Пустой трон

Посвящается Пегги Дэвис

Bernard Cornwell

THE EMPTY THRONE

Copyright © 2015 by Bernard Cornwell

© А. Яковлев, перевод, 2018

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018

Издательство АЗБУКА®

* * *

* * *

Географические названия

Написание географических наименований в англосаксонской Англии отличалось разночтениями, к тому же существовали разные варианты названий одних и тех же мест. Например, Лондон в различных источниках называется Лундонией, Лунденбергом, Лунденном, Лунденом, Лунденвиком, Лунденкестером и Лундресом. Уверен, некоторые читатели предпочтут другие варианты тех географических названий, что приведены в списке ниже, но я обычно использую написание, которое дает «Оксфордский» или «Кембриджский словарь английских географических названий» для эпохи, относящейся примерно ко времени правления Альфреда – 871–899 годам н. э., хотя и это не является непреложной истиной. К примеру, название острова Хайлинга в 956 году писалось и «Хейлинсиге», и «Хаэглингейгге». Сам я тоже не был слишком последователен, прибегая к современному написанию «Англия» вместо «Инглаланд», используя «Нортумбрия» вместо «Нортхюмбралонд» и в то же время давая понять, что границы древнего королевства не совпадали с границами современного графства.

Итак, мой список, как и выбор написания мест, весьма нелогичен.

Абергвайн – Фишгард, Пемброкшир

Аленкастр – Алстер, Уорикшир

Беббанбург – Бамбург-касл, Нортумберленд

Бемфлеот – Бенфлит, Эссекс

Брунанбург – Бромборо, Чешир

Вилтунскир – Уилтшир

Винтанкестер – Винчестер, Гемпшир

Вирхелум – полуостров Уиррел, Чешир

Глевекестр – Глостер, Глостершир

Дефнаскир – Девоншир

Кадум – Кан, Нормандия

Кракгелад – Криклейд, Уилтшир

Кумбраланд – Камбрия

Лунден – Лондон

Лунди – остров Ланди, Девон

Мэрс – река Мерси

Нейстрия – западная часть Франкии, включавшая Нормандию

Селтвик – Дройтуич, Вустершир

Сестер – Честер, Чешир

Сирренкастр – Сайренсестер, Глостершир

Скиребурнан – Шерборн, Дорсет

Сэферн – река Северн

Теотанхель – Теттенхолл, Западный Мидленд

Тиддеви – Сент-Дэвидс, Пемброкшир

Торнсэта – Дорсет

Фагранфорда – Фейрфорд, Глостершир

Феарнхэмм – Фарнхэм, Суррей

Эвесхом – Ившем, Вустершир

Эофервик – Йорк

Пролог

Мое имя Утред. Я сын Утреда, который был сыном Утреда, а отца моего деда тоже звали Утредом. Отец мой писал свое имя как «Утред», но я встречал такие его написания, как «Утрет», «Угтред» и даже «Оутред». Иные из этих имен значатся в древних пергаментах, удостоверяющих, что Утред, сын Утреда и внук Утреда, есть единственный законный и вечный владелец земель, границы которых заботливо обозначены камнями и канавами, дубами и ясенями, болотами и морем. Земли эти лежат на севере страны, что мы привыкли величать Инглаландом. Мои же владения именуются Беббанбургом. Это омываемый бурными водами и продуваемый холодным ветром край.

Беббанбург я увидел, уже будучи взрослым. Первая наша попытка его захватить провалилась. Тогда великой крепостью владел дядя моего отца. Он украл твердыню у моего родителя. То была кровная вражда. Церковь пыталась прекратить междоусобия: мол, всем саксам-христианам пристало бороться против язычников-викингов, будь то даны или норманны, но отец заставил меня принести клятву довершить месть. Откажись я, он лишил бы меня наследства и имени. Так же, как лишил всего моего старшего брата и отрекся от него, хотя и произошло это по другой причине – не из-за отказа вершить месть, а потому, что тот сделался священником. Раньше меня звали Осберт, но когда брат посвятил себя Богу, его имя перешло ко мне. Теперь Утредом Беббанбургским зовут меня.

Отец мой был язычником, военным вождем и страшным человеком. Он часто говорил, что боялся своего отца, но я ему не верил, потому что ничто, похоже, не способно было его испугать. Многие убеждены – если бы не мой отец, наша страна звалась бы Данеландом, а мы поклонялись Одину и Тору, и это верно. Верно и странно, потому что родитель ненавидел христианского Бога, называл Его «пригвожденным», но, вопреки своей ненависти, провел бо́льшую часть жизни в боях против язычников. Церковь не признаёт, что Инглаланд возник благодаря моему отцу, говорит, что страну создали и завоевали христианские воины, но народ знает правду. Отца следовало бы величать Утредом Инглаландским.

Однако в год Господа нашего 911-й Инглаланда не было. Существовали Уэссекс, Мерсия, Восточная Англия и Нортумбрия. Когда зима перешла в пасмурную весну, я находился на границе Мерсии с Нортумбрией, в густо поросшем лесом краю к северу от реки Мэрс. Нас было тридцать восемь – все конные, мы выжидали среди голых высоких деревьев. Внизу простиралась долина, в которой журчал, убегая на юг, быстрый ручей, а в тенистых оврагах еще лежал скованный морозом снег. Совсем недавно здесь проскакали шестьдесят пять всадников, следуя течению потока, и скрылись из виду там, где долина и ручей резко поворачивали к западу.

– Теперь уже скоро, – пробормотал Редвальд.

Слова выдавали волнение, и я сделал вид, что не услышал. Я тоже нервничал, но старался не подавать виду – пытался представить, как держался бы мой отец. Он сидел бы ссутулившись в седле, угрюмый и неподвижный, вот и я тоже сгорбился и неотрывно вглядывался в долину. И коснулся рукояти меча.

Я назвал меч Клюв Ворона. Наверное, раньше у него было другое имя, ведь он принадлежал Зигурду Торрсону, и тот его именовал по-своему, только я не знаю как. Сначала я думал, что Ульфбертом, потому как это странное имя было выгравировано крупными буквами на лезвии. Выглядело оно вот так:

†VLFBERH†T

Но Финан, друг моего отца, объяснил, что Ульфбертом звали франкского кузнеца, выковавшего меч, и что этот мастер делал лучшие и самые дорогие клинки во всем христианском мире. Да и само оружие было христианским, ведь Ульфберт поставил кресты в начале и внутри своего имени. Я спросил у Финана, как найти Ульфберта и заказать ему еще такие мечи, но ирландец ответил, что мастер-волшебник работает в тайне. Закроет какой-нибудь кузнец свою кузницу на ночь, а наутро возвращается и обнаруживает, что там похозяйничал Ульфберт и оставил клинок, выкованный в пламени ада и закаленный в драконьей крови. Я назвал его Клюв Ворона, потому как на знамени Зигурда был изображен ворон. Именно этот меч держал Зигурд, когда сражался со мной, а мой сакс^[1] вспорол ему брюхо. Я хорошо запомнил тот удар: и как поддалась вдруг добротная кольчуга, и выражение глаз ярла, когда он понял, что умирает, и восторг, с которым я потянул сакс вбок, потроша врага. Случилось это годом ранее в битве при Теотанхеле, когда мы выманили данов из сердца Мерсии. В той самой битве, где отец сразил Кнута Ранулфсона, но сам был ранен мечом Кнута, Ледяной Злостью.

Клюв Ворона был хорошим мечом, наверное даже лучше Вздоха Змея, клинка моего отца. Лезвие у него было длинное, но легкое, и другие клинки ломались при встрече с его остротой. Это был меч воина, и в тот день, когда мы ждали на поросшем лесом склоне над долиной с быстро бегущим ручьем, он висел у меня на боку. Помимо Клюва Ворона, при мне был мой сакс Аттор. Аттор означает «яд». Это короткий меч, удобный для работы в тесном строю «стены щитов». Он жалит, и именно его укус убил Зигурда. Еще я держал круглый щит с нарисованной на нем волчьей мордой, эмблемой нашего рода. На гребне моего шлема тоже красовалась голова волка, поверх камзола из кожи струилась франкская кольчуга, а все это укрывал плащ из медвежьей шкуры. Я – Утред Утредсон, законный владелец Беббанбурга, и я волновался в тот день.

За мной шел военный отряд. Мне исполнился всего двадцать один, и некоторые из воинов у меня за спиной были вдвое старше меня и во много раз опытнее, но я был сыном Утреда, лорда, и потому командовал. Большинство из наших держались в глубине чащи, рядом со мной располагались только Редвальд и Ситрик. Оба были зрелые воины, и их послали давать мне советы или, точнее, удерживать от опрометчивых поступков. Ситрика я знал с колыбели, отец доверял ему, тогда как Редвальд состоял на службе у леди Этельфлэд.

– Может, они и не придут, – пробормотал Редвальд.

Это был надежный парень, бдительный и осторожный, и я подозревал, что ему хотелось избежать боя.

– Придут, – буркнул Ситрик.

И они пришли – спешащий с севера отряд конных со щитами, копьями, секирами и мечами. Норманны. Я склонился в седле, стараясь пересчитать всадников, рысивших вдоль потока. Три судовые команды? Не меньше сотни воинов, и среди них Хаки Гримсон. По крайней мере, знамя его корабля было здесь.

– Сто двадцать, – объявил Ситрик.

– Больше, – отозвался Редвальд.

– Сто двадцать, – спокойно стоял на своем Ситрик.

Сто двадцать конников в погоне за шестьюдесятью пятью, миновавшими долину несколько минут назад. Сто двадцать воинов под штандартом Хаки Гримсона. Изначально на штандарте был изображен красный корабль среди белого моря, но красная краска выцвела до коричневой и местами поплыла, так что казалось, будто корабль с высокими штевнями истекает кровью. Знаменосец скакал за верзилой на могучей вороной лошади, и я предположил, что верзила и есть Хаки. То был норманн, осевший в Ирландии, а оттуда перебравшийся в Британию. Он занял землю к северу от реки Мэрс и решил обогатиться набегами на юг, на Мерсию. Ярл брал рабов, скот, добро, даже подступил к римским стенам Сестера, хотя гарнизон леди Этельфлэд без труда отразил атаку. Короче говоря, Хаки всем встал поперек горла, вот почему мы находились к северу от Мэрса, прятались среди голых деревьев и наблюдали, как его шайка идет на рысях на юг по прихваченной морозцем тропе вдоль ручья.

– Нам следует… – начал Редвальд.

– Рано, – оборвал я его и коснулся Клюва Ворона: проверил, легко ли выходит он из ножен.

– Рано, – согласился Ситрик.

– Годрик! – позвал я, и мой слуга, двенадцатилетний парнишка Годрик Гриндансон, сорвался с места, где ждали остальные воины. – Копье!

– Господин! – откликнулся он, вручая мне девятифутовое ясеневое древко с тяжелым железным острием.

– Ты скачешь позади нас, – велел я Годрику. – На изрядном расстоянии. Рог при тебе?

– Да, господин. – Он приподнял рог, показывая мне.

Звук рога должен был призвать на помощь шестьдесят пять всадников, если что-то пойдет не так. Однако я сомневался, что от них будет большой прок, если свирепые конники Хаки накинутся на мой крошечный отряд.

– Если они спешатся, – обратился к парнишке Ситрик, – ты поможешь угнать их лошадей.

– Я должен оставаться при… – начал было Годрик, явно намекая на свое место рядом со мной и тем самым на участие в бою, но Ситрик ударил его по лицу тыльной стороной ладони.

– Поможешь угнать лошадей! – отрезал Ситрик.

– Да, господин.

Из разбитой губы мальчика сочилась кровь.

Ситрик выдвинул меч из ножен. Подростком он и сам состоял слугой при моем отце и наверняка сгорал от нетерпения сражаться бок о бок со взрослыми, однако нет для мальчишки более короткого пути к смерти, чем оказаться в схватке с закаленными в бою норманнами.

– Мы готовы?

Ситрик согласно кивнул мне.

– Идем и перебьем ублюдков! – рыкнул я.

Шайка Хаки повернула на запад и скрылась из глаз. Она следовала вдоль ручья, впадавшему в приток Мэрса милях в двух от того места, где долина резко поворачивала к западу. В месте слияния двух потоков имелся невысокий холм, скорее, продолговатое, поросшее травой возвышение, похожее на курганы, которые древние оставили по всей стране. Именно тут Хаки предстояло умереть или потерпеть поражение, что в итоге означало одно и то же.

Пришпорив коней, мы спустились с холма, хотя я не гнал, чтобы кто-нибудь из людей Хаки, оглянувшись, не заметил нас. Мы достигли ручья и повернули к югу. Ехали неспешно, на деле я даже придержал отряд, выслав Ситрика вперед в качестве разведчика. Я видел, как он спешился и подыскал место, с которого мог обозревать западную сторону. Ситрик присел и вскинул руку, предупреждая нас, и лишь некоторое время спустя бегом вернулся к лошади и махнул нам. Когда мы подъехали, он ухмылялся.

– Норманны остановились чуть дальше в долине, – сообщил разведчик, шепелявя, поскольку в битве при Теотанхеле копье дана вышибло ему передние зубы. – И навесили на руку щиты.

Когда всадники скакали мимо нас, их щиты болтались за спиной, но в устье долины Хаки определенно ожидал неприятностей, поэтому заблаговременно изготовился к бою. Да и наши щиты уже висели у нас на руках.

– Они спешатся, когда достигнут конца долины, – заметил я.

– И построят «стену щитов», – добавил Ситрик.

– Так что спешить некуда, – закончил я его мысль и усмехнулся.

– Норманны могут поторопиться, – предположил Редвальд. Он боялся, что драка начнется без нас.

– Шестьдесят пять саксов поджидают их, – сказал я, мотнув головой. – Людей у Хаки больше, но он все равно будет осторожничать.

У норманна окажется почти двойной перевес над противостоящими ему саксами, но саксы эти занимают позицию на холме и уже приготовили «стену щитов». Хаки придется спешить отряд на изрядном расстоянии, чтобы не подвергнуться атаке в момент, пока он строит свою «стену». Только закончив ее и отведя в безопасное место коней, ярл сможет двинуться вперед, и продвижение его будет медленным. Требуется недюжинная отвага, чтобы сражаться в «стене щитов», когда ты ощущаешь дыхание противника, а клинки рубят и колют. Хаки будет наступать неспешно, полагаясь на численный перевес, и осторожно, на случай если саксы устроили западню. Ярл не может позволить себе терять людей. Даже считая, что победа в схватке у него в руках, он все равно не утратит бдительности.

Ирландские норманны валом обрушились на Британию. Финан, соратник моего отца, говорит, что ирландские племена выказали себя слишком упорным неприятелем и прижали северян к восточному побережью Ирландии. По эту же сторону моря отрезок к северу от Мэрса и к югу от шотландских границ представлял собой дикие, неукрощенные земли, потому корабли викингов рассекали волны, доставляя поселенцев в долины Кумбраланда. Формально Кумбраланд принадлежал Нортумбрии, но король данов в Эофервике встречал пришельцев с распростертыми объятиями. Данов страшило растущее могущество саксов, а ирландские норманны, эти свирепые бойцы, могли помочь в обороне принадлежащей данам страны. Хаки был всего лишь последним из прибывших и собирался разжиться за счет Мерсии, и вот почему нас отрядили уничтожить его.

– Помните! – обратился я к своим. – Выжить из них должен только один!

Всегда оставляй одного в живых, советовал мне отец. Пусть этот единственный несет в родные края пугающие вести. Я подозревал, впрочем, что все мужчины Хаки здесь и уцелевшему предстоит сообщить весть о поражении лишь вдовам и сиротам. Священники учат нас любить своих врагов, но не выказывать к ним жалости, да Хаки оной и не заслуживал. Он совершил набег на окрестности Сестера. Тамошний гарнизон, достаточный для обороны стен, но слишком слабый, чтобы одновременно выслать ударный отряд за Мэрс, запросил подкрепления. Подкрепление пришло в нашем лице, и вот теперь мы скакали на запад вдоль ручья, который становился шире, но мельче и уже не спешил, перекатываясь через камни. Невысокий ольшаник стал гуще, голые ветви деревьев склонялись к востоку под напором постоянно дующего со стороны моря ветра. Мы миновали сожженную ферму, от которой не осталось ничего, кроме обугленных камней очага. Это было самое южное из владений Хаки и первое, на которое мы напали. За две недели, прошедшие после нашего прихода к Сестеру, мы спалили с дюжину его поселений, угнали десятки голов скота, перебили немало мужчин, а детей захватили в рабство. Теперь ярл воображал, что загнал нас в ловушку.

От размашистого хода скакуна висевший у меня на шее тяжелый золотой крест бился о грудь. Я посмотрел на юг, где солнце неярким серебристым диском просвечивало сквозь затянувшую небо пелену, и вознес про себя молитву Одину. Я наполовину язычник, может быть меньше чем наполовину, но известно, что даже мой отец обращался подчас к христианскому Богу. «Богов много, – частенько говаривал мне он. – Никогда не знаешь, какой из них не дремлет, потому молись всем».

Вот я и молился Одину. «Я одной с тобой крови, – твердил я, – поэтому защити меня!» Бог сошел на землю и переспал со смертной девушкой, но это случилось задолго до того, как наш народ перебрался через море, чтобы захватить Британию. «Не спал он с девчонкой, – звучал у меня в ушах под стук копыт язвительный голос отца. – Он здорово трахнул ее, а от такого не уснешь». Меня всегда удивляло, почему боги не спускаются больше на землю. Это сильно укрепило бы веру в них.

– Не так быстро! – воскликнул Ситрик.

Я выбросил из головы богов, развлекающихся с девушками, и увидел, как трое из наших юнцов вырвались вперед.

– Придержи! – рявкнул Ситрик, потом усмехнулся мне: – Уже близко, господин.

– Надо бы выслать разведчика, – посоветовал Редвальд.

– Еще довольно далеко, – ответил я. – Вперед!

Я знал, что Хаки спешится, чтобы атаковать поджидающую его «стену щитов». Кони на ощетинившийся копьями строй не пойдут, отпрянут, поэтому воинам ярла придется в пешем строю напасть на саксов, расположившихся на пологой возвышенности. Но мы-то ударим ему в тыл, и тут лошади не испугаются, потому как сзади «стена щитов» вовсе не такая неприступная. Передняя шеренга – это сомкнутые щиты и сверкающее оружие, задняя шеренга – место, откуда начинается паника.

Мы забрали немного к северу, огибая выступ холма, и увидели их. Косые лучи солнца, пробившиеся сквозь брешь в пелене облаков, освещали христианские знамена на вершине и играли на обнаженных клинках. Шестьдесят пять человек, всего шестьдесят пять: тесно сбитая стена в две шеренги на гребне возвышенности, под сенью полотнищ с крестами. Между ними и нами находилась «стена щитов» Хаки, не закончившая пока построение, а еще чуть ближе к нам и правее переминались лошади под охраной мальчишек.

– Редвальд! – бросил я. – Отряди троих угнать табун!

– Да, господин, – кивнул он.

– Годрик, ты идешь с ними! – велел я слуге, затем перехватил тяжелое ясеневое древко копья.

Норманны до сих пор не заметили нас. Все, что они видели, – это шайка мерсийцев, вторгшихся вглубь территории Хаки. Северяне гнались за наглецами и собирались перебить всех до единого, но вскоре им предстоит узнать, что их самих заманили в ловушку.

– Руби их! – рявкнул я и ударил коня шпорами.

Руби их. Вот о чем слагают песни поэты. Вечерами в усадьбах, когда дым очага густо стелется под балками, рога полны элем, а арфист рвет струны, звучат песни о битвах. Это сказы о нашей семье, о нашем народе, о том, как мы помним прошлое. Поэт у нас называется скопом, а скоп – это человек, который умеет придавать форму вещам. Поэт придает форму минувшему, и так мы помним о доблести наших предков, о том, как они добывали нам землю, женщин, скот и славу. Норвежцы не сложат песен о Хаки, потому что это будет сакская песнь о нашей победе.

И мы пошли в атаку. Копье в руке, щит прижат к туловищу, Хердинг, мой конь, этот отважный скакун, молотит землю тяжелыми копытами. Справа и слева от меня летят галопом лошади, вперед выставлены острия, пар вырывается из конских ноздрей. Враг в изумлении оборачивается, и воины в задних шеренгах «стены щитов» не знают, что делать. Кто-то бежит к коням, другие пытаются выстроить стену, обращенную к нам. Я вижу бреши и понимаю, что норманны уже покойники. Позади них саксы садятся в седла, но начать бойню предстоит нам.

И мы начали.

Я нацелился на высокого чернобородого мужчину в дорогой кольчуге и шлеме с плюмажем из орлиных перьев. Он орал, видимо призывая своих сомкнуть щиты с его щитом, на котором был изображен орел с распростертыми крыльями. Потом бородатый перехватил мой взгляд, прочитал в нем свою судьбу, укрылся за орлиным щитом и занес меч. Я понял, что норманн собирается ударить Хердинга в надежде ослепить его или выбить зубы. Всегда бей в коня, а не во всадника. Нанеси коню рану или убей, и всадник превратится в добычу. «Стена щитов» рассыпа́лась, распадалась в страхе. Командиры пытались остановить беглецов. Я изготовил копье, потом тронул Хердинга левым коленом, и он обогнул чернобородого, который взмахнул оружием. Меч скользнул по груди Хердинга, нанеся глубокий порез, из которого полилась кровь, но то был не смертоносный удар, не валящая с ног рана. Мое копье пробило щит врага, разметав в щепы ивовые доски, и погрузилось в кольчугу. Я ощутил, как острие проламывает грудную клетку, выпустил древко, выхватил Клюв Ворона и развернул жеребца, чтобы рубануть по хребту другого противника. Выкованный колдуном клинок рассек кольчугу, словно та была из древесной коры. Хердинг вклинился между двумя воинами, повалив обоих наземь. Мы снова развернулись, а поле боя вокруг представляло собой хаос, полный перепуганных пехотинцев, которых догоняли и резали всадники. С холма примчались еще конные, и весь наш отряд кричал и убивал, а наверху реяли наши флаги.

– Мереваль! – взметнулся высокий крик. – Останови лошадей!

Горстка норманнов успела добежать до коней, но Мереваль – закаленный воин, разберется с ними. Хаки был все еще жив, его окружали тридцать или сорок дружинников, образовавших кольцо щитов вокруг господина. Этим людям оставалось стоять и смотреть, как режут их товарищей. Но гибли и наши. Я заметил трех лошадей с пустыми седлами и одну умирающую, которая молотила копытами, лежа в луже крови. Я повернул туда и срубил человека, с трудом поднявшегося на ноги. Он был оглушен, и я оглушил его еще сильнее, угодив мечом по шлему и снова сбив с ног. Слева от меня взревел норманн, вскинув двуручную секиру. Хердинг, гибкий как кошка, увернулся, и топор лишь скользнул по моему щиту. Мы с конем развернулись, снова полоснул Клюв Ворона, и брызнула кровь. Я орал в возбуждении, выкрикивал свое имя, чтобы мертвые знали, кто отправил их в ад.

Я дал шпоры, держа меч низко и высматривая белую кобылу по кличке Гаст. Она обнаружилась шагах в пятидесяти или шестидесяти. Ее наездник, с клинком в руке, спешил к остаткам отряда Хаки, но три другие лошади преградили Гаст тропу, заставив свернуть. Потом я забыл про Гаст – противник обрушил на меня меч. Норманн потерял шлем, половина его лица была залита кровью. Она сочилась также из раны на поясе, но лицо его было суровым, закаленным в битвах, а удар сопровождался могучим боевым кличем. Я выбросил навстречу Клюв Ворона, и клинок врага разломился пополам, причем верхний конец вонзился в луку моего седла и застрял в ней. Нижняя половина распорола мой правый сапог. Противник пошатнулся, а у меня по ноге заструилась кровь. Я опустил Клюв Ворона, дробя ему череп, и поехал дальше. На глаза мне попался спешившийся Гербрухт, который кромсал секирой мертвого или почти мертвого северянина. Он уже выпотрошил несчастного, а теперь явно намеревался отделить кости от плоти и яростно вскрикивал, круша тяжелым лезвием мешанину из мяса, крови, рваной кольчуги и расщепленных костей, втаптывая все это в траву.

– Что ты делаешь?! – рявкнул я.

– Он меня жирным обозвал! – крикнул в ответ фриз, присоединившийся к нашей дружине этой зимой. – Этот ублюдок назвал меня жирным!

– Ты и есть жирный, – совершенно справедливо заметил я.

Живот у Гербрухта был как у борова, ноги толщиной с дерево, а под щетиной прятался тройной подбородок, но при этом он обладал жуткой силищей. Ужасный противник на поле боя и надежный сосед в «стене щитов».

– Теперь уже больше не обзовет! – фыркнул фриз и погрузил секиру в череп покойника, расколов лицевую часть и обнажив мозг. – Тощий мерзавец!

– Ты чересчур много ешь, – сказал я.

– Я постоянно голоден, вот и ем.

Я развернул коня и увидел, что бой закончился. Хаки и его щитоносцы еще сражались, но были окружены и слишком малочисленны. Саксы спешивались, чтобы добить раненых и снять с убитых кольчуги, оружие, золото и серебро. Как и все северяне, эти воины носили браслеты, доказывающие их подвиги. Все добытые браслеты, а также фибулы, накладки с ножен и шейные цепи мы сваливали на изрезанный мечом, заляпанный кровью плащ. Я надел браслет, снятый с трупа чернобородого, на левую руку, добавив к прочим. Он был из золота, с угловатыми письменами, какие в ходу у норманнов.

Ситрик ухмылялся.

– Единственный уцелевший, господин, – сообщил он, указывая на перепуганного парня, почти уже мужчину.

Я кивнул:

– Подойдет. Отруби ему правую руку и дай коня. И пусть уезжает.

Хаки наблюдал за нами. Я подъехал к уцелевшим норманнам поближе и уставился на ярла. Это был коренастый мужчина со шрамом на лице и каштановой бородой. Он потерял в схватке шлем, и на косматых волосах темнела кровь. Уши у него оттопыривались, как ручки у кувшина. Он с вызовом смотрел на меня. На покрытой кольчугой груди висел золотой молот Тора. Вокруг ярла я насчитал двадцать семь бойцов. Они образовали тесный круг, выставив щиты.

– Стань христианином, – обратился я к нему по-датски. – И быть может, останешься жить.

Хаки меня понял, хотя едва ли владел этим языком. Он рассмеялся в ответ на мое предложение, потом сплюнул. Я и сам не был уверен, говорю ли правду, хотя нередко врагов щадили, если они соглашались креститься. Решающее слово принадлежало не мне, а человеку на высокой белой кобыле по кличке Гаст. Я повернулся к кольцу всадников, окружавших северян. Всадник на белой лошади посмотрел сквозь меня:

– Хаки брать живым, остальных убить.

Это не заняло много времени. Большинство из храбрейших норманнов уже полегло, и при Хаки находилась лишь горстка опытных воинов, остальные были слишком юны. Многие из них кричали, что готовы сдаться, но их рубили. Я наблюдал. Атаку возглавлял Мереваль, добрый дружинник, ушедший от Этельреда на службу к Этельфлэд. Именно Мереваль вытащил Хаки из кровавой кучи, отобрал у него меч и щит и заставил встать на колени перед белой лошадью.

Хаки поднял глаза. Солнце низко стояло на западе, за спиной у всадника Гаст, и слепило ярла, но тот ощущал ненависть и презрение, которые изливаются на него. Он двинул головой так, чтобы та оказалась в тени конника, и теперь, вероятно, видел франкскую кольчугу, отполированную песком так, что кольца горели, будто сделанные из серебра. Видел белый шерстяной плащ, окаймленный шелковистым зимним мехом горностая. Видел высокие сапоги с белой шнуровкой, длинные ножны, окованные серебром. А если бы дерзнул посмотреть выше, наткнулся бы на холодные голубые глаза на суровом лице, обрамленном золотистыми волосами, выбивающимися из-под отполированного под стать кольчуге шлема. Вокруг шлема шла серебряная полоса, а гребень венчал серебряный крест.

– Снимите с него кольчугу, – распорядился всадник в белом на белой лошади.

– Да, госпожа, – отозвался Мереваль.

То была леди Этельфлэд, дочь Альфреда, бывшего некогда королем Уэссекса. Она была замужем за Этельредом, повелителем Мерсии, но все в Уэссексе и Мерсии знали, что уже много лет ее любовником является мой отец. Это Этельфлэд привела свою дружину на север, на подмогу гарнизону Сестера, и именно Этельфлэд измыслила ловушку, в результате которой Хаки стоял теперь на коленях перед ее конем.

– Ты выказал себя молодцом, – почти нехотя бросила она мне.

– Спасибо, госпожа.

– Доставишь его на юг, – велела она, кивнув на Хаки. – Он умрет в Глевекестре.

Мне такое решение показалось странным. Почему не прикончить его здесь, на пожухлой после зимы траве?

– Ты не вернешься на юг, моя госпожа? – осведомился я.

Было ясно, что она сочла вопрос дерзким, но все же ответила:

– У меня тут много дел. Его повезешь ты. – Рука в перчатке вскинулась, прервав мою попытку развернуться. – Постарайся прибыть на место до наступления Дня святого Кутберта. Слышишь?

Я поклонился. Затем мы связали Хаки руки за спиной, усадили на лошадь поплоше и отправились в Сестер, хотя и не успевали добраться туда до наступления темноты. Трупы норманнов мы бросили на поле боя, на корм воронам, но своих убитых, которых оказалось пятеро, забрали с собой. Забрали захваченное знамя Хаки и всех коней неприятеля, навьючив их добытым оружием, кольчугами, одеждой и щитами.

Мы возвращались победителями под штандартом Этельреда с изображением белой лошади, стягом святого Освальда и причудливым флагом Этельфлэд с белым гусем, держащим меч и крест. Гусь являлся символом Вербурх, святой, чудесным образом избавившей ниву от разоряющих ее гусей, хотя я и не мог понять, почему поступок, который способна совершить любая десятилетняя девчонка с громким голосом, сочли чудом. Даже колченогая собака могла прогнать птиц с поля, но я никогда не дерзал высказывать свое мнение при Этельфлэд, глубоко почитавшей внушившую гусям страх святую.

Сестерскую крепость возвели римляне, поэтому укрепления ее были из камня – не как у бургов, что строим мы, саксы, со стенами из земли и бревен. Въезд в город защищали ворота и надвратная боевая площадка, а толстые стены крепости образовывали освещенный факелами туннель. Миновав его, мы оказались на главной улице, которая прямо, как стрела, шла между высокими каменными зданиями. Стук копыт эхом отражался от стен домов, потом в честь возвращения Этельфлэд зазвонили колокола церкви Святого Петра.

Прежде чем собраться в главном доме, расположенном в центре Сестера, Этельфлэд с большинством дружинников отправилась в храм, вознести благодарение за победу. Мы с Ситриком поместили Хаки в крошечную каменную хижину, оставив руки связанными на ночь.

– У меня есть золото, – сказал ярл на датском.

– У тебя есть солома для подстилки и моча вместо эля, – ответил Ситрик, после чего мы заперли дверь и оставили двоих парней сторожить пленника.

– Выходит, едем в Глевекестр? – спросил меня Ситрик.

– Так она сказала.

– Ты должен быть доволен.

– Я?

– Та рыженькая из «Снопа»! – Мой спутник расплылся в щербатой ухмылке.

– Одна из многих, Ситрик! – беззаботно воскликнул я. – Одна из многих!

– И та девчонка с фермы близ Сирренкастра, – добавил он.

– Она вдова, – заявил я настолько серьезно, насколько сумел. – А как мне известно, наш христианский долг – защищать вдов.

– Ты это защитой называешь? – расхохотался Ситрик. – Жениться на ней собираешься?

– Нет, конечно. Женюсь я на землях.

– Под венец тебе надо. Сколько тебе лет?

– Двадцать один, кажется.

– Значит, давно уже пора было жениться, – бросил он. – Как насчет Эльфинн?

– А что с ней?

– Славная кобылка, – хмыкнул Ситрик. – И осмелюсь предположить, скакать умеет будь здоров.

С этими словами он толкнул тяжелую дверь, и мы вошли в большой зал. Он освещался сальными свечами и жарким пламенем, пылающим в каменном очаге грубой работы, устроенном в римском полу. Столов для воинов гарнизона и тех, которых привела на север Этельфлэд, не хватало, так что часть сидела на корточках, но мне отвели место за высоким столом рядом с Этельфлэд. По бокам от нее восседали двое священников, один из которых, прежде чем мы приступили к трапезе, прочитал длинную молитву на латыни.