000
ОтложитьЧитал
На эту больную тему мы часто говорили и во время изыскательских работ.
В защиту города Лавров сказал свое веское слово. Когда кто-то заявил, что в старом центре Петербурга вообще нельзя ничего строить и трогать, Кирилл Юрьевич возразил в том смысле, что живой город должен развиваться. Потому строить нужно, строить можно. Но – бережно и с умом. Так, чтобы не потерять его исторические и архитектурные ценности.
– Город наш уникален как раз тем, что он и большой музей архитектуры под открытым небом, и обычный растущий мегаполис. Без этого нет Петербурга. А я, – сказал он, – люблю наш город.
Беда, которая в год нашей театральной стройки только еще намечалась, сегодня растет с угрожающей быстротой. Не успели как следует разобраться, с чего это вдруг пошли опасные трещины по вечным, казалось, неколебимым фасадам Адмиралтейства и Исаакиевского собора, как та же порча и в тяжелой форме перекинулась на Юсуповский дворец, прошлась по многим другим, именитым и не очень, представителям старопетербургской архитектуры. Откуда?
По этому поводу имеются два основных и прямо противоположных мнения. Первое: срок пришел. Какого бы мирового значения архитектурные памятники ни были, они тоже стареют и необратимо дряхлеют. Кто-то даже попенял зодчему Захарову, что не на месте поставил Адмиралтейство, и тем ускорил процесс. Не рассчитал, мол, что по прошествии определенного количества лет прибрежные грунтовые воды подточат опору фундамента. Что и зафиксировали нынешние трещины как первые симптомы этой болезни.
Второе мнение: Петербург планировался, возводился разом, дальнейший его рост строго регламентировался. И возможности этого роста в центральной части города к середине прошлого века с учетом зыбкости почв болотистой приневской равнины были, в основном, исчерпаны. Потому даже в советские времена центр города не трогали. Застраивались исключительно окраины. А вот нынешний строительный бум бесцеремонно вторгается в старый город, отсюда все неприятности. Вывод: оставить исторические районы Петербурга в покое, иначе все рухнет.
Есть и третье мнение, близкое к тому, что излагал нам тогда Лавров: внимательно следить, как отражаются строительные работы, с самого их начала, на близлежащих зданиях. Немедленно останавливаться, как только будет замечена опасность. Разумеется, бурить пробные шурфы, чтобы проверить грунтовые особенности участка, на котором будет сооружаться фундамент, и так далее. То есть работать аккуратно. Необходимые приемы такой работы давно заложены в правила организации всякого строительства, и настоящий профессионал не может не быть работником аккуратным. Иначе тот самый строительный бум из созидательного превратится в разрушительный.
По одной из версий, Юсуповский дворец пострадал как раз от грандиозной стройки поблизости. Вернее, от поспешности, от той профессиональной неаккуратности, с которой она велась. А Исаакий, Адмиралтейство – от непродуманного выбора прокладки ближайших линий метро, как считают некоторые специалисты. И, кроме того, основательных земельных работ во дворе монферрановского «Дома со львами».
Задача власти, и нас всех, горожан – спасти каждый дом, проводя гуманную реставрацию. Но таких примеров, к сожалению, мало. Архитекторы хвалят Новую Голландию, но ведь и там снесли все, что формально не считалось памятником, в том числе лабораторию Дмитрия Менделеева и опытный бассейн, а в нем испытывались модели первых российских судов. Скоро внутри Новой Голландии построят грандиозный Дворец фестивалей, и знаменитая арка Вален-Деламотта на его фоне будет выглядеть детской игрушкой.
А вторая сцена Мариинского театра? Поверив таланту иностранного архитектора, снесли Дворец культуры Первой пятилетки и часть старинного Литовского рынка. Проект оказался неподходящим, а в результате – ни дворца, ни сцены…
Все это имеет прямое отношение к нашей истории о строительстве маленького корпуса театра. Мы работали на одной из таких площадок в центре города, где строителям, как докторам, прописано в первую очередь чтить заповедь «Не навреди».
Среди множества трудностей, объявившихся при изыскательских работах, главной оказался подбор проектной организации. Два ведущих института – ЛенНИИпроект и Ленгражданпроект – наотрез отказались, ссылаясь на занятость. Причина на самом деле была в другом: денег не густо, а мороки много. Другие, менее «звездные» институты, тоже вежливо ушли в сторону.
Но мир не без добрых людей. Помогли инженеры, с которыми мы в свое время работали на оборонных объектах. Нашим помощником стала компания «Миньков, Герасимов и партнеры». По проекту получилась административная пристройка в виде трехэтажного здания на высоких опорах. На уровне партера запланировали разместить служебный вестибюль. Из него специально спроектированный проход вел в служебную часть театра и в пристройку, о которой беспокоился Лавров. На первом этаже разместили административные помещения. Благодаря этому попасть на этаж можно и по внутренней лестнице пристройки, и по проходу со стороны театра, и по реконструированной лестнице склада декораций. Удобно всем.
На втором этаже – кабинет руководителя театра, конференц-зал, театральное кафе. Все это стало единым пространством со старыми помещениями.
Мастерскую главного художника и большую комнату отдыха разместили на третьем этаже. Ее можно было использовать под бильярдную, о чем мечтали многие актеры. Тут же отдельные выходы на прогулочную террасу, где можно любоваться Фонтанкой.
В основном здании театра благодаря такому решению освобождались дополнительные площади, а значит, появлялись и новые удобства для зрителей.
Учли вроде бы все запросы и требования. Но вот тут-то и выяснилось, что они могут в корне измениться. В конце 2001 года Кирилл Юрьевич добился выделения средств на строительство корпуса. Сработал авторитет мастера и наступающий праздник 300-летия города. Скоро был объявлен открытый конкурс на проектирование и строительство административно-хозяйственного блока для БДТ. Так что на вполне мог обойти какой-нибудь удачливый соперник, чьи идеи вдруг бы да понравились жюри конкурса больше, чем наши. Это вовсе не исключалось.
Главное условие конкурсов, торгов, аукционов – одно: победит тот, кто назначит меньшую цену и меньший срок исполнения заказа. И никаким законом не предусмотрено наказание для тех авантюристов, которые могут победить в конкурсе, но ничего не сделать. В чем и ущербность этой процедуры. Она не учитывает реальные возможности, уникальность, художественный дар или, наоборот, заведомую бездарность претендентов. Потому «дешевые» и шустрые подрядчики могут оказаться очень даже дорогими по причине своей беспомощности. Это же очевидно, и не так редко происходит. Почему же ничего не меняется? Когда я об этом спрашиваю высоких чиновников, мне задумчиво отвечают: чтобы отладить конкурсные процедуры, требуется время. Хочется задать встречный вопрос: сколько лет нашим радикальным экономическим реформам? Ответ – почти двадцать. Столько же лет этому странному, мягко говоря, порядку наших конкурсов. Между прочим, за этот период в послевоенные годы был восстановлен Ленинград, да и вся страна. Если глупость живет так долго, значит, это кому-то выгодно. Иных ответов у меня нет. А во многом благодаря такому примитивно-рыночному отбору и царят на городских стройках деловые ребята, готовые любой исторический шедевр перепрофилировать в доходный дом, преобразив его в примитивный новодел и разрушив попутно соседние памятники великих зодчих.
Что ждет Петербург в ближайшие годы, если этот процесс будет продолжаться? Совершенно очевидно, что количественные изменения в архитектурном пространстве города неизбежно перейдут в качественные. Исчезновение старых построек стремительно размывает ту целостную архитектурно-пространственную среду, благодаря которой исторический центр Петербурга получил всемирное признание в качестве грандиозного градостроительного ансамбля, сохранившего внутри современного мегаполиса подлинный город XVIII–XIX веков, блистательную столицу Российской империи. В этом его уникальность и, кроме прочего, привлекательность для туристов.
В некоторых случаях хотя бы фасады новых построек напоминают о великих предшественниках. Но гораздо чаще на их месте возникают ультрасовременные конструкции из стекла и бетона, откровенно диссонирующие с соседними домами – старожилами. Некоторые из новаторских конструкций, возможно, интересно бы смотрелись в новых районах, но в Петербурге Пушкина и Достоевского они явно не на месте. Петербург интересен не только отдельными архитектурными памятниками или даже ансамблями. Они есть в большинстве крупных исторических городов Европы и мира. А вот целостность исторического центра, сохранившего, несмотря на утраты военного времени, единую архитектурно-пространственную среду, фронтальную историческую застройку большинства кварталов – это даже не редкость, это уникальность.
Труппа, созданная Товстоноговым, достойна этого города. Другой такой, по – моему, больше нет. Не в обиду многим другим прекрасным петербургским театрам будет сказано. Я их тоже люблю, но товстоноговцы – лидеры отечественного сценического искусства. Это общеизвестно. Только мало кто знает, что не одни актеры-звезды делают театр, но и техники, помощники, администраторы, руководители различных служб, рабочие сцены, осветители, художники и т. д. Они тоже звезды, каждый в своем деле. Производственные мастерские и постановочную часть тогда возглавлял, например, Куварин – фамилия произносилась всеми с необыкновенным почтением. Главный художник – он же выдающийся профессионал по общему признанию в театральных кругах – Эдуард Степанович Кочергин. Или взять светоцех, костюмерный, гримерный – да везде, что называется, «штучные» люди, таланты. Они и создают этот необыкновенный ансамбль, именуемый «товстоноговским».
По местоположению Большой драматический считается «неудобным» театром, от Невского и от станции метро десять – пятнадцать минут ходу, рядом ни троллейбуса, ни автобуса. А зал всегда полон. У дома на Фонтанке – фантастическая слава.
В нынешний Большой драматический ходят как в «товстоноговский»: у него все тот же имидж «думающего театра», как бы я его назвал. Он не стал другим, не поддался новой моде и не включился в псевдорыночные игры. И немалая заслуга в том Кирилла Лаврова. Он остался здесь не просто хранителем легенды, но и традиций. Приглашал в БДТ режиссеров, актеров, которые казались ему родными по духу, и чаще всего угадывал «братьев по разуму». Ноша, которую он взвалил на себя, была ох как тяжела. Он же артист, а не администратор, не строитель, не хозяйственник, не воспитатель. Однако ему пришлось играть все эти роли, не считая роли художественного руководителя. Но он справился и сделал главное – сохранил дух товстоноговского театра. И строительные его преобразования тоже были ради этого.
Весной 2002 года по результатам конкурса наш сорок седьмой трест вышел победителем. При заключении контракта заказчик поставил цель: окончание строительства – май 2003 года, трехсотлетие рождения города. Теоретически вполне нормальный срок. Смог же наш давний коллега Фонтана за два года построить этот театр. Но сколько воды утекло за сто с лишним лет, сколько появилось чиновников, сколько изобретено инструкций, правил, вроде бы необходимых нам. Сегодня для реализации любого строительного проекта надо прежде решить две большие проблемы. Это – согласование и экспертиза.
Знающие люди подтвердят: на то и на другое требуется больше усилий, времени и средств, чем на само проектирование и строительство. Дело, конечно, нужное, но оно превращено в бесконечную, чудовищную волокиту. Процедура не для слабонервных. Четко определенного порядка нет, и чиновники импровизируют. Такое впечатление, что они ищут, к чему бы придраться. Это и на самом деле так – ищут. И основной наш согласующий орган ГлавАПУ – наиболее компетентный и властный – ничего не может с этим поделать. Экспертиза воспринимается как «необходимое зло». Она не помогает строительному процессу, а лишь отнимает средства и время. Как государственный институт она не берет на себя и малой доли ответственности, но присваивает себе исключительное право Заказчика – утверждать проекты.
Во всем мире на основании экспертных заключений вершатся большие дела, а порой и людские судьбы. Именно поэтому профессиональные требования, предъявляемые к эксперту, значительно выше, чем к обычному специалисту. В российском же варианте эти специалисты высшей квалификации начинают путать понятия, трактовать нормативные требования так, как выгодно им самим. Они недостаточно внимательны к материалу, небрежны в формулировках, а порой и просто безграмотны. Так или иначе, но согласования и экспертизы, с учетом проектирования порой в два раза превышают сроки самого строительства. Как здесь не вспомнить существовавший в СССР порядок, который предусматривал не больше трех месяцев на все формальности?!
Зная все про порядки сегодняшние, мы надеялись на удачу, на авторитет театра, на определенные связи. Только все равно, поскольку деньги шли из федерального бюджета и многие вопросы решались в Москве, дело затягивалось. И вопрос «почему?» регулярно обсуждался нами на еженедельных совещаниях. Участвовал в них и Кирилл Юрьевич. Очень часто ему вместе со мной приходилось ходить по инстанциям, звонить, просить об одном: будьте любезны, рассмотрите быстрее, не придирайтесь, пожалуйста.
Со всеми этими проблемами мы и вкатились плавно в ноябрь, приступили к устройству фундаментов, контролируя каждый метр бурения, помня об особенностях «кисельного» грунта.
И вот тогда-то, когда работа, можно сказать, уже кипела, раздался тот самый звонок…
– Михаил Константинович, здравствуйте, это Лавров.
Сам, без посредников, секретаря или референта, Лавров позвонил мне впервые.
– Здравствуйте, Кирилл Юрьевич.
– Нам надо встретиться.
– Что-то случилось? – спросил я.
– Случилось. Когда Вы сможете быть у меня?
– Через полчаса, – ответил я.
Что же произошло? По незначительному поводу Лавров звонить не будет.
Неужели опять проблемы с контрактом, как в самом начале строительства? Когда подписывали документы, никто не обратил внимание на пункт, который говорил, что производство работ нужно вести в «условиях действующего предприятия», вернее, мы, строители, не обратили внимания на это. Театр и «действующее предприятие» – понятия несовместимые, подумал тогда я. Никого не расспрашивал, ничего не уточнял. И ах как наказала меня самонадеянность!
Дворик театра, окруженный со всех сторон производственными помещениями, продукция которых идет в одну точку – на сцену, является сложным технологическим узлом. Закрытие его (дворика) полностью невозможно. Работы, связанные с шумом, а иногда и грохотом машин, исключены: днем два – три часа идут репетиции, а вечером спектакли. Что в остатке? Несколько часов. В ночное время действует закон о прекращении всех видов строительных работ с двадцати трех до восьми утра. Наверстать упущенное в выходные дни невозможно, есть утренние и вечерние спектакли.
В такую ситуацию я попал впервые. Но это я, руководитель, а попробуй объяснить это рабочему – он пришел работать, ему нужна зарплата. Многое пришлось переделывать на ходу. Каркас здания мы запроектировали в монолитном железобетоне, но, учитывая ситуацию, изменили на металлические конструкции, которые можно было изготовить на заводе, а здесь, на площадке, за короткое время смонтировать.
Только из-за нехватки времени было придумано много новшеств. Цель была одна – сократить время работы на площадке. И все равно мы его не выигрывали. Из пяти – шести часов не сделать шестнадцать, будь ты семи пядей во лбу. Сейчас, когда прошло несколько лет, многое забылось, но тогда этот маленький дворик бурлил, как вулкан: там электричеством били нервные окончания, там реплики звучали – режиссеры позавидуют. Во многих схватках были неправы обе стороны. Мы старались решать конфликты, не доводя их до Лаврова, так сказать, в рабочем порядке. Но даже при этом оставались какие-то обиды и недоразумения…
По дороге в театр, позвонил коллегам-исполнителям. Вроде бы никаких ЧП за прошедшую неделю не случилось. Что же могло послужить причиной этого звонка?
Увидев меня, Лавров поднялся, тепло поздоровался, усадил на диван, сам сел рядом. Разговор пошел, как всегда, с расспросов о здоровье, семье, делах в театре. Я терялся в догадках. Закурив и немного помолчав. Кирилл Юрьевич начал разговор на тему, о которой мы никогда с ним не говорили:
– Театральная труппа стареет, нужны новые кадры. Обучать молодежь нужно под крышей нашего театра, где сам воздух уже насыщен традициями и легендами. Сами стены воспитывают. Моя мечта – создание студии. Сейчас такая возможность, на мой взгляд, появилась, а самое главное – есть руководитель.
Я молчал, ничего не понимая. Студия нужна, это понятно, но какова моя роль?
– Михаил Константинович, я прошу перепроектировать новое здание под театральную студию!
Он замолчал. Я тоже. В голове понеслись обрывки мыслей: государственный контракт, экспертиза, сроки, нехватка денежных средств, согласится ли на перепроектирование мастерская, неизбежная остановка строительства…
Можно было, конечно, отказаться, можно было стать в позу, но ведь я строю не для себя, а для театра, руководитель которого – Лавров. Зная, уважая его, я не мог отказать. Вероятно, в возникшей проблеме есть и моя ошибка: продавливал свою идею, не видел другого предназначения новых помещений…
– Кирилл Юрьевич, для меня услышанное настолько неожиданно… Но я согласен… Знаю лишь одно: такое кардинальное решение на «пальцах» не объяснить и не понять. Язык инженера – это чертеж…
– Спасибо! – просто сказал Лавров.
Сейчас я могу признаться честно: начиная работать над новой задачей, я многого не знал. Потому пришлось учиться. Да, студия – это творческий коллектив, сочетающий в своей работе учебные, экспериментальные и производственные задачи. Студия – коллектив единомышленников. В прошлые времена студии возникали, главным образом, при крупных театрах. И либо развивали старые добрые традиции, либо занимались поисками новых путей и средств сценической выразительности. Большое распространение «студийность» получила в советское время. В этот период были созданы театр-студия им. Ермоловой, студии под руководством Ю. Завадского, Р. Симонова, Н. Хмелева, А. Дикого в Москве, С. Радлова в Ленинграде, ряд национальных студий. Студии часто подготавливали рождение новых театров. На такой основе возник, например, «Современник».
Еще в 1930 году перед руководством Большого Драматического Театра встал вопрос о необходимости подготовки собственных актерских кадров. И уже через год при театре организовали производственно – политехнические курсы, которые возглавил Евгений Иванович Чесноков. На основе опыта их годичной работы, осенью 1932 года при театре был открыт Государственный технологический техникум с четырехгодичными сроком обучения. Здесь учились будущие актеры и режиссеры. На первый курс приняли тридцать человек: шестнадцать юношей и четырнадцать девушек. Двое из них всю жизнь отдали БДТ. Это Людмила Макарова и Ефим Копелян.
Копелян – актер известный. Не только по театру, но и по кино. А вот подробности его актерской судьбы я узнал тогда впервые. В семье Копелянов любили искусство. Отец неплохо рисовал, два брата Ефима стали художниками. В детстве он был уверен, что тоже станет художником. Или, может быть, архитектором. Закончив школу, приехал в Ленинград. Ему было 17 лет. Некоторое время поработав токарем на заводе «Красный Путиловец», поступил, как и собирался, в Академию художеств на архитектурный факультет. Будущее вроде бы определилось. Но однажды, чтобы немного подзаработать в массовке, Копелян пришел в БДТ, и остался здесь на всю жизнь.
По совету одного из приятелей Копелян поступил в театральный техникум, но потом последовала затяжная полоса неудач: его постоянно хотели отчислить как профнепригодного. Спасла лишь общественная работа – он был председателем ученического комитета. На втором курсе – снова угроза отчисления. Но ему дали последний шанс: сыграть в отрывке из пьесы Погодина «Мой друг». По ходу пьесы надо было петь песню. Мотив ее Копелян в нужный момент вдруг забыл. Но не растерялся и стал напевать «Марсельезу». Экзаменационная комиссия умирала от смеха.
Актерское мастерство в студии преподавал Константин Константинович Тверской. В 1933 году он был также главным режиссером и художественным руководителем БДТ. Педагог строгий и требовательный, он любил повторять студентам: «Пять я ставлю господу Богу, четверку – себе, ну а тройку – самому крепкому ученику». Но когда в конце второго курса стали объявлять оценки, Тверской сказал: «На сей раз я изменяю своему правилу и ставлю пять ученику!..» И назвал заслужившего небывалую награду: Копелян!
В 1935 году Ефим благополучно окончил техникум. Его сразу же пригласили в труппу БДТ. Первая роль на профессиональной сцене – кинооператор Бурков в спектакле «Не сдадимся». Пьеса рассказывала о знаменитой эпопее «Челюскина».
Обо всем этом я читал ближе к ночи, а днями и вечерами мы искали оптимальное решение поставленной Лавровым задачи. Иной раз он и сам делал пробные эскизы. И вот новый проект готов. Согласно ему первый этаж пристройки занял репетиционный класс и два помещения раздевалок с душевыми и санузлами, на втором этаже – кабинет руководителя студии, учебный класс и еще одна раздевалка с душевыми. Третий этаж предназначался для административных помещений.
А все, что придумали раньше – постараться забыть… Прощай, мастерская художника, прости Эдуард Степанович Кочергин – не судьба. Так и осталась мечтой бильярдная. И прочий, запланированный в первом проекте актерско-зрительский комфорт. Проблемы возникли тоже новые. Особенно по пожарной части. Но и их в конечном счете решили.
Рано или поздно все заканчивается. Прошел год, и в начале сентября мы вдвоем с Кириллом Юрьевичем вошли в новый корпус. Обошли все помещения, медленно, словно прогуливаясь. Завтра – открытие студии, здесь зазвучат голоса, а сегодня – тишина, немного пахнет краской, и нет дыхания жизни. Она придет сюда утром… Мы вышли на открытую галерею третьего этажа. Светило солнце, осеннее, не греющее. Опершись о поручень, смотрели на Фонтанку. Лавров закурил.
Мне нравилось все вокруг. Говорят, что осень – это меланхолия и чуть ли не депрессия. А у меня все наоборот. Если говорить о временах года по моей классификации, то получилось бы так: зима – для работы, весна – для любви, лето – для семьи, а осень – для души.
Нет ничего прекраснее осенних красок. Сочетания желтого с зеленым, красным, бурым, синим, оранжевым и далее, какие встречаются только в эти месяцы. Разве можно ими не восхищаться? Безусловно, тянет на природу: погулять, понаблюдать, услышать шуршание листьев под ногами…
Осень у нас под Питером начинается с сильных туманов по утрам. Еще все зеленое, еще тепло, но туманы появляются в предрассветные часы, молочные, густые. Иногда я езжу на велосипеде, пока близкие спят. Дорога идет вдоль садов и перелесков. Когда сильный туман, то видно только крыши домов, а подъезжаешь ближе – появляются ограды, за ними утонувшие в тумане деревья, а вокруг тишина и запахи… На повороте перед обратной дорогой останавливаюсь, сажусь на скамеечку под огромным разросшимся дубом и наслаждаюсь покоем утра, появлением первых солнечных лучей, благодаря которым проявляются цвета. Я прищуриваю глаза, солнце уже светит ярче, смотрю вверх на голубое небо с мелкими осколками облаков. Довольный и счастливый, еду домой.
В нашем саду у бани растет огромный клен, и когда начинается листопад, за одну ночь маленькая площадка под ним покрывается опавшей листвой: огромные желтые листья на сочно – зеленой траве. Я наступаю осторожно на эту красоту, иду медленно, листья еще свежие, яркие, желтые. Я мог бы собрать их в охапку, унести домой, чтобы, просыпаясь утром и засыпая вечером, видеть эту красоту. Но дома они погибнут, повянут. А здесь лежат – такие прекрасные.
Желтый осенний лист медленно кружится в воздухе, ему доступны все стороны света, он больше не сдавлен тяжестью родственных уз с деревом-родителем. Он свободен. По сути, и мы ведь живем и умираем так же. Как тихое облако, плывущее, пока ветер и небо позволяют ему плыть. Как сочное яблоко, как полный жара костер. Как далекая звезда, как ароматный цветок. Все они, умирая, оставляют след. Тонкую полоску света. Только очень чуткой душе дано увидеть этот свет, порадоваться ему, почувствовать мгновение красоты.
Мы продолжали молчать и смотреть на окружающий нас мир. По Фонтанке идут теплоходы. Слышна музыка. Наша жизнь – постоянное движение. Мы куда-то торопимся, нас постоянно окружает фейерверк событий, встреч, дел. Живем в бешеном ритме, надо повсюду успеть, все сделать, и обязательно сегодня, сейчас, сию минуту.
Вода на реке поблескивает в солнечном вечернем свете. И кажется, искры взволнованно отскакивают от ее поверхности. Они взлетают чуть вверх и падают обратно, образуя маленькие воронки. Мы спускаемся вниз. Завтра все эти комнаты наполнятся голосам молодой поросли на вечно зеленом дереве театра. И вряд ли кто-то из них когда-нибудь узнает, как рождался этот корпус.
А нужно ли знать? Главное, что он есть.
На улице было тихо, розовые сумерки опустились на город.
Я понимал: закончилась пора, когда я мог часто встречаться с Кириллом Юрьевичем, слушать его, советоваться с ним. За его внешней сдержанностью скрывался мощный темперамент, за удивительно красивым обликом – яркая, разносторонне одаренная личность.
Лавров – герой моего времени. Ему была дана удивительная способность выразить свою эпоху. Он играл мужчин честных и бескомпромиссных, он сам был из крови и плоти, он даже не играл, он жил жизнью своих героев.
Когда я работал с ним, мне казалось, что рядом Андрей Башкирцев – удивительный человек, которого он сыграл в кинокартине «Иду на грозу». Рядом со мной не было артиста, а был руководитель, который знал, что нужно делать.
Я не чувствовал его возраста. Признаки старения были выражены у него в наименьшей степени. Я был очарован им, авторитет его для меня – непререкаем. Авторитет не купить в магазине, любимых друзей не схватишь за руки и не прикажешь: «Уважайте меня!». Лавров всегда излучал внутреннее спокойствие, уверенность, размеренным темпом речи и логичными суждениями он располагал к себе и вызывал уважение.
Прощаясь, я сказал ему:
– Спасибо Кирилл Юрьевич, за нашу совместную работу. Есть у меня такая примета: если в конце строительства дома заказчик и строитель остаются друзьями, значит, задуманное получилось, и жить будет долго…
– Михаил Константинович, вот вам моя рука – он крепко обнял меня. – Поверь, ты мне очень нужен, и сегодня, и завтра. Я всегда чувствовал твою искренность…
Мне очень хотелось продлить этот момент, потому что я понимал: такого больше не будет, никогда. Душа моя пела от радости. Взявшись за руки, мы повернулись к своему творению. По цвету, оно сливалось с основным корпусом, задуманным Л. Ф. Фонтана. Я чувствовал, что Лаврову тоже не хочется уходить. Словно родители, мы отправляли в дорогу свое дитя. Это было наше творение, которое мы отпускали в большой и красочный мир. Что станет с ним, никто пока сказать не может, поэтому сердце не только радуется, но и грустит, волнуется, переживает за его будущее… Мы хотим уберечь его от неприятностей, сделать все для него, не замечая, как нелепо это желание. Теперь в ответе за него другие люди. А нам остается надеяться, что те, другие, полюбят его так же, как и мы, а его дальнейшая судьба будет счастливой.
Заканчивая рассказ о нашей совместной стройке с Лавровым, еще раз скажу, что это было время празднование трехсотлетия города. К этому истинно историческому событию удалось сделать многое: возобновили движение транспорта по красивейшему Троицкому мосту, завершили строительство путепровода на проспекте Стачек. В новом виде предстала Сенная площадь, вернулись на свое место обновленные кони Клодта, над аркой Главного штаба вознеслась богиня Ника, закончились работы на Александрийском столпе. Появился новый вокзал – Ладожский, открыли крупнейший сборочный цех на «Балтийском заводе».
Появление нового корпуса в ансамбле БДТ было замечено сразу в масштабах города и страны. Двадцать шестого мая, в канун дня рождения города, Почетным дипломом Законодательного собрания «За лучшее здание, построенное в Санкт-Петербурге» в 2003 году был отмечены участники строительства – театр, наш трест, и проектировщики. Статистика – наука точная. Она подсчитала, что прибавление нового театрального здания происходит в нашем городе, примерно, раз в двадцать лет. И потому наш совместный с театром проект будет вполне закономерно считаться событием как минимум нескольких десятилетий. Все главные СМИ, печатные и электронные, сообщили о том, что в историческом центре Санкт-Петербурга выросло новое здание – административно студийный корпус Академического Большого драматического театра имени Г. А. Товстоногова. За деловым и сухим наименованием кроется важное городское приобретение.
Практически следом за открытием студийной сцены прославленного театра (что в обычной ситуации принято называть вводом нового корпуса в эксплуатацию) наша работа была выдвинута номинантом на главную общественную Российскую премию «Строительный Олимп». И в условиях непростой конкуренции мы победили.
Чем же знаменательна новостройка на Фонтанке? Есть как минимум два главных ответа, один из них относится к технической стороне дела, о которой мало кто вспоминает, когда здание построено. А вот само назначение здания и есть другая составляющая: это выдающееся событие в культурной жизни города.
А для меня это еще и памятник выдающемуся человеку, замечательному актеру, моему другу Кириллу Юрьевичу Лаврову.