая между пальцами. – Так кого там надо найти?

Выходя от начальника, он чертыхался. Больше всего на свете (после нотаций отца) Кембритч не любил рутинную работу. Его коньком были импровизации, мгновенные операции, можно сказать, блицкриги. И каждый раз, получив от Тандаджи задание, предполагавшее длинный и нудный перебор вариантов, наблюдение или, не дай боги, копание в бумажках, он обещал себе, что, как только закончит – уволится на хрен. Но после удачных заданий увольняться на волне эйфории не хотелось, а после неудачных – не хотелось уходить проигравшим. Сам того не понимая, Люк плотно прикипел к работе Зеленого крыла – она дарила ему чувство опасности, исключительности и свободы. А это немаловажно, если твой отец всю жизнь пытается подчинить тебя своей воле.