© Юрий Копытин, 2023
ISBN 978-5-4493-4501-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
История России… Она, как вымощенная камнем дорога, отображает путь, пройденный нашей державой. Каждый участок брусчатки – своя эпоха, олицетворяемая самодержцами, полководцами, учёными.
Но, что бы значила слава царей, триумфально прошедших свою дистанцию, без прочной опоры под ногами – миллионов гранитных кирпичиков – судеб простых людей, отдавших себя служению Родины. О некоторых из них – сибирских казаках, верой и правдой отслуживших Отечеству, – расскажет этот роман.
Автор
Емзынак
…Заливистый жаворонок, зависший под голубым куполом небосвода, рассыпал на зеленеющие поля свои сладкоголосые трели. Чем выше поднимался он над раскалённой июньским солнцем землёй, тем звонче лилась его задушевная песня. Спокойствием и умиротворением наполнялась душа работающих в поле слободских крестьян, от щебетания этой крохотной птахи…
Июнь 1775 года, пришедший с теплом, дождями и грозами, поднял тучные всходы заколосившихся зерновых, и только в конце месяца сухая жаркая погода напомнила о знойном сибирском лете.
Полковник Пётр Иванович Четов изредка подстёгивал своего карего скакуна, пробираясь через убегающее вдаль зелёными волнами бескрайнее поле ржи и овса. Осадив коня на краю берёзового колка, он оценивающим взглядом окинул радовавшее душу бескрайнее зелёное поле.
Не нарушая тишины жаркого дня, забились в листву редких колок полевые птицы, и только неугомонный жаворонок, превратившись в едва видимую точку, осыпал колосящуюся ниву звонким пением.
«Вишь, как птаха распелась? К вёдру, однако. Видать, постоят ещё жаркие деньки, – вытер он рукавом выступивший от нещадно палящего солнца пот. — Даст Бог, урожай хороший родится, только бы дождичка вовремя… Вот с лошадьми как быть? Да служивых бы поддержать…» – задумавшись, потрепал он гриву своего скакуна.
Суровая холодная зима и мор, напавший на скотину, тяжело ударили не только по окрестным жителям, но и сгубили немало лошадей гарнизона крепости.
«Тяжело служивым придётся, второй год казаки не видят денег, только на хлебном жаловании кое-как перебиваются», – терзали его навалившиеся заботы. — Хоть оно и говорят «хлеб да вода – казацкая еда», а у кого семья, ребятишки, что им выдаваемые три четверти ржи да две четверти овса? Живут впроголодь. Позапрошлый государев указ, по которому каждый из казаков наделялся шестидесятиной земли, не очень порадовал – некогда служивому заниматься хлебопашеством, да и лошади у многих пали, а что казак без коня? Кругом сирота».
Как найти выход из создавшегося положения, решать ему – коменданту крепости, размышлял про себя полковник Четов в тени раскидистой берёзы.
Донёсшийся звон колоколов Успенской церкви прервал его хлопотные мысли. Пётр пришпорил коня и, поднимая дорожную пыль, поскакал по направлению к крепости…
Зной и жара вселяли тревогу в крестьянский люд – того и гляди буйная зелёная нива сляжет под палящим солнцем. В молитвах просили они у Господа благодатного дождя. Вот и сейчас отец Александр начал службу с просьбы к Всевышнему послать на землю живительной влаги; звучный голос его, обращённый в молитве к Господу, доносился из открытых дверей храма.
Пётр спрыгнул с коня, привязал его у ограды церкви и, сняв фуражку, прошёл к главному входу. Несмотря на жару, молебная зала не смогла вместить всех прихожан, и Пётр, остановившись у крыльца, вместе со слободскими крестьянами и служивыми присоединился к молебному песнопению, так и простояв здесь до окончания службы.
«Да, поиздержались мы изрядно, но зато какая ладная церковь получилась!» – запрыгнув в седло, окинул он восхищённым взглядом увенчанные куполами белоснежные стены храма. — Всем миром возводили, люди последнее на строительство жертвовали», – вспомнил он беспокойные дни строительства.
Со стороны реки раздались весёлые крики детворы – это посадские ребятишки, не вылазившие из воды, радовались затянувшейся жаре.
«Эх, сейчас бы в прохладную водичку окунуться! – бросил он завистливый взгляд в сторону реки. – Да нельзя – дела, дела…».
Пётр сидел за широким столом в комендантском доме и, задумавшись, что-то писал и высчитывал на листке бумаги. «Протянуть бы ещё маленько, а там глядишь – из Кузнецка что-нибудь подкинут, да и свой урожай подоспеет», – предался он повседневным заботам…
Исписав целый лист бумаги, он отодвинул перо и чернила: «Считай не считай, а на бумаге всё равно ничего не решишь». Да и не было особой надежды рассчитывать на кого-то – кузнецкие сами были почти в таком же положении и надеялись получить помощь из Томска, но и там перебивались кое-как.
Если ещё с провиантом вопрос как-то можно было решить, уповая на плодородные сибирские земли, то в другом, особливо в лошадях, приходилось выкручиваться каждому – кто как мог…
Подсказка пришла совершенно неожиданно: ранним июльским утром, отправив дозорных патрулировать участок до поселения Фоминское, Пётр занялся составлением депеши кузнецкому воеводе, где в который раз излагал о своём отчаянном положении.
С утра на улице стояла духота, но толстые стены из лиственницы хорошо защищали от жары, создавая в доме приятную прохладу. В дверь постучали:
– Входи, – крикнул Пётр.
На пороге появился денщик.
– Господин комендант, вас Тархан Кубашев спрашивает.
– Пусть заходит, – отрываясь от письма, ответил Четов. – Опять что-нибудь просить будет…
Зайсан Тархан Кубашев, спасаясь от беспредела маньчжурских войск, пришел вместе со своим улусом просить защиты у русских властей далёким летом 1757 года. Почти всех людей из его улуса отправили на Волгу, но хитрый зайсан сумел остаться при Бикатунском остроге1, поближе к родному Алтаю, и поселился с семьёй на окраине слободки. Здесь он бросил своих идолов и принял христианскую веру. Каждое воскресенье и в праздники приходил он вместе с семьёй отстоять молебен в новой Успенской церкви. После службы Тархан частенько заходил к отцу Александру или священнику Стефану Удинцову, открывал подаренную ему Библию и просил объяснить непонятные места из Священного Писания.
– Здравствуй, коменданта, – улыбаясь и низко кланяясь, проговорил вошедший алтаец.
– Здравствуй, здравствуй, Тархан. Ну, что там у тебя стряслось?
Всё ещё кланяясь и улыбаясь, гость, не спеша и как бы извиняясь, стал объяснять цель своего визита.
– Брат мой зайсан Емзынак Батырев просит русского подданства – раньше-то побоялся, что на Волгу могут отправить, а сейчас вот решился.
– Хорошо, пусть приезжает в крепость, думаю, что решим его дело.
– Так он в тридцати верстах отсюда, на Катуни стоит – боится без разрешения коменданта ближе подходить.
– Ладно, пошлю я с тобой двух казаков, они и проводят его сюда.
– Митька, – крикнул он денщика, – сыщи атамана казаков, пусть двоих верховых с Тарханом пошлёт.
– Вот благодарность тебе коменданта! Хороший ты человек, много добра людям делаешь.
Тархан повернулся, собираясь уходить, хозяин тоже встал и вместе с гостем вышел на улицу. Духота ещё более усилилась, небо заволокло серыми тучами.
– Ну вот, слава Богу, грозу напарило, – произнёс Пётр, и как бы в подтверждение его слов с запада донеслись длинные раскаты грома.
– Пойду я, однако. До дождя бы до дому успеть. Благодарность тебе ещё раз, Господь воздаст тебе за доброе сердце, – и Тархан, кланяясь, направился к воротам крепости.
– Не забудь завтра пораньше прийти, до восхода солнца надо бы выехать, – крикнул ему вдогонку Пётр.
Он обошёл крепость, проверил караулы дозорных и, чувствуя, что проголодался, направился к поварне.
Внезапно сорвавшийся ветер погнал позёмку песка с крутого берега реки. Крупные редкие капли дождя, срываясь с нависших облаков, стали бить по пыльной сухой земле. Не успел Пётр дойти до постройки, где находилась кухня, как на него обрушился проливной дождь; яркая молния осветила всё вокруг, и через мгновение раздались оглушительные раскаты грома. Вмиг промокнув, он вбежал на крыльцо, отряхнулся и зашёл внутрь.
От плиты, где управлялась молодая кухарка, приятно потянуло запахом щей и каши. Офицеры, с аппетитом хлебавшие суп, повскакивали, увидя вошедшего коменданта.
– Сидите, господа, не нужно прерывать обеда, даже если зашёл командир. За трапезой мы все равны. Здесь у нас один – голова, – улыбнувшись, кивнул комендант в сторону печи, на хлопотавшую повариху.
Пётр прошёл в дальний угол столовой и уселся за грубо сколоченный стол.
– Ну, слава Богу, дождались дождичка, – снял он промокший головной убор и положил рядом с собой. – А я аж с улицы учуял запах щей – ну и мастерица ты, Дашутка! – похвалил он кухарку. – Налей-ка мне ещё холодненького кваску: с утра от духоты в горле пересохло.
Дарья, раскрасневшаяся от жара печи, подбежала к коменданту и поставила перед ним миску аппетитных щей и большую кружку ароматного холодного квасу, настоянного с душицей и мятой.
– Кушайте на здоровие, Пётр Иванович, – мелодичным голосом пропела она.
Офицеры, отобедав, тихо переговаривались между собой в ожидании, когда закончит трапезу командир. Пётр допил квас, поблагодарил Дашу за вкусный обед и, не спеша, направился к выходу. Офицеры поспешили следом за ним.
Дождь уже закончился, было тихо и безветренно. Повисшие на листьях деревьев капли, сверкая в ярких лучах солнца, тяжело срывались на промокшую землю, оставляя крохотные воронки в сером песке.
Пётр невольно остановился, щурясь от яркого света, поправил съехавшую шпагу и, извинившись перед офицерами, направился к берегу Бии. Над водой поднимался лёгкий пар, а на юге, над заречным бором, широким коромыслом повисла огромная радуга. Воздух до того был лёгок и свеж, что после дообеденной духоты был как бальзам для истомившегося тела.
Как хорошо было вот так, просто, ни о чём не думая, постоять на берегу, забыв о делах и заботах, созерцая обновлённую после грозы природу: виднеющиеся вдали голубые горы и как будто остановившуюся в своём течении гладь реки…
После жизненного непостоянства, мотания по разным крепостям и острогам он в 1770 году был назначен комендантом Бийской крепости. Начав военную службу солдатом-гвардейцем, а затем получив офицерское звание, Пётр участвовал в Семилетней войне, которую прошёл от начала до конца, и в чине полковника, наконец-то, нашёл свою пристань. И, хотя за всем этим он так и не женился, но зато теперь это был его дом: эта крепость, эта река, зеленеющий лес и голубые горы – всё стало для него своим, родным. Родом из Киева, он всей душой полюбил эти края и считал уже себя коренным сибиряком. Недаром говорят: «Казак, как голубь: куда ни прилетит, там и пристанет»…
Звон колоколов, призывающих народ к вечерне, прервал его мысли. Пётр развернулся и поспешил к церкви, смешавшись с толпой слободских и казаков, спешащих на молебен. Церковь, умытая дождём, казалась по-особенному праздничной среди окружающей её зелени. Взмывая высоко вверх, она, казалось, цепляла золочёными крестами проплывавшие после грозы редкие облака.
Над засветившимися в лучах яркого солнца куполами кружилась стая рассерженных ворон, громким карканьем выражающих своё недовольство за потревоженный колокольным звоном сон.
Люди, пришедшие к вечерне, с уважением расступились перед комендантом, пропуская его в первые ряды, но он, остановившись неподалёку от дверей, так и простоял там до конца службы, в молитве прося Господа помочь в свалившейся на горнизон нужде.
На следующее утро вскочив спозаранку, Пётр вышел во двор крепости, где его уже дожидался улыбающийся и кланяющийся Тархан. Со стороны казарм появились двое зевающих казаков; завидя коменданта, они враз оживились и строевой походкой проделали остальной путь.
– Ну, вот и все в сборе. Надеюсь, до вечера управитесь.
– Конечно, управимся, Пётр Иванович! – хором ответили казаки.
Все вместе они вышли за ворота крепости, Тархан отвязал стоявшую там лошадь и вместе с казаками отправился к переправе.
Пётр, проводив взглядом отплывающие лодки, направился к слободе, где на берегу реки жил бывший тульский казак Яков Щукин. Так же, как и Пётр, он прошёл Семилетнюю войну, после чего, отслужив в Бийской крепости, был списан – старые раны дали о себе знать. И вот уже два года, после указа о выделении казакам наделов земли, занимался хлебопашеством, охотой, рыбалкой, а ещё поднимал вместе с женой Прасковьей четверых детей.
Пётр знал, что живут они в большой нужде, но стараются никому этого не показывать; дети, хоть и ходят в стареньком, а всегда чисты и опрятны. Яков, с мотком ниток за поясом, починял растянутые между двух жердей старые сети.
– Здравствуй! Вижу, к рыбалке готовишься, – поприветствовал его Пётр.
– Доброго здоровьица, Пётр Иванович, – отставляя свою работу, ответил Яков.
– Вот, проходил мимо, дай, думаю, зайду, старого товарища попроведаю. А что дома-то один?.. Тяготят, небось, домашние заботы?
– Да что там говорить – конечно, тяготят, – махнул рукой Яков. – Казак на службе горит, а без службы тухнет… А Прасковья с детьми в поле, с рассвету ушли – овёс от лебеды прополоть надобно. Мне-то велено к их приходу рыбки наловить да обед сготовить – вот такие мои заботы.
– С удовольствием оставил бы всё да махнул с тобой на рыбалку, – с молодецким задором произнёс Пётр, чтобы как-то взбодрить бывшего сослуживца.
– Не оставишь, Пётр Иванович, вон сколько у тебя забот! Вижу, как ты за крепость, за людей радеешь. Куда без тебя?! Вспомни, как церковь строили, поработал ты тогда и пилой, и топором, да и мы, глядя на тебя, изо всей мочи старалися.
– Ну, Яков, церковь – это дело народное… Как все просили новую, просторную! В старой-то в праздники половина народа на улице стояла. Вот, всем миром и сладили… – Пётр замолчал, после чего, неловко закашлявшись, продолжил:
– Вот, возьми, – протянул он три серебряных рубля (по тем временам немалые деньги для солдата). – Хоть детям какие обновки купите, да себе кой-чего.
– Благодарю тебя сердечно, Пётр Иванович. Да сам-то ты как? Знаю, не только мне помогаешь.
– Да куда мне одному?! Состояния себе копить не собираюсь. Да и наследниками не обзавёлся.
Они поговорили ещё немного о том о сём, и Пётр, не желая больше отвлекать Якова от работы, попрощался и зашагал к крепости, где его ждала куча неотложных дел.
…Под вечер к восточным воротам подъехала разношёрстная толпа из казаков и одетых в национальную одежду инородцев.
– А это что за табор вы привели?! – крикнули с башни дозорные.
– Давай отворяй! Эти – к коменданту, Пётр Иванович лично за ними посылали, – ответили казаки.
Тяжёлые, сделанные из лиственницы ворота со скрипом отворились, пропуская всю толпу на территорию крепости. Один из сопровождавших казаков сразу же побежал с докладом к коменданту о прибытии.
Гости, настороженно оглядываясь, рассматривали внутреннее строение цитадели. Впервые они воочию увидали грозную Бикатунскую крепость, о которой уже давно ходили слухи по южному Алтаю. Переговариваясь между собой, они с любопытством рассматривали крепостные башни, тяжёлые пушки, Успенскую церковь с крестами, отливающими багрянцем в лучах заходящего солнца, – всё это для них, всю жизнь проживших в горах, казалось каким-то чудом.
Спустя немного времени Пётр, улыбаясь, вышел навстречу прибывшим. Завидев коменданта, гости враз притихли и самый важный из них, одетый в дорогие одежды, с низким поклоном подошёл к Петру. Тархан тоже поспешил с ним в качестве толмача.
– Это брат мой зайсан Емзынак Батырев, вон те двое – его сыновья, остальные – демичи и уважаемые люди его улуса. Он говорит, что рад видеть командира крепости и желает здоровия тебе и всему русскому народу.
– Передай ему, что мы также рады гостям с Телеуцкой землицы2, пусть чувствуют себя как дома – теперь они часть России, и нам есть о чём поговорить.
Тархан перевёл брату ответ коменданта. Тот, низко кланяясь, закивал головой, после чего что-то прошептал своим сыновьям, указывая на стоявших неподалёку лошадей.
Через мгновение они подошли и, поклонившись, прижали руки к груди, передавая удерживаемых под уздцы четырёх неосёдланных скакунов.
– Это тебе подарок от Емзынака: вот эти три из его табуна, а вон тот, вороной – выменянный за собольи шкуры у монгольцев. Брат говорит, что хочет лично тебе подарить этого вороного – правда, горяч конь, необъезженный.
Пётр в ответ также в знак благодарности и уважения прижал руки к груди и попросил Тархана перевести, что он будет рад взять себе эту лошадь. И, как бы в подтверждение своих слов, сбросил с себя китель, сунул его в руки денщика и легко, с взыгравшей казацкой удалью, запрыгнул на спину вороного жеребца. От неожиданности тот заржал и резко вскочил на дыбы, стараясь сбросить непрошеного седока. Стоявшие рядом разом отхлынули в разные стороны.
– Осторожней, Пётр Иванович, – закричали стоящие поодаль офицеры, – он ведь дикий – кабы не покалечил.
В ответ Пётр только улыбнулся, крепче ухватил узду и сильнее прижался к шее коня, который, заржав и мотая головой, старался освободиться от всадника. Он то вставал на дыбы, то высоко подбрасывал холку и, с силой ударяя копытами, выбивал из-под себя комья земли.
Окружающие, притихнув, с широко открытыми глазами следили за поединком ретивого жеребца и коменданта. Пётр с застывшей улыбкой на лице крепко держался на спине буйного скакуна. Затем пришпорил жеребца, и тот, видя, что с седоком ему не сладить, поднимая пыль, галопом пустился по территории крепости. Сделав несколько кругов, Пётр спешился, отдал поводья растерянно стоявшему денщику и подошёл к Емзынаку.
– Хорош конь! – с восторгом сказал он алтайскому зайсану. – Вот бы таких побольше – к нам в гарнизон…
«А не поможет ли этот зайсан решить вопрос с лошадьми?» – осенила его внезапная мысль. Возможно, терзавшие его заботы смогут неожиданно разрешиться».
Не привыкший откладывать дела на потом, комендант пригласил Тархана с братом к себе в избу, а остальных гостей поручил денщику, наказав ему, чтоб накормил, обустроил на ночлег и был пока при них.
Зайдя в горницу, Емзынак, всю жизнь проживший в юрте, с интересом стал разглядывать окружавшие его предметы. Он подошёл к стене и, цокая языком, заворожено уставился на висевшую наградную шпагу, украшенную драгоценными камнями; затем подошёл поближе, осторожно дотронулся до позолоченных ножен и восторженно стал говорить что-то своему брату.
– Он говорит, что никогда не видел такого богатства, и коменданта – видать, важный и богатый человек, – перёвел Тархан.
Пётр от души рассмеялся, ведь всё его богатство было в этой шпаге, полученной в награду за храбрость и служение отечеству, а всё что он нажил – так это несколько икон да рублей десять капиталу.
Он попросил горничную приготовить повечерять и, прочитав молитву вместе с Тарханом, пригласил всех к столу.
За чаем Пётр осторожно, подбирая слова, стал подводить разговор ближе к делу:
– А скажи-ка, Емзынак, идут слухи, что у маньчжурцев можно выменять за «мягкую рухлядь» хороших лошадей, и ваши люди таким образом приторговывают пушниной с ними. Вон и ты подарил мне красавца-жеребца. Видать, тоже, небось, знаком с этим делом?
Зайсан, отпив чаю и лукаво улыбнувшись, стал издалека объяснять суть дела:
– В двух днях езды от моего улуса стоят маньчжурские пограничные караулы. Ещё совсем недавно маньчжуры насильно увели на юг соседних со мной улусных людей. Многие, кто не хотел идти, были убиты. До нас они не смогли добраться – непроходимые горы стали стеной на их пути, только наши люди знали проход и тропы через перевалы. Мы всё видели, но ничем не могли помочь бедным соплеменникам3.
Много пострадал наш народ. Сначала от джунгар досталось, эти и до нашего улуса добрались – все проходы в горах знали. Тархан помнит, как ясаком облагали – мы тогда молодыми были. Отбирали почти всё, а если что против скажешь – били нещадно. Потом, когда у джунгар началась война с маньчжурами, забыли про нас.
Сидели мы тихо, в постоянной тревоге, каждый день ожидая непрошеных гостей. Хотели было к русским, до Бийской крепости податься, да слух пошёл, что новоприбывших инородцев куда-то вглубь страны отправляют – к маньчжурам ещё страшнее было идти. Вот так прожили мы сами по себе не помню сколько времени: соль закончилась, зерна не у кого купить… Пошли слухи, что кое-кто из наших тайком стал с маньчжурами приторговывать, ну и мы решились попробовать. Взяли с собой толмача, один из наших улусных попал к ним вместе с захваченными алтайцами, потом бежал – по-ихнему понимать научился.
Собрали мы «мягкой рухляди»: лисиц, бобров, соболей – ясак-то никто не брал, вот и накопилось. Для первого раза много брать не стали. Перевалили через перевал и стали пробираться на юг, в сторону Китая. Шли тихо, с опаской, день идём – кругом никого, лишь кости человеческие, обглоданные зверями, кое-где по дороге попадаются. На следующий день, уже к вечеру, спустились в долину, идём и вдруг слышим речь человеческую – смекнули, что монгольцы. Оставил я людей и пушнину, а сам с толмачом отправился к ним: если какое худо сделают – то уж как будет. Подъехали поближе. Увидя нас, они закричали что-то по-своему, тут ещё человек пять подбежало. Стал мой толмач объяснять им, кто мы да что мы.
Призвали они командира. Вышел важный китаец в широком халате и широких шароварах. Говорим ему: «С миром пришли, из-за большой нужды хотели бы пушнину обменять». Как услышал он это – сразу заулыбался, в дом пригласил. Дом был небольшой, внутри одна комната, там же, в углу, была навалена постель. Спрашивает: «А что менять хотите?». Начали перечислять: бобры, лисицы, соболя… Разгорелись у него глаза, крикнул, чтобы чаю подали да коней наших накормили.
Договорились мы, чтобы через три дня встретиться: они с товаром будут – пообещали дать всё, что нам нужно. Не обманули: всё, о чём мы просили, привезли. За соболя хорошую лошадь давали; было у нас восемь собольих шкурок – на восемь монгольских лошадей и обменяли, а остальную пушнину – на чай, соль, муку и много других товаров. Условились, что если какая надобность возникнет, так дать знать, они всё подготовят…
Тархан закончил переводить и взглянул на Петра, как бы оценивая, как тот отреагировал на сказанное. Комендант молчал, но по всему было видно, что рассказ Емзынака сильно заинтересовал его и ему нужно какое-то время, чтобы обдумать, просчитать и дать своё заключение.
Наконец, обдумывая каждое своё предложение, Пётр не спеша стал объяснять суть дела:
– Вот что, Емзынак, после того как я увидел лошадей, которых ты нам подарил, возникла у меня серьёзная мысль: а если и нам попробовать вот таким образом разрешить нашу потребность? Есть кое-что из излишков пушнины – от ясака накопилось. Если обменять это на монгольских скакунов – не помог бы ты нам в этом деле?
– Я всё понимаю. Сколько лошадей вам нужно? Сейчас середина июля – самое время для похода к маньчжурам. С пушниной помогу: соберу по улусам, только пошли со мной человек пять своих людей. Доберёмся до моего улуса, там они останутся, переждут, а я отправлюсь к границе и выменяю для тебя лошадей. Назад, до крепости, помогу табун перегнать. И Тархана отпусти с нами, для толмачества.
– Ну, что ж, толково ты говоришь. Действительно, русским военным на границе опасно появляться, а потребность наша такая: хотя бы на первый случай двадцать лошадей сторговать. Как только завтра примешь присягу на верность государству российскому, так и выступайте.
– Всё сделаю, как хочешь, только просьба большая к тебе есть: разреши как русскому новоподданому в свой улус вернуться. Знаю, что расселяют алтайцев по России, а я вдалеке не смогу – хочу здесь, на родине умереть.
– Верно, имею я указание расселять новоподданых, но твою просьбу исполню. Только для твоей и людей твоих безопасности посоветую тебе ближе к крепости перекочевать, хотя бы на сто вёрст вверх по Катуни – насколько мне известно, нет там маньчжур4. Переждёшь это лихое время, а там – не дозволит им Россия гулять по своим вотчинам. Пограничникам на руку торговать с вами, а войсковым отрядам указание дано: всех алтайцев уводить на юг, даже несмотря, что есть среди них новоподданые Российского государства5.
– Хорошо говоришь, комендант, доброе дело для меня делаешь. Емзынак сумеет отблагодарить и в твоей нужде поможет – не только лошадей, но и товару привезём. Брат Тархан рассказал мне, что в большой нужде некоторые служивые живут: беду-то, её никуда не спрячешь.
– Да-а, кроме нехватки лошадей, беспокоит меня очень нужда многих служивых гарнизона, – вздохнул Пётр и, встав со стула, дал понять, что разговор закончен. Оставшись доволен переговорами, Пётр пошёл проводить гостей.
За разговорами они и не заметили, как стемнело. Стояла безветренная июльская ночь, листья на деревьях замерли, словно заворожённые. Яркая луна, освещая тусклым светом окрестности, отражалась жёлтой световой дорожкой на речной глади. И только шорох воды по прибрежной гальке да негромкая девичья песня, доносившаяся со слободы, нарушали опустившуюся тишину.
– Пётр Иванович, – послышался из темноты голос денщика, – а я вас дожидаюсь. Всех прибывших определил на ночлег в избу Тархана – жена его всех к себе взяла.
– Хорошо, Митька, иди спать. Завтра с утра сходи в поварню, скажешь, чтобы хороший обед приготовили, после пойдёшь к Тархану и проводишь всех в крепость. Сам надень парадную форму – шерть6 Емзынану будем чинить…
Огромный багрово-красный диск восходящего солнца, поднявшись из-за верховьев Бии, осветил первыми лучами сторожевые башни крепости, купола Успенской церкви с крестами, заигравшими золотистым светом и, через мгновение, площадь с толпой собравшихся служивых и жителей.
Военные в парадных мундирах выстроились по периметру площади, повернув головы в направлении коменданта и группы офицеров. Последние указания командира гарнизона перед началом торжества короткими приказами разрезали утреннюю тишину.
Наконец протрубил горн и двое казаков вынесли медвежью шкуру, аккуратно расстелив её посреди площади. Комендант поднял руку, давая понять, что всё готово к принятию присяги Емзынаком. Кругом воцарилась полная тишина, присутствующие замерли, понимая торжественность момента.
Емзынак, сбросив с себя национальную одежду, в праздничном одеянии русского крестьянина подошел к разостланной шкуре медведя и опустился на колени. Один из офицеров стал с выражением читать слова присяги; рядом стоящий Тархан торжественным голосом, с расстановкой повторял текст; напротив казак с обнажённой саблей и посаженным на остриё куском посоленного хлеба довершал картину принятия присяги. В наступившей тишине отчётливо слышались голоса читающего, переводчика и Емзынака, присягавшего на верность государыне Екатерине и Российскому государству.
Закончив чинить шерть, Пётр и офицеры поздравили новоподданного, после чего они, а также гости с южного Алтая направились в комендантский дом, где уже были накрыты столы. Инородцы, никогда не видавшие такого разнообразия блюд и ни разу не сидевшие за столом, чувствовали себя скованно и стеснённо. Глядя, как ловко управляются ложками и вилками офицеры, они старались точь-в-точь повторять их движения.
После застолья Емзынак испросил дозволения у коменданта отправить назад сыновей с улусными людьми. Пётр распорядился, чтобы их снабдили в дорогу провиантом, подготовили лодки для переправы, и разрешил Тархану с братом недалече проводить гостей, а вечером быть в крепости.
Когда все разошлись, Пётр кликнул денщика и велел найти отца Александра и десятника Кузьму Нечаева. Дождавшись приглашённых, комендант попросил их присесть, отпустил денщика и, в задумчивости расхаживая по комнате, стал пересказывать разговор с Емзынаком.
Молча выслушав рассказ коменданта, отец Александр первым взял слово:
– Я так понимаю, Пётр Иванович, что с помощью инородцев хочешь свою потребность в лошадях справить. Ну что ж, задумка неплохая, только опасное это предприятие: если казаки в руки к маньчжурам попадутся, не знаю, чем всё может закончиться. Большое недовольство у начальства получится, да и таможня ежели узнает про тайный обмен, шуму наделает.
– Ну, казака всегда смекалка выручала, – улыбнулся комендант. – Да и куда маньчжуры супротив них?! А насчёт тайного обмена – так этот поворот я уже обдумал: не дале как весною получил я от кузнецкого воеводы известие, а там, между прочим, написано, что интересуются в Сенате, где сейчас маньчжурские военные отряды находятся, как далеко на юг ушли. Вот воевода и просил меня: как только будет какая оказия в горы – ясак собирать, к примеру, – так тайно выследить, где маньчжуры стоят.
А ещё в Тобольске имеют интерес к новоприсоединённым землям. Хотя двадцать лет назад вошла Телеуцкая землица в состав царства Сибирского, а про край тот в губернии не имеют никакого представления. Доходят до них слухи, что не уходят маньчжуры оттуда, – знают, супостаты, не хватает сил сейчас у России южно-сибирские земли защитить. И ещё чего надумали – ироды! – закопали кое-где в горах каменные знаки с ихними иероглифами, чтобы убедить государыню в исконной принадлежности Телеуцкой землицы Китаю. Да только не поверила российская власть в их задумку, а они всё на своём стоят: «Наша та земля!..».
Так вот, хотели бы в Тобольске увидеть хоть какое-никакое описание этой таинственной для них стороны, да про маньчжур подробнее разузнать. Вот и поручим это всё казакам. Главное, чтобы до таможни не дошла истинная цель похода. А губернское начальство, я думаю, препятствий чинить не будет, даже если и дойдёт слух об обмене, – понимают, как служивому туго приходится без денежного довольствия. Да и об Емельке Пугачёве свежи воспоминания – задумались, наверное, что не от хорошей жизни кой-какие казаки под его начало пошли: ведь сколь народу под его знамёна встало!.. Слава Богу, что здесь, в Сибири, всё тихо-мирно обошлось!
– Да, это ты прав. За холопов да простых казаков он радел – вот и пошёл за ним народ, – согласился отец Александр. – Но сколько невинно убиенных после этой смуты по матушке России случилось!.. Ведь не токмо помещиков, но и из низших сословий семьями убивали вместе с малыми детьми… Вот этого уж никак не оправдать – ни перед Богом, ни перед людьми.
– А с табуном, я думаю, мужики не подведут – сделают всё как надо: никто про обмен с китайцами не узнает, – продолжил комендант.
– Ну, раз так, тогда, с Богом, торговать не грех – не ворованное везёте, да ежели уверен, что казачки́ не подведут, – подытожил отец Александр.
– Не подведём, батюшка, – вставил слово молчавший до этого Кузьма Нечаев
– И один в поле воин, если он по-казачьи скроен. Не в таких переделках бывали.