Настоящий британский детектив

Чарльз Диккенс
1812–1870

Пойман с поличным

I

Почти всем нам доводилось наблюдать романтические истории, происходившие в действительности. В качестве директора Конторы страхования жизни мне за последние тридцать лет пришлось, вероятно, чаще других людей наблюдать романтические истории, хотя на первый взгляд моя профессия, казалось бы, и не благоприятствует этому.

Теперь я удалился от дел, живу на покое и поэтому располагаю возможностью, которой был раньше лишен, обдумывать на досуге свои наблюдения. Должен заметить, что мое прошлое теперь кажется мне более интересным, чем в те времена, когда оно было для меня настоящим. Ведь я, можно сказать, вернулся домой после спектакля и теперь, когда занавес опустился, могу спокойно вспоминать все эпизоды драмы, – мне не мешают яркий свет, толкотня и суета театра.

Позвольте мне рассказать одну такую романтическую историю из действительной жизни.

Ничто так правильно не отражает души человека, как его лицо в сочетании с манерой держать себя. Чтение той книги, где на каждой странице, волею предвечной мудрости, запечатлены неповторимые черты характера того или иного мужчины или женщины, – трудное искусство, и его не очень усердно изучают. Пожалуй, оно требует некоторых врожденных способностей и, несомненно, требует (как и все на свете) кое-какого терпения и прилежания. Но можно утверждать с почти полной уверенностью, что мало кто изучает его терпеливо и прилежно: большинство полагает, будто все великое разнообразие человеческих характеров отражается в нескольких самых обычных выражениях лица, и не только не замечает, но и не ищет тех трудноуловимых отличительных черт, которые важнее всего, так что если вы, например, с большой затратой времени и внимания учитесь чтению нот или греческих, латинских, французских, итальянских, древнееврейских книг, то вы даже не пытаетесь что-нибудь прочесть на лице учителя или учительницы, которые обучают вас этому, заглядывая через ваше плечо в тетрадь или книгу. Быть может, это объясняется известной самоуверенностью: вы считаете, что вам ни к чему изучать выражения человеческих лиц, ибо вы их достаточно хорошо знаете от природы, а следовательно, не ошибетесь.

Я, со своей стороны, признаюсь, что ошибался бесчисленное множество раз. Я ошибался в знакомых и (само собой разумеется) ошибался в друзьях, гораздо чаще в друзьях, чем в других людях. Как же получилось, что я мог так обманываться? Разве я совсем неправильно читал в их лицах?

Нет. Верьте мне, мое первое впечатление от этих людей, внушенное мне их лицами и манерой держать себя, неизменно оказывалось правильным. Ошибка моя была в том, что я позволял этим людям сближаться со мной и самим говорить о себе.

II

Перегородка, отделявшая мой личный кабинет от нашей конторы в Сити, была из толстого зеркального стекла. Через нее я мог видеть все, что происходило в конторе, но не слышал ни единого слова. Этой перегородкой я распорядился заменить стену, стоявшую здесь много лет – с тех пор, как построили дом. Не важно, потому ли я сделал эту замену, что хотел получать первое впечатление о приходивших к нам по делу незнакомцах, только глядя на их лица, но отнюдь не позволяя этим людям влиять на меня своими речами, или еще почему-нибудь; достаточно сказать, что я пользовался стеклянной перегородкой для этой именно цели и что любая контора страхования жизни всегда находится под угрозой мошенничества со стороны самых ловких и жестоких негодяев.

Через эту-то стеклянную перегородку я впервые и увидел человека, историю которого хочу рассказать.

Я не видел, как он вошел, видел только, что, положив на широкий прилавок шляпу и зонт, он перегнулся через этот прилавок, чтобы взять какие-то бумаги у клерка. Посетитель был человек лет сорока, черноволосый, весьма изысканно одетый, весь в черном – он был в трауре, – а его вежливо протянутую руку облегала черная лайковая перчатка. Волосы его, тщательно причесанные и напомаженные, были разделены прямым пробором, и незнакомец, наклонившись, обратил этот пробор к клерку с таким видом (казалось мне), словно хотел сказать: «Будьте добры, друг мой, принимайте меня за того, кем я хочу казаться. Следуйте прямо сюда, по песчаной дорожке; по траве не ходите – вторжений я не терплю».

Как только я увидел этого человека, я почувствовал к нему сильнейшую антипатию.

Он попросил несколько наших печатных бланков, и клерк, вручая ему бланки, стал давать объяснения. Признательная и любезная улыбка сияла на лице посетителя, а глаза его весело смотрели в глаза клерка. (Я слышал, сколько чепухи говорят о том, что скверные люди будто бы не могут прямо смотреть в лицо собеседнику. Не верьте этому предвзятому мнению. Нечестный человек всегда способен выдержать взгляд честного, если только этим можно что-нибудь выиграть.)

Я заметил, что он уголком глаза увидел, как я смотрю на него. Он сейчас же обратил свой пробор к стеклянной перегородке, как бы говоря мне с милой улыбкой: «Прямо сюда, будьте добры. Сойдите с травы!»

Немного погодя он надел шляпу, взял зонт и ушел.

Я вызвал клерка к себе в кабинет и спросил:

– Кто это приходил?

Клерк держал в руках визитную карточку посетителя.

– Мистер Юлиус Слинктон, проживающий в Мидл-Тэмпле.

– Он адвокат, мистер Адамс?

– Думаю, что нет, сэр.

– Мне показалось было, что он священник, но на карточке не написано «его преподобие», – сказал я.

– Судя по его наружности, сэр, – сказал мистер Адамс, – он готовится к посвящению в духовный сан.

Следует отметить, что посетитель носил изящный белый галстук и манишка у него была тоже очень изящная.

– Зачем он приходил, мистер Адамс?

– Только взять бланк для заявления, сэр, и бланк для поручительства.

– Ему кто-нибудь посоветовал обратиться к нам? Он сказал кто?

– Да, сэр, он объяснил, что пришел по совету одного из ваших друзей. Он видел вас, но сказал, что, не имея удовольствия быть с вами знакомым, не станет вас беспокоить.

– А он знает, как меня зовут?

– Да, сэр! Он сказал: «Я вижу, там сидит мистер Сэмсон!»

– Он, должно быть, выражается очень изысканно?

– Чрезвычайно изысканно, сэр.

– Манеры у него, должно быть, вкрадчивые?

– Совершенно верно, сэр, очень вкрадчивые.

– Так! – сказал я. – Мне пока больше ничего не нужно, мистер Адамс.

Спустя две недели я пришел на званый обед к одному своему другу, купцу, человеку со вкусом, собирателю картин и книг, и первый, кого я увидел среди гостей, был мистер Юлиус Слинктон. Он стоял перед камином, обратив к присутствующим свое честное, открытое лицо и глядя на них ласковыми большими глазами, но тем не менее (казалось мне) требуя, чтобы все подходили к нему по расчищенной и указанной им дорожке – никак не иначе.

Я услышал, как он попросил моего друга представить его мистеру Сэмсону, и мой друг познакомил нас. Мистер Слинктон был очень счастлив встретиться со мной. Не чрезмерно счастлив – он не перебарщивал; он был счастлив, как прекрасно воспитанный, вполне светский человек.

– Я думал, что вы уже знакомы, – заметил наш хозяин.

– Нет, – сказал мистер Слинктон. – Я, правда, заходил в контору мистера Сэмсона по вашему совету, но я просто не считал себя вправе беспокоить самого мистера Сэмсона по таким пустякам, с которыми мог справиться любой клерк.

Я заметил, что охотно оказал бы ему всяческое содействие, если бы знал, что его рекомендовал мой друг.

– Я в этом уверен, – отозвался он, – и очень вам признателен. В другой раз я, быть может, буду менее щепетильным. Но, конечно, только в том случае, если приду по более важному делу, – ведь я знаю, мистер Сэмсон, как драгоценно время делового человека и как много на свете навязчивых людей.

Я ответил на эти учтивые слова легким поклоном.

– Вы собирались застраховать свою жизнь? – спросил я.

– Нет, что вы! Я, к сожалению, вовсе не такой предусмотрительный человек, каким вы любезно считаете меня, мистер Сэмсон. Просто я наводил справки для одного своего приятеля. Но вы знаете, что такое приятели в подобных делах! Быть может, из всего этого ничего и не выйдет. Я очень не люблю беспокоить деловых людей справками для моих приятелей: ведь тысяча шансов против одного, что приятели так и не воспользуются этими справками. Люди так непостоянны, себялюбивы, беспечны! Не правда ли, мистер Сэмсон, вы каждый день убеждаетесь в этом по ходу своей работы?

Я хотел было ответить обстоятельно, но он обратил ко мне свой ровный белый пробор, как бы говоря: «Прямо сюда, прошу вас!» – и я ответил:

– Да.

– Я слышал, мистер Сэмсон, – заговорил он снова (потому что обед, против обыкновения, запаздывал, – повар у нашего хозяина был новый), – будто недавно вы и ваши собратья понесли большую потерю.

– В денежном отношении? – спросил я.

Посмеиваясь над тем, что при слове «потеря» я так быстро вспомнил о деньгах, он сказал:

– Нет, в отношении таланта и энергии.

Не сразу поняв его намек, я призадумался.

– Разве мы действительно понесли такую потерю? – спросил я. – А я и не знал об этом.

– Выскажусь яснее, мистер Сэмсон. Я не предполагал, что вы ушли на покой. Дело еще не так плохо. Но мистер Мелтем…

– А, так это вы про него! – сказал я. – Да! Мистер Мелтем – молодой секретарь страховой конторы «Неоценимые преимущества».

– Вот именно, – подтвердил он с сочувственным видом.

– Это действительно большая потеря. Он был самым дальновидным, самым своеобразным и самым энергичным из всех знакомых мне людей, работающих по страхованию жизни.

Я говорил горячо, так как очень уважал Мелтема и восхищался им, а мой собеседник возбудил во мне смутные подозрения в том, что он подсмеивается над этим молодым человеком. Мистер Слинктон призвал меня к порядку, обратив ко мне аккуратную дорожку на своей голове и как бы повторяя все те же проклятые слова: «Будьте добры, сойдите с травы, – вот дорожка».

– Вы знали его, мистер Слинктон?

– Только понаслышке. Быть его знакомым или другом – это такая честь, которой я добивался бы, если бы он по-прежнему вращался в обществе; хотя мне, возможно, и не посчастливилось бы добиться этой чести, потому что я несравненно менее видный человек. Ему было немногим более тридцати лет, так, кажется?

– Около тридцати.

– Да… – вздохнул он все так же сочувственно. – Какие мы слабые существа! Расстроить свое здоровье, мистер Сэмсон, и стать неспособным к труду в таком возрасте!.. А что слышно – какие именно причины вызвали это несчастье?

«Гм! – мысленно произнес я, взглянув на него. – А я вот не хочу идти по дорожке, я пойду по траве».

– Какую причину называли вам, мистер Слинктон? – спросил я напрямик.

– Скорей всего ложную. Вы знаете, что такое Молва, мистер Сэмсон. Я никогда не передаю другим того, что слышал: это единственный способ остричь когти и обрить голову Молве. Но когда не кто иной, как вы, спрашиваете меня, чем объясняют то, что Мелтем стал вести жизнь отшельника, это другое дело. Отвечая вам, я не потворствую праздным сплетням. Мне говорили, мистер Сэмсон, что мистер Мелтем бросил все свои дела и отказался от всех своих видов на будущее потому, что сердце его было разбито. Неудачная любовь, как я слышал… хотя это маловероятно, когда дело идет о столь достойном и привлекательном человеке.

– Привлекательность и достоинства бессильны против смерти, – сказал я.

– Ах, значит, та, кого он любил, умерла? Простите, пожалуйста. Об этом я не слыхал. Если так, все это действительно очень грустно. Бедный мистер Мелтем! Она умерла? Ах, боже мой! Печально, печально!

Мне по-прежнему казалось, что сострадание его не совсем искренне, и я по-прежнему угадывал за всеми его словами какую-то необъяснимую насмешку, но когда доложили, что обед подан и нам, как и всем прочим гостям, пришлось прекратить разговор, мистер Слинктон добавил:

– Мистер Сэмсон, вы удивлены, что я так растроган судьбой человека, с которым не был знаком. Но и мне пришлось пережить нечто подобное. У меня тоже, и тоже недавно, умер близкий человек. Я потерял одну из своих двух прелестных племянниц, которые всегда жили в моем доме. Она умерла в юном возрасте – всего двадцати трех лет, – а пережившая ее сестра тоже не отличается крепким здоровьем. Мир – это могила!

Он произнес это с глубоким чувством, и я начал раскаиваться в своей холодности. Я знал, что это мой горький опыт породил во мне холодность и недоверие к людям – подобные чувства вовсе не были свойственны мне от природы, – и я часто думал, как много потерял в жизни, потеряв доверчивость, и как мало приобрел, приобретя осторожность. Такие мысли были мне привычны, и беседа с мистером Слинктоном взволновала меня сильнее, чем могло бы взволновать более важное дело. За обедом я прислушивался к нему и заметил, как охотно откликались на его слова другие люди и как умело он выбирал темы, доступные и близкие его сотрапезникам. Беседуя со мной перед обедом, он завел разговор на тему, которая явно была знакома мне лучше всего и больше всего интересовала меня, и теперь, беседуя с другими, руководствовался тем же правилом. Общество собралось разнообразное, но он, насколько я мог заметить, сумел найти особый подход к любому из присутствующих. Он достаточно знал о занятиях каждого, чтобы тому было приятно поговорить с ним, и в то же время так мало, что скромные его расспросы казались естественными.

Он все говорил и говорил, но, в сущности, вовсе не навязчиво, казалось, что это мы сами заставляем его говорить, – а я сидел и сердился на себя. Я мысленно разобрал его лицо на составные части, словно это были часы, и принялся подробно изучать их. Я не мог сказать, что мне не нравятся черты его лица, каждая в отдельности; еще меньше я мог сказать это, когда соединил их все вместе. «В таком случае, разве не чудовищно, – спросил я себя, – что я мог заподозрить и даже возненавидеть человека только потому, что он причесывается на прямой пробор?»

(Замечу в скобках, что это не делало чести моему здравому смыслу. Наблюдая незнакомого человека и поймав себя на том, что какая-нибудь пустяковая черточка в нем кажется тебе отталкивающей, не следует закрывать на это глаза. Ведь она может послужить ключом к раскрытию всех его тайн. Несколько волосков могут указать, где спрятался лев. Очень маленьким ключиком можно отпереть очень большую дверь.)

Через некоторое время я снова разговорился с ним, и нам удалось найти общий язык. В гостиной я спросил хозяина дома, давно ли он знаком с мистером Слинктоном. Тот ответил, что всего несколько месяцев; они познакомились у одного здесь присутствующего известного художника, а художник близко сошелся с мистером Слинктоном, когда тот путешествовал с племянницами по Италии, надеясь, что там поправится их здоровье. Планы Слинктона на будущее разрушила смерть одной из племянниц, поэтому он теперь готовится снова поступить в университет, получить диплом и принять сан священника. Мне пришлось убедить себя, что этим и объясняется его интерес к бедному Мелтему и что было почти жестоко с моей стороны заподозрить его из-за такого пустяка.

III

Через день после этого я снова сидел за своей стеклянной перегородкой, как вдруг он снова вошел в контору. Едва я его увидел, еще не услышав его слов, как тотчас возненавидел пуще прежнего.

Это длилось всего мгновенье, – не успел я взглянуть на него, как он приветливо помахал мне рукой в тугой черной перчатке и вошел в мой кабинет.

– Добрый день, мистер Сэмсон! Как видите, я воспользовался вашим любезным разрешением ненадолго оторвать вас от занятий. Я не сдержал своего обещания не беспокоить вас иначе как по важному делу, ибо дело у меня, если позволительно употребить это слово в данном случае, – дело у меня самое пустяковое.

Я спросил, чем могу быть ему полезным.

– Благодарю вас, ничем. Я просто зашел в контору узнать, не изменил ли себе мой медлительный приятель – не превратился ли он в практичного и благоразумного человека. Но, конечно, оказалось, что он ничего не сделал. Я собственноручно передал ему ваши бланки, и он уверял, что обязательно их заполнит, но, конечно, ничего не сделал. Люди вообще неохотно делают то, что нужно, но особенно неохотно они страхуют свою жизнь. Для них это все равно что написать завещание. До чего суеверны люди – они думают, что, написав завещание, непременно вскоре же умрут.

«Будьте добры, сюда, прямо сюда, мистер Сэмсон. Не вправо и не влево». Мне так и чудилось, будто он, улыбаясь, шепчет эти слова, а его невыносимый пробор торчал у меня прямо перед глазами.

– Некоторые люди действительно так думают, – согласился я, – но их, по-моему, не очень много.

– Ну, – проговорил он, пожав плечами и улыбнувшись, – хотел бы я, чтобы какой-нибудь добрый гений указал моему приятелю правильный путь. Я несколько опрометчиво пообещал его матери и сестре – они живут в Норфолке – последить за тем, чтобы он застраховал свою жизнь, да и сам он обещал им сделать это. Но он, должно быть, никогда не соберется.

Поболтав еще минуты две о том о сем, он ушел.

На следующее утро не успел я отпереть ящики своего письменного стола, как мистер Слинктон снова явился. Я заметил, что он подошел прямо к двери в моей перегородке, ни на мгновение не задержавшись в конторе.

– Вы можете уделить мне две минуты, дорогой мистер Сэмсон?

– Пожалуйста.

– Очень признателен, – сказал он, положив на стол шляпу и зонт, – я пришел рано, чтобы не прерывать ваших занятий. Дело в том, что меня застало врасплох заявление моего приятеля.

– А разве он написал заявление? – спросил я.

– Да-а, – ответил он, задумчиво глядя на меня; и вдруг его словно осенила неожиданная догадка, – или он только сказал мне, что написал? Быть может, это для него лишь новый способ увильнуть. Черт возьми, как это не пришло мне в голову!

Мистер Адамс в это время распечатывал утреннюю корреспонденцию в конторе.

– Как фамилия вашего приятеля, мистер Слинктон? – спросил я.

– Беквит.

Я выглянул в контору и попросил мистера Адамса проверить, получено ли заявление от Беквита, и если получено, принести его. Мистер Адамс, оказывается, уже положил это заявление на прилавок. Его легко разыскали в ворохе других бумаг, и клерк передал его мне. Альфред Беквит. Заявление о желании застраховать свою жизнь на две тысячи фунтов. Помечено вчерашним числом.

– Адрес – Мидл-Тэмпл, мистер Слинктон.

– Да. Мой приятель живет на одной лестнице со мной; дверь в дверь. Но я никак не ожидал, что он укажет на меня как на своего поручителя.

– Однако это очень естественно с его стороны.

– Совершенно верно, мистер Сэмсон, но я этого никак не ожидал. Та-ак! – Он вынул из кармана печатный бланк. – Как же мне ответить на все эти вопросы?

– Разумеется – по совести, – ответил я.

– Ну разумеется! – сказал он, с улыбкой подняв глаза. – Я хотел только сказать, что вопросов очень уж много! Но вы правы, что проявляете такую предусмотрительность. Вам необходимо быть предусмотрительным. Вы разрешите мне воспользоваться вашим пером и чернилами?

– Пожалуйста.

– И вашим столом?

– Пожалуйста.

Он уже высматривал на столе место между своей шляпой и зонтом, на которое можно было бы положить бланк. Затем он сел в мое кресло, перед моим бюваром и чернильницей, а я, став спиной к камину, увидел прямо перед собой длинную дорожку на его голове.

Прежде чем ответить на какой-либо вопрос, он прочитывал его вслух и обсуждал. Сколько лет он знаком с мистером Альфредом Беквитом? Это ему пришлось сосчитать по пальцам. Какой образ жизни ведет мистер Альфред Беквит? На это ответить нетрудно: он в высшей степени умеренный человек, но, пожалуй, слишком усердно занимается спортом. Все ответы были удовлетворительны. Написав последний, мистер Слинктон просмотрел их с самого начала и, наконец, подписался очень красивым почерком. Потом спросил, все ли он сделал, что требовалось. Я ответил, что мы, вероятно, не будем больше его беспокоить. Он может оставить бумаги здесь? Пожалуйста. Очень признателен. До свиданья.

В тот день ко мне до него приходил еще один посетитель, но не в контору, а на дом. Этот посетитель явился еще затемно, застал меня в кровати, и никто не узнал о его посещении, кроме моего преданного доверенного слуги.

Второй бланк (ибо мы всегда требовали два поручительства) был послан в Норфолк и своевременно пришел обратно по почте. В нем также все ответы были во всех отношениях удовлетворительны. Мы выполнили все формальности, заключили соглашение и получили страховой взнос за год.

IV

После этого я шесть-семь месяцев не видел мистера Слинктона. Однажды он зашел ко мне на квартиру, но меня не оказалось дома; в другой раз он пригласил меня отобедать с ним в Тэмпле, но я был занят. Приятель его застраховал свою жизнь в марте. В конце сентября или в начале октября я поехал в Скарборо подышать морским воздухом и там встретил мистера Слинктона на взморье. Вечер был жаркий. Мистер Слинктон подошел ко мне, держа шляпу в руке, и опять у меня перед глазами очутилась та же самая дорожка, по которой мне так не хотелось идти.

Он был не один, – с ним под руку шла молодая девушка.

Она была в трауре, и я взглянул на нее с большим интересом. Здоровье у нее, по-видимому, было слабое, а лицо необыкновенно бледное и печальное, но она была очень хороша собой. Мистер Слинктон представил мне ее как свою племянницу, мисс Найнер.

– Вы прогуливаетесь, мистер Сэмсон? Неужели вы умеете бездельничать?

– Да, я умею бездельничать, и я прогуливаюсь.

– Не погулять ли нам вместе?

– С удовольствием.

Мы направились в сторону Файли по прохладному морскому песку. Девушка шла между нами.

– Смотрите, следы колес, – сказал мистер Слинктон. – Ага, понимаю – это от передвижного кресла для больных! Маргарет, милая моя, это, конечно, твоя тень!

– Тень мисс Найнер? – повторил я, глядя на ее тень на песке.

– Не эта, – со смехом объяснил мистер Слинктон. – Маргарет, дорогая моя, расскажи мистеру Сэмсону.

– В сущности, рассказывать не о чем, – промолвила девушка, повернувшись ко мне, – просто, куда бы я ни пошла, я постоянно вижу, как за мной следует какой-то пожилой джентльмен, инвалид. Я рассказала об этом дяде, и он прозвал его моей тенью.

– Он постоянно живет в Скарборо? – спросил я.

– Нет, он поселился здесь на время.

– А вы постоянно живете в Скарборо?

– Нет, я тоже временно поселилась здесь. Дядя поместил меня в одну семью, надеясь, что здесь я поправлюсь.

– А ваша тень? – спросил я с улыбкой.

– Моя тень… – ответила она, тоже улыбаясь, – моя тень… так же, как и я… видимо, не очень крепкого здоровья: по временам я теряю свою тень, а иногда моя тень теряет меня. Должно быть, нам обоим частенько приходится сидеть дома. Вот уже несколько дней, как я не видела своей тени; а ведь бывает, что много дней подряд, куда бы я ни пошла, там, по какому-то странному совпадению, появляется и этот джентльмен. Я встречала его здесь даже в самых безлюдных глухих уголках.

– Это он? – спросил я, указывая рукой вперед.

Следы колес спустились к самой воде и, повернув, оставили на песке большую петлю. И вот мы увидели, что, дописывая и вытягивая эту петлю, по направлению к нам движется кресло на колесах, которое катит мужчина.

– Да, дядя, – сказала мисс Найнер, – это действительно моя тень.

Когда кресло приблизилось к нам, а мы к нему, я увидел в нем укутанного в пледы старика с поникшей на грудь головой. Кресло катил очень степенный, но очень сметливый на вид человек, седой и слегка прихрамывающий. Они уже миновали нас, как вдруг кресло остановилось и сидевший в нем старик махнул рукой и окликнул меня по имени. Я пошел обратно и минут на пять расстался с мистером Слинктоном и его племянницей.

Когда я вернулся, мистер Слинктон заговорил первый. Больше того – я еще не успел к ним подойти, а он уже сказал, возвысив голос:

– Хорошо, что вы не задержались дольше, мистер Сэмсон, а не то моя племянница умерла бы от любопытства, – так ей не терпится узнать, кто ее тень.

– Это один из бывших директоров Ост-Индской компании, – сказал я. – Он близкий друг нашего общего знакомого, в доме которого я имел удовольствие познакомиться с вами. Некий майор Бэнкс. Вы слыхали о нем?

– Никогда.

– Очень богатый человек, мисс Найнер, но очень старый и очень хворый. Приятный, умный… весьма интересуется вами. Он как раз распространялся о том, что заметил, до чего вы и ваш дядя привязаны друг к другу.

Мистер Слинктон снова снял шляпу и провел рукой по прямой дорожке, казалось, он сам спокойно прошелся по ней следом за мной.

– Мистер Сэмсон, – сказал он, ласково взяв племянницу под руку, – мы всегда были глубоко привязаны друг к другу, – ведь у нас было очень мало близких родных. Теперь их стало еще меньше. Нас с тобой, Маргарет, связывают крепкими узами те, кого уже нет на свете!

– Милый дядя! – пролепетала девушка, отвернувшись, чтобы скрыть слезы.

– У нас есть общие воспоминания и горести такого рода, мистер Сэмсон, – проникновенно продолжал он, – что было бы поистине странно, если бы мы относились друг к другу холодно и равнодушно. Если вы припомните одну нашу с вами беседу, вы поймете, о чем я говорю. Успокойся, милая Маргарет! Не падай духом, не падай духом. Моя Маргарет! Я не в силах видеть, как ты убиваешься!

Бедная девушка была очень расстроена, но скоро овладела собой. Ее дядю тоже обуревали какие-то сильные чувства. Оказалось даже, что ему совершенно необходимо поддержать свои силы, и он пошел искупаться в море, оставив меня с девушкой на скалистом берегу и, очевидно, предполагая – но вы скажете, что ему простительно было позволить себе такую роскошь, – что племянница будет расхваливать его от всего сердца.

Так она и сделала, бедняжка! От всего своего доверчивого сердца она хвалила мне дядю за его заботы о ее покойной сестре и неутомимую преданность во время ее последней болезни. Сестра угасала очень медленно, и к концу у нее появились какие-то дикие и страшные фантазии, но он неизменно был терпелив с нею и ни разу не растерялся; всегда был мягок, внимателен и сдержан. Покойная сестра да и сама Маргарет считали его лучшим из людей, добрейшим из людей и вместе с тем человеком исключительной силы воли, что служило надежной опорой для этих слабых девушек, пока длилась их жалкая жизнь.

– Я покину его, мистер Сэмсон, и очень скоро, – говорила девушка, – я знаю, жизнь моя близится к концу, а когда меня не станет, он, надеюсь, женится и будет счастлив. Я уверена, что он так долго оставался холостым только ради меня и моей бедной, бедной сестры.

Кресло на колесах сделало еще одну большую петлю по сырому песку и теперь снова возвращалось к нам, постепенно выписывая вытянутую восьмерку длиной в полмили.

– Милая девушка, – сказал я вполголоса, оглянувшись кругом и взяв ее за руку, – нельзя терять ни минуты. Слышите вы тихий рокот моря?

Она взглянула на меня с величайшим изумлением и тревогой и сказала:

– Да.

– А вы знаете, какой голос бывает у моря, когда надвигается шторм?

– Да!

– Вы видите, каким спокойным и мирным оно лежит перед вами; но ведь вы знаете и то, как грозно и беспощадно может оно показать нам свою силу хотя бы сегодня ночью!

– Да!

– Но если бы вы никогда не видели и не слышали этого или не слыхали о жестокости моря, разве вы могли бы поверить, что оно без всякой жалости вдребезги разбивает все предметы, лежащие на его пути, и без сожаления разрушает все живое?

– Вы пугаете меня, сэр!

– Чтобы спасти вас, милая, чтобы спасти вас! Ради бога, соберите свои силы и соберитесь с духом! Будь вы здесь одна, во власти прилива, грозящего подняться на пятьдесят футов над вашей головой, опасность была бы меньше той, от которой вас нужно спасти теперь.

Восьмерка на песке была дописана, и к ней прибавилась короткая кривая, закончившаяся у скалы совсем близко от нас.

– Клянусь Небом и Судьей всего человечества, я ваш друг и друг вашей умершей сестры, поэтому убедительно прошу вас, мисс Найнер, не теряя ни минуты, пойти со мною к этому джентльмену в кресле!

Если бы кресло остановилось подальше, мне вряд ли удалось бы увести девушку; но оно стояло так близко, что не успела она опомниться, как я увел ее со скалы и мы подошли к нему. Я пробыл там с нею не более двух минут. Ровно через пять минут я почувствовал неизъяснимое удовлетворение, увидев с того места, где мы сидели и куда я вернулся, – что девушку поддерживает, или, вернее, почти несет, энергичный крепкий человек, помогая ей взобраться по крутым ступенькам, высеченным в скале. Я знал, что, когда этот человек с нею, она в безопасности, где бы она ни была.

Я сидел один на скале, дожидаясь возвращения мистера Слинктона. Сумерки уже сгущались и повсюду ложились темные тени, когда он появился из-за скалистого мыса: шляпа висела у него на пуговице, одной рукой он приглаживал мокрые волосы, а другой проводил в них карманной гребенкой все ту же дорожку.

– Моя племянница отошла куда-нибудь, мистер Сэмсон? – спросил он, оглядываясь по сторонам.

– После захода солнца мисс Найнер стало холодно, и она ушла домой.

Он как будто удивился – очевидно, она даже в мелочах привыкла не делать ни одного шага без его ведома.

– Это я уговорил мисс Найнер, – объяснил я.

– А! – промолвил он. – Ее легко уговорить… для ее же пользы. Благодарю вас, мистер Сэмсон, дома ей будет лучше. Сказать правду, место, где купаются, оказалось дальше, чем я думал.

– Здоровье у мисс Найнер очень слабое, – заметил я.

Он покачал головой и глубоко вздохнул.

– Очень, очень, очень! Помните, я уже говорил вам об этом. С тех пор она ничуть не окрепла. Я с тревогой вижу, как мрачная тень, так рано упавшая на ее сестру, сгущается теперь вокруг нее самой и становится все темней и темней. Милая Маргарет, бедная Маргарет! Но не будем терять надежды.

Кресло на колесах двигалось перед нами с быстротой, отнюдь не подобающей экипажу инвалида, и выписывало на песке какие-то загогулины. Отняв платок от глаз, мистер Слинктон заметил это и сказал:

– Сдается мне, ваш знакомый того и гляди опрокинется, мистер Сэмсон.

– Да, похоже на то, – согласился я.

– Его слуга, как видно, пьян.

– Слуги пожилых джентльменов иногда напиваются, – сказал я.

– Майор, должно быть, легок как перышко, мистер Сэмсон.

– Как перышко, – подтвердил я.

В это время кресло, к моему облегчению, скрылось в темноте. Некоторое время мы молча шагали рядом по песку. Но вот мистер Слинктон снова заговорил, и в его голосе все еще звучало волнение, вызванное нездоровьем его племянницы.

– Вы еще долго здесь проживете, мистер Сэмсон?

– Да нет. Я уезжаю сегодня в ночь.

– Так скоро? Впрочем, дела постоянно требуют вашего присутствия. Люди, подобные мистеру Сэмсону, так нужны другим, что им приходится отказывать себе в отдыхе и развлечениях.

– Может, и так, – сказал я. – Во всяком случае, я уезжаю.