Глава 1
Дорога вдохновляет на размышления. Сегодня воскресенье, 5 января 2020 года.
Меня зовут Кира, мне сорок пять лет, я разведена. Живу в маленьком, почти сказочном городке в уголке Массачусетса со своими детьми – Васей, одиннадцать лет, и Лорой (Лаурой), четырнадцать лет. Они встречали Новый год с папой, и одна из моих почетных обязанностей – отвезти и привезти детей от папы, который живет в трех с половиной часах от нас. Спасибо хоть не все расстояние в обе стороны, а только полпути! Мои полпути – это почти два часа, так как дорога идет через гору со смешным названием Флорида и потом через живописные городки и вдоль реки – всё это почти час до скоростной дороги.
Хотя я не люблю водить машину, этот первый час пути всегда радует меня. Какой-то прямо зачарованный мир на этой горе! Чистота и красота, украшенная сверкающими бриллиантами льда и снега. Солнце отражается в бесчисленном количестве кристаллов и слепит глаза. Дорога узкая и извилистая, скользит. Рой моих мыслей замедляется. Красота природы – очень мощный инструмент. Я часто езжу по этой дороге, и мне не надоедает то, что закладывает уши, и то, что темнеет под тенью горы. Серебряная река даже летом настолько холодная, что нет ни малейшего соблазна купаться. Летом, когда въезжаю в это царство, температура падает градусов на десять.
Вспоминаю, как увидела эту дорогу впервые. Дело было одиннадцать лет назад, когда мы переезжали в этот городок. Мой, на тот момент, муж вел грузовик с вещами, а я ехала на своей машине с детьми и мамой. Дети в путешествиях были беспокойны и капризны, да и мама тоже. После пары часов нервотрепки при въезде в эту долину вдоль реки все вдруг заснули, как по волшебству! А ведь до сих пор не спят в машине. В тот момент мне показалось, что реальность изменилась и я вынырнула с другой стороны – в тишине торжественно и спокойно текла полноводная река, ласкаемая солнцем. Дорогу обрамляли кудрявые леса и аккуратные поля. Напряжение улетучилось. И сейчас напряжение уходит, когда я смотрю на этот холодный горный и пейзаж. Я даю себе отдохнуть, глядя на природу. Рой мыслей непременно догонит меня, и гораздо скорее, чем я этого хочу.
Два дня назад я забирала мою маму, Тамару Андреевну, из аэропорта в штате Нью-Йорк, она прилетела на операцию, и хоть дорога туда тоже горная, но нравится она мне меньше.
Маме семьдесят пять лет, и она хочет управлять миром. Внутренние противоречия раздирают ее, и общаться с ней мне крайне сложно, хотя она всегда и несомненно хочет приносить только добро. Ее многочисленные болячки тревожат меня и вызывают жалость, а тяжелый характер стал несносным и для меня, и для детей.
Но нас ждали новые испытания. В Киеве, в октябре маме поставили диагноз рак почки. Я настояла на том, чтобы она лечилась у меня, так как в Киеве она уже не живет, а в Лондоне, где живет, не может разговаривать с врачами, так как не говорит по-английски.
Медицинская система в Америке, хоть иногда и способна блистать, но в среднем некомпетентна. Она как метастаз экономического неравенства – едва ли может помочь таким налогоплательщикам, как я, но вот бедной пенсионерке пока может, если у нее есть вышибала в виде меня. По задумке она может помочь только богатым и при этом очень подкованным в медицине людям.
При наличии анализов, снимков и переведенного диагноза я даже не смогла назначить визит к врачу. Пришлось идти ва-банк и, как я много раз делала, штурмовать приемный покой. Одна бессонная ночь в коридорах больницы – и был сделан новый скан, показан радиологам и получен ответ. Это не рак, а доброкачественная опухоль! Назначен визит к урологу. Через месяц уролог сделал УЗИ и сказал, что не может сказать, надо оперировать или нет, нужно сравнить с более ранним снимком. Я ему напомнила, что УЗИ было сделано шесть месяцев назад. Он почесал затылок и сказал, что оно в архиве и что перезвонит. Перезвонил через неделю и сказал, что оперировать надо. Назначили операцию с роботом, который сосуды перевязывает быстрее, чем человек, на двадцать третье января.
Мама поехала в Лондон отдохнуть от нас, а мы – на Багамы, отдохнуть от нее.
Сейчас есть силы после отдыха. И есть надежды на 2020 год. Этот год, как стопроцентное зрение, покажет новую реальность. 20-20 – так обозначается отличное зрение в данной системе. А как мне хочется, чтобы моя реальность была не больницами, врачами и ездой на машине по нуждам других!
Вчера было новогоднее собрание у Мерлинды – такой себе кружок хилеров. Она массажист и шаман, собирает вокруг себя единомышленников. Мне там очень комфортно – просто моя мечта о новой реальности. Реализованные в своих талантах люди. Было много надежд по поводу наступающего года.
Да, надежды – это хорошо, а вот амбиции – лучше!
Я по профессии стоматолог, у меня частная практика – четыре работника и три рабочих кресла. Я люблю свою работу и с большой радостью туда прихожу. Там и пациенты, и работники меня слушают, любят, ценят, чего не скажешь о моей семье. Но львиная доля моих усилий и энергии отдается-то как раз семье – и как в пропасть! А в работу, как в любовника, мечтаю вкладывать больше, но не получается.
Вот и сейчас греет мысль, что я укроюсь от этих житейских ненастий в успокаивающую рутину работы – завтра ведь понедельник. В голове толкаются вопросы – как впихнуть невпихуемое? Мой бумажный ежедневник фиксирует список незаурядных подвигов, необходимых на этой неделе. В голове удержать невозможно. Мозг гложет эти логистические задачки, как кости, пытаясь подогнать кусочки пазла. Но это меня утомляет. Я вернусь к нему, когда раскрою его дома.
И вот я уже доехала до места, где происходит обмен детьми. Мысли прячутся в извилины и затаиваются.
– Привет, как дела, Лаура?
– Хорошо. Отстань. Когда мы будем дома?
– Как всегда, часа через два.
– Мне надо сделать домашнее задание, как приедем.
– А что, было задание? Каникулы ведь!
– Задание было до каникул.
– Понятно… Вася, поздравь меня с Новым годом, мы ж в новом году еще не виделись.
– У-гу-у-у…
– Как встречали Новый год?
– В двенадцать часов съели по виноградине на каждый удар часов. Я устал (это значит «не выспался», дети говорят по-русски, а думают по-английски).
Лора втыкает Фредди в уши, давая таким образом понять, что разговор окончен. Вася мостится спать на заднем сиденье, «он устал». За три дня умудрился перейти в режим ночного бдения, и день стал ночью. Завтра в школу – будет бой. Но пока зачем нарываться на военные действия? Отстала от обоих, у меня тоже есть варианты, что слушать.
Доехали домой молча.
Она бежит по длинному коридору, похожему на часть аэропорта. Опаздывает. Натыкается на людей, которых надо обходить. Бежит по синим стрелками на полу и указателям сверху. Нервный пот начинает неприятно увлажнять шею. Тяжелая сумка тянет плечо вниз. Указатели морочат, и цель оказывается снова далека. Внутри появляется щемящее чувство, что всё пропало и придумать план Б невозможно.
Я просыпаюсь, как по щелчку. На часах красными циферками 4:35.
Тревожный сон – от тревожной жизни, такие сны случаются регулярно.
Сегодня 23 января, и я знаю, что мне вставать через час и везти маму в больницу на операцию. И знаю, что уже не засну.
Мозг услужливо подсовывает причины моего тревожного сна: кажущаяся бесконечной череда визитов к докторам для мамы и детей. Где-то возила сама, где-то договаривалась со знакомыми, а детей – всегда сама, их ни на кого не перекинешь. Раздражают эти бессмысленные попытки найти причины стольких неполадок и то, что всё это в одни руки, мои.
Обоих детей посадили на антидепрессанты, они наблюдаются у одного психиатра – доктора Тамини, которая единственная на всю округу. У них тревожность и депрессивные тенденции зашкаливают. Год назад сделала нейропсихологические тесты для детей, и от них хочется плакать. У Васи показатели депрессивности и суицидальности приближаются к 100%, у Лоры – самоедство и неуверенность в себе. Теперь оба пьют «Прозак», который, оказывается, самый безвредный из современных препаратов, так как самый старый. Но чтобы понять, работает ли, надо принимать недель шесть и постепенно увеличивать дозу. Ох… И маме его тоже надо бы – от вредного характера. А может, и мне? Нет, кто-то в семье должен оставаться здоровым, хоть номинально.
Вася и я побывали на баррикадах борьбы со школьной администрацией. Необычным детям и их родителям тяжело. Большую часть жизни своих детей я пытаюсь выяснить, что же с ними такое, и найти способ им помочь.
Система очень жестка ко всем, и даже диагнозы вроде аутизма требуют постоянного вовлечения родителей и знания системы, на которую надо отвечать ответным давлением и очень грамотно. Оказывается, система образования неразрывно связана с юридической в плане «исправления» неугодных детей с помощью колоний для малолетних, особенно если эти дети – буйные мальчики, как Вася. О лечении и помощи не идет речь, так как специалистов нет и не предвидится. Доктор Тамини объясняла, как это работает, но я не слушала, так как эта дичь вводит меня в ступор. И даже психиатр считает, что безумные мальчики, сбившись в стаю и под надзором властей, имеют шанс поменяться, а психиатр нужен для того, чтобы маме компостировать мозги. Как будто речь идет о собаках, а не о детях. Каток этой системы может очень легко раздавить и покалечить.
Около года назад в школе был скандал – Вася нарисовал человечка из палочек с пистолетом. Администрация это восприняла как угрожающее поведение и три дня не допускала Васю в школу. После собеседования с психологом решили, что он неопасный, но бумажная машина заработала. Организовали собрание в школе, на которое пришла угрожающая тетя-офицер из суда для несовершеннолетних и, как красный командир, строила всех на этом собрании – меня, учителей и замдиректора школы. Выдали мне брошюру о том, что можно самой идти в суд и сдать своего ребенка под опеку государства. Школа тоже может такое сделать, если сочтет нужным. А нужность определяется количеством жалоб на ребенка, у которого на свои десять лет уже собралась толстая папка из этих жалоб.
Я опять же ничего не поняла, так как мой мозг отказывался верить в подобное. Но еще через шесть месяцев, при продолжающихся порицаниях, таки осознала, что они отправят эту кляузу в суд. Начала искать выход. Существуют волонтерские организации злополучных родителей особенных детей, которые вынуждены бороться с системой за своих детей. Вот через этих не очень громких родителей я наконец-то нашла профессионального защитника. Поиск занял месяцы. Эта дама, Карен, в прошлом медсестра и мать пятерых детей, некоторые из которых приемные, очень подкована в законодательстве и может разбираться со школой как заправский адвокат.
С начала учебного года в сентябре мы с ней сходили на три встречи с администрацией, и Васе дали статус официального индивидуального образовательного плана (IEP). Он работает щитом для ребенка и обязывает школу тратить на него ресурсы, а не шпынять и отправлять в детские колонии. По счастливой случайности, мой бывший муж не влез в это дело и не смог помешать. Я на тот момент упивалась триумфом над этими рожами с рыбьими глазами.
И Вася действительно стал учиться и вести себя лучше. Но все же с ним не расслабишься. Он чувствительный, гиперактивный, буйный, не признающий авторитетов, сильный, громкий и ужасный.
Насчитала в своем ежедневнике двадцать четыре визита к врачам до сегодняшнего дня с 3 января. Как такое может быть? И когда я успеваю работать? У меня уже должен быть нервный срыв, но на него попросту нет времени. Сложно свести всю эту суету воедино в моей переполненной голове. Почему везде я? Как я так попала и где взять помощь?
Под такие «веселые» мысли встаю отвозить маму, которая тоже нервничает. Мы едем в темноте, погруженные каждая в свои мысли. Ей страшно под нож, меня заботит, как всё успеть. Прощаемся легко. Я смогу поговорить с ней вечером, когда отойдет от наркоза.
Потом еду домой поднимать детей, далее на работу.
Выдыхаю, и день продолжается. Врачи вечером мне расскажут, что же там было на операции.
Глава 2
Мне приходится часто ездить за рулем, особенно сейчас. Надо везти маму на юг в больницу к врачам – это около получаса – и на север, к себе на работу, где-то так же. Машина – мой кабинет и самое спокойное место, где я капсулируюсь и нахожусь безопасности, хотя водить машину я не люблю и предпочла бы ходить пешком.
Сейчас, оставшись наедине с собой, я расслабляюсь, и мысли уносят меня к недавним событиям.
Мне часто кажется, что наша маленькая деревня была создана специально для исполнения моих желаний. Здесь есть все элементы культуры, красоты и искусства, которые я так ценю и без которых не представляю свою жизнь.
В один из первых ясных январских дней я вытащила из почты флаер о новой выставка в Музее современного искусства, в который мы с детьми ходим как минимум раз в год посмотреть на новшества безумных художников. Там нет постоянной экспозиции, она всегда меняется и поражает воображение. Приглашение прогуляться по Луне – как отказаться от такого? Я зарегистрировалась на прогулку по Луне для нас троих.
В субботу в назначенный час получили инструктаж, как пользоваться VR-оборудованием. Тяжелые VR-очки, которые давят голову, действительно запускают в Новое измерение. У меня всё плывет перед глазами, и с помощью пульта управления я корректирую свою позицию в пространстве. Маленькие взрывчики тусклой серой пыли поднимаются из-под громоздких, но потерявших вес ног. Легко оттолкнувшись от грунта, тело зависает – я парю сначала над отрезком грунта, а потом над огромным кратером. Нагромождение камней отбрасывает тень на лунную поверхность. И вдруг в лунном пейзаже появляются очертания старых кресел – художники прикололись и встроили их в эту реальность. Хихикаю, VR-очки трясутся на голове. Удивительно, но возникает ощущение безопасности от этих смешных заблудившихся земных кресел на лунных горах. Я слышу сигнал окончания прогулки, так как опускаюсь в исходную позицию в компании с моими детьми. Прошло двадцать минут, которых я не заметила.
Я забыла, что я женщина и живу в этом мире, на Земле, с детьми. Я забыла всё. И за это очень благодарна музею. Уникальный опыт. Не думаю, что я полечу в настоящий Космос в ближайшее время, но такой полет меня тоже устраивает.
Прерывает мои мысли телефонный звонок из больницы – организационный вопрос. Вскоре доезжаю до работы, и понеслось. После обеда сообщают, что операция прошла нормально и вечером перезвонит врач. Прихожу в себя вечером.
Врач не звонит, хоть уже и вечер, полвосьмого. Мама еще не может разговаривать, я звонила в отделение.
Мне захотелось испечь пирог, и я пошла в магазинчик в поисках дрожжей. Встретила там свою учительницу рисования. Я уже много лет живу в этом городке, и невозможно пойти куда-нибудь, не встретив знакомых. Мне это не всегда приятно. Но я люблю Анну. Она меня понимает, как художник художника. Мы пообщались на художественную тему. Я ей показала фотографию своей недавней аппликации, которую вырезала из позолоченной бумаги хирургическим скальпелем.
И тут звонит телефон. Усталый город голос врача сообщает мне, что жизнь моей матери в безопасности, но опухоль оказалась злокачественной и пришлось удалить всю почку. Это была сложная операция, которая заняла больше трех часов вместо запланированных сорока минут, и робот, который меня так впечатлил, не пригодился. Я зависаю от этой информации и не знаю, что еще спросить. Украинский диагноз оказался верным, а время упущено. Это всё, что приходит мне в голову сейчас. Я устала слушать про исключительные качества американского лечения и саморекламу нашего местного госпиталя, играющую в телефоне каждый раз во время ожидания соединения. Мне хочется поговорить с маминым лечащим врачом – девушкой из Белоруссии, которая убеждала нас, что местные радиологи, изучавшие снимки маминой почки, очень хороши и им надо верить.
Врач сообщает мне, что результаты биопсии будут готовы через несколько дней и тогда можно будет консультироваться с онкологом по поводу лечения и прогноза. Мы прощаемся по телефону. Этот человек сделал свое дело, и больше мы с ним не разговаривали.
Мы с детьми поехали навестить маму в больнице.
– Мама, как ты?
– У них всю ночь горит свет и лампа прямо мне в лицо. Повернуться не могу. Подвинь кровать!
Благо, кровати с колесами, и легко можно изменить позицию. Подвинула кровать.
– Вот так лучше. Вася, ты почему такой нечесаный?
Вася, принципиально нечесаный, прячет глаза от мира под разросшейся буйной шевелюрой. Бабушка начинает искать расческу, ребенок ретируется в коридор.
Мама, как всегда, жалуется на всё и цепляется к медсестрам, что говорит об ее улучшающемся состоянии. Больница – депрессивное место. Лора заводится от бабушкиных вопросов, а гиперактивный Вася начинает потихоньку разносить больничную палату. Мне надо посовещаться с медсестрами, и я не замечаю, как как уходят минуты. Дети начинают меня намеренно выпихивать из палаты. Маме нужна будет реабилитация, и этим придется заниматься по телефону. Ее продержат в больнице еще пару дней.
Мы отправляемся домой.
Пришли результаты биопсии. Это почечная карцинома прозрачных клеток – агрессивная опухоль, которая сложно поддается лечению, если рассеется. Но есть надежда, что все раковые клетки были удалены. Нужно делать компьютерные сканы каждые три месяца и следить за тем, чтобы новые очаги ракового роста не возникали. Этот рак не лечится химиотерапией или радиацией. Это хорошие новости.
По дороге домой дети оживленно болтают о своих делах. В черно-белом мире Лауры бабушка окрашена в черные тона. Когда Лора узнала о диагнозе «рак», она пожала плечами. Ей кажется, что бабушка уже достаточно много пожила на свете. И почему нельзя усыплять людей, как собак? Собак же тоже любят и от любви усыпляют, чтобы не мучились. Тут я пытаюсь прочитать морально-этическую лекцию о ценности человеческой жизни, но никто меня не слушает. Все остаются при своем мнении. Кстати, Вася, который больше всех бодается с бабушкой, молчит. Он ее по-тихому любит. Но ему тоже легче, что бабушка не на нашей территории, а находится где-то в другом месте. Да и мне, сказать правду, тоже.
В отличие от своих детей, я волнуюсь по-честному. Даже не знаю, как заставить себя перестать ворочать эти горы в голове, даже ночью. Голова – эдакий неутомимый компьютер для решения разнообразных задач, и эти медицинские проблемы – любимая кость для разминки клыков. Тихий голос внутри взывает к покою. Где он, покой? Что это такое? Вот бы задать такую задачу своему неутомимому другу! Но этот друг проносится на скоростях от проблем с мамой до проблем на работе, с бывшим мужем, к хозяйственным спискам и так далее, пока я не падаю с ног, и он отключается.
Проходит несколько дней, которые набиты доверху переговорами с больницей. Обычно я езжу на стоматологическую конференцию в конце января, я ее за пятнадцать лет ни разу не пропустила. Но в этом году мне она не светит – в таком цейтноте!
Лора чувствует освободившиеся от бабушки место в моем расписании и пытается заполнить его собой. Драматизма у нее – хоть отбавляй. Она хоть и не француженка, но способна устроить скандал на ровном месте. Не люблю ее скандалов, но деваться некуда. Она беседует с терапевтом, которая, как ей кажется, недостаточно ее слышит, и с нутрициологом Николь, которой она восхищается. Еще она наблюдается у педиатра, которая пыталась ей выписывать психиатрические таблетки, и из этого ничего не вышло. И психиатром, которая таки выписала таблетки. К доктору Тамини мы ходим вместе с Васей. Николь посещаем вместе.
Николь впечатляет мою дочь, разговаривает очень спокойно и убедительно. Мне кажется, она ничего нового не рассказывает, но каким-то образом доносит до моей дочери варианты здорового питания.
Лора страдает расстройствами пищевого поведения и, как выясняется впоследствии, даже квалифицируется на анорексика. Три месяца назад она порвала себе связки на колене и несколько недель не могла ходить. Ей хочется быть первой во всём, и одним из первых номеров ее списке числятся атлетические подвиги. Она слишком интенсивно тренировалась и одновременно пыталась привыкнуть не есть. Получилось, как в анекдоте о корове, которая уже привыкла, но тут ее тело неожиданно сдало. Нам повезло, что травма заживает сама и не требует хирургического вмешательства.
Вторым номером в ее списке идет неземная красота, которой, как ей кажется, у нее нет. О, как она ошибается в этом! Ее красота не оставляет никого равнодушным. К комплиментам она относятся крайне подозрительно, особенно к моим. Остальных людей считает лживыми лицемерами, которые жалеют ее и выслуживаются передо мной, если это происходит в моем присутствии. У нее яркие голубые глаза, идеальный овал лица, правильный нос, пухлые чувственные губы и вьющиеся волны каштановых волос. И она мстит всем окружающим за такую несправедливость.
И третьим номером идут академические победы, которые тоже даются с трудом, так как ей тяжело концентрироваться. Особенно невыносимо тяжело у нее с математикой. Всё это лакируется перфекционизмом и болезненной неуверенностью в себе, не говоря уже о пытках голодом в погоне за стройностью газели.
Лора соревнуется со мной и не перестает мне упрекать моей не по годам стройной фигурой. Ей досталась фигура отца с широкими костями. И мне за это нет пощады.
Лора – мой первый ребенок и первый подросток, с которым я живу. Все наши визиты к терапевтам и психиатрам помогают мне смириться с мыслью, что нет пророка в своем отечестве. Лора меня не слышит и слышать не будет. Мои мудрые, как мне кажется, советы не у дел. Моя работа – возить ее на сессии к специалистами, которые, возможно, найдут проход в неосвещенные закоулки ее души. И платить за них. И запихивать свою мудрость сами знаете куда.
Сейчас ей хочется каких-то невиданных заморских продуктов, которые, как она думает, удовлетворят ее нереалистические ожидания. Реальные продукты ее не устраивают своей обыденностью. Неразделенная любовь у нее к сыру и шоколаду. От них ее фигура округляется. Овощи – это для кроликов, мясо ей не нравится, так как жалко животных. Рыбу она не любит. Вот и остается один сыр, белый рис и паста. Я регулярно выгребаю из ее комнаты мешки фантиков от конфет, которые ей контрабандой передает отец, и обертки от сыра, которые она прячет у себя в кладовке или в туалете и ест ночью. Папа исчисляет свою «хорошесть» в шоколаде. Его задача – сделать меня темным фоном для прекрасного Него. И получается ведь, так как вся грязная работа предназначается мне.
Сегодня на Амазоне купили что-то такое экзотическо-азиатское и на вид малосъедобное. Но работу провели, за что себя и поздравляем.
Глава 3
Требования моей семьи ко мне бесконечны и невыполнимы. В ответ на это я еще несколько лет назад завела себе привычку организовывать приятные моменты для себя и вписывать их в свое расписание. Мне, конечно, хочется проводить свободное и приятное время с детьми, но у них часто другое мнение по этому поводу. Они уже не считают меня достойной компанией.
В мой календарь вписан воскресный поход в наш местный музей «Кларк». Он просто замечательный, и я его люблю, как родственника. Предлагают огромный арсенал культурных мероприятий, которые подходят под мое описание приятного времяпровождения. Экспонатом музея является и само здание – тоже объект искусства. Его спроектировал навороченный японский архитектор, и к нему, то есть зданию, у меня смешанные чувства. Для неискушенного глаза здание может выглядеть просто, как коробка. Это тот случай, когда высокое искусство зашкаливает до растворения смысла и самые простые конфигурации работают для поддержания формы. Новое здание неразрывно связано с холмами и лесом, которые его обрамляют. Для людей с традиционным представлением об архитектуре есть старое здание – классический беломраморный дворец с колоннами.
2 февраля, не очень-то разгуляешься на свежем воздухе, но через огромные стеклянные окна природа заходит ко мне в гости.
Сегодня дети отказались от похода в музей, и я с облегчением иду туда сама. Можно послушать искусствоведа и пройтись по залам. Манят меня, как всегда, поделки. Они часто предназначены для детей, но я не чураюсь ни детей, ни кажущейся простоты проектов.
«Угощением» сегодня будет написание открыток и посланий. Мне предложили несколько вариантов открыток с репродукциями картин. Музей предлагает написать послание самой себе и берет на себя труд отправить эту открытку на мой же адрес через шесть месяцев. И марку даже приклеят! Интригующая мысль – посмотреть на себя в будущем и написать весточку от себя настоящей.
Искрящийся зимний день через стекло вливается комнату. Белая и сияющая гора напротив и голые деревья подталкивают представить тот же пейзаж в летнем облачении. Я принимаю вызов.
Писать можно тоненьким фломастером, который выводит буквы, почти как чернильная ручка. И от этого почерк становится красивее. Задумалась.
Мечусь загнанным зайцем по жизни. А тут в красивой обертке подсунули интроспекцию. Так что же я, любимая, хочу? У меня запланированы поездки в Украину в апреле, где дети еще ни разу не были, и потом в мае в Турцию, которую я уже отменила из-за политической ситуации год назад. А что будет с мамой? Смогу ли я оставить ее и как пойдет всё это лечение? Ведь до операции у нее была мышечная слабость, которой не найдено иных причин, кроме рака. А требований у нее хватит на трех сиделок. Опять этот услужливый компьютер отвлекает меня от моих желаний в сторону моих обязанностей. Не могу себе пообещать необитаемый остров или месячный отпуск от всех, этот номер не пройдет. Надо выбирать средний путь – и вашим, и нашим. Надеяться на Бога и самому не плошать.
«Дорогая Кирочка! Я так рада, что ты нашла время и пришла сегодня музей, выбрала красивую открытку, которую ты хотела бы увидеть через шесть месяцев у себя в почтовом ящике. Я ценю твой вкус. Я знаю, как тебе нравится выводить четкие буквы на глянцевом картоне чернилами. Я знаю, как тебе хочется поехать в Украину. Надеюсь, что твоя поездка прошла благополучно и ты получила то, что искала. Мысли о бабушке и тете часто будят светлые воспоминания о них, и я надеюсь, что ты смогла передать им привет, сходив на кладбище. Еще одна большая надежда – что через детей и родную землю род воссоединился. Хочу верить, что поездка в Турцию тоже состоялась и оправдала все твои надежды, и даже больше. Я благодарна тебе, что ты консервируешь эти спокойные зимние минуты для лета, что посвящаешь время себе будущей. Я будущая очень люблю тебя. Будь здорова. Твоя Кира».
На выходе из музея я сталкиваюсь с Дэвидом. Он очень пожилой доктор на пенсии, ему за восемьдесят, но энергии у него хватит на двух молодых.
Я познакомилась с Дэвидом около десяти лет назад, когда мы переехали в наш городок. Его номер дал мне мой музыкальный приятель из Бостона, и знакомство с ним должно было помочь мне адаптироваться на новом месте и продолжить музицировать. Дэвид живет через две улицы от меня, и в его гостиной стоит два рояля, целующихся изгибающимися деками друг с другом. Мы решили разучить трио Брамса и музицировали в его гостиной. Третьим был единственный психиатр во всём регионе – Роджер. Дэвид играет на рояле, я на скрипке, а психиатр играл на французском рожке. Знакомство с Роджером мне тоже помогло раскручивать клубок непонятностей с моими непростыми детишками.
Дэвид сразу произвел на меня впечатление своей работоспособностью, а также живым участием и врачебным сочувствием ко всему человеческому роду и ко мне в частности. Медицинское образование Дэвида отмежевалось от настоящего момента солидной гроздью десятилетий, и он взял фору у возраста и современности – переучился заново, повторил все курсы колледжа и штудирует медицинские статьи и новшества.
Дэвид интересуется моей жизнью, и ответом на то, как поживают мои дети, может быть лаконичное «хорошо», потому что в данный момент это так и есть. Ну а вот когда он спрашивает о маме, мне сразу хочется вывалить ему всё наболевшее. Американцы спрашивают «Как дела?» не для того, чтобы услышать, как твои дела, – я это давно знаю. Но я чувствую, что Дэвид действительно хочет знать, как у меня и у мамы дела. Я жалуюсь ему на то, что мы безрезультатно ходим по разным врачам, которые не могут друг с другом договориться, – воз и ныне там. И на то, что украинский диагноз рака сначала отменили, а потом, когда прошло четыре месяца, оказалось, что он был правильным. У моей мамы мышечная слабость, и она ходит всё более неуверенно. Дэвид мгновенно предлагает поговорить с его знакомым врачом в клинике Лэхе, который, возможно, сможет помочь. Это будет второе мнение в клинике для раковых больных. Я даже не спрашиваю об оплате или о страховке, опасаясь, что, как и все благие намерения, это может привести в ад. Меня захлестывает волна благодарности.
– Дэвид, вы самый лучший!
– Не стоит благодарности, деточка! Позвони мне, если будут вопросы. Всегда рад помочь.
Чувствую себя неожиданно обретенной блудной дочерью перед светлым взглядом отца. Доброта и забота просто так, за то, что я есть. Возникло волшебное решение в волшебном месте от доброго волшебника. Удивляться не стоит.
Я и не представляла, что у меня есть еще варианты. Его желание помочь греет, как теплая перинка. Я всегда знала, что занятия музыкой очень полезны. В музыке люди объединяются и становятся близкими. Музыканты – люди с сердцем, помогают, даже если речь идет о лечении раковых больных в экстремальных условиях американской действительности.
Дэвид немного старше моей мамы, но он молод душой и энергичен. Он победил возраст, как космонавт прошедший через стратосферу. Парит теперь в открытом Космосе, полном тайн и открытий. Я рада за него, и мне очень грустно, что моей маме этого не дано.
В тот же день Дэвид отправил мне электронное сообщение с номером телефона и именем врача. В понедельник первым делом звоню по этому номеру и разговариваю с секретарем. Мне объясняют, что нужно переслать медицинскую карточку со всеми подробностями о лечении мамы за последнее время. Копию карточки можно получить в больнице под расписку пациента. Пока это невозможно, но как только я смогу, я это сделаю.
После работы мы идем с Васей к психологу. После истории со школой год назад и поисковых мытарств я нашла наконец-то психолога, который принимал нашу страховку и брал пациентов. Это чудо случилось, как всегда, через знакомых. После нейропсихологического обследования нам объявили, что очередь на психолога была около двух лет. Прошло уже больше года, и Васе заметно надоело хождение к тёте-психологу. Он изо всех сил отбивается – выcтавляет ультиматумы, ломает вещи. Бороться с Васей – дело гиблое. Один из его диагнозов описан, как оппозиционный синдром. Когда начинаешь противоречить, его это подстегивает на еще более безумные действия. Надо соглашаться, иначе будет побег из дома, или погром, или еще чего похуже.
