000
ОтложитьЧитал
– Отлично, Пал Фомич. Вот смотри, что наша молодежь предлагает. Взгляни на схему.
– Ну, на СКП не проблема поставить выпрямитель и запитать умформер РСБ. А полигонную я прям не знаю, как запитать. Динамо-машина нужна.
– Что скажешь, сержант? – переадресовал этот вопрос начальник училища.
– Ну, наверняка найдется списанный автомобиль. Снять с него двигатель, радиатор и бензобак и присоединить к нему генератор с регулятором от СБ на 24 вольта. Все имущество, вместе с радиостанцией, поместить в кузов ГАЗ-ААА, с телескопической десятиметровой антенной, плюс пару аккумуляторов с СБ в качестве аварийного питания. Машина сможет перемещаться на полигон и возвращать станцию на базу, когда полетов нет. Да, а если все это закрыть, например, фанерой, так такая станция сможет работать и на ходу машины.
– А что? Определенного смысла это не лишено. Вот что, Пал Фомич, оформляй это как рационализаторское предложение, выделяй людей, и начнем делать, и закажи еще РСБ, чтобы «хомяк» не удавился. Всё, товарищи! Работаем.
Тут по ходу «тела» выяснилось, для чего нагородили такого бреда с СПУ. Оказалось, что его питание совместили с питанием передатчика РСИ-3. Он выполнен трехкаскадным на шести лампах ОС-242 и одной ГУ-4. Четырнадцать кило весом. Плюс восьмикаскадный приемник, фактически аналогичный УС-1. В результате вместе с умформером набегало тридцать шесть килограммов, половина веса человека. Я такой схемы никогда не видел, помню, что РСИ-3М1 с умформером весила восемь кило. Передатчик был двухкаскадным, всего на двух лампах 6Л6, лучевых тетродах, кстати, именно эту лампу, ее чертеж, я и передал на «Светлану». Ну, а когда Петя вскрыл и приемник, и передатчик, я понял, что эта конструкция никогда работать не будет. Увы! И все из-за конструкции переменного конденсатора. Какой-то «очень умный товарищ», дабы сэкономить дефицитный алюминий, воткнул между металлическими пластинами картонные, пропитанные парафином. Умный мальчик! Мы с Петром переполошились, сунулись в гражданские приемники 6Н-1, а там стояли точно такие же. Кондер оказался цельнотянутым, серийным. Вот только в отличие от военных самолетов, приемники 6Н-1 под дождем и снегом не стоят, а эксплуатируются в идеальных комнатных условиях. Пришлось вручную городить переменник с воздушным диэлектриком, делая из двух конденсаторов один. Для шести штук радиостанций это не так и много. Ваня Грач был очень доволен, когда мы у него выгребли весь его залежалый товар. Кстати, и в УС-1 была та же проблема, но там температура побольше, так что конденсатор быстрее подсыхал.
Провозились с этим целый месяц, затем из Ленинграда пришел ответ на наше письмо, направленное в адрес дирекции завода. Письмо оформляли от имени начальника училища, но ответ получили сразу в два адреса. Один официальный, от директора завода, а второй от Валентина Авдеева. А через неделю Пете пришла посылка с лампами, у которых были оксидные катоды. И мы сделали РСИ-3М. Без единички, так как изготовить РМ-45у, в котором вместо меди используется алюминий, а в качестве магнитов – редкоземельный неодим, мы не могли. Но в двенадцать килограммов полетного веса мы уложились. Заявки на все оформлены. Мокрая туманная осень показала, что приемопередатчик РСИ-3М прекрасно держит настройки, связь устойчивая, и может быть рекомендован к массовому производству.
Петр третий месяц летает на УТИ-4 и на единственном в училище И-16 семнадцатой серии, с двумя пушками ШВАК и двумя пулеметами. Учится стрелять по воздушной цели и штурмовать наземные, а на УТИ все полеты на пилотаж и взаимодействие в бою. Но на боевом истребителе нет радиостанции. И не установить, так как люк для нее – отсутствует.
В ноябре, сразу после праздников, поступили «ишаки», пришел в порт и разгрузился пароход, который не смог доставить их в Испанию. Ни на одном из них не было ни одной радиостанции. Все были одного типа «шесть», с двумя крыльевыми ШКАСами и с толстыми колесами 750×150, с устаревшим мотором М25А, который держал мощность только до трех тысяч метров. На шести из двадцати были установлены радиоприемники УС-1, но со смещенным диапазоном. Видимо, в Испании другие частоты в стандарте. Остальные машины даже люков между седьмым и восьмым шпангоутом не имели. Плюс в упаковочных ящиках двух машин были обнаружены двенадцать странных приспособлений. А документация, как на грех, на испанском. Ну, я-то эти штучки видел на фотографиях, это были 93-литровые сбрасываемые подвесные баки. В заднем отсеке этих двух машин стояли АФА-И. Это были несерийные машины-разведчики. В общем, Петя авторитетно заявил про подвесные баки, затем открыли люки, и там обнаружили и РСИ-3, и АФА-И. Несмотря на то что решение по РСИ-3М явно отложилось где-то в Москве в долгий ящик, мы, не мудрствуя лукаво, переделали еще две радиостанции в этот вариант.
Переписка с Валентином не прекращалась, и мы имели возможность заказывать все прямо на «Светлане». Валентин и описал ситуацию, что не успела РСИ-3М попасть в план на будущий год. Их выпуск не запланирован, будут производиться только РСИ-3. Дело было в том, что у семи нянек дитя без глазу. Еще недавно «Светлана» и все заводы, выпускавшие радиотехнику, входили в Наркомат тяжелой промышленности, который создал Орджоникидзе. Но в 1936-м наркомат разделили. Часть предприятий бывшего «Главэспрома» осталась в Тяжмаше, и на следующий год еще раз была разделена между ним и Наркоматом машиностроения, часть перешла в Наркомат оборонной промышленности. Много заводов прибрал к рукам всесильный Наркомат связи (если ознакомиться со списком его наркомов, то волосы дыбом встанут: 17 января 1932 – 26 сентября 1936 – Алексей Иванович Рыков; 26 сентября 1936 – 3 апреля 1937 – Генрих Григорьевич Ягода; 5 апреля 1937 – 16 августа 1937 – Иннокентий Андреевич Халепский; 16 августа 1937 – 24 декабря 1938 – Матвей Давыдович Берман. Кстати, все они расстреляны, как враги народа, некоторые так вместе с братьями, женами и т. п.) «Светлана» за это время трижды сменила главк. А выпускать продукцию требовали все, но согласовывать всё тоже требовали все. Вот, обнаружилось, что присланные в Москву образцы РСИ-3м имеют диапазон, смещенный в сторону бо́льших частот, из-за переделки переменного конденсатора. Они же на коленке делались! Вместо того, чтобы исправить сам конденсатор, затеяли регистрацию данных частот в НКС. И всё встало! Без этой бумажки – ты – букашка! Дело стоит, а неработающие Радиостанции Истребительные № 3, выпускаемые на заводах, принадлежащих НКВД (в тюрьмах и колониях), продолжают выпускаться, зэков ведь кормить нужно. А новенькие лампы «Светланы», аналогов которым в мире нет, идут на склад. Я даже подумал, что зря Валя все это в письме пишет, расстрелять могут, не посмотрят, что мастер и изобретатель. Оказалось, что схватка между пятым управлением НКОП и остальными участниками проекта уже вышла за пределы наркоматов, на уровень Политбюро. Выпуск новых истребительных радиостанций поддерживают НИИ ВВС, ГУ ГВФ «Аэрофлот», которому требуются радиостанции на многочисленные малые самолеты типа Р-5, командование ВВС армии и флота. Авиапром, в лице наркома Кагановича и начальника 5-го управления, заняли выжидательную позицию, так как НКОП вновь собираются делить, и неизвестно, куда попадет 5-е управление: в новый наркомат авиапрома или в наркомат вооружений. В общем, схватка наверху идет не на жизнь, а на смерть, и пока неизвестно, кто победит. Поэтому Петя подбросил новую идею Андрееву: сделать скоростные разведчики из двух «испанцев» и продемонстрировать их возможности на ближайших зимних учениях Черноморского флота.
Андреев, которому внедрение автомобильных станций принесло благодарность наркомфлота и заметное ускорение обучаемости при выполнении пилотажа курсантами, тормозить эти предложения не стал. Вырвавшись вперед в деле радиофикации обучения личного состава, он прекрасно понимал, что этим все не ограничится, начнет влиять на тактику действий истребительной авиа-ции. Из тех же источников произвели закупку комплектующих, часть из которых уже была на балансе четвертой эскадрильи, сделали новые комплекты РСИ-3м, и образовали новое звено в четвертой эскадрилье, куда из шестой разведывательной перевели двух спецов по АФАрам.
Петю повысили до должности старшего летчика, сделав его ведущим этого неполного звена. Пригодилось мое умение работать с иностранной литературой. Мы с ним сумели косо-криво, с помощью русско-испанского разговорника, перевести испанские инструкции по эксплуатации подвесных баков. Оказалось, что это не разработка ОКБ Поликарпова, а сами испанцы заказали его на основе подвесного бака к своему верхнеплану Е-30. А КБ только готовит свои предложения по этому поводу. 186 литров хватало на час полета дополнительно. Присутствовал механизм сброса баков в воздухе, но так как они были уникальны, то приказом запретили это делать. Только в исключительных случаях, вроде отказа двигателя и при посадке на живот. Тьфу-тьфу-тьфу! А тут как раз «штурманская подготовка» подоспела, что резко повысило авторитет Петра в эскадрилье. В отличие от многих, практически всех, он с математикой теперь дружил, имел аккуратный красивый почерк и помогал остальным готовиться и сдавать это нелегкое дело. Дело было в том, что большинство курсантов закончили всего семь классов, а не десять, как Петр. Девиация, определения, СКО, истинный курс, магнитный, гироскопический, склонение, линии положения, и самое страшное: сферическая тригонометрия. Петр не забыл и любимую радиотехнику: дополнительно подготовил небольшой курс по радионавигации. Я-то в этом деле собаку съел!
Так как самолетов было только два, то совершенно естественно образовалась новая тактическая единица: пара. Зимой обе машины прошли модернизацию, им заменили часть нижних листов центроплана, на которых была сделана выколотка для лыж, а после выработки ресурса М-25А их заменили на новые М-63 с винтом регулируемого шага. Успели облетать машины и приняли участие в учениях под Одессой. Установка более мощного и тяжелого двигателя значительно улучшила балансировку разведчиков. Прежде установленный АФА-И менял центровку на заднюю, и в основном машина летала без них. На самих учениях Петр летал ведомым у капитана Кузнецова, своего комэска. А в обычных условиях в основном выполнял роль ведущего этой пары, тем более что радиопеленгатор стоял только на его машине, закрепленным на кокпите. Чтобы определить пеленг, приходилось разворачивать всю машину, но места для чего-то большего в тесной кабине «ишачка» просто не было. Тем не менее при полете в море его наличие, хотя бы на одной машине, было решающим в отсутствии видимости берегов. В общем, мы продолжали понемногу влиять на ситуацию в училище и, наверное, в авиации ВМФ, то есть РККФ. Некоторые признаки этого прослеживались, но топтание на месте нашей промышленности постепенно сводило на нет наши усилия.
На учениях мы играли за «обороняющуюся» Одессу. Нашей задачей было обнаружить основную эскадру противника и навести на нее самолеты округа. Пришлось перед вылетом посидеть в радиорубке у связистов, поймать передачу «Парижанки», настроить пеленгатор на эту частоту, и мы взлетели. Зима, плотный слой облаков на высоте между двумя и четырьмя километрами. А у Петра всего несколько часов полетов в облаках, карась еще, в СМУ (сложные метеоусловия) он только случайно попадал несколько раз. Но скидок на это никто не дает. Да и капитан Кузнецов выбрал щадящий режим полета. Через сорок минут Петр связался с ним:
– Четвертый, я – Тринадцатый. Есть пеленг на цель: курсовой 62, левого.
– Ворочаем!
– Идем тем же курсом шесть минут. Будем иметь место ордера и дистанцию.
– Понял.
Через три минуты самолет Петра рыскнул влево, взяв еще один пеленг, отвернул вправо и пристроился к ведущему вновь. И еще через три минуты повторил этот же маневр.
– Четвертый, есть точка, прошу добро передать на КП.
– Давай! Курс?
– Сто по магнитному.
– За мной! И передавай.
Петр запросил КП и сообщил координаты квадрата, где находился флагман флота. Теперь предстояло пройти над ордером и сфотографировать его.
Наглые действия разведчиков возмутили Октябрьского, и радиостанция линкора заработала еще, вызывая авиаподдержку. Ему-то сыпались все распоряжения «обороняющихся». Где-то там под Одессой начали взлетать бомбардировщики, и план учений приходилось менять на ходу.
– Справа четыре часа, тройка, «ишаки».
– В облака, и на них. Осилишь?
– Есть вправо, исполняю.
Обе машины на вираже ушли в облако. Через четыре минуты командир приказал:
– Переворот, атакуем!
– Принял.
Аккуратно перевернув машину, Петр взял ручку на себя. Одновременно сбросил обороты и уменьшил шаг до минимума. Они выскочили из облака в полукилометре от противника сзади.
– Атака! – прокричал комэск.
– Принял, снизу. Пятерки. – Бой приходилось вести мне, азарт у Пети просто зашкаливал, какая тут тактика!
– Снизу, атакуем, молодец.
Ведущий чуть увеличил угол пикирования, а Петя прибавил шаг. За счет аккуратного переворота и сброса оборотов он был метрах в двухстах пятидесяти от ведущего. Пошел вверх за хвостом Кузнецова, я его еще заставил сбросить обороты. Настигали мы тройку слишком быстро, они шли экономическим. Назад никто из них не оглядывался: машины шли ровно. Загрохотали пулеметы медленными «холостыми» очередями, заработал кинофотопулемет. Пара «разведчиков» взмыла над тройкой неудачников, уходя на боевой разворот. Их заметили уже после атаки, звено распалось, один из ведомых свалился вниз, чтобы не столкнуться с ведущим.
– Атака! – закричал Кузнецов, хоть и находился в перевернутом положении, выполняя иммельман.
Самолет Петра весьма неохотно перевернулся, намекая как бы, что пора и в штопор. Шаг на полную, обороты. Машина пошла за двигателем. Динамика у нового «ишака» была замечательной, это Петя зевнул, требовалось чуть раньше сделать эти эволюции. Кузнецов нацелился на ведущего, повторяя атаку. Левый ведомый был обстрелян Петром во время прошлого захода. Он дернулся атаковать правого, но я следил за тем, что он делает!
– Стоп! Куда я пошел! Хвост!
«Ишак» совершил совершенно невероятный маневр и остался позади самолета Кузнецова, еще одна атака основной пары, и обратная косая петля, с выходом на потерявшего высоту правого ведомого. Огонь они открыли одновременно. После этого Кузнецов вытащил флажки и передал ведущему условный сигнал: «Вы сбиты, следуйте домой». Ведущий показал кулак, но развернулся в сторону Крыма. А мы через двенадцать минут прошли их курсом над эскадрой, показав белые полосы под крыльями. Чистая победа!
Эскадра, правда, якобы отразила первый налет бомбардировщиков, но теперь над ней висела вся авиация Одесского военного округа, и положение у атакующих было «не очень». В итоге признали все-таки, что «одесситы» выиграли.
Нас с Петром круто допрашивали: каким образом обнаружили ордер. Пришлось сознаться, что почерк начальника службы «Р» линкора Пете известен, и каким бы кодом он ни пользовался, его слитные «С» и окончания абзаца в виде «семерки» – это характерный признак. Именно: почерк выдающегося радиста. Плюс – скорость передачи. Не в войнушку ведь играем: учения! Так что по трем пеленгам и двум линиям положения определили счислимо-обсервованную точку и навели бомберов. И бой с прикрытием выиграли. А иметь на борту командную радиостанцию, чтобы иметь представление: чем занято воздушное прикрытие – тоже требуется. Наш пролет над ордером моряки просто зевнули.
Короче. После возвращения «домой» решилась дальнейшая судьба Петра. Кузнецов, которому еще в воздухе присвоили майора, по прилету домой, после всех разборок сказал подполковнику Андрееву:
– Я по поводу Пети, Христофорыч. Такая корова нужна самому. Черкани-ка у себя, что служить ему в четвертой эскадрилье, командиром первого звена. Я с таким ведомым в разведку пойду.
– Да я в курсе, не волнуйся! В первое, говоришь?
– Да, Алиханов не тянет, пусть в войсках потренируется. Надеюсь, ты не возражаешь.
– Насчет Алиханова – согласен. Ну, а Петра из училища упускать не стоит. Серьезный парень, Миша. Имею такое же мнение.
Оставшиеся два месяца и десять дней до выпуска пролетели, как один день. Если не считать вынужденной посадки в плавни на том самом пушечном И-16 семнадцатой серии, самом новом, самым высотным, самым-самым-самым, который так и летал без радио. Над морем, на высоте 9 000 метров, вначале застучал и сдох нагнетатель, через некоторое время что-то пыхнуло под капотом и встал движок. Огонь сбить удалось, перекрыв подачу топлива, он чуть подстих, Петр открыл створки на полную, затем прикрыл их, и гореть вроде как перестало. Лишь временами из-под капота вырывался какой-то липкий пар. А до ближайшего берега – 46 километров, Ахтарский или Широкий полуостров. Он подобрал оптимальный угол, довернул под ветер. А крылышки у «ишачка» хоть и широкие, но короткие. Альтиметр откручивает метры до поверхности, а горизонт как прилип к далекому далеко. Море только-только начало освобождаться ото льда, навигации еще нет, лед весь покрыт разводьями и лужами. Первую неделю как тепло, март месяц. Купаться – интереса никакого. Даже если выпрыгнуть, то все равно – смерть, только от холода и воды. После того, как высота упала до трех, стало понятно, что дотянуть до берега не удастся. Петр вытянул декомпрессор и начал раскручивать винт.
Контакт! Отпущен трос декомпрессора. Двигун схватил. Но из девяти цилиндров работают от силы пять или шесть, но скорость возросла до двухсот двадцати. Высоту машина набрать не могла, но пролетела еще 27–30 километров. Затем пришлось отключать движок, потому что появился дым. Так, дымя и раскачиваясь из стороны в сторону, с бессильно повисшим винтом, дотянули до зарослей камыша, прорубили в них дорожку, скользя по льду. Двигатель опять загорелся, пришлось выскакивать из машины со снежным огнетушителем в руках и через открытые жалюзи брызгать под капот углекислоту. А потом пехом, по сплошной воде, в унтах шлепать часа три до рыбколхоза в Садках, в Приморско-Ахтарском заливе.
По возвращению «домой» ему еще и выговорили, что ориентироваться на земле не умеет. Оказывается, в четырех километрах от места падения есть наблюдательный пункт погранвойск НКВД, обозначенный на картах маленькой пирамидкой. В три раза ближе, чем колхоз. Но вышку и навигационный знак они обозначили, а строения не показали. Этот значок на карте он видел, но есть ли там люди, он не знал. Впрочем, к этой аварийной посадке все отнеслись безразлично. Выкрутился? Не погиб? А наказывать не за что, все под богом ходим. Аварий в авиации было с избытком, ругали только за «со смертельным исходом», когда ругать было уже некого. Никаких «черных ящиков» с самописцами и МАКа (межгосударственного авиационного комитета) еще не было. Расследование аварий частенько поручалось их виновникам. Авиации было всего три десятка лет, советской авиации – еще меньше.
В середине мая состоялся выпуск. Петр сменил, наконец, сухопутную фуражку на морскую (такой вот нонсенс: курсанты второго курса носили командирскую форму ВВС с курсантскими петлицами и командирскую фуражку ВВС, а в штатную форму авиации РККФ переодевались только после выпуска. Полевая форма была тоже «зеленая». Особым шиком считалась устаревшая синяя шевиотовая гимнастерка и такие же галифе). На выпускной вечер каким-то образом пробралась «рыбачка Соня», имевшая виды на лейтенанта авиации, с которой он познакомился в рыбколхозе во время вынужденной посадки. Пару раз они встречались на воскресных танцах в клубе училища. Но дальше обнимашек дело пока не продвинулось. Жила она у черта на рогах, в 70 километрах по прямой, но чтобы попасть в Ейск, ей требовалось преодолеть пятьдесят километров морем и пятьдесят на попутках или автобусом. Или чисто автобусом 250 километров через станицы Переяславская, Каневская, Ново- и Староминские или Ясенскую. Не наездишься. Своего жилья у курсанта не было, так что все увольнения только до отбоя. В 00.00 должен быть на проходной и сдать увольнительную. В общем, на личную жизнь времени не было. После танцев провожал до «автовокзала» – низенькой глинобитной хаты, в которой местное начальство расположило кассы и поставило несколько стульев для ожидающих. В воскресенье, по многочисленным просьбам «любительниц танцев», двери в зал ожидания на ночь не закрывали. Но только в теплое время года.
Рыбы на Азовском море было много, стоила она – копейки. Рыбаки больших денег не получали. Был у них кое-какой приварок от икры и балыков из осетра и белуги, которых возили сдавать в Ростов и Краснодар в коопторг, но это ж сезонно. Тая пыталась продавать рыбу и на рынке в Ейске, чтобы оправдать поездки. Но это не поднимало ее в глазах местных обитателей, будущих летчиков. Нет, торговать на рынке не было позорно или запретно. Просто товар пахучий, а соль и запах рыбы накрепко въедается в кожу и одежду. Сами курсанты предпочитали либо невест из родных мест, либо «городских», с образованием не ниже техникума или училища. Курсантских свадеб в училище практически не было, изредка у двухгодичников, и то «по залету».
Форма была получена еще две недели назад, отдана портному, который ее подогнал по фигуре, аккуратно пристеганы все положенные нашивки и эмблемы. Возня с этими атрибутами занимала все свободное время. Три раза обменивал кобуру для пистолета, хотелось иметь новейшую, со шлевками под шомпол и с более удобным кармашком для запасного магазина. И с латунью на пряжках, чтобы блестела. В мечтах он уже был на Балтфлоте и перебирал места, где ему хотелось бы служить. Склонялся к Кронштадту, на Шепелевском аэродроме. Но на последнем построении, когда вручали документы и предписания, с горечью услышал, что назначен командиром первого учебного звена четвертой учебной эскадрильи родного училища. Восторженный шепоток, пробежавший по строю, сослуживцы получали должность на две ступени ниже, не смог исправить ему настроение. Ейск все-таки дыра-дырой, по сравнению с Ленинградом. Он же собственноручно вписал в предварительное распределение Балтфлот, 13-й ИАП. Нравилось ему число 13, он был тринадцатым по списку, из тринадцати претендентов попал на «сокращенку», его позывной был «тринадцать», и смерти он избежал в той самой аварии 13 марта. Стал считать, что ему везет с этим номером. После того как строй распустили, чуть ли не бегом подбежал к командиру эскадрильи:
– Тащ майор! Разрешите обратиться?
– Ну, валяй, – ответил Михаил Григорьевич, который до самого конца хранил «военную и государственную тайну» о том, что лейтенант Ночных должен приобрести самую дорогую и быструю губозакатывающую машинку и принять командование над еще двумя инструкторами, старше и опытнее себя, и девятью курсантами, не считая технического состава и младших авиационных специалистов.
– Я по поводу предписания, товарищ майор. Я ж не потяну, это ж какая ответственность, а я только училище закончил и по сокращенке.
– Ты это, Петя, Петр Васильевич, на плачься. Тянул и будешь тянуть этот воз, помогая мне и курсантам быстрее встать на крыло. Заслуги твои оценили, но спрашивать с тебя будем вдвойне, потому как молодой, и без всяких скидок. Думаешь, я не хочу по Невскому фланировать в такой форме, чтобы все бабы в округе на шею вешались? Еще как хочу. Отпуск получил? Езжай в свой Питер, пофорси, а к началу занятий как штык в эскадрилье. Дел будет – во! – и майор провел ребром ладони себе по горлу.
– Есть! Разрешите идти?
– Свободен! К Христофорычу можешь не соваться. Мы вместе это решили, – обрезал он последнюю надежду.
Я сам в эти Петины заморочки не вмешивался, чем бы дите ни тешилось… Но он серьезно расстроился, и только в Ленинграде я понял истинную причину это стремления попасть в Ленинград. И вовсе не из-за матери или сестры. Мелькало несколько раз женское имя, но я не знал о ней ничего, поэтому значения этому не придавал. По гарнизону с первого мая объявлена форма одежды № «рас», вырядившись во все белое, бывшие курсанты отбывали в свой первый «командирский» отпуск. В основном это были 18–20-летние пацаны, которые бреются еще через день-два или не бреются совсем. Четвертая эскадрилья, а там народ был постарше, вся расположилась в одном вагоне с сидячими местами. Большинство из них уже успело посетить забегаловки и распивочные. Впервые за год их за это наказать нарядами вне очереди не могли. С рынка притащили прошлогоднее вино, как только тронулись, оно пошло по кругу. Первая пересадка в Ростове, который славился своей вокзальной комендатурой, поэтому пришлось урезонивать желающих продлить удовольствие тем, что на вокзале будут патрули. На всякий случай мы, с еще четырьмя лейтенантами, вышли в Батайске и там пересели на ленинградский скорый поезд «Минеральные Воды – Ленинград». На Балтфлот из «ленинградцев» попал только один – Дмитриев. В этом году оттуда заявка на истребителей была совсем маленькая. Там требовались летнабы, разведчики и бомберы. Шестеро этих счастливчиков ехали еще в двух вагонах. Так как поезд проходной, то места достались в разных купе. Впрочем, никто об этом не жалел. В вагоне было полно молоденьких женщин, возвращающихся из отпуска на строительство Верхнесвирской ГЭС. Шумно и весело добрались до Ленинграда, перед которым обменялись адресами со случайными попутчицами.
В Ленинграде – холодно, форма одежды – «три», пощеголять в белом мундире не удалось. Уговоры, что, мы из Ейска, не помогли. Прямо на вокзале в комендатуре заставили переодеться в форму «три» и сказали, что если еще раз увидят в одежде не по форме, то отдыхать мы будем до самого окончания отпуска.
– Видали мы на… «чей флот»! – Мощное предупреждение! «Балтосы» нормального языка не понимают, приборзели!
Фиг с ним, переоделись в темно-синее. Так и вправду теплее. Петр «отменил» какой-то визит и поехал на трамвае на Ваську. Ключ не подошел к входной двери, и пришлось отправиться во «Фрунзе», к матери на работу. Дежурный по училищу подтвердил, что мать на парах. Не на пара́х, а на па́рах. Пара закончится через десять минут, и ее вызовут, лейтенант. А в чем дело?
– Ну, тащ капитан-лейтенант, я только что выпустился в Ейске. Час назад приехал на Московский. Это – моя мать.
– Посыльный! Бегом в триста двадцатую, сообщи Евгении Владимировне, что ее сын приехал! Шустро, шевели ножками, курсант! Зовут как, лейтенант?
– Петром.
– Я три года назад училище закончил. Она у нас русский и специальность преподавала. Ну, в общем, дисциплину по специальности. Вот такой препод! За ключом – просто «бог». Это – твоя мама?
– Да.
– Везет! Пройди в дежурку. Чаю хочешь?
– Ну, только если за компанию.
– Сивков! Чаю! – изобразил адмирала дежурный по училищу.
Мать вошла на проходную с обратной стороны минут через десять. Обняла, расцеловала и передала новые ключи от входа.
– Петенька, у меня еще две пары, сходи домой, поешь, я скоро. Вырос-то как!
Вообще-то он ни сантиметра не прибавил за это время. Смущенно улыбнулся, взял ключи и пошел в соседний, через один, дом на набережной. Поднялся на третий этаж, потом отвечал на вопросы соседей, его напоили чаем, накормили. Всем было интересно, где учился Петр и чего достиг. Затем появилась мать, они пересели за стол в большой комнате. Там исчез свадебный портрет Ивана и матери.
– Он больше здесь не живет. Мы развелись более полугода назад. Живем втроем: я, Вера и Нина. Ждали тебя. Ты – навсегда?
– Нет.
– Надолго?
– Имел пятьдесят шесть дней отпуска, осталось пятьдесят пять.
– Поняла. Есть хочешь?
– Нет! Соседи накормили. Хотелось бы сходить в школу, но вместе с тобой и сестрами. А что с Иваном не поделили?
– Да стоит ли рассказывать? Не живет он здесь больше. Тебе не сообщала, чтобы не волновался. Даже легче стало, так что не бери в голову. Проехали.
На следующий день, забрав из садика и яслей двух сестричек, семейство прошло на 10-ю линию и заглянуло в 27-ю школу имени Бунина. Там ничегошеньки не изменилось практически, только вместо Анны Михайловны, секретаря, сидит бывший комсорг школы Катя. На ней уже нет накрахмаленного белого фартука, она постриглась и успела забеременеть. В общем, времени не теряет, дорабатывает до декрета. Настойчиво отводит разговор о муже в сторону, дескать, он у нее весь из себя секретный. Скорее всего, какой-нибудь «секретарь», и вовсе даже не муж. Но это ее проблемы. Виктор Николаевич на месте, он показывает Петру журнал «Радио всем», в котором он опубликовал статью о платините. Статья неплохо написана, указывается, что создал сплав Петр, а описал его ВикНик, исходя из имеющегося образца.
– Да, не предупредил я вас, что этого не надо делать.
– Почему? Это было необходимо, чтобы зафиксировать твое авторство.
– Виктор Николаевич, журнал этот читаем не только мы с вами, но и люди из немецкого и японского посольств. Впрочем, ладно, проехали, хотя нам на политзанятиях читают, что война неизбежна, и это будет война моторов.
– Ну, это же не мотор… – немного смущенно заметил «физик».
– А связь – это один из элементов боя, – вступилась за сына мать, преподававшая в училище не столько русский язык для первокурсников, сколько криптографию и шифровальное дело второму и четвертому курсам. – Будь у моего мужа с собой рация, мы бы успели направить к Ак-Ташу маневренную группу. Но связи не было, и он погиб.
Затем двое суток за окном лил дождь. Петр даже начал жалеть, что не поехал в Ялту, хотя и там еще купаться холодно. Наконец, утреннее солнце разбудило его, и в распахнутое окно пахнуло летом. Убедившись, что термометр перевалил за 25, к двум часам он начал чистить белые ботинки, отглаживать белые брюки и китель, который он носил с белым шарфом из парашютного шелка под стойкой. Орденов и медалей не было, обошлись значками ГТО и «Ворошиловский стрелок». Еще в Ейске он провернул одно дельце, и в его командирскую книжку был вписан номер пистолета отца и заверен печатью воинской части № 13820. Поэтому Петр расстегнул тренчики от кобуры с полученным ТТ и подвесил на них старинный добротный «комиссарский» маузер с личной подписью «И. Ст.». Он добавлял «солидности» вчерашнему курсанту и школьнику.
Такие тщательные сборы, естественно, привлекли мое внимание, но я не вмешивался, тем более что старый пистолет был вытащен из кобуры, разобран, вычищен и смазан. Из трамваев он выбрал «пятерку», которая свернула на мост лейтенанта Шмидта и через некоторое время остановилась возле Мариинского театра. Лейтенант направил свои стопы в сторону, которой я никак не ожидал: он подошел к консерватории. Не замечал у него любви к музыке. По дороге был приобретен какой-то веник. Он явно кого-то ждал. Дело чуть не испортил комендантский патруль, но обошлось только проверкой документов, хотя капитан-лейтенант несколько раз неодобрительно посматривал на «маузер», но, обнаружив соответствующую запись в командирской книжке, отдал честь и пожелал успехов.