000
ОтложитьЧитал
К 75-летию победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов посвящается
Годы. Мили. Судьбы.
Вице-адмирал
Георгий Константинович Васильев,
участник Великой Отечественной войны
1941–1945 годов
Москва–Рыбинск
2020
ББК 84(2Рос)
УДК 929.5
Г59
Г59 Годы. Мили. Судьбы. – Москва–Рыбинск: Изд-во ООО «РДП», 2020. – 456 с. ISBN 978-5-6044219-8-7
Знак информационной продукции 12+
Автор книги, известный советский подводник вице-адмирал Г. К. Васильев, во время Великой Отечественной войны в 1942–1943 гг. помощником командира на С-54 уча-ствовал в трансокеанском 18 700-мильном переходе через 3 великих океана и 9 морей с Тихоокеанского на Северный флот. С февраля 1944 года командовал подводной лодкой С-15 Северного флота, участвовал в 9 боевых походах, в которых уничтожили 4 транспорта, повредили один корабль охранения и высадили на вражескую территорию 2 разведывательные группы. В предлагаемых вниманию читателей воспоминаниях автор правдиво повествует о событиях военного и послевоенного периода.
ББК 84(2Рос)
УДК 929.5
ISBN 978-5-6044219-8-7
© Кибкало А. А., составитель, 2020
Предисловие
Георгий Константинович по нашей просьбе писал воспоминания для внуков, правнуков и последующих поколений, чтобы они знали о своих корнях, о времени и условиях, в которых жили их предки. Он, не желая публичности, не планировал издавать рукопись. Время летит стремительно. Еще недавно мы общались с Георгием Константиновичем и Марией Антоновной, с их братьями и сестрами, отмечали дни рождения, слушали рассказы и воспоминания о военных годах. Сейчас их с нами нет. Отметили 100-летие со дня их рождения. Память людская коротка. Внуки мало что знают о дедах, а правнуки находятся в неведении о жизни предшественников. История, как мозаика, складывается из отдельных событий и воспоминаний и нередко перезначивается в угоду правящих режимов. В ХХ веке история нашей страны переписывалась трижды. Появляются домыслы и искажения действительности, тиражируемые в средствах массовой информации, а в наше время потоком льющиеся в Интернете. В 1990-е годы и даже спустя 75 лет после окончания Великой Отечественной войны некоторые писаки, не участвовавшие в войне, публиковали материалы и давали оценки, порочащие воинов-защитников Родины. Подобные публикации Георгий Константинович комментировал словами грузинского мыслителя и поэта XII века Шота Руставели: «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны». Заканчивая работу над рукописью, разрешил нам издать воспоминания после того, как он покинет этот мир.
Георгий Константинович и Мария Антоновна были яркими и одновременно скромными людьми. Они познакомились в школьном возрасте на своей малой родине в Березайке и пронесли нежные чувства через суровые военные годы. Выбрали самые опасные военные профессии и героически сражались за Родину, за счастье. Твердые жизненные принципы – честность, трудолюбие, ответственность, доброта, готовность к самопожертвованию – были основой их семейных отношений. Наши родители достойны быть примером для подражания. Сейчас, кроме нас, никто не может собрать и обработать рукописи, документы и фотографии о жизни этих замечательных людей, и если этого не сделать, то память о них просто канет в небытие. В истории семьи отображена история нашей страны военных и послевоенных лет. Мы взяли на себя ответственность подготовить и издать книгу воспоминаний вице-адмирала Георгия Константиновича Васильева. Работая над рукописью и документами, поняли, книга не будет полноценной без отображения героической жизни военного летчика Марии Антоновны. Так появилась глава о Марии Антоновне и семье Ивановых.
Выражаем признательность и благодарность Герою Советского Союза адмиралу флота В. Н. Чернавину, адмиралу В. Е. Селиванову, адмиралу И. Н. Хмельнову, Герою Советского Союза вице-адмиралу Р. А. Голосову, писателю-маринисту капитану 1 ранга Н. А. Черкашину, военному журналисту капитану 1 ранга С. И. Быстрову, военному историку капитану 1 ранга Ю. М. Зайцеву, военному историку капитану 1 ранга В. Д. Доценко за предоставленные материалы и фотографии. Благодарим Ирину Георгиевну Латышеву (Васильеву) и ее дочь Екатерину Латышеву, Баканова Владимира Ивановича и Иванову Галину Ивановну за материалы и фотографии, Марию Овсяникову за выполненные рисунки для книги и нашего внука Никиту Кибкало за помощь в обработке фотографий, рисунков и текста. Надеемся, книга будет полезна читателям, интересующимся историей Флота.
Дочь Георгия Константиновича Анна Георгиевна Кибкало и Александр Александрович Кибкало. Москва, 2020 год
Малая родина
Лет 120 тому назад строители Николаевской железной дороги (с 1923 г. – Октябрьская железная дорога) обосновали на правом берегу небольшой речки Березайки станцию с таким же названием – Березайка. Станционное здание, две платформы, водонапорная башня для снабжения водой паровозов, два запасных пути, четыре семафора, три дома обслуживающего персонала, один туалет «М» и «Ж» – вот и вся станция. Рядовая стан-ция на самой старой железной дороге России пережила крепостное право, зарождение и конец российского капитализма, три революции, четыре войны, коллективизацию, индустриализацию, реконструкцию, послевоенную разруху и восстановление – одиннадцать пятилеток строительства социализма, а потом развитого социализма. Теперь переживает перестройку социализма, а во что – никто не знает. Не оказалась она и в центре больших событий, но происходившие в стране процессы невольно оказывали влияние на жителей окрестных сел и деревень. По административному делению Березайка до Октябрьской революции относилась к Валдайскому уезду Новгородской губернии, после революции – к уезду Северо-Западной области, потом ее причислили к Бологовскому району Калининской (ныне Тверской) области.
В 1911 году близ станции построили стекольный завод. Сейчас он носит имя А. В. Луначарского. На заводе работали крестьяне из ближних деревень. В поисках заработка сюда приехали рабочие с других стекольных заводов. Население станции понемногу росло, и в 1938 году населенный пункт получил статус рабочего поселка. Сейчас (1992 г.) в нем проживает более 3000 человек. Поселок застраивался вдоль грунтовой дороги преимущественно деревянными домами. Около заборов, стен домов и сараев были уложены поленницы дров. На огородах сельчане выращивали картошку и овощи. Кроме стекольного завода имелся леспромхоз с лесопилкой, где перерабатывали то, что осталось от когда-то дремучих лесов. В советское время в окрестностях Березайки были созданы три совхоза.
Станция Березайка
Совхоз Березайский включал деревни Волково, Анисимово и Мошонка (от слова мох). Земли его простирались к западу от железной дороги.
Совхоз Дубровский располагался на землях вблизи деревень Дубровка и Угрево.
В совхоз Рютинский входили деревни Рютино, Заборки и три бесперспективных села – Балакирево, Большая и Малая Горнешницы. В конце 20-х годов это были средние деревушки, сейчас от них остались только названия и по 2-3 дома. Жители разбежались, кто куда мог. Многие перевезли свои дома в Березайку. По данным 1988 года, в нечерноземной зоне РСФСР в течение последних 10 лет перестали существовать более 60 тысяч таких деревень.
Изначально существовали две деревни – Большая и Малая Дубровки, они находи-лись в одном километре от станции Березайка. Большая Дубровка возникла на берегу Нижнеберезного озера. В полукилометре от крепких домов Большой Дубровки располагалась Малая Дубровка. В ней проживало 15 семей. Каждая деревня имела свои земли и покосы. Озеро, речка и леса были общими.
Развалины Вознесенской церкви в Дубровке.
Дубровка. 1992 г.
Со временем эти деревни слились, и сохранилось одно название Большая Дубровка. Насчитывала она 600–800 человек населения и 120 дворов (хозяйств), расположенных на двух перекрещивающихся улицах. Несколько в стороне, на берегу реки Березайки, стояла церковь Вознесения, три дома для церковных служителей и двухэтажная деревянная школа, основанная в 1872 году. Школа существует до сих пор. Обучение ведется в четырех классах. Здание отремонтировано и содержится в хорошем состоянии. Учителя планируют отметить 120-летний юбилей школы в 1992 году.
Между деревнями на поросшем соснами холме в 1912 году лесопромышленник Зуев построил две дачи – Красную и Белую – с двумя флигелями (небольшими домиками для прислуги) и хозяйственными постройками. На крыше Белой дачи была смотровая площадка. Здание увенчано шпилем, покрытым оцинкованным железом. Подъезды и дорожки вымощены камнем, территория огорожена забором. Ближайшее болото осушили.
В Красной даче после революции, в конце 1920-х годов, жили заводские рабочие, позднее там размещалось правление колхоза имени Сталина. Теперь на ее месте находится Дом культуры. Что он собою представляет, не знаю. При попытках попасть в него меня встречали запертые на замок двери. Говорят, там устраивают дискотеки, приезжают на мотоциклах ребята из окрестных деревень и молодежь со станции Бологое. Белая дача перестала существовать в середине 1920-х годов. Сначала в ней устроили деревенский клуб, большую библиотеку лесопромышленника растащили. Потом кому-то понадобились печные изразцы, кому-то мраморные ступени от парадного входа, затем разобрали паркет, содрали наружную обшивку и добрались до фундамента. Три дома для прислуги и флигель пока еще сохранились.
Наши места привлекали петроградских дачников. На станции Березайка вдоль липовой аллеи построили более десятка одноэтажных и двухэтажных дач. Они стоят до сих пор. Один дом занимает школа, остальные используются под жилье.
Начало жизненного пути
23 апреля (15 по старому стилю) 1916 года в Малой Дубровке я появился на свет.
Сохранился документ.
«Выпись из метрической книги. Часть первая. О родившихся за 1916 год. Выданная причтом Вознесенской церкви Валдайского уезда, Новгородской епархии
за № 792.
– месяц и день рождения – апрель 15 дня;
– имена родившегося – Георгий (в честь великомученика 23 апреля);
– звание, имя, отчество и фамилия родителей, какого вероисповедания – Валдайского уезда, Дубровской волости, деревни Малая Дубровка, крестьянин Константин Васильев и жена его Ирина Меркурьева, оба православные;
– звание, имя, отчество и фамилия восприемников – той же волости, деревни Балакирево, Игнат Осипов и из Малой Дубровки дочь Матрона Константинова;
Совершил таинство крещения священник Иоанн Троицкий с диаконом псаломщиком Александром Вознесенским.
Подписали: Новгородской епархии, Валдайского уезда, Дубровской волости, Вознесен-ской церкви священник И. Троицкий, диакон А. Вознесенский».
К выписи приложены: мастичная печать с изображением собора и приклеены две гербовых марки по 50 копеек каждая.
Большинство российских деревенских семей с давних пор были многодетными. Рожать детей считалось нормальной потребностью здоровых женщин, появление ребенка было рядовым явлением. Средств, регулирующих рождаемость, не знали.
Выпись из метрической книги о рождении Георгия Васильева
Рождение детей не приносило родителям большой радости, а их потеря – большого горя. Эти события воспринимались как «Бог дал, Бог и взял».
В
нашей семье было девять детей, я появился на свет восьмым. Пятеро мальчиков: Игнатий, Иван, Михаил, Павел и я, четыре девочки: Матрена, Прасковья, Евдокия и Александра.
Родители не испытывали неудобства от многочисленного семейства. Главной заботой было накормить, одеть и обуть всех нас, пока не станем самостоятельными. Они воспитывали первых двух-трех ребят, потом старшим поручали нянчить, заботиться и воспитывать младших. Жили мы в деревянном доме с четырьмя окнами. В северной стене была прорублена входная дверь. Перегородок в доме не было. В одном углу стояла глинобитная печь размером 2 ×3 метра. Раньше в русских деревнях возводили глинобитные печи, целиком вылепленные из густой глины, из такой же гончары делали керамическую посуду. Напротив печи стоял стол, вдоль стен лавки из толстых струганых досок и две-три скамьи.
С другой стороны двери находилась кровать родителей на деревянных столбиках. В переднем красном углу висели пять икон с лампадкой, которую зажигали по праздникам.
Дети спали на полу на холщовых матрасах, набитых соломой. Периодически, а перед праздниками обязательно, матрасы стирали, солому в них меняли. Под голову клали подушку, набитую сеном, или свернутую одежонку. Укрывались мы сшитыми из лоскутов одеялами или дерюгой – сотканными из тряпок ковриками. Дорожки (узкие тряпичные коврики), изготовленные таким же способом, можно и сейчас купить на деревенских рынках. Днем наши постели укладывали на родительскую кровать, они возвышались почти до потолка. Летом спали обычно на чердаке, в чулане или на сеновале, где было удобнее, прохладнее, меньше мух и комаров. Частью дома были сени – неотапливаемое холодное помещение с чуланом для хранения нужных в хозяйстве вещей. Сени примыкали к стене дома и имели ширину около четырех метров. К сеням под одной крышей с домом был пристроен «двор» – помещение для скота, а также туалет – площадка над вырытой в земле ямой с жердочкой, чтобы не упасть в нее. Дом и «двор» были покрыты соломой. На краю деревни, в одном месте, поодаль от огня, семьи строили амбары для хранения зерна. Там же были гумна, где обмолачивали хлеб, и сараи для хранения сена – «пуни».
Баня по-черному
На берегу озера у каждой семьи была своя баня. В субботу и перед праздниками бани топили по-черному. Баня по-черному – деревянный сруб с высоким порогом, низким потолком и плотно закрывающейся дверью, чтобы не выходил жар. Внутри небольшая печь без дымохода, обложенная крупными камнями. Над печью в стене оконце для проветривания после протопки. Вдоль стен полоки (скамейки) для парящихся. Под порогом маленькое оконце для стока воды и подсветки. Когда топят баню по-черному, огонь нагревает до высокой температуры камни, уложенные сверху топки.
Горячие камни являются источником тепла после завершения топки печи. На них плескали воду и таким образом поддавали пар. Баня приобретала особый дух за счет дыма и деревянных конструкций сруба. Копоть, оседающая на стенах, полу и потолке, делала их стерильными. При этом погибали вредные грибки и бактерии. После того, как прогорала печка, стены потолок и пол обмывали горячей водой, протирая их старым веником. Закрывали окна, двери и парились. Холодную воду брали за порогом в озере. Напарившись, из бани прыгали в озеро. И снова в баню мыться. В банях ставили деревянные кадки для холодной и горячей воды. Воду в кадках нагревали раскаленными в печи камнями. Их бросали в кадки с водой перед помывкой. Русские женщины не случайно рожали в бане – самом теплом, чистом и удобном для этих целей помещении.
Зимой и летом в избе ежедневно топили печь дровами. Заготавливали их зимой на два года вперед, чтобы хорошо просохли. Лучшими считались березовые и сосновые дрова, еловые и ольховые похуже. Один раз в неделю в печи пекли хлеб, по праздникам пироги с рыбой, морковью и различной крупой, ватрушки с картошкой и творогом, которые на местном наречии назывались «кокорки». На печи зимой сушили обувь и рукавицы (дянки), отогревали закоченевшие руки и ноги. Согревшись, часто засыпали, подложив под голову валенок. Печь была источником тепла и лекарем. Разболелся живот или поясница, начнут ныть ноги или руки – ложись больным местом на горячую лежанку печи. Всегда становилось легче, и боль проходила. В памяти остались события 1922 года. Наши деревни взбудоражила новость, передаваемая из уст в уста: «Продразверстка отменена!»
Радио и телевидения еще не существовало. Газеты приходили только в волостной совет – районную администрацию. Его создали для изъятия сельскохозяйственной продукции у крестьян и обеспечения хлебом и продуктами рабочих и жителей городов. Все излишки хлеба, принадлежавшие крестьянам, принудительно и безжалостно отбирали и вывозили из деревень. Понятие «излишки» было неопределенным и толковалось каждой стороной по-своему. То, что представители власти считали излишками, для крестьянина было семейными запасами, а при изъятии – неоправданной потерей. Сила была на стороне власти. Кроме милиционеров в Красной даче находился небольшой конный отряд красноармейцев. Они-то и занимались сбором так называемых излишков. Мужику оставалось хитрить, обманывать, прятать и утаивать все, что удавалось. Позже, вместо проразверстки ввели продналог. Размеры продналога были значительно меньше. Они определялись ВИКом (волостным исполнительным комитетом) в зависимости от размеров земельного надела и состояния дел в крестьянском хозяйстве. Исполнительный комитет взаимодействовал с местными комитетами бедноты.
В это же время повсюду начали появляться частные торговцы, их называли нэпманами (представители Новой экономической политики страны). Они открывали магазины и частные мастерские. Стали оживать ремесла, в продаже появился широкий ассортимент товаров и продовольствия. На Березайке, на улице Революции, коренастый сорокалетний мужик, купец Романов открыл частную торговую лавку. В этом помещении до сих пор находится промтоварный магазин Коопторга (кооперативной торговли). На Почтовой улице Вася Кабатчик (видимо, это не фамилия, а прозвище) открыл торговлю. Он продавал продовольствие, промышленные и другие ходовые товары – от керосина до соленых судаков. На Школьной улице другой Романов торговал колбасой, которую сам изготавливал и продавал по 30 копеек за фунт (410 граммов). На улице Октябрьской открылся железнодорожный кооператив, там сейчас находится государственный продмаг. Мой отец был членом кооператива и имел «Заборную книжку». Время от времени покупал там белую муку и сахар. До НЭПа свободная торговля запрещалась, но широко использовался обмен продовольствия на одежду, обувь и другие городские товары. Деньги цены не имели. Миллионы рублей, заработанные на железной дороге, лежали у отца в сундуке. На них ничего нельзя было купить. Реальная стоимость 100 тысяч совзнаков (новых советских денег, знаков) в 1921 году равнялась стоимости одной дореволюционной копейки. В обращении ходили царские кредитные билеты, пятаковки, керенки, сов-знаки, многочисленные суррогаты и местные деньги. С 1 января 1922 года была введена в обращение твердая валюта – червонец, приравненный к 10-рублевой золотой монете царской чеканки, обеспеченный на 25 % своей стоимости золотом и другими драгоценными металлами. Отец стал получать несколько десятков рублей вместо миллионов.
Зашевелились деревенские мужички. Боялись, как бы не опоздать и не отстать от других. Распахивали пригодные для земледелия участки, расчищали заросшие кустарником сенокосы. Каждый хозяин стремился выбиться в люди. Все, кто мог и хотел, вы-возили из леса бревна и строили дома. Для любого дела нужны были ловкие, крепкие рабочие руки и лошадь. Других приспособлений, инструментов и источников энергии – ав-томобилей, электромоторов, дизелей, бензиновых двигателей – в деревнях не было. Железо было дефицитом и использовалось в производстве изделий, где нельзя без него обойтись: топоры, пилы, лемеха для сохи, подковы для лошадей, косы, серпы. Сельские умельцы изготовляли из дерева: телеги, сани, дровни, сохи, бороны, грабли, ведра, кадки для воды, ковшики, чашки, ложки, лопаты, вилы и многое другое.
В каждом хозяйстве производили все необходимое для существования семьи – пищу, одежду, обувь, орудия труда. Семьи жили по безотходной технологии и замкнутому циклу. Потребляли все, что производили. Продукты питания добывались изнурительным крестьянским трудом на земле, разведением домашнего скота и птицы, сбором лесных ягод и грибов. Основной пищей были хлеб, картошка и молоко. Для производства тканей, одежды и обуви выращивали лен, использовали шерсть и шкуры животных. Кормилицей была корова. Круглый год она обеспечивала семью молоком, сметаной и творогом. Во время постов из сэкономленного молока делали топленое молоко и кислый творог. Овцы давали мясо, шерсть на валенки и одежду. Из овчин (шкура, снятая со взрослых овец и молодняка старше 6 месяцев) шили шубы, теперь их называют дубленки. Большинство деревенских жителей зимой носили шубы. Это было признаком бедности, а не благосостояния. Коз до середины 1930-х годов в наших краях не держали даже бедные семьи. Этих бородатых животных крестьяне не любили за разборчивость в кормах и специфический вкус молока.
Обойтись собственными силами часто не удавалось. Возникала необходимость в услугах тех, кто имел специальное оборудование и обладал профессиональными навыками. Чтобы перемолоть зерно на муку, ехали на мельницу. Подковать лошадь или выковать какое-либо нужное в хозяйстве изделие из железа, шли к кузнецу. Для обработки шкур овец обращались к овчинникову, скатать валенки – к валяльщику, сшить праздничную одежду – к портному. Работу оплачивали натурой – зерном или продуктами. Цены устанавливали по договоренности. Бутылка водки или самогона, как универсальное средство оплаты затраченного труда, хождения не имела.
Для разовой большой работы, на которую сил одной семьи не хватало, – собрать дом, сложить печь, выкопать колодец – приглашались соседи. Сообща за один или два дня выполняли трудоемкую работу. Дело завершалось хорошим застольем. Оплатой были благодарность и обед с водкой.
Общественные работы в интересах всех жителей деревни – строительство мостов, прокладка зимников (зимних дорог по глубокому снегу), ремонт дорог – производили по решению общего собрания с обязательным и равным участием работников от каждого хозяйства. Пригодная для обработки земля и покосы время от времени (раз в 10–15 лет) заново делились между хозяйствами деревни. Власть в жизнь деревни не вмешивалась. Что и где сеять, сроки начала работ, кому, когда и что делать, крестьяне решали сами. Крестьянин больше всех был заинтересован в конечном результате – обеспечении семьи хлебом. Сам планировал, сам работал и сам нес ответственность за результаты труда.
Дом Васильевых в Дубровке
Мы тоже построили себе новый деревянный дом взамен старого, таких же размеров, как предыдущий. Сохранили привычную планировку. В нем долго жила наша семья. Дом до сих пор стоит на улице Кирова, № 69. Там живут незнакомые люди.
В нашем семейном хозяйстве трудились все с детских лет до совершеннолетия. Старшие братья и сестры не имели возможности учиться в школе более четырех лет, только младшая сестра Шура и я закон-чили семилетку. По достижении совершеннолетия дети уходили трудиться на завод. Отец и старший брат Игнат служили на железной дороге в должностях кондукторов товарных поездов. Воздушных тормозных систем тогда не существовало. В поездах было 6–8 вагонов со специальными тормозными площадками, на которых, по одному на каждой, ехали кондукторы. По сигналу машиниста, подаваемому паровозным гудком, они, вращая винтовой привод, тормозили колеса или прекращали торможение своего вагона. Работа неквалифицированная, тяжелая и низкооплачиваемая. Зимой и летом, днем и ночью, в снег и дождь стой на площадке, слушай сигналы машиниста и «крути, Гаврила, мазаное твое рыло».
Работа на железной дороге для отца была вынужденным и оптимальным вариантом. Ни кондукторская зарплата, ни семейное хозяйство не обеспечивали даже минимальных
потребностей многочисленной семьи. Сопровождение поездов на участке Бологое–Окуловка и обратно, поездки к месту службы (смена бригад происходила в Бологом) отнимали много времени.
Семейное хозяйство тянула мать и подрастающие дети. Отец занимался им, когда оставалось свободное от работы на железной дороге время. Обычно ограничивался дачей указаний. Мать вставала раньше всех, часов в пять, растапливала печь, доила двух коров, готовила завтрак, потом будила нас, ребят. Умывались кое-как из глиняного рукомойника с двумя носиками, подвешенного на веревочке к потолку. Мыло мы не употребляли, его просто не было. Полотенце одно на всех. Завтракали одновременно 6–8 человек. Обычно мама ставила на стол чугун (горшок из чугуна для тушения и варки продуктов в русской печи) с вареной картошкой в мундирах (не очищенная от кожуры картошка).
Ели ее иногда с квашеной капустой или солеными огурцами, зачастую просто с солью, с куском черного хлеба и льняным маслом. На обед обычно были щи из зеленого крошева или белой капусты, заправленные молоком, иногда рыбный суп, реже мясной. На второе обычно каша овсяная или перловая, или картошка, жаренная на сметане или сале, реже картофельное пюре, запеченное на сковороде. Ужинали после окончания рабочего дня тем, что оставалось от обеда. Ели из общей глиняной миски деревянными ложками. На праздничные обеды для гостей ставили глубокие тарелки, одна тарелка на двух-трех человек.
мать Георгия Константиновича Ирина Меркурьева,
Летом распорядок дня менялся. Раньше вставали, раньше ложились спать. Завтракали и ужинали основательно, более сытно, а на обед брали в поле кусок хлеба и бутылку молока. В период напряженных летних работ расходовалось много энергии. Силы восполняли за счет созданных зимой запасов – топленого масла, вяленого мяса и кислого творога, который хранили в небольших деревянных кадках. Лучшая и обильная пища была осенью. Хлеб нового урожая к столу давали без ограничений, картошкой был засыпан полный подвал дома, в сенях стояли заготовленные бочки с огурцами, капустой и солеными грибами. С наступлением устойчивой холодной погоды родители резали выросших за лето ягнят и телят. Ежедневно варили щи или суп с мясом. Сначала съедали сердце, легкие, почки и печень. Желудок и кишки животных очищали, отмывали и тоже использовали в пищу. Только потом ели мясо. Для питания летом в период тяжелых работ засаливали и вялили лопатки домашних животных, подвешивая их на чердаке. Почвы в наших местах в основном легкие супесчаные и суглинистые, быстро просыхают весной. Время начала работ сельчане определяли по религиозным праздникам. В день Святого Георгия – 23 апреля – в первый раз выгоняли скот на пастбище. В Петров день – 23 июня – начинали сенокос. Со Спасова дня – 19 августа – приступали к жатве овса, ржи и ячменя. Заканчивали ее к середине сентября. Перед началом жатвы крестьяне срывали несколько соломинок ржи, скручивали их и совали за спину, чтобы спина не болела. Эти соломинки держали дома в течение года за иконами. Считалось, что спина болеть не будет, да и хлеб на следующий год вырастет хорошим. К 1 октября, празднику Покрова Пресвятой Богородицы, все полевые работы заканчивали. Сельчане ориентировались по датам проведения полевых работ на опытных удачливых соседей, тех, кто собирал высокие стабильные урожаи. Семьи наделялись одинаковыми по размерам и качеству участками земли.
Каждому хозяйству доставался кусок, равнозначный соседскому и находившийся на примерно одинаковом расстоянии от деревни. Система земледелия была трехпольной. На одном поле в августе сеяли озимую рожь, которую убирали следующим летом. На втором поле весной сеяли яровые хлеба, ячмень, овес, лен и сажали картошку. Третье поле отдыхало. Его удобряли навозом, пахали, боронили и в августе засевали озимой рожью. Специальных пастбищ не было. Скот пасли на полях и прилегающих к ним луговинах и болотах. Весной пасли на первом поле, после жатвы на озимом, а осенью на яровом. Первым начинали распахивать яровое поле под посев ячменя, овса и посадку картошки. Пахали с помощью деревянной сохи, не углубляясь ниже пахотного слоя и не переворачивая земли. Этот способ вспашки теперь называется прогрессивной безотвальной обработкой. После вспашки кочковатую поверхность выравнивали боронами с деревянными зубьями (боронили).
Самую ответственную операцию – сев – выполняли родители. В сеялку, сплетенную из березовых лык корзину емкостью полтора-два ведра, насыпали зерно. Вешали через плечо на живот с помощью привязанного полотенца или веревки. Сеятель, перекрестившись, взмахом правой руки равномерно разбрасывал зерно по земле. Так, взмах за взмахом, шаг за шагом, и засевалась вся полоса. Чтобы заглубить зерно в почву, после сева поле еще раз боронили.
Сеятель
Помню один яркий счастливый день. Мне было лет семь. В ясный, прохладный вечер мать досевала последнюю полосу. Она что-то пела. А я, завернувшись в освободившийся от овса мешок, лежал на телеге и смотрел в высокое-высокое, бесконечное небо. Там где-то между редкими, освещенными заходящим солнцем облаками звенел жаворонок. Все было так хорошо, легко и просто. Теперь телегу заменил автомобиль. Жаворонка я не слышал уже лет пятнадцать-двадцать. И не было повторения того чудесного вечера.
В середине мая высаживали картошку, сначала на огороде около дома, потом в поле. Работа нетрудная и делалась довольно быстро. После сева наступала «навозница». Владимирский писатель Владимир Солоухин описывал это время, как самое интересное и счастливое. У меня таких впечатлений не осталось. Это была грязная, но необходимая работа. Со скотного двора накопившийся за зиму навоз накладывали вилами на телегу и вывозили в поле на свои полосы, равномерно разбрасывали и закапывали. Эту работу заканчивали к празднику Святой Троицы. Готовились к празднику всей деревней. Делали уборку в домах, мыли полы, стены и окна. Стирали белье и одежду, мылись в бане, парились свежими березовыми вениками. Приносили из леса и прибивали к стенам домов молодые зеленые березки. Деревня свежела, молодела, хорошела и зеленела.
Лучшим временем года для подростков было лето – пора сенокоса. Мальчишки с двенадцати лет косили траву. Сначала мы выкашивали между кустами, по кочкам и другим неудобным местам, чтобы взрослые не тратили на это время и силы. Потом косили наряду со взрослыми. Ширина прокоса у ребят была поуже, когда кто-то оставлял нескошенные травинки, один из взрослых произносил неизменную фразу: «Смотри, не зевай!» Этого замечания было достаточно. Сушка сена и укладка в пучки были обязанностью детей и подростков. Подсушенную на лугах траву в солнечный день привозили в деревню, раскидывали ровным слоем на лужке и несколько раз за день граблями переворачивали. Досушенное сено сгребали и переносили в сарай, укладывали и утрамбовывали ногами, чтобы больше вместилось. Сенная труха забивалась под одежду, колола и щекотала.
С большим удовольствием после работы бежали на берег озера и, вытряхнув одежду, купались в прохладной воде. Часть сенокосов деревни, протяженностью километров пять и шириной около двух, была в пойме реки Березайки между деревнями Угрево и Горнешницы. Весной пойма затапливалась паводковыми водами, местные жители называли это место «ножни». Когда вода спадала, пойма зарастала травой. Около берегов реки образовывались сухие кочковатые участки, а дальше них вода держалась все лето. Чтобы подойти к этим участкам приходилось по колено брести в зыбкой мягкой жиже. Удобными местами были участки берега, свободные от ила, длиной метров подвести, у первого и второго рога (мыса). Скошенную траву сушили на месте и складывали в стога. Сметать стог, чтобы он не протекал, было непросто, требовалось уменье. Обычно взрослые подавали вилами сено, а подростки, стоя на стоге, прижимали его и утрамбовывали. Сено из поймы вывозили зимой, когда «ножни» замерзали.