000
ОтложитьЧитал
– Я не возражаю, Людмила Васильевна. Наоборот, я вам очень признателен, – сказал он, не покривив душой.
– Ну, один мастер-класс в обмен на другой, – сказала Милочка, как отрезала.
Мирон вздохнул.
– Когда ждать звонка от господина Харона? – спросила она деловито.
– Давайте, я ему сначала сам позвоню, а уже потом… доложу, – сказал Мирон без особого энтузиазма.
– Давайте, – согласилась Милочка. – Только долго не тяните, у вас неделя, а потом абонемент аннулируется.
– Карета превратится в тыкву, – пробормотал Мирон, и Милочка хмыкнула то ли саркастически, то ли одобрительно.
Глава 6
Милочка сдержала свое слово. Утренним дилижансом, который в просвещенном двадцать первом веке выглядел как вполне комфортабельный минибус, в больницу заявилось светило в сопровождении верных подмастерьев. Охреневший Горовой метался по больнице как ошпаренный. Не менее охреневший, но куда более сдержанный главврач мрачно поглядывал на невозмутимую Милочку, которая после дружеских лобзаний со светилом уходить к себе не планировала, держалась поблизости, всем своим видом давая понять, что она в происходящем действе человек далеко не последний. Кто бы сомневался!
На консилиуме, который собрали для осмотра Джейн, Милочка тоже, разумеется, присутствовала. Сама присутствовала и Мирона привлекла. Мирон не сопротивлялся, ему и самому было интересно, как работают светила государственного масштаба. Светило работало быстро, складно и ладно! Отмахнувшись от назойливых реверансов начмеда Горового, Вышегородцев сразу же приступил к делу. Он был невысок, головаст, лысоват и слеповат, голос имел тихий, а пальцы музыкальные. В книжках эти пальцы бы непременно так и обозвали – музыкальными. А какие же еще пальцы должны быть у ведущего нейрохирурга? Подмастерья его были разновозрастными, выглядели куда солиднее и представительнее своего гуру, но внимали каждому сказанному слову. Мирон тоже внимал. Тем более что гуру говорил дельные вещи и своей исключительностью не кичился. Тем более что он был готов помочь Джейн, а эта помощь дорогого стоила. Дорогого во всех смыслах.
Операцию назначили на двенадцать часов дня. Мирона тоже пригласили. Его пригласили, а он вдруг некстати подумал, что у врачей не принято лечить своих. Не то, чтобы дурная примета, но лучше делегировать это дело кому-то из коллег, для пущей надежности. Уже потом он подумал, что Джейн ему никакая не «своя», просто так уж вышло, что надеяться ей больше не на кого. Харон потерял к бедняжке интерес сразу же после того, как выяснил, что умирать в ближайшее время она не планирует. Харону простительно, он известный мизантроп, а у Мирона клятва Гиппократу и моральные принципы. И теперь за эти принципы он оказался должен коварной Милочке.
Как бы то ни было, а операция прошла гладко. Настолько гладко, насколько это вообще возможно в условиях районной больницы, оборудованной далеко не по последнему слову техники.
– Ну все, коллеги! – сказал Вышегородцев, когда всю их дружную ораву пригласил к себе в кабинет главный врач. – Все, что от нас зависело, мы сделали. Остальное – в руках божьих. Будем уповать на его милость и на то, что у пациентки молодой и крепкий организм. Случай, скажу я вам, любопытный: можно сказать, что все это время барышня жила вопреки, а не благодаря.
Горовой бросился было благодарить и оправдываться, но Вышегородцев взмахом руки остановил его неискренние излияния, лишь попросил, чтобы о состоянии пациентки его непременно информировали.
Главврач покосился на Милочку и пообещал информировать. Милочка кивнула и тоже пообещала, а Мирон под шумок ретировался из начальственного кабинета. Ему предстояло еще одно довольно сложное, почти невыполнимое дельце. И дельце это не требовало отлагательств.
Харон по старой своей привычке взял трубку не сразу. Мирон насчитал десять гудков, пока в мобильном не послышался наконец хриплый и очевидно недовольный голос друга:
– Слушаю. – Приветствиями и прочими этикетами Харон не заморачивался.
– Ты мне должен. – Мирон решил брать быка за рога и ковать железо, пока горячо.
– Не помню, чтобы занимал у тебя деньги. – В голосе Харона послышалась легкая озадаченность.
– Ты не должен мне денег, ты должен мне… – Мирон сделал глубокий вдох и выпалил: – Ты должен мне мастер-класс по созданию этих твоих масок.
– Тебе? – А вот сейчас озадаченность перешла в удивление.
– Не мне, а Милочке. Ты помнишь Милочку?
– Ее трудно забыть.
– Прекрасно! В таком случае, тебе не слишком напряжет моя маленькая просьба.
– Она меня уже напрягает. – В голосе Харона послышался лед, и Мирон испугался, что прямо сейчас он повесит трубку. Бывали уже прецеденты.
– Так! – сказал он не просительно, а строго. – Я говорю, ты слушаешь, а потом решаешь. Но сразу хочу расставить все точки над «i». Ты позвонил мне, когда тебе потребовалась помощь. Ты позвонил, и я тут же приехал. Теперь помощь нужна мне.
Можно было бы сказать, что помощь нужна Джейн, что они в ответе за тех, кого вытащили из оврага, но Мирон решил, что Харона сантиментами не прошибешь, а вот чувством долга можно попробовать.
– Говори, – велел Харон после недолгих раздумий.
И Мирон заговорил. Старался говорить сухо и кратко, на понятном Харону языке. Только факты – никаких призывов к милосердию. Закончил быстро. Когда только факты, спич сокращается в разы.
– Ты хочешь, чтобы я показал этой женщине, как создаю свои маски? – спросил Харон после долгого молчания.
– Да, именно это она от меня и требует.
– Она могла бы обратиться ко мне лично.
– И ты бы сразу согласился?
– Нет.
– Вот поэтому она и отправила гонца. Так что мне ей передать?
– Передай ей, что я подумаю.
– Нет! – Харон не мог его видеть, но Мирон все равно помотал головой. – Нет, давай я передам ей, что ты будешь рад провести для нее этот мастер-класс.
– Я не буду рад.
– Но проведешь? – спросил Мирон с надеждой.
– Проведу.
От сердца отлегло. И аванс отработал, и абонемент у него в кармане! Свезло так свезло!
– Спасибо.
– Я работаю по ночам, – сказал Харон. – Она должна это понимать.
– Романтическое свидание ночью в конторе. Прекрасно! О лучшем не приходится и мечтать.
– Это не романтическое свидание, Мирон. Это деловая встреча.
– Деловая встреча ее тоже устроит.
– И если она решит упасть в обморок…
– Харон, она врач, она не падает в обмороки при виде покойников.
– Все время об этом забываю, – пробормотал Харон, а Мирон подумал, что для того, чтобы что-то забыть, об этом как минимум нужно хоть иногда вспоминать.
– И кстати, – сказал он, понижая голос, – операция прошла успешно.
– Хорошо. – Харон не стал спрашивать, что за операция. То ли понял, то ли его и в самом деле не интересовала судьба Джейн. – Передай этой женщине, что я буду ждать ее в конторе в субботу в полночь.
– В субботу в полночь, – повторил Мирон. – Как романтично!
– Деловая встреча, – поправил его Харон и отключился.
Милочку Мирон застал все на той же скамейке под липой. Она курила с задумчивым видом, смотрела прямо перед собой, но, кажется, ничего не видела.
– Я договорился. – Мирон присел рядом.
– Это очень хорошо, – сказала Милочка, не глядя в его сторону.
А вот он смотрел во все глаза, изучал неожиданно красивый Милочкин профиль, неожиданно длинную шею и короткий ежик волос. Все-таки в ней что-то было, что-то, что не давало мужчинам пройти мимо. То есть, сам бы Мирон прошел, но большинство замедлило бы шаг.
– Что? – спросила Милочка, и уголки ее ярко-накрашенных губ чуть дернулись в легкой усмешке. Так может улыбаться только уверенная в себе женщина.
– Он ждет вас в эту субботу в полночь, – сказал Мирон, подбирая с земли прутик. – Как вам такое расписание, Людмила Васильевна?
– Меня устраивает.
– Но вы должны понимать, что он несколько… – Мирон замолчал, подбирая правильные слова.
– Особенный?
– Я бы сказал, странный, но пусть будет особенный. Я просто хочу сказать, что не нужно ожидать от него обычной реакции.
– Мирон Сергеевич, я, по-вашему, похожа на женщину, которой хочется обычной реакции?
– Мне трудно сказать, я вас плохо знаю.
– Вы знаете меня достаточно, чтобы не предполагать всякие глупости. – Милочка встала со скамейки, зашвырнула недокуренную сигарету в урну, а потом сверху вниз посмотрела на Мирона: – И я, кажется, теперь тоже кое-что про вас понимаю.
Наверное, она ожидала, что Мирон спросит, что именно она понимает, но Мирон спросил о другом.
– Наш договор в силе?
– Разумеется. Я хозяйка своему слову. Спасибо, Мирон Сергеевич, – сказала она вдруг, и Мирон аж поперхнулся от неожиданности.
– И вам, Людмила Васильевна, – сказал он, а потом добавил: – За вызов светила.
– Эта девочка поразительно везучая. – Милочка одернула халат. – Сначала ваш друг подобрал ее на заброшенной дороге. Потом вы заподозрили аневризму и настояли на повторном обследовании. Потом Вышегородцев ее прооперировал. Что это, как не чертовское везение?
– Я не знаю. – Мирон покачал головой. – Мне кажется, везение – это когда ты не села пьяная на байк и не попала в аварию, чтобы тебя потом подбирали, обследовали и оперировали.
– Вы сейчас говорите о здравомыслии, а не о везении. – Милочка усмехнулась, а потом спросила: – Какой алкоголь предпочитает господин Харон?
– Я бы не советовал. – Мирон тоже встал со скамейки.
– У него аутичное расстройство, я ведь правильно понимаю?
– В какой-то мере.
– Но он достаточно социализирован, чтобы заниматься таким серьезным бизнесом.
– Он любит свое дело.
– Хорошо. – Милочка кивнула каким-то своим мыслям. – Приятно было поболтать, Мирон Сергеевич.
Дожидаться ответа она не стала, направилась ко входу в приемный покой. Мирон постоял несколько секунд в нерешительности, а потом двинул следом. Его смена закончилась, но перед уходом захотелось посмотреть, как там Джейн.
Джейн пребывала все в том же вегетативном состоянии. Чуда не случилось. Мирон надеялся, что пока не случилось. Все жизненные показания Джейн были приемлемыми. По крайней мере пока ее жизни ничто не угрожало.
Глава 7
Домой Мирон добирался по пробкам. Вот кажется, провинциальный городок, а пробки тут как тут! Конечно, не такие масштабные, как в столице, но тоже весьма раздражающие. Стоя в пробке, он позвонил Ба, сообщил, что едет с дежурства домой, обещал навестить в ближайшие дни.
Ба все никак не могла смириться с желанием Мирона жить отдельно. Ей было скучно одной в большом и гулком доме, родовом гнезде, как она его называла. Гнездо построил еще бабулин отец. Сначала сам спроектировал, а потом сам же и построил. Прадед, по словам Ба, был парень хоть куда. Уважаемый в городе архитектор, столп местного общества, весельчак и балагур. Ба любила про него рассказывать, а маленький Мирон любил слушать. Рассказы Ба получались интересные и увлекательные. Куда увлекательнее, чем обычные сказки. И фотографии в старом семейном альбоме Мирону нравилось рассматривать. На этих фотографиях прадед в любом, даже молодом возрасте выглядел солидно. Возможно, причиной тому были его совершенно седые волосы. А возможно, взгляд. Взгляд у прадеда был пронзительный. Как будто он видел то, что другим не дано. По крайней мере, маленькому Мирону так казалось. Однажды он даже спросил у Ба, что у прадеда с глазами, почему он смотрит не на Мирона, а сквозь него. Ба тогда удивилась и, кажется, испугалась, принялась допытываться, с чего это Мироша такое удумал. А Мироша не удумал, он просто видел.
Сколько ему тогда было? Лет пять? В таком возрасте дети – те еще фантазеры и придумщики. В таком возрасте им и самим видится всякое. Ему тоже что-то виделось в далеком детстве. Виделось, а потом забылось, осталось лишь щекотное чувство в районе солнечного сплетения да невероятно яркие сны, которые он тоже забывал, стоило только открыть утром глаза. Ба называла это щекотное чувство интуицией. Рассказывала, что у прадеда тоже была интуиция, и Мирон ее от него унаследовал.
Про интуицию было особенно интересно, в детстве само это слово казалось Мирону подозрительно-загадочным, сказочным. Оказалось, ничего сказочного. Оказалось, что интуиция – это то самое щекотное чувство в солнечном сплетении, когда ты, трехлетний, закатываешь родителям страшную истерику, до синевы, до удушья, и те оставляют тебя с Ба, а сами уезжают в гости без тебя. А ты, трехлетний, хотел совсем другого, ты хотел, чтобы они тоже остались. Хотел, но не сумел объяснить, и они уехали. Уехали и попали в аварию. Смертельную аварию…
Вот это в понимании Мирона называлось интуицией. Вот этого щекотного чувства он боялся, как огня, несмотря на то, что иногда оно было предвестником и хороших событий. Первый раз это был конструктор «Лего» в огромной коробке, который Ба получила на работе по какому-то культурному обмену. Ба много лет возглавляла городской музей, прекрасно владела английским и немецким, вела переписку с иностранцами и пустившими корни за границей эмигрантами. У Ба тоже был свой талант: она умела общаться и рассказывать интересные истории. Наверное, именно за это ее любили и ценили. Как свои, так и пришлые. Пришлых в их большом и гулком доме всегда было много. Ба называла их друзьями по культурному обмену. Сам Мирон в тринадцать лет тоже слетал в Лондон по культурному обмену. Пожалуй, это был первый и единственный раз, когда Ба воспользовалась своим служебным положением. Первый, если не считать конструктор.
Тогда Мирон уже с самого утра знал, что что-то случится. Знал по вот этой щекотке, от которой никак не избавиться, которая исчезнет сама, как только свершится то, что она предвещает. Тем вечером случилось чудо в виде огромной коробки с конструктором «Лего». А в шестнадцать лет случилось еще одно чудо в виде новенького компьютера, который Ба подарила ему просто так, безо всякого повода. И неизвестно, чему Мирон в тот момент обрадовался больше: компу или тому, что предчувствие закончилось не болью, а радостью.
Дальше бывало по-всякому, на какой-то довольно длительный период все устаканилось. Никаких тебе интуиций, никаких щекоток в солнечном сплетении. Так было до тех пор, пока Мирон не начал работать. Работа все изменила, вернула давно забытые чувства, научила прислушиваться к тому, от чего раньше хотелось отмахнуться. Теперь это называлось по-научному красиво – клинической интуицией и здорово помогало Мирону в работе. Вот, например, как в случае с Джейн Доу. Кто мог предположить наличие у молодой девчонки помимо субдуральной гематомы еще и разорвавшуюся аневризму? Мирон и сам не сразу предположил, но стоило только приблизиться к ее койке, как в солнечное сплетение словно бы впивались невидимые коготки. Отчасти именно это чувство и стало причиной заключенной с Милочкой сделки. Мирон заключил сделку и в итоге оказался прав. Возможно, сегодня днем светило отечественной нейрохирургии спас Джейн жизнь. Светило спас, но неладное заподозрил именно он – Мирон. Можно было с чистой совестью расслабиться, завалиться на диван с бокалом вискаря, врубить какой-нибудь боевичок. Хоть какое-то время побыть простым обывателем.
Вместо этого Мирон отправился в спортклуб. Пару часов тренировок обеспечат его куда большей дозой эндорфинов, чем бокал вискаря. Да и форму не хотелось терять. Своей формой Мирон гордился и старался поддерживать ее по мере сил. С двенадцати лет старался, с тех самым пор, как Харон привел его в спортклуб, затолкнул в полуподвальное помещение и сказал, всматриваясь в клубящийся в дальнем углу полумрак:
– Савик, возьми этого мальчика и сделай из него мужчину.
– Здравствуй, Харон. – Из полумрака под свет единственной на все помещение лампочки тогда вышел невысокий, жилистый мужчина.
Он уставился на поникшего, перепачканного в земле и крови Мирона черными, как уголья, глазами, нахмурил кустистые брови, вздохнул.
– Поздновато из него делать мужчину, Харон, – сказал, продолжая разглядывать Мирона.
Он разглядывал, а Мирону хотелось провалиться сквозь землю. Или убежать из этого неуютного, даже опасного места. Не провалился и не убежал, сжал кулаки, стиснул зубы, выдержал взгляд.
– Или не поздновато, – Савик усмехнулся каким-то своим мыслям. – Где ты его нашел?
– За кладбищем, – ответил Харон. Тогда для Мирона он тоже еще был незнакомцем.
– И что он делал за кладбищем? – спросил Савик.
– Отбивался от своры. – Харон тоже посмотрел на Мирона. Посмотрел задумчиво и оценивающе, словно сомневался, а стоило ли вообще тащить его в этот подвал.
– Собачьей своры?
– Человечьей, Савик.
На самом деле Мирон не назвал бы тех четверых людьми. Нет, формально они были человеками: две руки, две ноги, голова. На этом все. Больше ничего человеческого. Ведь нельзя же назвать человеческим желание унизить и уничтожить того, кто младше и слабее. Просто так уничтожить – от скуки и потому, что появилась такая чудесная возможность, такая чудесная жертва в лице домашнего, чистенького, аккуратненького пацанчика, который не разбирается ни в жизни, ни в людях. Нет, интуитивно, уже тогда Мирон понял, что попал. По той самой колючей щекотке, что родилась в районе солнечного сплетения, по сбившемуся дыханию. А потом один из четверых, длинный, наголо бритый, дурно-пахнущий парень, попросил у Мирона закурить. С таким же успехом можно было попросить у него луну с неба. Откуда у домашнего, чистенького и аккуратненького пацанчика сигареты? Беда была в том, что долговязый прекрасно это понимал. Беда была в том, что долговязому хотелось выместить свое дурное настроение на том, кто слабее и не сможет ответить.
Он ударил Мирона без предупреждения, врезал кулаком по лицу. Мирон не сразу почувствовал боль, просто в носу захлюпало и по верхней губе потекло что-то горячее и соленое на вкус. Его никогда не били. Не было в его чистеньком и аккуратном мире ничего подобного, но, наверное, в генетической, древней, как сама земля, памяти сохранилось что-то первобытно-звериное. Беги или нападай!
Мирон попробовал убежать, а когда ему не дали, поймали за шиворот, швырнули в грязь, решил нападать. У него была решимость, генетическая память и медленно вскипающая ярость. Чего у него не было, так это сил и опыта. Его били, он рычал и отбивался. Сначала голыми руками, потом подобранной с земли палкой. Отбивался почти вслепую, потому что глаза заливало что-то густое и соленое. Ориентироваться приходилось лишь на издевательский смех врагов и бесконечные тычки. Все силы уходили на то, чтобы удержаться на ногах, потому что все та же генетическая память подсказывала – пока он стоит, его бьют, но стоит ему упасть, его убьют. Просто так, от нечего делать, из-за пьяного куража и чувства вседозволенности. И Мирон стоял. Сколько мог.
Один против четверых. Любой скажет, что силы неравны, хоть с генетической памятью, хоть без нее. И Мирон упал, ткнулся окровавленным лицом в рыжую глину. Ткнулся и едва не задохнулся, потом что на спину ему запрыгнули, потому что на затылок ему надавили. И все это с диким, нечеловеческим совершенно хохотом, с забористым матерком. Вот так он и должен был умереть: задохнуться в кладбищенской грязи под маты и пьяный смех.
Он бы и умер, потому что сил на сопротивление не осталось совсем. И сил не осталось, и воздуха в огнем горящих легких. Он бы умер, но вдруг случилось чудо. Чудо выглядело, как некрасивый, длинный и лысый мужчина в дорогом пальто и сияющих туфлях. Туфли Мирон увидел первым делом, потому что они были как раз в поле его зрения. Туфли и стальной наконечник черной трости. В том своем состоянии Мирон больше слышал, чем видел. А слышал он странное: сначала все тот же хохот и состоящие из одних лишь матов крики. Эти четверо угрожали мужчине, предлагали не мешать и свалить по-хорошему. Но Мирон понимал, что по-хорошему уже не получится, что теперь у его мучителей стало на одну жертву больше. Двойная забава. Мужчина что-то ответил, но так тихо, что Мирон ничего не расслышал. Воспользовавшись временной передышкой, он встал на колени и принялся торопливо стирать с лица грязь и кровь. Он хотел видеть.
Не успел. Мужчина с тростью действовал слишком быстро. Или это его трость действовала, потому что Мирон слышал свист рассекаемого ею воздуха, глухие удары, сухой хруст и вопли боли. Тишина наступила, когда Мирон окончательно обрел способность видеть.
Его мучители корчились в грязи, а его спаситель стоял неподвижно, опираясь на свою трость, скрестив длинные пальцы на набалдашнике в виде черепа. Мирона тогда поразил не набалдашник и не эта расслабленная поза, и даже не та скорость, с которой была одержана победа. Его поразили туфли незнакомца. Они были по-прежнему чистыми, носки их сияли зеркальным блеском. Наверное, Мирон даже мог бы увидеть в них свое жалкое отражение.
– Сам встанешь? – спросил мужчина.
Мирон молча встал, покачнулся, но на ногах все-таки устоял. Мужчина не сделал попытки ему помочь. Наверно, не хотел испачкать свое дорогое пальто. Он осматривал Мирона своим стылым, как у покойника, взглядом и о чем-то думал.
– Спасибо, – прохрипел Мирон. Он был воспитанным мальчиком, даже в критической ситуации не забывал про вежливость.
– Что ты им сделал? – Мужчина дернул подбородком в сторону поверженных врагов.
– Я? Ничего.
– Почему не убежал?
– Я пытался.
– И?
– Не получилось.
– Почему не сопротивлялся?
– Я пытался.
– И?
– Не получилось.
Захотелось расплакаться от боли, злости и обиды. Мирон закусил разбитую в кровь губу.
– Плохо, – сказал мужчина.
– Куда уж хуже, – согласился с ним Мирон.
Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Наверное, это тоже была какая-то схватка. Не на физическом уровне – на ментальном. Наверное, схватка эта закончилась ничьей, победить в ней Мирон точно не мог, но и не проиграл, потому что мужчина кивнул и вдруг спросил:
– Хочешь, чтобы получалось?
И Мирон, не задумываясь, ответил, что хочет. Уже гораздо позже он услышал крылатую фразу про доброе слово и пистолет, но уже тогда, в неполные тринадцать лет, ясно осознал, что против тварей и нелюдей одного лишь доброго слова недостаточно.
– Я Харон, – сказал мужчина.
– Это ваше имя? – спросил Мирон, рукавом куртки вытирая с лица кровавую юшку.
– Это моя суть, – сказал мужчина, протягивая ему белоснежный носовой платок.
– Я его испорчу. – Мирон брать платок не спешил.
– У меня есть запасной. Как тебя зовут?
– Мирон. Это мое имя.
– Ясно. До сути ты пока не дорос.
Только сейчас Мирон понял, что еще странное в этом человеке. Разумеется, кроме полного отсутствия волос, бровей и ресниц. Странным было его лицо, полностью лишенное эмоций. Это потом, много лет спустя, он научился читать по лицу Харона, а тогда открытие это казалось ему не просто странным, а даже диким.
– Пойдем. – Не дожидаясь и не оглядываясь, Харон шагнул на поросшую мхом каменную дорожку, оставляя за своей спиной старые надгробия, поверженных врагов и растерянного двенадцатилетнего мальчишку.
Мирон догнал его уже на выходе из кладбища и дальше всю дорогу до ютящегося в подвале спортивного клуба держался позади, но не отставал. И в подвал спустился покорно, хотя Ба всегда учила его опасаться незнакомцев.
И вот теперь он стоит в подвале под тусклым светом голой лампы сразу с двумя незнакомцами. И по виду это очень опасные незнакомцы. По крайней мере, один из них. Тот, что с тростью. Он стоит, а они разглядывают его, как какого-то зверька: внимательно, но почти без любопытства.
– Ты знаешь, куда попал, мальчик? – спросил его наконец Савик.
Мирон мотнул головой и тут же поморщился от боли и гула в ушах.
– Легкое сотрясение, – сказал Харон, ни к кому не обращаясь.
– Ты попал в спортивный клуб по айкидо, мальчик. Ты знаешь, что такое айкидо?
– Я узнаю, – пообещал Мирон, не столько этим двоим, сколько самому себе.
– Будет толк. – Савик кивнул, а потом добавил: – Я твой тренер, меня зовут Савик Мусаилович. Тренировки три раза в неделю, плюс выходные по желанию. Когда ему начинать? – Он посмотрел на Харона.
– Завтра, – ответил тот.
– Ты сказал, что у него сотрясение.
– Он справится.
– Хорошо. – Савик Мусаилович кивнул. – Не буду сразу давать полную нагрузку. Ты сейчас куда? – он перевел взгляд на Мирона.
– Домой.
– Мама не обрадуется такому твоему виду.
– Мамы нет. – Он уже почти привык, что нет ни мамы, ни папы, почти перестал чувствовать вину за их смерть.
– А кто есть?
– Ба. Бабушка.
– Бабушка еще больше не обрадуется. – Савик Мусаилович кивнул в сторону неприметной двери. – Там раздевалка и умывальник. Иди приведи себя в порядок.
В раздевалке с двумя рядами выкрашенных ядовито-зеленой краской железных шкафов так сильно пахло потом, что у Мирона заслезились глаза. Он прошел к умывальнику, посмотрел на свое отражение в висящем над ним зеркалом и понял, что привести себя в порядок не получится. Нос распух и почти не дышал, один глаз заплыл, а бровь рассекала все еще кровоточащая рана. Куртка в грязи, джинсы порваны, и в дыру выглядывает разбитая в кровь коленка. Мирон криво усмехнулся своему отражению, решил, что не пропустит ни одной тренировки у Савика Мусаиловича, и принялся смывать с лица кровь и грязь.
И данное однажды самому себе слово Мирон сдержал. До самого поступления в институт он посещал все тренировки в клубе. Сначала ему было тяжело. Сначала у него ничего не получалось и было стыдно перед остальными пацанами. Эти пацаны были сильнее, ловчее и опытнее. Этим они походили на тех четверых. Но эти пацаны никогда не издевались над Мироном. Полгода Мирон мучился и считал себя слабаком, а потом у него вдруг начало получаться. И силы откуда-то взялись, и ловкость, и спортивная хитрость. И в планке он теперь стоял по несколько минут, и отжаться мог, играючи, и подтянуться на турнике. И на соревнования его Савик Мусаилович начал выставлять. Сначала на городские, потом уже и на областные. И до черного пояса он дорос к семнадцати годам. Дорос до черного пояса и понимания того, как сильно ему повезло, что пять лет назад он повстречал Харона и Савика Мусаиловича.
Харон тоже приходил в подвал тренироваться, но делал это тогда, когда в клубе не было никого, кроме Савика. Не любил общество, презирал зрителей. Мирон лишь однажды стал свидетелем этой тренировки. Они оба ему позволили остаться: и Савик Мусаилович, и Харон. Это было знаком наивысшего доверия, зачислением в когорту избранных. По крайней мере, Мирону тогда так показалось.
А еще ему преподали урок того, как вести бой без боя. В схватке Савика с Хароном не было и не могло быть победителя. Постороннему, непосвященному человеку вообще показалось бы, что нет никакого боя, что все это сплошная ерунда и бальные танцы. Про бальные танцы Мирону однажды сказал его одноклассник Женек Степушёнок.
Женек занимался боксом. Вот это был спорт! Вот это была силища! Разумеется, в понимании Женька. Остальное, всякие там айкидо, не укладывалось в его картину мира, а то, что не укладывалось, Женьку хотелось низвергнуть или хотя бы поломать. Мирон долго терпел насмешки и подначивания, избегал прямых столкновений, не лез на рожон. В общем, делал все, как учил Савик Мусаилович. Терпеть и уклоняться с каждым разом становилось все тяжелее.
– Непротивление злом насилию, – сказал Харон, когда Мирон решился поделиться с ним своей проблемой.
Вообще-то, он старался ничем таким не делиться, но… накипело. К тому времени их отношения с Хароном перешли на новый уровень. Мирон пока не понимал, можно ли называть их дружбой, но очень на это надеялся. Один тот факт, что Харон велел обращаться к нему на «ты», обнадеживал.
– Замучился непротивляться. – Мирон помотал головой. – Он называет айкидо балетом. Представляешь?
– И лезет на рожон? – Харон посмотрел на него тусклым, лишенным всякого интереса взглядом.
– Еще как лезет. – Мирон кивнул.
– Ну так сделай ему приятное, прими вызов.
– А как же непротивление злом насилию?
– А у него получится причинить насилие?
– Нет, – ответил Мирон, не задумываясь.
– Ну, тогда не вижу моральной дилеммы.
Вообще-то, самого понятия «моральная дилемма» для Харона не существовало. Он не ставил себя над обществом, но он, однозначно, был вне общества. Наверное, поэтому так упорно отказывался жить по его законам.
– Савик Мусаилович не одобрит.
– Савику Мусаиловичу совсем не обязательно знать обо всех твоих жизненных перипетиях. Я сегодня в одиннадцать вечера приду в клуб. Могу поучить тебя разумному непротивлению.
Вот это было настоящее чудо! Одно дело – наблюдать за тренировкой Харона и совсем другое – стать его спарринг-партнером!
– Я приду, – сказал Мирон, изо всех сил стараясь, чтобы Харон не заметил его радости. В то время, ему хотелось быть похожим одновременно и на Савика Мусаиловича, и на Харона. В то время проявление эмоций казалось ему слабостью.
И Харон той же ночью показал ему, как нужно «непротивляться» в случае с Женьком и подобными ему персонажами. И той же ночью Харон дал ему свое благословение на чуть более активное «непротивление».
С Женьком Мирон разобрался на заднем дворе школы спустя несколько дней после той тренировки. Разобрался без свидетелей, тихо и почти ласково уложив его лицом в песок, не сломав ни единой косточки, не оставив ни единого кровоподтека. Женек не поверил. Даже лежа мордой в землю, он продолжал считать случившееся случайностью. Пришлось повторить. Сначала один раз, потом второй и третий. На четвертый раз под одобрительное улюлюкание невесть откуда взявшихся одноклассников Женек признал, что «непротивление» куда эффективнее грубой силы, и пообещал оставить наконец Мирона в покое.
Он оставил, но ненадолго. Ровно через месяц попросил, чтобы Мирон взял его с собой в спортклуб, познакомил с тренером. Мирон и взял, и познакомил, хотя прекрасно понимал, что скажет про Женька Савик Мусаилович. А скажет он, что парню поздновато ступать на этот путь. Но так же Мирон прекрасно понимал, что если парень решит вступить на него вопреки всему, Савик Мусаилович не откажется его тренировать. Но Женек не решился, остался в боксе. С тех пор их отношения с Мироном ограничивались лишь приветствиями и многозначительными взглядами. В каждом таком взгляде читалось острое желание взять реванш, доказать, что бокс круче, чем балет. На реванш Женек тоже так и не решился. Наверное, здравого смысла в нем было все-таки больше, чем уязвленного самолюбия.
Спорт-клуб находился все в том же полуподвальном помещении, что и десять лет назад. Савику Мусаиловичу нравился его подвал. Единственное, чего смогли добиться его уже повзрослевшие подопечные, это того, чтобы сделать в клубе нормальный ремонт, установить душевые кабины, хороший свет и хорошую вентиляцию. Делать все это пришлось быстро, за месяц, который тренер провел на своей родине. К ремонту подключились почти все: кто-то личным участием, кто-то финансами. Даже Харон внес свой посильный вклад. Разумеется, исключительно денежный. Представить его с малярным валиком в руке Мирон не сумел бы даже при очень большом желании.